***
Каждая зима в Редании хуже предыдущей; мы неумолимо движемся к концу света. Стараясь не смотреть на заунывный пейзаж за окном, я сидела за письменным столом, склонившись над раритетным выпуском Ars Notoria, и тщетно пыталась сосредоточиться. В камине потрескивали сосновые щепки, Маргоша пекла зайца в яблоках, и идиллию нарушало только одно. — Это не младенец, — мрачно сказал Ольгерд, уставившись на полномасштабную карту Редании, — а исчадие ада. Сколько можно? До того, как потерять всякую надежду, он бродил по усадьбе в поисках тихого уголка; но найти его можно было разве что в конюшне, вместе с промерзшими стенами и настолько пронизывающим ветром, что от него слюна застывала во рту. — У него режутся зубки, — вздохнула я, рассматривая в поисках ключа к расшифровке клешни глабрезу, особо мерзкого подвида собакоголовых демонов. Где есть товар, найдутся и купцы — поскольку от нашей руки погибли все известные оккультисты Редании, мне периодически находилась непыльная работенка, которой я занималась под молчаливым неодобрением Ольгерда. — Клыки у него режутся. По правде сказать, я и сама думала, что с таким криком могут резаться либо клыки, либо перепончатые крылья, но пожурить супруга — святое дело, поэтому оторвала взгляд от книги и уставилась на обхватившего голову руками новоиспеченного отца. — Ольгерд, как ты можешь так шутить? — А как можно орать целые сутки кряду? — прорычал он в ответ. — Найди ему другую кормилицу, если эта не справляется. Куда еще одну? Уже две отдали Лебеде душу: Анжея меньше чем через месяц захворала малокровием, вторая и вовсе попалась малохольная и скоропостижно скончалась от душевного расстройства. Третьей Маргоша привела странноватую, но терпеливую девушку из долины Гелибол, и до прошлой недели дела шли совсем неплохо, по крайне мере, мне доставался на руки счастливый и агукающий ребенок. — Пойду подышу свежим воздухом, — вздохнул Ольгерд, — пока не свихнулся. Видимо, совсем отчаялся, потому что от такого свежего воздуха на севере Редании померла куча народу. — Конрад, коней! Кабаны так никуда и не исчезли из жизни Ольгерда, но теперь вместо Реданской вольной кампании стали называться дружиной. Они выучили урок Анджея и сменили горячую ненависть на холодную учтивость. Жуткая репутация все так же играла Ольгерду на руку, и в окрестностях никто не смел связываться с бессмертным атаманом. У которого вместе с сердцем резко проснулись амбиции, причем больше других — политические и социальные. Жаль только, что сводили они его с крайне странными людьми, вроде толстяка из Новиграда, у которого на лице написано было криминальное прошлое и сомнительное будущее. Впрочем, приличных людей в нашем окружении отродясь не водилось. Хоть Ольгерд со своей дружиной довольно часто отлучался по делам, к вечеру непременно возвращался. Если какой долг он и чтил больше всего, так это супружеский, и даже вопящее дитя не могло помешать его исполнению. Больше всего на свете мне было боязно снова оказаться на сносях. Теперь, когда над Ольгердом больше не довлело проклятие, этому не препятствовало ничего, кроме моей бдительности. Первая беременность была мучительной, ни одна радость будущего материнства не обошла меня: от изнуряющей тошноты до скручивающей кишки изжоги. Тем более что жуткие видения пропали, стоило мне разрешиться от бремени, и я по ним совершенно не скучала. Ольгерд придерживался другого мнения, но выражал его окольными путями. С моими зельями вечно творились чудеса — то служанка уронит, то флакончик волшебным образом испарится из шкафчика, то еще какая дьявольщина. Противостояние продолжалось с самого рождения Витольда, и терпение обеих сторон понемногу иссякало. Нет, конечно, мне грешно жаловаться на мужа. Нас все так же тянуло друг к другу несмотря на частые ссоры — а может, даже благодаря им. Ольгерд был ко мне учтив и добр, как и обещал, и я ни в чем не ведала отказа. Маргоша, незаметно для всех ставшая полноправной распорядительней дома и державшаяся за свое место крепче, чем священник за приход, так и вовсе не уставала напоминать, как мне, безродной, повезло. Надо сказать, с подбором прислуги она справлялась отлично — ее было почти незаметно, лишь иногда слышался едва различимый шелест шагов. Нет, мне решительно не на что жаловаться. Разве что… — Да когда же он успокоится? — простонала я, упав лицом на гравюру.***
