Наши жизни

      Сумерки медленно опускались на Севилью. Дневной зной сменился вечерней прохладой, Агилар скинул капюшон, подставляя лицо освежающему ветру.       Чужеземец терпеливо ждал, когда ассасин продолжит рассказ.       — Очнулся я уже по дороге в крепость. Оказалось, меня задели случайно, в пылу битвы, разыгравшейся за моей спиной. Наставнику удалось вытащить меня и сбежать из Севильи вместе с несколькими оставшимися в живых членами отряда.       Я ни с кем не говорил и никого не замечал. День и ночь слились воедино. Я ехал с этими людьми лишь потому, что больше мне некуда было деться. Моя семья была для меня всем и без неё я не представлял своей жизни.       Когда мы вернулись в крепость, Наставник хотел поговорить со мной, чтобы всё объяснить, но я был не готов. Я попросил дать мне время, и он сказал, что готов ждать столько, сколько потребуется.       Не знаю, сколько дней я просидел один в маленькой комнате, которую мне отвели. Я был без остатка поглощён своей утратой. Еду приносили и уносили нетронутой, я не находил в себе сил ни на что, кроме болезненных воспоминаний и отчаянных мыслей о будущем, которого для меня не существовало.       По ночам в бреду мне виделась жена. Я видел своего так и не родившегося ребёнка, держал его на руках, играл с ним. А потом просыпался абсолютно один в глухих к моему горю стенах.       Но время шло, и собственное отчаяние стало невыносимым для меня. Я должен был жить дальше, хотя бы ради того, чтобы память о моей семье жила вместе со мной. Так я и решил выйти.       Наставник тепло встретил меня и пригласил на разговор, продлившийся до поздней ночи. Он дал мне все ответы. Рассказал, что они — братство ассасинов, убийц, стоящих на страже свободной воли, охраняющих древний артефакт, и в вечной борьбе противостоящих ордену тамплиеров. Я был обескуражен. Всё это выглядело как одна из тех легенд, что в детстве мне рассказывала мать.       Наставник, его имя было Бенедикто, сказал, что мой отец, будучи членом их братства, давно подозревал, что инквизиция — всего лишь оружие в руках тамплиеров. Бенедикто сомневался в этом в начале, но когда всю мою семью арестовали по подозрению в ереси, а на этой самой площади отряд ассасинов попал в ловушку, Наставник поверил в слова отца. Обвинение в ереси было всего лишь прикрытием для истинной цели убийства.       Теперь я знал, кому должен был отомстить. Наставник был готов помочь в этом, научив меня всему, что умеют ассасины. Я согласился. ***       — Через пару дней начались мои тренировки. Я нашёл способ выплеснуть всё отчаяние и злобу, что скопились во мне за это время. Я бился с остервенением, допуская все ошибки новичка. Владение оружием давалось мне с трудом.       Днём я до изнеможения упражнялся с другими ассасинами, а по ночам читал книги, что давал мне Наставник. Так я узнал, что братство появилось более четырёхсот лет назад на родине моих предков, узнал об артефакте, Яблоке Эдема, которое охраняли ассасины. Благодаря всему этому я без сил забывался тревожным сном без сновидений, чтобы утром встать и начать всё сначала. Мысли о семье не оставили меня, но сам я не оставил себе времени на то, чтобы горевать по ним. Это и стало моим спасением.       Так прошёл год, быстро и незаметно для меня. Я стал лучше управляться с оружием, начал делать успехи в стрельбе, но до истинного мастерства мне было далеко.       Однажды, где-то в середине второго года моего пребывания в крепости братства, я заметил, что за моими тренировками начал следить ассасин. Его лицо было скрыто капюшоном, а сам он чаще всего скрывался в тени колон. Вопреки ставшему обыкновенным равнодушию, я всё-таки заинтересовался им. И во время одной из тренировок, когда я в очередной раз проиграл своему Наставнику, он вышел из тени и спросил Бенедикто о сражении со мной. Наставник дал своё согласие, но отказался я сам.       Ассасин оказался девушкой, причём на вид она была чуть старше моей сестры, если бы та была жива. Разве мог я биться с ней на равных? Но она настояла на своём и сказала, чтобы я не смел делать поспешных выводов.       