heart b-b-b-beat

Не выводить на собственном лице совершенно тупую улыбку кота, получившего самый дорогой паштет в сочетании с сухим кормом от вискаса, оказалось гораздо сложнее, чем казалось будет изначально. Хосок себе и представить не мог (нет, фантазировать всякое голубое-розовое всегда был горазд), что может сделать с человеком всего лишь один поцелуй и одно тихое и робкое «да». Каким бы отстойным с этих пор ни был любой из его дней, он знал, что всегда теперь будет катализатор в лице человека к поднятию настроения. Чиминова ладонь, маленькая и уютная, перегревает ему пальцы; между их руками вспотело сильно в эту убийственную жару, но никто почему-то не решался отпускать первым, хотя бы просто ради того, чтобы стереть пот с ладошек о края футболки. Хосок верить в происходящее не отказывался, но все ещё пребывал в состоянии охуеть-и-не-выхуеть, потому что никогда прежде не думал над тем, чтобы выложить всё это скопившееся ему. Всегда ожидаешь какой-нибудь пощёчины со стороны: то ли в виду врождённой мнительности, то ли в виду присущего пессимизма. Это не фортуна, которую поймали за хвост. Это взаимные чувства с того же детства. Те же тетрадки, те же сны (мокрые и сладкие), то же партизанское молчание и ожидание радуги в любую погоду. Кто больше дурак, Хосок не знал. Может, одинаково они оба дураки. Один — потому что вёл себя, как пятиклашка (будь у Чимина косички, он бы и за них дёргал); другой — потому что никогда ничего не говорил. Хосок его не винит ни в чём и не думает, что многое бы они успели, если бы раньше догадались. Оттягивая, сделали момент единения слаще и значительнее, чем он мог бы быть. Жарко. Очень жарко. — Как будто сама Сатана спустилась, — шутит Хосок. Чимин хихикает тихо и застенчиво, напоминая о том, во что из Хосок влюбился сильно-сильно. Тот замирает, смотрит с придыханием, сверкающими глазами-сердечками, как в старых добрых мультиках. Хочет это его giggling в баночку, потом эту баночку завернуть, обклеить стикерами дурацкими и поставить на рабочий стол, чтобы каждый раз, садясь за уроки, вскрывать её и слушать — вживлять в себя кусочки счастья, продлевать жизнь чужим смехом. Чимин тормозит, кивает вперёд: уже у ворот школы стоят и не заметили, пока в своём розовом мирке радости пребывали. Едва заметно тушуется, прячет глаза за густой чёлкой и предлагает отпустить его руку, но сам не решается выпустить тонкие пальцы из захвата. Хосок спрашивает: — Стесняешься меня? Чимин мотает головой: — Нет. Хосок тянет за руку чуть ближе, тому приходится двигаться и стараться не запутаться в ногах от резкости. — Боишься? — Немного. — Чего именно? Чимин пожимает плечами: чего-то да боится, сам не знает чего. Да и как посмотрят другие? Их всю жизнь считали не то что врагами, но условно знали о том, что Хосок Чимина достает по поводу и без. — А ты сам не боишься? Хосок всегда отличался уверенностью, потому что жил по принципу своей правды и его не касалась чужая. Несмотря на образ местного клоуна, серьёзности в нём было гораздо больше, чем у — с виду гораздо более серьёзного — Юнги. Какая разница, кто там что себе подумает? Хосок тянет его к себе совсем ближе, там максимальное расстояние между их лицами оценивается в сантиметр, два, три... — Чего мне уже бояться? Чимин понимает, что он хотел бы договорить за этим: «...если самое важное я сейчас держу за руку». Понимает, знает. Всё равно немного против затеи пройтись по коридору школы за ручку, ему внимание со стороны никогда особо не нравилось. — Я всё равно считаю, что это не лучшая идея. Хосок хмыкает, улыбается. — Ну тогда отпусти руку. — Ты отпусти. — Мне-то зачем? Это не я боюсь. — Я не могу. — Не можешь? Приклеил что ли? — Хорошо, я не хочу. — Как хорошо, что и я не хочу. Чимин обреченно вздыхает, потому что понимает — ни за что не переспорит (и руку сам не отпустит, только не сейчас). Хосок с него такого млеет даже больше, чем когда он - крошечный и миленький - разгуливает в пуховике безразмерном зимой пингвинчиком. По-детски чмокает в губы. Улыбается, пока сердце бешено стучит. Мечты всё-таки имеют свойство сбываться. Тянет за собой ко входу, в набитый школьниками коридор школы и совершенно не стесняется держать за руку того, в кого с детства сильно (и взаимно). Дженни в последний раз беззастенчиво ржёт с выражения лица Чонгука, не успевшего дожевать откусанный кусочек от бутерброда. Он с этим набитым ртом округляет свои глазища, говорит: — Охуеть, блядь. Юнги отвешивает ему подзатыльник, шипит: — Сколько раз тебе говорить при ней не материться, чтобы до твоей тупой футбольной башки уже допёрло! Ну чё ты там увидел, олух? О, Хосок! Дружище, наконец-то...О-о-о, еба-а-а-ть... Чимин прячется за спиной у Хосока ещё больше смущенный и красный, потому что не этой реакции он ожидал. Ну, чего-то да ожидал, конечно, но всё равно максимально неловко. Сжимает ладошку сильнее, боится и не знает, в какую землю спрятать голову, если тут повсюду грёбаная плитка. Хосокову тупую улыбку счастья ещё долго ничего не сможет стереть, похоже. Он счастливо здоровается, светится лампочкой мощнейшей. Дженни ему в ответ улыбается ласково, поздравляет без вопросов лишних и говорит, что рада снова видеть Чимина в школе. Его сильно не хватало, на самом-то деле. Чимин робко кивает, невнятно благодарит и прячет глупое растерянное выражение лица у Хосока на плече. — А с этими чё? — кивая на Юнги с Чонгуком, интересуется Хосок. Дженни отмахивается: — Плохо их знаешь что ли? И подумать не могли ведь. — Редкостные тормоза. Редкостные тормоза стоят валунами с открытыми ртами, челюсти нижние уже давно целуются с полом. У Чонгука ещё и бутерброд измельчённый красуется во рту. Хосок щипает его за набитую щеку, говорит: — Дозавтракай. Дженни сегодня находит слишком много поводов для смеха и в этом состоянии уводит все ещё пребывающего error 404 not found Юнги под руку в класс. А Чонгук стоит. В последний раз он видел такое в фильмах и яростно отрицал всю эту "типичную дорамную хрень". Нет, он сейчас вовсе не о Хосоке с Чимином. Дженни зовёт его с другой стороны коридора. Звонок прозвенел как бы. Тому хоть бы что. Напротив стоит Югём — его best кореш. Беседует с кем-то. У неё в руках футбольный мяч, накрашенные короткие ногти, пару пальцев в пластырях, огненно-рыжие волосы и — о, Боже, — эта улыбка...