Как только Витольду минуло два года от роду, в размеренной жизни усадьбы Гарин многое переменилось. Во-первых, в Редании сменился король — сменился спешно и подозрительно, подавившись за трапезой яблоком. И слава Лебеде — oret pro anima sua, quis vult (пусть молится за его душу, кто хочет). Незадолго до этого радостного происшествия я внимательно следила за передвижениями Ольгерда и еще внимательнее — за передвижениями его финансов. Хоть он никогда этого и не признает, мне казалось, что в продуктовых поставках на королевский двор была как-то замешана его крепнущая дружба с тем самым новиградским авторитетом. Выгодные связи сделали положение нашей семьи более устойчивым, а новому полуофициальному властителю Редании пришлась по вкусу тайнопись. Из амбициозного помещика Ольгерда стал амбициозным помещиком приближенным к власти, а это означало, что от количества драгоценных камней на шее я рисковала рано или поздно заработать себе горб. Деньги сродни фисштеху — сколько бы их ни было, старой дозы перестаёт хватать, и каждый год требуется больше, чем предыдущий. Во-вторых, наш сын превратился из исчадия ада в самого очаровательного ребенка, какого мне когда-либо приходилось видеть. Витольд, несмотря на все свои многочисленные безобразия, купался в обожании всего, что способно слышать и видеть, и даже Ольгерд души в нем не чаял. Правда, втайне, на людях придерживаясь непоколебимых убеждений, что мальчиков следует воспитывать в армейской строгости, держа наготове нагайку. Как можно не любить очаровательного огненно-рыжего малыша, для которого каждая твоя улыбка сродни явлению Лебеды? Но что-то в моем сыне меня пугало, что-то, напоминавшее о плато из черной слизи. Или я что-то в нем искала?.. — Три года будет, — задумчиво сказал Ольгерд, наблюдая за пробежавшим четвертый круг по залу и размахивающим деревянной саблей Витольдом, — подарю настоящую. Да, сейчас он все просто крушит, а так ещё и резать начнет. Ольгерд время от времени любил озвучивать свои высеченные в камне планы по поводу нашего сына. Военная академия, служба в королевской гвардии, владения по ту сторону Понтара — список с каждым годом увеличивался в длине и масштабах. Пока я читала невероятно нудный, но тем не менее ставший классическим, а потому обязательным к прочтению гоэтический трактат, поудобнее устроившись в кресле, сидящий за письменным столом Ольгерд сорвал печать с письма из тонкой дорогой бумаги и тут же погрузился в чтение. — У аэп Виннебургов дочь родилась, — задумчиво сказал он немногим после. — Как раз на два года младше, да и жена недурна собой. Опять-таки, нильфгаардцы. Можно сказать, родня. Для таких браков у нас слишком дурная репутация. Ольгерд осведомился о моей родословной: моя покойная матушка, Катерина аэп Алефельд, супруга которой нашли повесившимся посреди пентаграммы, приходилась Амадеусу аэп Альфельду внучкой. Последнего прозвали «Назаирским вампиром», хотя на юге он был больше известен, как «Кровавый Колдун». Да и за Ольгердом общественность ещё помнила пару грешков — другими словами, о выгодном браке Витольду придется забыть. Я предложила альтернативу: — Пусть по любви женится, Ольгерд. Скепсис во взгляде Ольгерда был осязаем. — Ты помнишь, чем закончился мой брак по любви? — Я надеялась, он не закончился, — елейным голосом ответила я. Ольгерд понял, что совершил тактическую ошибку, пробормотал что-то ласковое, и снова углубился в письмо. Витольд понял, что говорят о нем, и остановился возле моего подола, дернув за него для верности. Попросился на руки и, усевшись на коленях, с интересом начал разглядывать книгу. Пусть он еще маленький для Лемегетона, но в очередной раз читать про Румпельштильцхен у меня нет никаких сил, а других сказок Витольд слушать не желал. Сын ткнул пухлым пальцем в схему Сопряжения Сфер, округлив глаза и уставившись на меня. Сабли, военная академия, выгодный брак — амбиции Ольгерда, которые нельзя удовлетворять через детей. У Витольда светлая голова, ему нужно другое: хороший университет, классическое образование, поставленная Высшая Речь и