где моя любимая?
Любовь — это, несомненно, полёт. Парить среди облаков, летать и без крыльев, наслаждаться и лететь, лететь, лететь. Налево, направо, назад или прямо. Главное, что в невесомости. Здесь проигрывают некоторые законы физики; отпадает сила гравитации, пока летишь. Сила притяжения — это та сила, с которой тело Чонгука, обладающего массой, притягивается к школьному шкафчику, пестрящему наклейками real madrid и barcelona, с табличкой Lalisa Manoban. Он вообще болеет всегда за Ливерпуль, на крайняк так за Манчестер Юнайтед, ему не нравится Роналду, хотя он хотел быть хотя бы чуточку на него похожим (просто, чтобы изображения с его лицом украшали чужой шкафчик); и считает, что самая крупная победа Ливерпуля 17 сентября 1974 против Стрёмсгодсета — это то, о чём должен знать каждый человек, позволяющий себе находиться на поле. Говорить он горазд только со своими: поглумиться над Хосоком, поменять в контактах телефона Чимина имя Хосока на «ma daddy», пока он не видит; соврать Дженни, что «видела, твой хохмач как с девчонкой с параллели болтал?»; сказать Юнги, что...Что ничего не сказать, он от него, как от прокаженного. Открестился, от сатаны (Юнги) подальше и пошёл. — Сегодня мы с девчонками играем, — хихикает Бэм. Чонгук девчонок не видит. Хосок ему орёт: «Пасуй, скотина! Пасуй, кому говорю! Кто-нибудь, по заднице пните этого гурона!». Чонгук его не слышит. Не потому что не хочет — с чистой совестью не может. Могиканин — не гурон. — Держи, — улыбается единственная, кого он видит, кого слышит, о ком думает, о ком ночами грезит. Её ногти всё такие же короткие, всё в тех же пластырях, подушечки слегка утолщенные. Рыжий хвост; абсолютно нечестно, совсем несправедливо и безумно прекрасная улыбка, нежные щёчки, на них румянец — от усталости, не смущения. Лалиса казалась воплощенной мечтой, грезой, принявшей телесные формы. Во всем её существе, в её воздушной фигуре, в её стройном стане, в её окрылённых плечах, в святой невинности улыбки было нечто, роднившее её с ангелом, а была она всего лишь. — Это всего лишь девчонка, — брюзжал Юнги. Но надо же иногда побранить слегка то, что нас очаровывает. Это брюзжание и называлось благоразумием. Сам, конечно, хоть виду и не подавал, этими чувствами восхищался. Впервые видел его таким робким, смущённым и спокойным в беседе. Прежде Чонгук, типичный подросток-переросток, с бушующими гормонами и запасом сарказма на три жизни вперёд, был чаще одинок и безмолвен в виду постоянных переполохов на семейном пастбище. И вот в эти минуты тяжкой жизни появилась Лалиса, словно небесная посредница между Чонгуком и отчаянием. Её ласковость и смех согревали. Восхитительная девочка трогала и смягчала черты Халка. — Сам ешь, — засмеялась она, пачкая его нос ванильным мороженым из рожка. Чонгук не искал салфеток и не пытался догнать впереди бегущих одноклассников. Он любовно созерцал звезду. Дома он запирался в комнате на ключ и старался не слушать, как мать ругается с очередным любовником. Мать — его палач. Женщина-гильотина. Никогда не любимая, никогда даже близко не мать. Где-то его нагуляла, сама не знала от кого и когда, посчитав, что этот ребёнок; этот, по идее желанный сын, — её наказание за распутность. Поэтому она рубила его. Не всего сразу, но по кускам четвертовала. От «ты транжиришь мои деньги» до «ты ни на что не годен, кроме как мячи гонять». Она скрежетала, а потом надолго уходила и могла не появляться. А могла приводить любовников, и ни один из них не держался дольше трёх месяцев. Постоянство было ей, видимо, чуждо (как и чистое, сродни горным ключам). Она рубила топором, мачете. Ему нанесли рану, которой надо было со временем затянуться. Его хотели обречь на безысходное отчаяние, а сделали счастливым человеком. Лалиса. Тиски палача незаметно превратились в ласковую руку огненной девочки. Друзья. Он благодарил. Кого? Таинственную бесконечность. Чувствовать благодарность — этого вполне достаточно. У благодарности есть крылья, и она несётся туда, куда нужно уноситься. Чонгука будто гладили по голове её улыбки. Он дарил ей наклейки с изображением Месси, она в благодарность смущённо: — Спасибо. Она ад превратила в небесный рай. Таково было её могущество. Она была для него олицетворением сияния. — А он не по-детски втрескался, — кивал в его сторону Хосок. Юнги рядом с ним задумчиво жевал губу, пока тот не заговорил. Ему хватило сполна глаза закатить, потом «тс-с-с» как «да что ты говоришь!». — Ты себя сам видел со стороны, Ромео? Джульетта Чимин на горизонте, и тебя уносит не по-шекспировски. Хосок ковыряется у себя в ногтях, недовольно бурчит в ответ: — Ой, да пошёл ты. Ничё сказать уже нельзя. Заебал. Хотя, конечно же, ни разу не сказал бы на всё это «нет». Да и да — любовь лишает нас самоконтроля.я спросил у облака: где моя любимая? облако растаяло в небесной синеве
