***
Лавров помнил конкретный момент, — место, месяц и даже час, — когда у него впервые возникло это чувство. Нулевые заканчивались. Безвозвратно ускользали прямо между пальцев, а они, как два последних идиота, даже не подозревали, что именно происходит. У Стаса за спиной в рюкзаке стучались друг о друга баллончики с краской. Они от стоянки вагонов, один из которых завандалили, сделали крюк по Самаре через заснеженную набережную. Мимо порта и Речного вокзала, где их застал блестящий искусственный, как из советских фильмов, снег. — И-игорь, смотри! Конченков, словно непослушный щенок, то убегал вперед него на несколько шагов, то отставал, оглядываясь на незамерзающую Волгу так, будто только обнаружил, что город стоит на берегу какой-то реки. Скользил смешно кроссовками по заледеневшему под тонким слоем снежка асфальту, цеплялся сине-малиновыми от мороза пальцами за его рукав, пытаясь удержать равновесие. А потом снова убегал вперед. И снова отставал. А Игорь все шел в том же темпе, пряча лицо в воротник парки от колючих снежинок. Это, конечно, было глупо, но сейчас особенно сильно ощущался их один год разницы в возрасте. Он уже закончил школу и отучился почти семестр в университете, Стасу еще надо было до выпускного протянуть половину зимы и весну. А ведь буквально летом Игорь этой разницы не ощущал. Но теперь, стоя на ветру в теплой куртке и плотных джинсах, ему даже смотреть на Конченкова с его спортивками и двумя толстовками без куртки было холодно. — Смотри-смотри, — не унимался Стас, тягая его на себя и подводя под рыжее пятно уличного фонаря. Выставил руку вперед, натянув на красные сбитые костяшки рукав толстовки, поймал на черную ткань снежинку, — Во! Игорь, приличия ради, на снежинку все-таки посмотрел и, конечно же, ничего потрясающего в ней не обнаружил. Холодина стояла такая, что хотелось не то бросить придурка здесь и сесть в первый попавшийся автобус, лишь бы добраться домой, не то накрыть его ломкие замерзшие пальцы своими, пока не отвалились к чертям. Стас поднял на него блестящие черные глаза, сверкнули неловко очаровательно-кривые зубы в улыбке. «Пиздец ты дите», подумалось Игорю с нежностью, и сердце в ответ глухо и больно стукнулось о ребра, разгоняя с кровью по венам стыдливую вину. Он, конечно, ничего не сказал. Только закатил глаза, намеренно грубо схватил Стаса за пальцы и потащил к остановке. Но момент запомнил: набережная, 29 декабря 2009-го года, половина десятого вечера. Теперь, почти одиннадцать лет спустя, ему можно было называть Стаса дитем, сколько душе угодно. И Игорь собирался воспользоваться этим своим честно выстраданным правом вот прямо сейчас. — Пиздец ты дите, братишка, — устало вздохнул он, присаживаясь рядом со Стасом на корточки и делая очередной виток гирляндой вокруг прижатых друг к другу запястий. Конченков в ответ только фыркнул и пошевелил пальцами, сложенными в замок. Цепко ухватился за Игорев свитер под воротником, притянул его поближе и выдохнул заговорщически: — Весело же. — Ага, — меланхолично отозвался Лавров, — Особенно весело будет, когда тебя 220 вольт ебанет. Животики надорвешь. Стас изловчился и пихнул его ступней в икру, пытаясь, видимо, пнуть, но в итоге заскользил задницей по паркету и глухо стукнулся затылком о стену. Прошипел «блять», застыл на мгновение и тут же снова заерзал. Игорь, не отвлекаясь, коротко огладил его по ушибленному месту. Ну дите же, самое настоящее. Они, как граждане осознанные, в этом году украшения заказали на дом. На окошко гирлянду сеткой, ворох мишуры на гардины, набор красно-золотых мелких елочных игрушек и до кучи гирлянду лентой, чтобы всю эту красоту замотать поприличнее и попышнее. Такие себе из них было декораторы, но в съемной московской двушке, все еще какой-то полупустой и чужой, ничего не было, кроме хозяйской мебели и их ноутбуков. В какой момент они решили, что заматывать будут не елку, а Стаса, Игорь как-то пропустил. Не то чтобы у них было какое-то обсуждение, аргументы «за» и «против». Нет. Он отвернулся достать из коробки части искусственной пластиковой елки, повернулся обратно к Стасу, а заматывание уже шло полным ходом. И, как всегда в таких ситуациях, — когда Конченкову что-то приходило в голову и спорить было бесполезно, — Игорю осталось только взять процесс под свой