латынь. Кто знает, может когда-нибудь, он станет достойным грандмастером узкого научного сообщества. — Хочешь узнать, как устроен мир, зайчонок? Витольд закивал, зная, что этим меня обрадует. И так внимательно рассматривал буквы, будто умеет читать. Вот так бы всегда, а не шум и гам, и очередная погоня с саблей за несчастной кошкой. — Все сущее состоит из внутреннего и внешнего планов, — объясняла я ему, очерчивая пальцем два нависших друг над другом плоских круга. — Мы живем на Континенте, под нами пустота междумирья, а под ней простираются внешние планы, — вспомнив, что говорю с ребенком, я поправилась: — Там живет много разных существ. — Покази? — попросил Витольд. Рисунки, изображавшие пресловутых существ, явно не предназначались для детей, поэтому я осеклась. Витольд попытался сам перевернуть страницу, чуть не надорвав тонкий пергамент, и Ольгерд тут же почувствовал неладное: — Чему ты учишь моего сына? Как только в методах воспитания возникали разногласия, сын из нашего становился только Ольгерда. Намек на такое чудотворное зачатие был способен за мгновение вывести меня из себя. — Устройству мира, — ответила я. — Не все же саблей махать. Ольгерд нахмурился. Словно почувствовав назревающую ссору, в комнату ворвалась Маргоша. — Пойдём кушать, мой маленький, мой хорошенький! — неприлично сладко засюсюкала она, — А потом поиграем! Отличная идея, а я пока почитаю о том, как нужно зачаровывать пентакли на одежде заклинателя, в тишине и спокойствии. Благо, когда в твоей фамилии приставка «фон», детей всегда можно поручить кому-то другому. Перспектива поиграть, а особенно покушать, заинтересовала Витольда больше Сопряжения Сфер, он вскочил с моих колен и побежал к Маргоше. — А Газеля? — спросил он. Последние полгода, с тех пор, как начал говорить, Витольд ничего не делал без Газели, своей воображаемой подруги. Когда мы просили ее описать, он описывал что-то среднее между кошкой и Бафометом, в чем, конечно же, по мнению Ольгерда, были виноваты мои книжки с их иллюстрациями. — Газеля всегда с тобой, солнышко мое, — умиленно ответила Маргоша. Витольд с оглушительным визгом побежал за ней. Маргоша поправила расшитый красный кафтанчик и пригладила жесткие рыжие кудряшки. — Был бы брат, — холодно сказал Ольгерд, — не было бы воображаемых друзей. Мальчик растет в одиночестве. Мы с Витольдом… Лебеда, опять этот разговор, да что за напасть! Если в Бронницах разверзнется земная твердь, и оттуда вылезет Левиафан, я клянусь, что Ольгерд объяснит это тем, что у Витольда нет брата. Сделав вид, что внимательно слушаю, я скользила взглядом по Легемону. «В круге внутреннем написано: «Deus propitius esto mihi peccatori. Mea turris fortitudinis a facie inimici. Thau Agla On Tetragrammato El» — «Боже! будь милостив ко мне грешнику! Внемли молитве моей! Тав, Агла, Он, Яхве, Эль».»***
Некоторые битвы проиграны еще до их начала, а воспоминания о любом пережитом ужасе со временем меркнут. И черная жижа, и родовые муки стали казаться мне далекими, как давно забытый страшный сон. — Чудесные новости, золотце мое! — расцвел Ольгерд, оторвавшись от письма и похлопав себя по коленям, приглашая на них устроиться, — У нас с его дядей такая же разница была, росли не разлей вода! От такого неудачного сравнения ответ застрял у меня в горле. Уловив неловкость сказанного, Ольгерд поправился: — Кто знает, может и сестра, — добавил он. — Защитником вырастет. Зря я ему, что ли, карабелу подарил? Однозначно зря, с явным намерением избавиться не то от сына, не то от домочадцев. Ольгерду не терпелось лично сообщить новости сыну, мне же казалось, что сейчас не самый лучший момент. У Витольда начался тот детский период, когда вовсю бушует эго — хотя судя по его отцу, это время может затянуться — и мне казалось, что ему отнюдь не понравится мысль о конкуренции. Витольда редко долго приходилось искать — достаточно было просто идти на источник шума. Одетый в домашний кунтуш, который сидел на нем как халат на маленьком боярине, сын как раз занимался тем, что размахивал саблей, командуя невидимыми солдатами. Сабля отливала серебром, вся усеянная сапфирами, и больше походила на дорогую игрушку, чем на оружие. — На паху его! — приказывал Витольд. — Гову с