Живите долго и счастливо

      Прошло несколько дней с того момента, как Джинни после побега вернулась к Блейзу. Как и обещал мужчина, девушка ни разу не видела его, о ней полностью заботились домовики. Эльфы — это, конечно, хорошо, но волшебнице до жути надоели эти маленькие пусть добрые, но глуповатые создания, и хотелось увидеть живого человека, даже если это будет Блейз. Но мужчина не попадался ей на глаза уже четыре дня, и это несколько напрягало.       — Думаешь, мне стоит заговорить с ним первой? — Джинни лежала на кровати и гладила Кима. Стрелки показывали около двух часов ночи, а спать волшебнице так и не хотелось.       — Мур, — зверёк едва заметно кивнул, будто соглашаясь, и тихонько мурлыкнул. За эти четыре дня котёнок подрос и осмелел: его грязно-белая облезлая шерстка превратилась в белоснежную, мягкую, слегка пушистую, в глазах нельзя было больше прочитать испуг, Ким носился по всему поместью, шалил и уже не так жался к Джинни, хоть и все равно очень любил ее.       — Ну, а что я ему скажу? Наша последняя встреча не была такой уж приятной. Да и хочу ли я вообще с ним общаться? — продолжила рассуждать вслух Джинни. Ким аккуратно спрыгнул на пол с ее груди и стал требовательно, хоть и мягкой лапкой, тормошить ее.       — Ну Ким, хватит, если и идти к нему, то днём, а не поздно ночью, он спит ведь уже, наверное, — попыталась найти повод остаться в кровати с любимым зверьком девушка, но тот был непреклонен — неподвижно стоял рядом с кроватью и гипнотизировал Джинни.       — Хорошо, я пойду, как минимум найду одеяло потеплее, — не выдержав пристального взгляда, Джинни согласилась и пошла вниз. Только волшебница вышла из комнаты, как почувствовала тепло от огня. После холодной комнаты оно приятно обожгло её, и девушка, не задумываясь, стала спускаться. На первом этаже горел камин, а в одном из рядом стоящих кресел сидел Блейз. Волосы мужчины были взъерошены, а сам он — одет в халат. Джинни невольно про себя отметила, что без чрезмерно строгого фрака, чёрного плаща, идеально уложенных волос он вовсе не пугает и не отталкивает своим внешним видом, а скорее умиляет.       — Блейз? — Джинни спустилась и наконец решилась заговорить. Блейз тут же отложил книгу и непонимающе-строго посмотрел на неё.       — Джинни? Почему ты до сих пор не спишь?       — Мне не хочется. Можно я у камина погреюсь?       — Да, конечно, — с некоторым волнением в голосе ответил Забини. Он явно не ожидал увидеть Джинни здесь и сейчас, но все же собрал мысли в кучу и вернулся к книге. Волшебница села в соседнее кресло, подогнув под себя ноги и слегка съежившись, и стала наслаждаться теплом камина. Мужчина больше никак не мог сосредоточиться на книге, поэтому отложил ее в сторону за бесполезностью, и стал придумывать повод заговорить с Джинни. Легкая дрожь скукожившейся девушки дала его очень удачно.       — Ты от холода заснуть не можешь? Хочешь налью что-нибудь выпить, чтобы согрелась, а пока пьешь, достану тёплое одеяло?       — Не нужно, спасибо, я не настолько замерзла, у меня просто бессонница.       — Может всё-таки выпьем вместе? У меня есть огневиски, мартини, красное и белое вино.       Услышав «белое вино» Джинни заметно оживилась. Она очень любила этот напиток, но семья не могла часто позволить его себе, но выпить с Блейзом для неё пока было слишком.       — Извини, но вынужден настаивать, у тебя нос ледяной, — Забини легонько тронул нос Джинни, проверяя, насколько ей холодно, и пошёл наливать вино к стойке мини бара. Девушка не стала возражать, предвкушая наслаждение от любимого напитка. Через пару минут Блейз вернулся с двумя бокалами белого вина и протянул один Джинни.       — Спасибо, — волшебница аккуратно взяла высокий бокал и сделала небольшой глоток. Мужчина гораздо увереннее последовал ее примеру. — Что читаешь? — желая начать разговор, как и планировала изначально, спросила Джинни.       — Хемингуэй, «Старик и море».       — Вот это да, а можно я потом почитаю? — воскликнула Джинни. Волшебница давно хотела прочитать эту книгу, но та была довольно дорогой, и у девушки не было такой возможности.       — Конечно можно, что за вопросы? — улыбнулся Блейз. — Все книги на стеллажах в твоём распоряжении.       — Налей ещё вина, пожалуйста, — Джинни, к своему удивлению, перестала чувствовать себя неловко и неуютно. Она быстро опустошила бокал, когда у Блейза оставалось около половины. Мужчина кивнул и пошёл к бару. Около пяти минут его не было, но потом он наконец принёс волшебнице желанный напиток.       — Спасибо. Можно я задам пару вопросов?       — Хорошо, задавай, — мужчина напрягся и приготовился к тяжёлому разговору.       — Там, в подвале, в самой дальней комнате… Откуда все эти палочки? Их хозяева же погибли, почему они не в их могилах? И даже палочка Дамблдора там…       Блейз напрягся ещё больше. Он очень надеялся, что этот вопрос Джинни задаст не так скоро, и он успеет придумать, как объяснится.       — Ты что, там, ясное дело, не настоящая палочка Дамблдора, а ее точная копия. А остальные… Это своего рода память, понимаешь? Думаю, не стоит тебе рассказывать, как поступают с побеждёнными волшебниками Пожиратели. Теперь они придумали ещё один способ унижения — сжигать палочки, и это им приносит огромное удовольствие. Но я, как член Ордена, не мог допустить этого с палочками великих волшебников. Поэтому я вызывался сжигать их, чем, конечно, заслуживал хорошее положение у Тёмного лорда, и хранил их у себя в той комнате. У меня часто гостил Теодор, ещё чаще — Драко, а им, сама понимаешь, знать об этом необязательно, вот я и спрятал эту комнату подальше.       — Это благородно, — задумчиво произнесла Джинни. Теперь она была в ещё большей растерянности, складывая мнение о Блейзе. — Но, раз ты так относишься к ним, почему поступил так жестоко со мной? Разумеется, я не претендую на звание великой волшебницы, но неужели я…       — Нет, Джинни, даже не думай об этом. Ты ничем этого не заслужила, я поступил ужасно. Внутри меня тогда играла дикая ревность, я понимал, что надо остановиться, хотел, но не мог. Знаю, в это сложно поверить, но я очень сильно тебя люблю ещё со школы, и видеть тебя с Гарри было настоящей пыткой для меня, — Джинни молча смотрела в одну точку перед собой. Теперь для неё стало очевидным, что Блейз любит ее, но что с этим делать она не знала.       — Но наличие разных… специфических предметов в подвале, это ведь уже… странно, скажем так.       — Ну, я тебе пока отвечу так: в сексе у меня есть некоторые предпочтения, которые мало кому понятны, — Блейз старался отвечать коротко и лаконично и с нетерпением ждал, когда подействует лёгкое сонное зелье, что он добавил Джинни во второй бокал вина.       — То есть, когда рано или поздно у нас дойдёт до этого… Ты опять будешь жестоким? — на повышенных тонах спросила Джинни. В ее душе поселился страх, но не в ее правилах было показывать его. Блейз слегка ухмыльнулся, чем ещё больше напугал волшебницу.       — «Жёстко» и «жестоко» для меня не синонимы. Признаю, с плеткой я переборщил, но, поверь, в будущем я смогу доказать тебе, что жёсткость — никак не пытка для женщины, а даже наоборот.       — Нет, я не выдержу, мне это не нравится, — пробормотала Джинни. Ее веки стали тяжёлыми и почти сомкнулись.       — Не волнуйся, неужели ты думаешь, что мне важнее любви к тебе мои сексуальные предпочтения? Без твоего желания я не причиню тебе ни капли боли.       — Я… — Джинни попыталась ответить, но ее веки окончательно сомкнулись, и она погрузилась в сон. Блейз бережно взял ее на руки и понес к себе в комнату. Он понимал, что рисковал нарваться утром на ругань, но сейчас его это волновало меньше всего. У мужчины на руках мирно посапывала любимая девушка, слегка обжигая своим дыханием оголенную часть груди, и Блейз чувствовал себя необыкновенно счастливым. Он достиг своей комнаты и аккуратно положил Джинни на кровать, а сам лег рядом. Забини уже самого немного клонило в сон после выпитого вина, поэтому он положил голову любимой себе на грудь и постепенно стал засыпать.