контроль. — Не туго, малыш? — Нет. Долго, — Стас сморщил смешно нос, почесал его о плечо. Плечо Игоря, завалившись вперед, — Можешь быстрее? — Тебе уже скучно? — Лавров хмыкнул было и осекся, поднимая на парня серьезный взгляд, — Насколько ты маленький сейчас? Стас покусал губу задумчиво, прислушиваясь к себе, лукаво мазнул темным глазированным взглядом по лицу папочки, пожал плечом и улыбнулся. — Не знаю. Сильно, наверно. Сильнее, чем обычно. Игорь протиснул между запястий ленту и обернул поперек мотков, пытаясь закрепить результат. Не узлом же гирлянду завязывать, правильно. И поднялся, подхватывая Стаса под локти и утягивая за собой вверх. Тот послушно, как набитый плюшем, позволил пристроить себя у стены перед розеткой, и только с ноги на ногу перешагнул в нетерпении, пока Игорь отрубал свет и задергивал шторы от апельсинового света фонарей. Комнату будто уронили в банку с чернилами. Стало как-то тревожно и радостно, в темноте пробираться между сваленными по полу коробками и раскиданной мишурой к Стасу. За полшага почувствовать родное тепло его тела, прохладное дыхание на шее. Как в детстве. Если даже Игорь это чувствовал, то нет ничего удивительного в том, что Стас так глубоко провалился. Нащупав шнур, болтающийся где-то у его малыша в ногах, Игорь не с первого раза воткнулся штекером в розетку, пытаясь подобрать нужный угол. Конченков над его макушкой насмешливо с придыханием хихикнул и протянул что-то похожее на «как всегда». Паршивец. А когда ему все-таки удалось, с задержкой на десятую долю секунды, комната взорвалась морганием лимонно-малиновых лампочек, сменяющихся изумрудно-небесным и обратно, а потом в других сочетаниях. И по кругу, пока Стас, словно застигнутый врасплох, застыл и глупо моргал на свои запястья. — Игорь, смотри. Смотри-Смотри! Он вскинул стянутые запястья вверх, ближе к их лицам и снова заржал глухо, не сводя взгляда с гирлянды. — Лампочки не греются? — стараясь унять тянущую нежность в груди и рвущуюся широкую лыбу, поинтересовался мужчина, — Ничего не колется? — Не-а, — Стас мотнул башкой, удовлетворенно выдыхая, отсмеявшись наконец, — Только щекотно немного. — Мазохист. Они так и остались стоять посреди комнаты, вдвоем глупо пялясь на всполохи сочных летних цветов, пробивающихся на стены из-за их теней. Веселье как-то медленно выкипело, оставив послевкусие смешков и хихиканья, наполнив чувством близости друг к другу. Стас поднял на него темный твердый взгляд, знакомо протягивая в нос: — И-и-игорь. — Нет, малыш, — мужчина качнул головой. Нет уж, просто на «Игоря» он не поведется. Одно дело возиться с гирляндами смеха ради, но на этой, более серьезной, территории правила все еще устанавливал он, — Хочешь чего, так попроси, как следует. Парень в ответ улыбнулся. И ничего не сказал. — Пытаешься меня вывести сегодня, да? — Ага, — Стас махнул честно головой, улыбаясь широко, как он делал только наедине. Не прикрывая ладонью рот. Многозначительно глянул вниз на сверкающие в темноте лимонно-малиновыми всплесками запястья, — Я уже связан. Дай мне хоть для приличия посопротивляться. То есть, в переводе со стасовского на человеческий, «повыебываться». Игорь фальшиво растянул губы в понимающей лыбе, перегнулся через худое плечо и щелкнул выключателем. Теплый свет лампы под потолком зажужжал едва уловимо. Горячими ладонями сразу с двух сторон прижался к плохо выбритым щекам, пряча узкое лицо за отрывистыми поцелуями. Повалить бы идиота на паркет и заставить хихикать до икоты, пока все желание «сопротивляться», аки девица, не пропадет. И медленно, вдумчиво и с расстановкой, трахнуть. Как это дите и хочет. Да ладно уж. — Ну, ты тут сопротивляйся, малыш, — оторвавшись, посоветовал Игорь, ненавязчиво проверяя еще раз, не сильно ли туго гирлянда намотана, — а я пока елку соберу, хорошо? Будешь, эм… Освещать мне путь. Буквально. Стас скривился от его плохой шутки, шмыгнул носом, но продолжил молчать. Упертый. Десять минут молчания ему точно не помешают, а потом он может вспомнит, как к Игорю нужно обращаться, когда ты чего-то хочешь. Лавров помнил конкретный момент, — место, месяц и даже час, — когда у него впервые возникло это чувство. И сейчас, даже одиннадцать лет спустя, уже без стыда и вины, его сердце все еще глухо и радостно билось рядом со Стасом.***