плеч! — Сразу видно, что он лидер, — шепнул мне на ухо Ольгерд. Мужчина, полвека желавший наследника, объективным к нему не может быть по определению. Вокруг были разбросаны игрушечные лошадки, которых Витольд со страстью коллекционировал и не знал в этом никакой меры. Маргоша ястребиным взором наблюдала за ним с широкого кресла, шерудя спицами и пряжей. Завидев нас, Витольд лучезарно улыбнулся во все свои немногочисленные зубы, тотчас подскочив ко мне и уцепившись за подол. Втайне я всегда лелеяла мысль, что он любит меня больше, чем отца. — Витольд фон Эверек, — обратился к нему Ольгерд, опустившись перед сыном на корточки. — У меня для вас чудесная новость. Тот заинтересованно захлопал глазами — новости в его жизни случались пока что только хорошие, вроде поездки на юг или новой лошадки. — Скоро у тебя будет брат, — объявил Ольгерд, вспомнив об альтернативе только когда я выразительно вздохнула, — Или сестра. Витольд сощурился и недоверчиво посмотрел на нас, скрестив на груди руки. Маргоша хитро улыбнулась — она знала о новостях еще до того, как о них узнала я, ведомая какой-то сверхъестественной интуицией. — Мальчишка, — высказалась Маргоша. — Живот огурцом и похорошела! А затем отправилась восвояси, правильно почувствовав свою ненужность в данной ситуации. Витольду потребовалась пара мгновений, чтобы взвесить все «за» и «против», а как только он осознал последствия, то ноздри его начали раздуваться, а лицо побледнело. Отцепившись от подола, он сграбастал всех лошадок сразу, прижав к себе, будто умирающий от голода буханку хлеба. — Шадки, — возмущенно рявкнул Витольд. — никому не дам! Никому! Началось в деревне утро. Витольд, конечно, рос немного эгоистичным и избалованным ребенком, но я списывала это на родословную. Назревала опасная ситуация, а поскольку любил Ольгерд так же яростно, как и наказывал, и воспитательные меры часто ограничивались нагайкой, я решила вмешаться и умаслить сына. — А маме дашь? — жалобно спросила я, приобняв Витольда за плечи. Он взглянул на меня так, как будто я его попросила эту лошадку разделать на куски и съесть. Тот, кто придумал фразу «легче, чем отнять конфетку у ребенка» никогда не пытался отнять у ребенка конфетку. Но некоторые представления о чести и достоинстве Ольгерд ему все-таки вбил, потому что Витольд слабым голосом, придвинув ко мне пегую кобылку из валяной шерсти, ответил: — Одну дам. Вот в чем секрет воспитания — разговаривать нужно, Ольгерд, разговаривать, манипулировать и подкупать! — А папе дашь? — заговорщически спросила я. Витольд понял, что его пришли грабить, и аж взвился от такого вопроса, топнув ножкой. — У папы уча! Трудно поспорить — конюшня у Ольгерда разрасталась быстрее плюща на кладбище, и мне даже не хотелось знать, как много золотых уходит на ее содержание. От такого обвинения Ольгерд вскипел не хуже сына: — Жадность дворянину не к лицу, Витольд фон Эверек! — бросил он, и тут же переключился на меня: — Что ты ему потакаешь, Милена? Сейчас я ему доступно объясню идеи равенства и братства. — Помягче, Ольгерд, прошу тебя, — взмолилась я. А то мы всю ночь спать не будем, он же до утра не успокоится. Ольгерд неохотно кивнул, сделав над собой усилие, и постарался вжиться в роль мудрого наставника. Правда, очень высокопарного и многословного. — Витольд… — обратился он к сыну, — мы с твоим дядей росли не разлей вода. Делились всем, что у нас было, — Лебеда, зачем он употребил чертово слово «делиться»?! — даже когда у нас не было ровным счетом ничего. Он был мне не просто братом, — Ольгерд выдержал паузу, прежде чем продолжить: — он был мне соратником и лучшим другом. Ты носишь свое имя в его честь. Носи его с гордостью. Выдирать уродливые куски собственной биографии, подсовывая красивые пока не сложится правильная мозаика и не станешь в глазах детей как минимум полубогом — одна из главных прелестей родительства. Ровно до того момента, пока они не сбросят тебя с тобой же воздвигнутого пьедестала. Я подошла к широкому окну с видом на озеро, решив не мешать воспитательному процессу. Витольд прищурился, и спросил: — А где дядя? Умный все-таки у нас мальчик, правильные вопросы задает. — Погиб героем в неравной схватке, — глухо ответил