Одного поля ягоды

      В мире, полном разврата, определённо есть место для любви.       Нацу никогда не считал, что в современном обществе всё стоит на безнравственности. Скорее он бы поверил, что всё держится на трёх китах.       Нацу просто знал, что некоторые многие перестали понимать разницу между позицией «ищу родственную душу» и лозунгом «мне нужен секс». А люди слишком часто прикрывали свои распущенные натуры именно поиском второй половинки.       Нацу это злило. Раздражало; бесило. Выводило из себя.       До стиснутых зубов, играющих на скулах желвак и разбитых костяшек.       Драгнил не чувствовал бабочек в животе, когда думал о своей родственной душе. Не было потных ладоней, замершего дыхания и дрожи в коленях. Но каждый раз, когда он размышлял об этом, где-то внутри становилось теплее от осознания того, что на этой треклятой планете, чёрт возьми, существует идеально подходящий ему человек.       Он улыбался. Широко и открыто. Искренне и от всего сердца.       — Опять думаешь о ней?       — С чего ты взял? — розововолосый фыркает и хмурится в попытке придать лицу более серьёзный вид.       — Ты так улыбаешься только когда думаешь о ней, это же очевидно, — закатывает глаза Фуллбастер и отворачивается, растягивая губы в усмешке.       Грей, нашедший свою судьбу с третьей же попытки ещё в семнадцать, уже несколько лет забавлялся примерно так. Однажды Уртир сказала, что уйдёт от него, если он не прекратит смущать лучшего друга, однако беседы такого плана всё равно не прекратились. Прошло уже больше десяти лет, но Нацу так и не нашёл свою родственную душу. Он переживал.       — Как думаешь, она блондинка или брюнетка? Или, может, рыженькая? А веснушки? У неё есть веснушки?       — Нацу, — шумно вздохнул Фуллбастер, наблюдая за его метаниями. — Она будет для тебя идеальной. И неважно — с веснушками или без, понятно?       И тихое «не совсем» ещё долго гуляло эхом по комнате. Отбиваясь от стен, смазываясь в воздухе, рикошетя прямо в сердце.

***

      Люси не понаслышке знала, что каждое действие влечёт за собой определённые последствия. Даже если бежать, разбивая колени в кровь, сдирая кожу на запястьях, останавливая сердцебиение.       Люси прекрасно понимала, что от ответственности не уйдёшь. Она твёрдо стояла на ногах, смотря грядущим испытаниям прямо в лицо. И считала это исключительно верным решением.       Люси сама воспитывала одно такое последствие. В свои двадцать пять она, в общем-то, была неплохой матерью.       Ник никогда не считался обузой или «ошибкой молодости». Он был воплощением её чистой, непорочной любви. Пускай и не к родственной душе. Блондинка всегда старалась быть сильной ради своего ребёнка, и слабости для неё непозволительны. Разве что совсем чуть-чуть.       Они работали вместе относительно недавно, и Нацу Драгнил не знал о ней толком ничего. Она ворвалась в его жизнь быстро и стремительно, сметая все предрассудки и ограничения. Люси Хартфилия была умной, уверенной в себе девушкой с хорошим чувством юмора. И от этого чертовски сексуальной.       На каждом долбаном совещании, когда можно было сидеть точно напротив, он смотрел на неё таким взглядом, о котором мечтает каждая девушка.       Люси накручивала прядь на палец, Нацу накручивал себя. Люси кусала накрашенные алой помадой губы, Нацу кусал локти. И Драгнил готов был взвыть прямо во время речи генерального, когда почувствовал касания женской ноги у собственного колена.       Он хотел её.       Но он лишь наблюдал, откинувшись на кресло. Ослабляя галстук, повышая градус.       Она определённо знала, что делает. Ну, или почти.       Нацу Драгнил был интересным, харизматичным молодым человеком с красивым смехом. От этого чертовски сексуальным, и не флиртовать с ним был практически невозможным.       Она ещё никого и никогда так сильно не хотела.       И если он ещё раз ей так улыбнётся, блондинка точно его покусает. Она уверена — ожидание еще никогда не казалось ей настолько мучительным.       Было приятно получить сообщение о том, что Ник сегодня остаётся ночевать у бабушки, но ещё приятнее было услышать тихое «Ко мне?» над ухом, потому как остальные звуки просто тонули в плотном вакууме.       Сероглазый и сам не помнит, как они оказались в его спальне. Но он помнит сбившееся дыхание у своей шеи, скинутый на пол пиджак и терпко-сладкий аромат её фруктовых духов.       — Какие у тебя ресницы длинные… — прямо в губы тогда выдохнула ему Люси, дрожащими руками пытаясь развязать галстук. — Я буду сверху…       Розововолосый не помнит, как согласился, но помнит звук расстёгивающейся молнии на её платье, чёрные кружевные чулки и воротник его белой рубашки, измазанный пигментированной помадой.       Блондинка не выкинет из памяти горячие мужские руки на своих бёдрах, смущающую татуировку «тебе понравится» над его пахом и страстные поцелуи в шею.       Чересчур пылко, излишне возбужденно и непомерно сладко…       Крышесносно.       Нацу опускает её на себя как-то слишком порывисто и импульсивно, выбивая из груди рваный выдох, а из глаз искры.       И обоих прошибает, лихорадит, пробирает до мозга костей.       Напряжение.       Страх.       Растерянность; полная беззащитность.       Искренность.       Привязанность.       Преданность; полное доверие.       Он напуган.       Он в замешательстве.       И он почти верит.       Но он точно счастлив, когда падает на смятые белые простыни вместе со своей родственной душой.       Оба не помнят собственных имён, но помнят ведро ледяной воды, разбавленную в венах ртуть и одно на двоих сердцебиение.       — Словно удар в солнечное сплетение… Не думал, что встречать тебя будет так больно… — устало улыбнулся Драгнил, большим пальцем вытирая слёзы с её щёк.       И он делает всё слишком.       Слишком ласково гладит по спине, слишком трепетно прижимает к себе, и целует — слишком упоительно.       Нацу рассказывает ей о том, что любит манную кашу и терпеть не может марципан, а Люси от счастья всё ещё хочется реветь. Она чувствует внутри взрыв безумия и фортуны, звон в ушах и разливающееся по всему телу тепло.       Блондинка остаётся на ночь, но ускользает рано утром, подарив своей родственной душе лишь ощущение призрачных поглаживаний в тех местах, где она касалась его, несколько красных засосов на шее и долгий поцелуй на прощание.       Жестоко.       Горько.       И болезненно.