Когда наши мечи схлестнулись, я понял, о чём она говорила. Моё мастерство боя не шло ни в какое сравнение с её. Она была быстрее, ловчее и искуснее. Когда она впервые выбила оружие из моих рук, я сам попросил о новом сражении. В тот день мы упражнялись до позднего вечера, а на следующий день она согласилась обучить меня всему, что знала.       Её звали Мария, и я ума не приложу, почему из всех она выбрала меня. Возможно, почувствовала что-то близкое ей самой. Через год всё свободное время мы проводили вместе. Днём мы тренировались, а ночами бродили по коридорам крепости, заброшенным тайным проходам, которые Мария знала наизусть. Мы забирались на башни, чтобы любоваться восходящим солнцем, раскрашивавшим песчаные холмы в алые цвета. И разговаривали. Мы говорили обо всём на свете, словно тысячу лет знали друг друга. Именно ей, впервые с момента трагедии, я рассказал свою историю, а она поделилась со мной своей.       В братство Мария попала ещё маленькой девочкой. Её родители, как и мои, были ассасинами. Но её родных сгубила война с Кастилией, а её саму вместе с другими детьми из разорённой деревни собирались продать в рабство. Когда их везли на невольничий рынок, на солдат напали ассасины. Они освободили детей и взяли Марию к себе на воспитание. Остаться с ними и стать одной из них она решила сама. Как видишь, в чём-то наши с ней жизни были похожи. Наверное, это нас и сблизило.       Она рассказала мне то, чего я не мог вычитать в книгах. Рассказала о возможности Яблока подавлять свободу воли, о том, что тамплиеры хотят с его помощью подчинить себе мир. Именно она рассказала мне о Кредо. И, знаешь, я поверил в него всей душой, потому что больше мне верить было не во что.       Она тренировала меня каждый день, не считая того времени, когда её отправляли на задания. А я каждый раз боялся, что с одного из них она может не вернуться. Но она всегда возвращалась в крепость, всегда возвращалась ко мне.       За много лет моего обучения Мария стала мне очень дорога. Она никогда бы не смогла заменить мне семью и Камилу. Но если бы я мог полюбить ещё кого-то в своей жизни, то это была бы она. Я бы отдал ей своё сердце, если бы от него осталось хоть что-то, кроме плохо заживших шрамов.       Моим первым заданием в братстве было устранить кастильского наместника в Малаге. По сведениям Бенедикто, он принадлежал к ордену тамплиеров и снабжал их информацией, касающейся деятельности ассасинов в Аль-Андалус.       В тот день Мария впервые спасла меня. Мы пробрались в дом наместника и, пока она стояла на страже, я должен был проникнуть в комнату и убить тамплиера. Но по неосторожности я успел лишь ранить его. Наместник смог скрыться, а сам бы я стал добычей сбежавшихся на шум охранников, если бы не подоспевшая вовремя Мария.       Задание мы всё же выполнили, и в первый раз мои руки и мой меч обагрились кровью. Это пугало и завораживало. Осознание власти над человеческой жизнью, смешанное с пониманием свершения непростительного преступления. Иначе это не описать.       Впрочем, есть ли смысл говорить об этом? Ты ведь и сам когда-то испытал подобное.       Чужеземец коротко кивнул, пряча в тени капюшона улыбку. ***       Солнце зашло за горизонт, оставив Севилье лишь лёгкий след, медленно поглощаемый наступающей темнотой. Прохлада сменилась настоящим холодом, что обыкновенно охватывает пустыни.       — Захват земель Гранады начался задолго до моего вступления в братство. Ещё тогда, когда была взята Малага, и ассасины прибыли к моему отцу, чтобы обсудить дальнейшие действия по защите Яблока Эдема, участь Гранады была решена.       Дело в том, что с тех пор, как артефакт попал в руки ассасинов, было решено отдать его на хранение гранадскому эмиру. Эмир согласился на это в обмен на обещание братства охранять его и членов его семьи. Таким образом, Яблоко из поколения в поколение передавалось в семье правящих эмиров до самого момента взятия Гранады.       Шёл апрель 1492 года, когда в крепость прибыл гонец, принёсший весть о том, что началась осада Гранады. Бенедикто принял решение как можно скорее забрать артефакт у эмира, чтобы по случайности он не попал в руки тех, кто и не догадывался о его истинной силе.       