Ольгерд, — безоружный, один против пятерых. Двоих успел с собой на тот свет забрать. Я хмыкнула скорее из вредности, чем из неодобрения. И правда, не скажешь же сыну, что продал родного брата за деньги и бабу? Но кто живет в стеклянном доме, тому не стоит бросать камнями в других — есть и в моей биографии много вещей, о которых сыну лучше не знать. — Что-то хочешь сказать, Милена? — спросил Ольгерд. С возрастом я начинала понимать цену молчания и отрицательно покачала головой. На дворе вовсю шла стройка — Ольгерд решил прорыть вокруг усадьбы длинный и глубокий ров с отвесными стенами, заполнив его водой из озера. С каждым годом он наращивал и владения, и войска, словно чего-то боялся. Не то чтобы у нашей семьи не было врагов — их количество растет куда быстрее благосостояния, но с заставами по дороге к Бронницам он дал лиха. Хотя в наших окрестностях не так уж и безопасно: Маргоша рассказывала, что в деревне завелся не то вепрь, не то нетопырь — в общем, какая-то бестия сворачивала щенкам шеи. Я грешила на Гарма, черного гончего пса, подаренного нам старостой той же деревни и денно и нощно сторожившего Витольда. Больно тот был огромен и вид имел жутковатый. Витольд внимательно слушал Ольгерда, не смея перебить, и на его лице появлялось все более осознанное выражение — можно было даже подумать, что он что-то понял. Говорила же, что язык до Новиграда доведет! Когда Ольгерд наконец закончил тираду, хлопнув сына по плечу, тот насупился и замолчал. Вот и молчи, маленький, лучше молчи…. — Блат не нужен, — подытожил Витольд. — Шадки — мои. Судя по выражению лица Ольгерда, сейчас такое начнется, что хоть святых выноси. — Я смотрю, Витольд фон Эверек, ты по нагайке соскучился?! — вежливо спросил Ольгерд. Утробный вой зазвучал еще до того, как появилась реальная угроза — нагайку Витольд боялся пуще любой бабайки. Нужно срочно ретироваться, а то все равно в итоге окажусь виноватой — в конце концов, он отец, вот пусть и учит уму-разуму. Дай Лебеда девочка будет, ее и стану воспитывать.***
Где же они пропадают? Я ведь говорила Ольгерду — нельзя брать такого маленького на охоту. Выехали с рассветом, уже темнеет, а их все нет и нет. Может, бандиты? Нет, все окрестные давно вымерли. Может, Витольд упал с кобылы и сломал ножку? Я шагала из угла в угол, подметая полами ставшего слишком узким платья пол. Маргоша хмыкнула над моим несчастьем и продолжила вязать из овечьей пряжи Витольду шапочку, периодически засыпая. Может, их медведь загрыз? Лебеда, как же я дурею, когда ношу ребенка, одна мысль глупей другой. Который год я жила в ожидании несчастья — так преступник ждет, что его в один день застанут на месте злодеяния. Чем лучше обстоят дела, тем сильнее мне кажется, что долго так продолжаться не может. Я ухватила кусок яблочного каравая, проклиная свой вечный голод — утро, день, ночь, а я все поглощаю еду, как бездонная бочка. Даже у печати Шебы есть свои пределы — еще немного, и никакая магия не скроет мою пышность. К тому моменту, как за окном послышался стук копыт, я успела довести себя до исступления, и бросилась к дверям в лучших традициях истеричной супружницы. Когда они распахнулись, я увидела восседающего на плеча Ольгерда сына. Хоть они и смеялись, меня обуял страх — потому что новехонький, сшитый из голубого бархата кунтуш Витольда был обагрен кровью. И не только кунтуш — щека с перчатками тоже были в крови, о святой Лебеда, говорила тысячу раз, что он порежется! Ольгерд поставил Витольда на пол, и я вцепилась в плечи сына, чем изрядно того напугала. — Витольд, что случилось?! Ты поранился?! Где болит?! — Ни балит, — удивился он. Пока я пыталась отыскать рану, Витольд увиливал, теперь перепачкав кровью не только себя, но и меня. Ольгерд переглянулся с Конрадом, перекинувшим через плечо тушу огромного кабана, и прошептал одними губами то, что подозрительно походило на «бабы». — Успокойся, Милена, не его это кровь, — вздохнул Ольгерд и тут же лучезарно улыбнулся: — Гордись, жена: в поединке на саблях твоему сыну равных не будет! Витольд, покажи матери добычу! Витольд словно только и ждал команды: проворно вывернулся из моей хватки и побежал к походному мешку, как фокусник вытащив оттуда тушку русака. Ухватил зайца