Шутки

Иногда Стасу казалось, что Лавров умеет читать его мысли. На полном серьезе, смотрел он иногда так проницательно, чуть ли не в душу своими холодными светло-голубыми глазами выворачивал. Копался, перебирая внутри, за хрупкими ребрами, какие-то неведомые самому Конченкову струны, тянул на себя и вытягивал то, что хотел. А на деле молчал. И Стас молчал. За столько лет разговоры иссякли, не говорить же о погоде, да и прошлое вспоминать глупо. В прошлом было много говна, терок, левых и не очень людей, конфликтов. Стасу нравилось думать, что они притерлись друг к другу, накрепко, как плиты в древних пирамидах, и цемента не нужно, и иголку между ними не просунуть. Кажется, что без этого их умения решать конфликты и споры долгим взглядом глаза в глаза, ничего бы точно не вышло. Когда он соглашался на это, он даже не представлял, как вся эта херня с «папочкой» будет работать, но, на его удивление, она работала, и даже очень хорошо. Работала, в основном, потому, что Игорь действительно всегда был таким. Игорю, наверное, даже было это нужно, так было проще. Проще было взять контроль на себя. Проще было знать наверняка, что к его словам прислушаются. Лавров всегда был таким, вот только все свои замашки скрывал за тоннами подъебок и неуместных шуток, показательно делая вид, что ему похуй, если Стас на его заботу выдавливал сухое «отъебись, братан». Сейчас Игорю не нужны были какие-то декорации для проявления этого желания заграбастать контроль над любовником. Чтобы не беситься от своего бессилия, когда Стас в очередной раз приходил на репетицию с мешками под глазами, да такого размера, что там можно было бы припасы на зиму хранить. Чтобы не скрывать развеселенную улыбку, когда Конченков, забывший о своем панкреатите и не жравший вторые сутки подряд, запихивает в себя еду с огромной скоростью в какой-то кафешке, в которую Игорь его ненавязчиво запихал. И Стасу нравилось. Это все нравилось ему просто до чертиков, потому что с Игорем ему всегда можно было построить из себя ребенка. Это касалось и съемок, и концертов, и даже глупых смс в два часа ночи с текстом: «Я тут видел пиздатую чистую бетонную стену, не хочешь прошвырнуться?», чтобы потом заливисто ржать над заспанным лицом любовника, который пытается перелезть через забор на промзоне и при этом не сильно греметь баллончиками с краской в рюкзаке за спиной. И, спустя несколько месяцев, когда пресловутое «папочка» срывалось с губ так же легко, как «Игорь», Конченков наконец начал понимать, что к этому все и должно было прийти. Им обоим нужно было разрешение на то, чтобы вести себя так, как хочется, не оглядываясь на привычные им роли «лучших друзей», когда на любую фразу обязательно должна была идти подъебка и нельзя было раскрываться, показывать слабые места, чтобы не дай бог не словить шпильку в самое больное. Будто их знакомство, начавшееся с драки, так и продолжалось на уровне «я тебе переебу, если что». Обидные шутки сменились мягкими тычками, чуть укоризненным взглядом из-за стекол темных очков, хриплым «прости» после каждого неудачного выпада. Игорю никогда не влом было признать, что он перегнул, что это не смешно, по чуть изменившемуся взгляду любовника понимая, где он накосячил. И Стас, лишь на секунду обидевшись, вновь расплывался улыбке, которую непременно нужно было прикрыть ладонью. Стасу казалось, что Лавров умеет читать его мысли.