***

      Порой для получения нужной информации нужны не деньги, а шоколадка, лучезарная мальчишеская улыбка и красивые глаза. И тогда даже доступ к архивам отдела кадров — совсем не проблема. И к персональным данным любого сотрудника, социальным сетям, данных о членах семьи, другим конфиденциальным материалам — просто раз плюнуть.       — За это, вообще-то, статья полагается, — вздохнул Фуллбастер.       — Ой, да ладно тебе, я даже ничего не взламывал. Она взяла больничный по уходу за родственником. Я просто посмотрю адрес, и что за родственник может болеть, — пожал плечами Нацу, быстро просматривая папки.       — Может, она просто от тебя сбежала, и никто у неё не болеет?       — Отстань.       Конечно, Нацу понимал, что Грей может быть прав, но какой дурак захочет своими же руками разрушать иллюзию достигнутого счастья, разбивать собственные мечты о гранит реальности?       А жизнь, однако, штука странная; осознание — душераздирающая, а любовь — чертовски несправедливая.       И удивление — это открытие чего-то нового; когда ты либо получаешь приятные впечатления, либо в шоке. Но если путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, то путь к сердцу женщины — через её ребёнка.       А также через букет ирисов, конфеты и конструктор.

***

      — …и давай сразу договоримся — без вот этого всего, — опустив взгляд на подарки, произнесла Хартфилия и присела напротив.       Говорят, тишиной можно наслаждаться. Но то было молчание, разбавляемое лишь звонкими постукиваниями чайной ложки о стенки расписанной кружки. Да и говорить, впрочем, не очень-то хотелось. Особенно после скандала вполголоса — чтобы не разбудить ребёнка — и пылких, затыкающих поцелуев на лестничной площадке.       — Признай.       — Нет.       — Я тебе нужен.       — Нет.       Вдох. Выдох.       Терпение и…       …и снисходительная улыбка.

***

      А сердце снова замирает, ёкает, пропускает удар, когда он прижимается губами к её лопаткам, гладит по животу и тихо шепчет что-то неразборчивое.       И ощущение, будто лучше ничего нет, не покинет их уже никогда. Родное до боли и сумасшествия, до фанатизма и исступления.       Каждый взгляд — улыбка фортуны. Каждое прикосновение — эйфория. Каждая секунда, проведенная вместе — счастье.       И по-другому быть не может.       — Я чувствую, ты улыбаешься…       — Забавно, — отзывается Нацу, переворачивает блондинку к себе лицом и берёт за руку. — Тебя Ник мамой назвал через год, а меня папой — спустя несколько месяцев.       И Люси снова думает, что когда-нибудь стукнет его как следует, ну, а пока…       Глаза в глаза.       Ладонь в ладонь.

Душа в душу.