за длинные уши и поднял вверх: здоровенного и белого, с потускневшими черными глазами-пуговками, распоротого от шеи до брюха. — Мама, смотри, зая! — гордо объявил Витольд и засмеялся. Ольгерд взъерошил ему волосы, и рыжие кудряшки сразу стали торчать во все стороны. Витольд зарделся от удовольствия и бросил на меня взгляд победителя. — Заяц, — поправил его Ольгерд, и продолжил: — Мы с ребятами напали на след кабана под Сляднево и спустили гончих; гнали до самой гряды. У оврага настигли, и, пока мы его забивали, Витольд приметил в кустах подстреленного зайца. Во мгновение ока, я не преувеличиваю, Милена — во мгновение ока! — прирезал. Чисто, филигранно, одним движением! — Пирезал, — подтвердил Витольд, довольно хлопнув по поясу, у которого висела сабля в пол его роста. — Одним махам! И уронил тушку на пол, прямо на пол, который недавно покрыли вишневой древесиной. Разрез на добыче был и вправду чистый, и такой глубокий, что внутренности вывалились наружу. Желудок моментально отозвался рвотными позывами. Меня и без того выворачивает от любых странных — диапазон которых последнее время стал очень широким — запахов, а заяц пах невыносимо отвратительно. — Мама? — испугался Витольд. — Сын, будь добр, отнеси зайца на кухню, — произнёс Ольгерд приказным тоном. — Милена, тебя, да от вида крови?!.. Какая ирония! Подталкиваемый Конрадом, Витольд послушно потащил за уши мертвое животное, оставляя по всему коридору длинный след. Кровь впитывалась в половицы усадьбы, и теперь кровь зайца, также как кровь Ольгерда и моя собственная, въестся в древесину, оставаясь там навечно. Усадьбу никогда не отмыть от крови.***
Полоскало меня до самой полуночи — караваем, булочками, и всеми прочими трапезами за последние полдня. Маргоша причитала и охала, служанка придерживала волосы, а я раздумывала над тем, как умудрилась дважды попасться в одну и ту же ловушку. Когда меня расчесали, умыли и переодели в длинную ночную рубаху — так скоро и ходить сама разучусь — я со страдальческим выражением лица вошла в спальню. Ольгерд уже развалился на кровати, погруженный в чтение допотопного экземпляра «Traité magique de Salomon». Странные дела — он уже долгое время не касался оккультных книг, и не одобрял, когда их касалась я. Ольгерд как ни в чем не бывало положил том на прикроватный столик и невинно спросил: — Тебе лучше, милая? Ближайшие полгода мне не станет лучше. Нужно будет посмотреть, что Ольгерда могло так заинтересовать в «Traité magique» — насколько я помню, обычный трактат по прикладной магии крови. Усевшись рядом на кровати и распустив косу, я тут же вспомнила, из-за чего на него разозлилась. — Он слишком маленький для охоты, Ольгерд. В ответ муж помолчал с минуту и махнул рукой: — Брось, я с братом… Да хватит про своего брата рассказывать, ты убил его! И я не хочу, чтобы Витольд сделал то же самое со своим! Вместо злости на меня напала плаксивость, и я разъярилась еще больше, на этот раз на саму себя. Когда я была на дороге, была куда умнее и прозорливее, и собой владела лучше — замкнутая и вальяжная жизнь в усадьбе превращала мозги в кашицу. Ольгерд, втайне не терпящий женских слез, а внешне перед ними пасующий, тотчас приобнял меня за плечи: — Что ты расстраиваешься, цветочек мой? — вздохнул он. — Сама знаешь, когда ты в положении, то вечно раздуваешь из мухи слона. Прирезал зайца, да и черт бы с ним. — Как он вообще умудрился подобраться к зайцу? — всхлипнула я. — Быстрые же твари. — Сказал же, подстрелили, — нахмурился Ольгерд. Как-то не было у меня такой уверенности, и, судя по тону Ольгерда, у него ее не было тоже. — Я не видела стрелы. — Значит, слегка задела, — сказал Ольгерд. — Ложись спать, обсудим на свежую голову. Завтра спрошу Витольда. Ольгерд загасил свечу и отвернулся, укрывшись одеялом. Я несколько озадачилась таким поворотом событий — после кутежа и охоты он обычно жаждет продолжения — и в недоумении погладила по покрытой шрамами спине. — Устал хуже дворового пса, Милена, — сонно ответил Ольгерд. — Завтра. Чуяло мое сердце, не стоило налегать на сдобные булочки. Я подняла с пола том Соломона и перелистала сухие страницы. Черная месса, ритуалы, перемещения на короткие расстояния — он остановился на последнем