***

Наказание закончилось, как и съемки в Питере, как и щедрое на дожди лето. Шоу выстрелило, и Виталик, их организатор, только и успевал составлять расписание тура по городам России, забивая под завязку все их свободное время от съемок одного сезона до съемок другого. Дима ныл, что свихнется постоянно разъезжать с ними, хотя все прекрасно знали, что это пиздеж, а Фадееву только дай куда-нибудь рвануть (и бесплатного алкоголя побольше). Игорь излучал довольство собой и жизнью, окончательно успокоившись и вальяжно расхаживая с видом «я имею этот мир». А Стас чувствовал, что его кроет все сильнее. Игоря резко стало много. Он был рядом постоянно: в поезде, на соседней полке в купе, сидел рядом в такси, спал с ним в одной кровати в хостелах, вышагивал по сцене, зеркаля его движения, мягко спорил из-за гостиничного завтрака, насмешливо напоминал о том, что пора чистить зубки. И Конченкову было одновременно уютно и паршиво, ведь Лаврова все равно было недостаточно. Они вместе все глубже погружались в эти странные отношения, и Стас начал замечать, что «ловить» это детское состояние все проще. Все проще было по-мальчишески хихикать над проколами папочки или оговорками, хитро стреляя на него глазами. Все проще было ластиться под широкие ладони, ложиться спать вовремя, тыкать пальцем любовнику в ребра, когда становилось скучно, чтобы привлечь его внимание. Все проще было переступать через себя, чтобы попросить о чем-то, не стесняясь того, что ему нужно разрешение. Попросить практически обо всем. Чего-то не хватало, и Стас весь сентябрь мучительно пытался выяснить чего именно, пока во время подготовки к съемкам третьего сезона краем глаза не увидел, как злющий Лавров ругается с кем-то из продюсеров. Вообще, изначально, он шел курить, но зацепившись взглядом за напряженную спину, так и остался стоять с неподкуренной сигаретой во рту. Игорь в шубе, но без короны и бороды, сгорбившись и буквально нависая над бедным пареньком, что-то негромко выговаривал, не замечая Стаса в паре метров за плечом, застывшего и трясущимися пальцами прячущего замусоленную сигарету в карман толстовки. Осторожно отступая к выходу, Конченков одновременно боялся и надеялся, что любовник его заметит. От мысли о разозленном папочке в животе от солнечного сплетения и до паха разлилась сладкая тянущая пустота, сердце пропустило удар и тут же забилось с бешенной скоростью до гулкого звона в ушах. Вывалившись в закрытый московский дворик, Стас судорожно выдохнул ртом, чуть ли не сгибаясь пополам. Это было пиздец как странно. Мозг тут же услужливо подбросил картинки с их последней «ссоры» в номере хостела в Питере, когда Игорь прижал его к стене. Как он по-хозяйски сдергивал с него пижамные штаны. Как рычал на ухо. Стас подавился воздухом, ощущая фантомное жжение от шлепка горячей ладони по ягодице. О, черт. Сигарета, помятая и кое-как уцелевшая после небрежного запихивания в карман, никак не хотела подкуриваться от зажигалки, ходящей ходуном в трясущихся от возбуждения пальцах. Это не было неожиданностью. Он понял, еще тогда, что ему нравится сама идея быть отшлепанным. (Боже, даже в голове звучало очень…пошло). Но он не думал, что его так накроет от мысли об очень злом любовнике. Он дымил, не отрывая влажный фильтр от губ, практически не давая себе передышки, пока пальцы не начало обжигать, но это помогло остановиться и не развивать мысль дальше. Вернувшись в теплое помещение студии, он застал абсолютно спокойного Игоря, восседающего на своем золотом диване и выдувающего кольца из пара, аки арабский шейх в кальянной. Не хватало только знойной телочки с опахалом. Стас на его пристальный взгляд лишь отвел глаза, стараясь как можно быстрее пройти к своему креслу в углу. Иногда ему казалось, что Лавров умеет читать его мысли. Но к концу октября Стас начал думать, что мысль «я хочу, чтобы ты был грубым и отшлепал меня» слишком сложная, чтобы Игорь смог ее прочесть. От мужчины сквозило щемящей нежностью. В каждом его взгляде, в каждом смешке, в каждом мягком выговоре. Он будто всеми силами выражал благодарность за то, что Стас позволяет ему брать контроль, и от этого Конченкову хотелось побиться головой об стену. Потому что он дебил, и ему недостаточно. Потому что ему хочется чего-то там еще, когда все и так замечательно. Стас чувствовал себя мерзко. Но ничего не мог поделать. От