Чонгук часто жалел, что не перевёлся вовремя в класс к Югёму. Во-первых, он всё ещё best кореш с детства. Во-вторых, Лалиса перевелась к ним пару месяцев назад из другой школы. И это то, что он именовал «проёбом года». Поделать, разумеется, на данный момент ничего не мог. Мать возиться с документами не будет, да и самому немного не хочется во всю эту муть, потом по кабинетам завучей и директора. Югём в столовку всегда таскал всё самое вкусное, потому что его снабжала очень добрая и великодушная мама, которая иногда мечтала о том, чтобы мать Чонгука лишили уже родительских прав, и она смогла бы забрать лучшего друга своего сына к себе. Это было взаимное обожание, и та мама, с которой нужно брать пример. Югём всегда во всём лучший: вратарь, брат, друг, Гёмми. Гёмми, который таскает ему мамины бутерброды и протягивает с присущей ему улыбкой по типу «да заткнись, не благодари». Говорит: — Жри. — Жру. Они ещё долго обсуждают планы на каникулы; думают над тем, как бы ещё напакостить Хосоку за то, что он оставил их чистить поле, аргументируя своё безучастие тем, что он ка-пи-тан. Постебать Чимина — вот высшая мера наказания для Хосока. Пусть орёт и бесится, они потешатся. Вошла Лалиса. Чонгук взглянул на неё и больше ничего уже не видел. Такова любовь. Вихрь мыслей может на мгновение завладеть, но входит любимая женщина, и сразу исчезает всё, что не имеет к ней непосредственного отношения; бесследно исчезает. И она даже не подозревает, что, быть может, уничтожила в чьей-то душе целый мир. Его благословили. Его, наконец, приласкали там, где не дрогнула материнская рука. Он был готов бегать с ней по ночам по магазинам только потому что ей страшно ходить одной, а жили они, на счастье, неподалеку друг от друга. Он был готов терпеть разговоры о Роналду и поддерживать их, хвалить игру Барселоны, несмотря на скептичное отношение. Это то, какие масштабы приобретает эта любовная мелодрама. Он терпел френдзону. Почти ничего из этого сейчас не имело какого-либо значения: она могла бы надеть на него поводок и звать его, как пса. Она могла бы потешаться над ним, как над фиглярами: он бы подписался играть любые комедии. Возможно, ему хотелось большего: не отпускать её руку, когда она забывалась разговорившись; и долго позволяла ему держать. Для неё, вероятно, — сущий пустяк. Для него — держать солнечный свет. Греться об эти мысли и терпеть френдзону. Может быть то, с каким теплом и с какой игривостью она трепала ему по утрам в школе щёки с бодрым причитанием «проснись и пой!» смягчало его. Он влюблен и любил так, как не любил ничего в этой жизни.друг ты мой единственный где моя любимая?
Любовь — это, несомненно, взлёты. За некоторыми взлётами всегда есть падения. Катастрофические, прямо на землю; ты был — тебя не стало. С коробочкой футбольных наклеек в одной руке и букетом пионов в другой, он шёл к мечте. Его сияющая звезда со своим рюкзачком стояла неподалеку у остановки, очевидно дожидаясь автобуса.друг ответил преданный друг ответил искренний
Губы ее прижались к середине его щеки. У Югёма глаза всегда были тёмные, но живые. Сейчас он смотрел на неё так оживлённо. Послышалось отдалённое: — Дурачина! А затем — эхо её колокольчатого смеха. Потом её губы прижимались уже к губам. И всё это — не его. Чонгук вздохнул полной грудью и начал отходить куда-то в сторону. Был какой-то праздник поблизости. Придется пройти через всю эту суматоху с конфетти и прочей ерундой.была тебе любимая
Он оборачивался несколько раз. Просто хотел снова увидеть её улыбку. Она не ему, но всегда красивая и приятная. От неё всегда греет изнутри.была тебе любимая
Югём целует её тоже с улыбкой. Даже с нежностью. Откуда в нём только столько этого пряталось до сих пор.была тебе любимая
Букет полетел в урну, как пленительные обещания, которые никогда не стоило давать. Наклейки за ними как верные спутники. Жаль, тупой скопившийся feels-trash он не мог туда же.а стала мне жена
Он так и простоял в дальнем углу, смотрел поверх чужих голов — скучных кепок и голов. Они сели в автобус, сплетя пальцы и о чём-то шумно переговариваясь. Осень ему ответила проливным дождём. Какая-то волна поднялась у Чонгука в груди, и что-то — не поймёшь что — заволокло глаза.