разделе, судя по смятому в спешке уголку. Почему он что-то от меня скрывает? Я ворочалась в кровати и злилась. Все в доме происходит без моего ведома — Маргоша нанимает новых слуг, один страннее другого, Ольгерд тайно читает про магию крови, сын убивает животных. Легок на помине — где-то вдалеке послышался заливистый смех Витольда, точь-в-точь похожий на смех отца. Обычно он так хохочет, когда играет с игрушечными лошадьми или машет саблей. Какие игры, за полночь уже! — Ольгерд, сходи, посмотри, чего он там заливается? Ольгерд не отреагировал, даже когда мне пришлось ткнуть его локтем в бок. Спал мертвецким сном, распластавшись на животе и уткнувшись лицом в подушку. Нет, там холод собачий, полы холодные, а я в одной ночной рубашке, пусть сам встает! Я пихнула Ольгерда еще раз, он заворчал и перевернулся на другой бок. Видимо, и правда вымотался. Ад и черти! Пусть заливается, ничего страшного, я и так засну. Однако вместо снов перед глазами мелькал злосчастный заяц, скакал, как угорелый. Образ животного сливался со смехом сына, и, казалось, что надо мной насмехается огромная выпотрошенная туша. Интересно, существуют ли зайцы-демоны?.. Нет, уснуть точно не получится — я встала с кровати, накинула на плечи халат, и, проклиная все сущее, побрела в детскую. Почему его не успокоит кормилица? Где Маргоша? Бедлам, а не усадьба! Половицы скрипели под ногами, дом продувало — лучше бы Ольгерд вместо того, чтобы строить новое крыло, заделал старые расщелины, а то не жилье, а обиталище призраков из страшной сказки. Витольд оживленно щебетал, но собеседника не было слышно. Газеля? Когда же он наконец вырастет из этих детских фантазий? Дверь в маленькую гостиную, ведущую в спальню сына, отворилась с протяжным скрипом, но это не смутило блаженно похрапывающую в обитом синей парчой кресле Маргошу. На ее коленях осталась лежать раскрытая на середине книга. Я громко прочистила горло, желая высказать свое недовольство, и тут же поперхнулась. На коленях неграмотной деревенской бабы лежала книга. Чувствуя, как леденеют пальцы, я ухватилась за корочку. От ужаса текст начал расплываться, зато картинки остались четкими. Маргоша читала «Bestiarium» Августа фон Розенрота, остановившись на странице с иллюстрациями, живописно изображающими младших демонов Танар’ри. В глазах потемнело. — Миленка, — Маргоша, проснувшись, смотрела на меня своими большими коровьими глазами. — Ты чего не спишь? Святой Лебеда… Усадьба кишит чернокнижниками, как труп личинками, и кишит уже очень давно… Не желая даже слушать эту двуличную змею, я ворвалась в спальню сына, с дури ударившись плечом о дверной косяк. Но я уже знала, кого увижу, прежде, чем распахнула дверь. Мой сын стоял перед огромным черным зеркалом в позолоченной раме и разговаривал с вырисовывающейся на его глади тенью. Силуэтом, чьи смутные очертания напоминали одного бродячего торговца. Образом, который последний раз я видела три года тому назад. С Газелью, со своим нежно любимым воображаемым другом. С Господином Зеркало. Который ждал моего прибытия, который его, скорее и всего, и подстроил. Который парализовал меня и оставил стоять в дверях как столб, не в силах пошевелиться, не в силах позвать на помощь Ольгерда. — Не хочу блата, — жаловался не замечающий меня Витольд, — Шадки забелет, маму забелет. Гюнтер О’Дим смотрел на него со смесью снисходительности и притворной заботы. — Да, мой дорогой мальчик, — деланно вздохнул он. — К сожалению, родные братья часто встают на пути к желаемому. Спроси у отца, что делают в таких случаях. Витольд не просто слушал его — он внимал каждому слову. Никогда я не видела сына таким терпеливым и воспитанным, таким послушным и сосредоточенным. Фигура в зеркале опустилась на корточки, по-отечески взъерошила сыну волосы. Так же, как это любил делать Ольгерд. — Скажи мне, — вкрадчиво спросил Гюнтер О’Дим, — ты принес то, о чем мы договаривались? Витольд аж подскочил от предвкушения, и бросился к походному мешку. — Плинес, — сказал он, схватив за горло зайца. Или то, что осталось от него, после того, как с тушки содрали шкуру, чтобы завтра к вечеру зажарить с яблоками. Видимо, стащил с кухни, мелкий воришка…. Святой Лебеда… — Прекрасно, — похвалил