***

      Чёрный орешник, девять и три четверти дюймов, сердцевина из пера гиппогрифа. Идеально отполированная, с ярко выраженной рукоятью в затейливых узорах. Ничего сакрального в этих завитушках нет, Гермиона уже проверяла: листала с утра книги, просматривала атласы по руночтению и тайнописи, сверяла каждую, даже самую маленькую чёрточку. Ни-че-го. Девушка сделала резкий взмах, однако, ничего не произошло: ни вспышки, ни вибрации, ни малейшего снопа искр. Волшебница отложила супружеский подарок подальше, с раздражением покосилась на изящный замшевый футляр с позолоченной лентой. В голове пронеслась ехидная, даже издевательская мысль: «Ну, спасибо тебе, что ли, господин Малфой?». С самой страшной для Гермионы ночи в Мэноре прошло несколько дней — три или четыре — девушка не знала. За эти дни она ни разу не пересекалась с Малфоем — просто боялась. Пинки приносил ей еду и воду в комнату, и волшебница незаметно, словно мышь или чья-то тень, забирала ее и ела на крыше. Драко пытался отыскать ее, бегал по всему поместью, но все тщетно — за эти дни Гермиона отлично научилась прятаться от чужих глаз. Однажды, когда мужчина был в другой части замка, девушке пришлось спрятаться у него в комнате, чтобы не попасться Пинки на глаза. И снова эта злосчастная коробка со шприцами и ампулами. На этот раз ошибки быть не могло.       Гермиона опустила глаза на маленькую аккуратную коробочку, уютно разместившуюся на её острых худых коленях. Ветер без сожаления трепал и без того спутанные волосы, покрывая поцелуями все лицо. Вспомнилась лёгкая усмешка Рона, его робкие и откровенно неуверенные знаки внимания: эти чёртовы букеты, с особой тщательностью сотворенные из полевых трав, записки на пожелтевшем пергаменте, а один раз даже кремовое пирожное, любовно завёрнутое в картон. Но взгляд, мечтательный и затуманенный, снова упал на содержимое таинственной шкатулки, немилосердно заострился. Всё снова показалось резким и неприятным, грубым и запятнанным. Хрустальные драгоценные ампулки ударялись друг о друга, услаждали слух тонким перезвоном, но той, что сидела на крыше, свесив ноги в бездну, от этой паршивой мелодии хотелось кричать. Во всю мощь, разрывая легкие, плача и едва дыша. Прозрачное наполнение каждого из сосудов вызывало дрожь в руках и даже приступ непринятия: такого не может быть! Драко? Драко. Драко! Что же ты делаешь? Перед глазами опасливо покачивались деревья сада, который раз за эти дни туда-сюда по нему сновал Пинки, разыскивая «милую, дорогую госпожу Малфой». Гермиона бы спустилась, пожалела озабоченного и донельзя встревоженного домовика, если бы не скупая эгоистическая мысль: а кто, собственно, пожалеет её саму — опороченную, испорченную, теперь уже действительно грязную? И как очистить душу, если она не отмывается, в отличие от телесного налёта? Книги о таком еще не рассказывали, учителя тоже. Обида на Драко захлестнула с новой силой, будто бы обвила шею кнутом. Она его боится, презирает и ненавидит. Правда или ложь? Скорее всего, это наркотическое «обезболивающее» нужно больше ей, чем мужу. Гермиона поймала себя на этом странном слове, таком чудном, чужеродном и незнакомом. Представляла ли она когда-нибудь себя, скованную старомодным браслетом с выскочкой Малфоем, связанную с ним же не рвущейся алой лентой обета? Что теперь? Но у всезнающей Гермионы, увы, нет ответа. У нее только эта паршивая предательская коробочка. И ампулы. И запечатанные шприцы с тонкими жалами игл. А еще под ногами цветущие кустарники, благоухающие, ухоженные. Но нужно быть совершенным идиотом, чтоб хотя бы допустить одну мысль о возможном самоубийстве. Нужно всех спасти! А кто это сделает, если не она, не эта гриффиндорская энциклопедия, известная всем и каждому? Но права ли Беллатриса, говоря, что ей бы сначала себя обезопасить, набраться сил и умений, а не теорий из ветхих фолиантов?       — Гермиона, какого черта?! — дверца, ведущая на крышу Малфой-мэнора, со скрипом отворилась. — Мы с Пинки чуть не поседели от твоего внезапного исчез…       Девушка прикрыла глаза, и в уголках рта наметилась невеселая усмешка преданного человека. Рука с силой сжала стайку дурманящих зелий, лениво взлетела вверх — и хрусталь сосудов красиво заблестела в лучах апельсинового предзакатного солнца. Странно: кажется, не прошло и минуты, а все настолько изменилось. Драко, уже занесший ногу, замер. Гермиона этого не видела, но ощущала каждой клеточкой светлой чистой кожи. Чувствовала прожигающий взгляд на собственной ладони, слышала каждое несказанное слово, каждый шелестящий звук.       — Это боль, и ее необходимо тушить. Понимаешь? Ты понимаешь меня, Гермиона? Обернись, не заставляй меня…       — Не заставляй - что? — раздраженно спросила волшебница, поворачивая к бывшему Пожирателю уставшее, донельзя изнуренное лицо. Страх исчез, сменившись на раздражение от такого резкого появления мужа. — Подходить? Прикасаться? Странно, ведь еще несколько дней назад я была тебе хорошей и покорной женой. Я боюсь тебя, Драко. Ты зависим?       — Полностью, — Гермиона хмуро сдвинула брови, став ещё мрачнее.       — От наркотика?       — От тебя.       — Но… Что ты имеешь в виду?       — Наркотик гасит не столько физическую боль, сколько душевную. Единственным по-настоящему дорогим человеком мне была мать. После ее ухода я должен был чем-то заполнить пустоту внутри. Наркотик оказался единственным доступным способом. Но когда появилась ты, я завязал с ним. Меня отвлекла твоя спина, слишком худое тело. Ты нуждалась в опеке, и я, обеспечивая тебе её, заполнил эту пустоту без наркотика. Но теперь, после той ночи, ты боялась, избегала меня, и это заставило меня снова почувствовать пустоту.       — Ты врешь, в колено ты колол наркотик.       — А как я, по-твоему, должен был терпеть боль в суставе? Восстанавливающее зелье не может ни капли затушить ее. Но с тем наркотиком я уже завязал.       Чёрный орешник, девять и три четверти дюймов, сердцевина из пера гиппогрифа. Как известно, палочка из такого материала отказывается выполнять приказы того, чья душа двоится, мечется, не может выбрать одно и разрывается от слабоволия. Гермиона поочередно откупорила каждый из бутыльков, принюхалась, с отвращением вылила содержимое в сточную трубу до самой последней капли. Драко наблюдал молча, скрестив руки на груди, мысленно подсчитывая убытки. По всем расчетам получалось: минус двадцать пять галеонов, шесть сиклей, два кната и доверие некой вдруг чересчур уж важной особы. Своенравной, рассудительной, жертвенной. Гермиона тяжело вздохнула, поднялась на ноги и, едва покачнувшись, сделала шаг назад. Уперлась в широкую грудь того, чьи волосы цветом в платину, а сердце холодное, как битый свинец. Она его боится, презирает и ненавидит. Правда или ложь?       — Я помогу тебе, Малфой. Я же тебе… жена.       — Ты простила меня?       — Я хочу помочь тебе.       — Спасибо, — голос Драко дрогнул, и он обнял Гермиону. Такую хрупкую и нежную, что хотелось защитить ее от всего мира, от своего внутреннего монстра.       Гермиона стояла молча, не сопротивляясь и с замиранием сердца осознавая, что, всё-таки, это ложь.