мимолетных мыслей это перешло в навязчивую идею, которую он никак не мог исполнить. Для этого пришлось бы откровенно нарываться, а, как ни странно, ссориться с папочкой не хотелось. Да и ранние отбои послужили хорошим уроком. Правила нарушать было нельзя, Игорь быстрее расстроится, чем разозлится. Поэтому Конченков сходил с ума от желания непонятно чего, но при этом ничего для этого не делал. Где-то на задворках сознания вертелось простое решение — попросить, но от того, насколько сильно ему этого хотелось, было обжигающе стыдно и страшно даже намекнуть. Не потому, что он боялся отказа. А потому что он не знал, чего хочет, до конца. Он сам не понимал, хочет он именно порку, или злого Игоря, или то ощущения контроля, которое было в прошлый раз. Лавров был на удивление чутким и нежным, заботливым до тянущей боли в сердце, и Стас боялся все похерить своими мимолетными желаниями непонятно чего. К началу ноября он окончательно отчаялся. Они ехали на ночном поезде в Уфу на концерт. Сели поздно. В купе, как частенько оказывалось, были только они втроем, и Дима тут же предпочел вырубиться, накрываясь казенной простыней и отворачиваясь к стенке. Игорь шепотом отправил Стаса умываться, пока сам стелил постели на верхних полках. Свет уже погасили, и темное купе освещали лишь мелькающие за окном фонари. Зеркало в туалете было мутным, вагон пошатывало и до одури хотелось курить, только вот курить в поездах было теперь себе дороже. Почистив зубы и умывшись, Конченков тихо прошел по узкому коридору мимо их двери к расписанию. Остановка была только в три ночи, а сон уже душно наваливался на плечи. Размяв шею в тишине, он вернулся в купе. Лавров сидел на свободной нижней полке, устроив локти на шатком складном столике и разглядывая что-то в темноте за окном. Разглядывать там было решительно нечего, так что скорее всего он просто сфокусировал взгляд на какой-нибудь щербинке, задумавшись о чем-то своем, но стоило парню войти, как он поднялся, едва уловимо оглаживая его плечи теплыми ладонями, стоя впритык в ограниченном пространстве. Его глаза казались почти черными, лица было не разглядеть, но Стас чувствовал влажное дыхание на щеке и жар от его тела. Игорь всегда был горячий, как печка. Горячие ладони, горячая кожа, даже цвет у нее был темный, солнечный. К этому теплу тянуло, особенно в плохо отапливаемом вагоне. Легких прикосновений было недостаточно, они лишь на мгновение согревали, и тут же кожа вслед за ними покрывалась мурашками, охлаждаясь. Игорь молчал, но Стас чувствовал всем телом его улыбку, злясь на самого себя в который раз за то, что не может просто, блять, попросить. Сейчас, в этом полумраке все казалось нереальным и возможным, и любовник улыбался будто бы понимающе, как будто давным-давно все знает, просто ждет. Стас вцепился в его футболку, вжимаясь всем телом, зарываясь холодным носом в горячую шею, отчего Игорь забавно вздрогнул, громко выдыхая со смешком. Точно лыбился, говнюк. — Игорь, — чуть слышно шепнул парень в самое ухо, губами едва касаясь прохладной мочки и набираясь решимости, — Можно?.. Стас замолк, не в силах закончить фразу. Сдулся в самом начале. Лавров чуть слышно хмыкнул, так и не дождавшись продолжения, и пожелал ему спокойной ночи, отстраняясь. Полки в поездах точно придумывали для карликов, особенно верхние, особенно в купе. Стас старательно притянул колени к себе, укладываясь набок, но все равно с трудом помещался в длину. Игорь, будучи выше его сантиметров на десять, вполне вальяжненько устроился напротив, подмигивая в темноте. Это была такая особенность Лаврова. Казалось, он мог бы устроиться на любой помойке и выглядел бы при этом как царь и бог. В то время как Стас, даже в комфортных условиях, чувствовал себя обшарпанной железной раскладушкой, пристроенной за одной из скрипучих дверей. Мужчина все еще насмешливо смотрел на него, и Конченков, закатив глаза, отвернулся, напоследок демонстрируя папочке средний палец. В затылок мягко прилетело вафельное полотенце от РЖД, где-то за спиной раздалось громкое фырканье, и Стас улыбнулся сам себе, чувствуя, как в груди теплеет. Зарылся лицом в подушку и безмятежно вырубился, забывая о своей очередной попытке попросить что-то неведомое. До следующего раза. Не ожидая, что этот "следующий раз" наступит еще до того, как тусклое ноябрьское солнце соизволит показаться на небе.