его демон. — Я очень люблю людей, которые держат свое слово, Витольд и щедро плачу им за это. Когтистая сухая рука протянула сквозь зеркальную поверхность маленькую статуэтку; пухлая детская ручонка вытянула навстречу мешок костей и мышц. Смысл происходящего был слишком ужасен, чтобы осознать его до конца. Единожды подав руку дьяволу, можно уже не лелеять надежды, что он когда-нибудь ее отпустит. Кричать я не могла, хрипеть тоже, оставалось только наблюдать. Витольд вцепился в сверкающую эбонитовую лошадку с глазами-топазами, повертел ее в лунном свете, и прижал к сердцу. Забрался на стульчик, потом вскарабкался на стол и отодвинул картину — старый тайник Ольгерда с облетевшей краской в углу. Там уже стояла целая коллекция фарфоровых, мраморных и малахитовых статуэток. И зная, каким образом он их добывал… Зря я грешила на Гарма. — Спасибо, Газела, — вежливо сказал Витольд и чуть поклонился, как его учили. Гюнтер О’Дим ласково улыбнулся. — Представляешь, сколько лошадок ты мог получить в обмен на что-то большее? — заговорщически спросил он. — И не только — поверь мне, мир может подарить тебе столько прекрасного в обмен за небольшую плату. Витольд рьяно закивал. В глазах сына не было ничего, кроме жажды обладать. Мне был хорошо знаком этот идеально пустой взгляд, разбавленный алчностью, но на лице ребенка он смотрелся намного чудовищней. — Знаешь, мой юный друг, — задушевно продолжил демон, — у нас с твоим дедушкой недавно случился преинтереснейший разговор. При всех наших разногласиях, собеседник он, надо признать, изумительный. Так вот — ручная работа, штучная купля-продажа, по его мнению, давно в прошлом. Наступают времена массового производства, — Гюнтер О’Дим развел руками, — где только найти работников? Он потрепал за щеку рассмеявшегося Витольда, который ни слова не понял. — Вот я и вспомнил о своем маленьком проекте, живом доказательстве необычайной эффективности евгеники. Видения, которые я так старалась забыть, возвращались ко мне вспышками. Огни, летящие с небес, превращающие людские тела в пыль. Мертвые города, у врат которых громоздились груды черепов, сброшенных в кучи, словно мусор. — Как выразился один мой коллега, — продолжил демон. — «Все в мире изменил прогресс. Как быть? Меняется и бес». Из чёрных глубин зеркала проглядывало отражение голубых глаз Витольда, наблюдавшего за мной с любопытством случайного прохожего. Все замерло, время растягивалось, как бесконечная нить, а пространство сузилось до двух фигур: детской и нечеловеческой. О’Дим… Ты же обещал, дьявольская падаль! — Не трогать вас, — закончил за меня Гюнтер О’Дим, — и я всегда верен своему слову. Тебе и Ольгерду не грозит никакой опасности, а вот с юным Витольдом у нас большие планы, не так ли? — Дя, — кивнул Витольд, скрестив на груди руки. За все, что я сделала, должна платить я! Я, а не мой сын! Дети не должны отвечать за грехи отцов! Будь ты навеки проклят, тварь… Будь ты навеки проклят! — Милена, ты ранишь меня в самое сердце! — развел руками демон. — Я столько сделал для вашей семьи — можно сказать, создал ее собственными руками — и не услышал ни слова благодарности в ответ! Гюнтер О’Дим вышел из зеркала, не потрудившись даже окончательно принять человеческий облик, так и оставшись полумужчиной, полутенью. Его кожа напоминала серые выхолощенные тряпки, натянутые на человеческое тело. От него исходило красноватое сияние и запах серы, смешанный с гарью погребального костра. В желтых глазах с выпуклыми серыми прожилками можно было увидеть живой океан душ, частью которого я едва не стала сама. — Подарил вам все, чего можно пожелать, — мягко продолжил демон, — разве что славой обделил. Витольд обернулся и спокойно взглянул на меня, слегка улыбнувшись. — Но поверь мне, моя милая Милена, — сказал Гюнтер О’Дим, — очень скоро фамилия фон Эверек будет у всех на слуху. __________ Я ненавижу всех святых, —Они заботятся мучительно О жалких помыслах своих, Себя спасают исключительно.
Мне ненавистен был бы РайСреди теней с улыбкой кроткою, Где вечный праздник, вечный май Идет размеренной походкою.
Я не хотел бы жить в Раю,Казня находчивость змеиную. Я с детских лет люблю Змею И ей любуюсь, как картиною.
К. Бальмонт «Голос Дьявола»