В то же время я прошёл ритуал вступления в братство. Торжественное и мрачное действо, клятвы, обещание без промедления отдать свою жизнь и жизнь своих братьев в борьбе с тамплиерами. «Наши жизни — ничто, а Яблоко — всё».       Произнося эти клятвы, я искренне верил в каждое слово, и в сердце моём не было места сомнениям. Помню, Мария сама надела на мои руки скрытые клинки, говоря о том, что ничто не истинно и всё дозволено.       На следующий день мы должны были отправиться в Гранаду, но все планы разрушила пришедшая накануне весть. Наследник эмира, принц Ахмет, был тайно вывезен из дворца, а тамплиеры во главе с главным инквизитором объявили награду тому, кто выдаст его местонахождение. Эмир взывал к нашему обещанию охранять членов его семьи взамен на сохранность Яблока. Мы не могли нарушить данное слово не потому, что были связаны моралью, но потому, что артефакт был дороже всего.       Наставник собрал отряд, в который вошли мы с Марией и ещё четверо наших братьев, чтобы прибыть в деревню, где, по слухам, в последний раз видели наследника, и забрать мальчика до того, как это сделают тамплиеры. Мы выехали немедленно.       Стоя на холме, откуда открывался вид на маленькую деревушку, мы поняли, что опоздали. Тамплиеры вытащили из дома худого грязного мальчонку, в котором с трудом можно было узнать сына эмира. Нам оставалось только забрать его. Мы схлестнулись с солдатами в то время, как Мария угнала повозку с заточенным в ней принцем. Я помог ей оторваться от погони, но телега сорвалась с обрыва, и мы лишь чудом не погибли, оставшись совершенно беззащитными. Охеда, военачальник испанцев, возглавлявший охоту за наследником, схватил тех из нас, кто сумел выжить. Меня, Марию и Наставника.       Нас повезли сюда, в Севилью. Мы прекрасно знали, что ждёт нас дальше: обвинение в ереси и сожжение на костре перед всем городом.       Прикованные цепями к грязным стенам камеры, мы с Марией вновь поклялись пожертвовать собой и любимыми, если это поможет спасти Кредо.Перед тем, как пойти на казнь, Мария сказала: «Сегодня я умру, но не плачь обо мне». Нас вывели на эшафот, тот же самый, на котором много лет назад казнили мою семью. Слова Марии и страшные воспоминания из прошлого убедили меня в том, что какова бы ни была цена, я не позволю последнему дорогому мне человеку погибнуть здесь.       Толпа вокруг нас шумела в неистовстве. Когда нас с Марией, спина к спине приковали к столбу, на помост поднялся сам великий инквизитор. Томас де Торквемада не внушал ни ужаса, ни восхищения. Одним своим жестом он заставил толпу замолчать, но я не обратил на него внимания. Я думал только о том, как освободиться.       Палач вбил в доску, на которой я стоял, нож, чтобы зафиксировать цепь, сковывавшую мои ноги. Это было большой ошибкой. После этого к нам подошёл Охеда и сказал, что первым он казнит нашего Наставника, чтобы мы смогли насладиться этим зрелищем. Я любил Бенедикто почти как отца, но если бы из-за своей сентиментальности я упустил возможность спастись, он бы разочаровался во мне.       В то время как Охеда подносил зажжённый факел к Наставнику, я изо всех сил пытался выбить металлический болт, сковывавший обруч вокруг моей ноги. Отвлёкся я лишь на секунду, когда услышал крик рядом. Пламя охватило Наставника, скрыв его в своих обжигающих объятиях. Тогда вложив все силы, я, наконец, выбил пресловутое крепление и оказался свободен.       Сразив стражника и выхватив его меч, я разрубил оковы на ногах Марии, а сам продолжил сражаться. Толпа начала быстро рассеиваться, инквизитор с королевской четой и юным наследником скрылись, а мы с Марией начали отступать.       Можно было только удивляться упорству погони, пущенной вслед за нами. Несколько раз мы были на волоске от гибели, но наши совместные тренировки сделали нас с Марией отличной командой, понимающей друг друга без слов. Нам удалось уйти от солдат Охеды и прямо здесь, на крыше этого собора мы в последний раз взглянули на то, как к небу устремляются искры от костра, в котором сгорел наш Наставник. Скрыв свои лица капюшонами, мы спрыгнули вниз.