***
Сырость бетона, входившая в легкие и едко оседавшая на дрожащих ноздрях, хоть немного отвлекла от чужого запаха, впитавшегося в тело. Лео лежал и ни о чем не хотел думать, просто тупо глядя в стену, но на задворках сознания уже копошились мысли. Он думал, что примет смерть за брата, любую самую долгую и мучительную, и тем самым подарит ему свободу… произошедшего же предположить не мог в самом кошмарном сне. «Теперь-то уж что? — Лео прокусил губу, зажатую между зубами, чтобы не кричать, и скривился в едкой усмешке. — Теперь уже только дальше. Дышать, как обещал… почему Раф все еще здесь? Почему его не убрали? Чтоб увидел… Зачем это Шредеру?» Он прикрыл глаза и вдруг вспомнил то последнее, что еще согревало разум тлеющим уголечком. Там… там на крыше, уже дергая брата из-под удара, Лео услышал… — Я люблю тебя… Эхом мыслей раздался сзади голос Рафаэля. Да… вот оно. Вот то, что не давало покоя уже долгое время. Забота, тепло и нежность взрывного и бешеного брата, его умиротворенные слова, готовность быть рядом и честное «я так хочу»… Раф любил… любит его… Лео не понял раньше, потому что ему и в голову не могло прийти подобное, но это, видимо, рассмотрел их смертельный враг и нанес удар, жестокий, расчетливый и неотвратимый в огромное сердце сорвиголовы. «Любит… даже теперь?..» Отчего-то Лео был абсолютно уверен, что подойди он сейчас и свались в руки младшего брата, тот примет его со всем произошедшим. Или в это просто хотелось поверить, потому что это вдруг отогрело глаза и заставило сердце биться чуть чаще. Вот эта уверенность, что Рафаэль сейчас не сморщится и отпрянет, а обнимет и прижмет к себе, не брезгуя использованным братом. «И никуда не уйдет…» Лео заставил себя сесть и повернуться, задернув глаза, как шторами, холодом и безразличием. «И все было напрасно. Потому что любит…» Он медленно поднялся и подошел к решетке, коротко передернув плечами от отвращения к себе. «Любит… и именно поэтому уйдет…» — Далась мне эта твоя любовь, Раф, — тихо произнес он, упершись здоровой рукой в решетку и приблизив лицо к лицу брата. — Что она изменит?***
Раф смотрел на брата и не верил. Ему всегда казалось, что он все-все знает о Лео. Но вот этот едкий холодный взгляд, кривая дерганая улыбка… Он опустил голову и вздохнул. Ожидаемый ответ на его слова в подобных обстоятельствах. А Лео, словно издеваясь, потянул его за подбородок, поднимая голову, и уставился в глаза. — Далась она мне, — повторил он. — И без того тошно… сыт по горло любовью этой… Свежая кровь на губах — когда прокусил? Когда со Шредером… когда Шредер… или уже теперь?.. Раф мотнул головой, отгоняя жуткую картинку и невольно вздрогнув. — Это ничего для меня не значит, — возразил он. — Конечно, — Лео едко усмехнулся, прижавшись щекой к решетке, так что его дыхание тронуло губы младшего брата. — Это даже многое упрощает. Краткий курс по использованию Рафи уже просмотрел в деталях, так что можно бы и на практике теперь повторить. Хочешь, буду твоей ласковой шлюшкой, раздвигающей ноги по первому движению бровей, а? В голосе прорезалась такая издевка, что Рафаэль невольно отшатнулся. Ощущение того, что ему в лицо выплеснули ведро помоев, усилилось тем, что от брата сейчас ярко пахло чужим запахом, чужим потом… сексом с другим… И эти запахи, смешанные с до безумия любимым и желанным лаймом, сносили башку тёмной тягучей ревностью, так ещё и Лео говорил такое. — Ты рехнулся? — он попробовал поймать руку брата, но тот отдёрнул ее, не дав даже прикоснуться. — Отчего же? — Леонардо вдруг потянулся к нему, смазав кровавый поцелуй по скуле, и пробежал кончиком языка по сжавшимся Рафовым губам. — Это же любовь. Разве нет? Трахнуться через решетку не получится, но я могу и по-другому… Рафаэль дернулся, словно ему пощёчину наотмашь отвесили, и впился в глаза старшего брата злым немигающим взглядом, в котором отчаяние мешалось с непониманием и безумием. Он ждал чего угодно. Слез, замкнутого молчания, озлобленности и даже того, что Лео молча рухнет ему в объятия, ища защиты от себя самого. Но вот такого… откуда в нем эти отвратительные повадки? Откуда столько мерзости в голове, и как только глотка выталкивает подобные слова?! Раф стоял, замерев в оцепенении и пытаясь понять происходящее, а рука Лео неожиданно сползла по его пластрону и дернула пояс. — Давай. Почему бы не воспользоваться таким приятным моментом? — прошептал Лео ему в ухо, обдав горячим сбитым дыханием. — Ты же меня любишь, как сам сказал… Рафаэль оттолкнул его руку и сделал шаг назад. — Лео, успокойся, ради всех Богов… Брат перебил его тихим мурлыкающим смехом, сомкнув пальцы на решетке и проехавшись ими вверх-вниз в совершенно недвусмысленном жесте, от чего Рафа окончательно замутило от отвращения. — А я спокоен… иди сюда, тебе понравится, обещаю. Ну что такого-то в том, что даже родной брат задумался обо мне таким образом? Рафаэль отступил еще на один шаг, стараясь успокоить уже себя. Откуда в его Лео столько этой отвратительной грязи?! Словно кошмарный сон… — Ну ладно, как хочешь, — брат сверкнул глазами, как-то остро и зло, словно клинком по лицу полоснул, и, уже отворачиваясь, бросил через плечо. — Раз брезгуешь, я для Шредера приберегу. Думаю, он не откажется. Иди ты со своей любовью знаешь куда… меня сейчас вырвет от твоих слов и мыслей. Отошел и лег у стены, повернувшись к Рафу спиной. Рафаэль с трудом перевел дыхание, пытаясь понять услышанное и хоть как-то уложить его в рамки реальности. Это ответ на его признание…. На чувства, что гнездились в сердце таким теплым щемящим комком, пушистым и нежным… на ласку, которую он хотел подарить… Внутри вдруг стало так пусто и грязно, словно вместо тепла влили те самые тухлые помои, которыми до этого плеснули в лицо, и они теперь растекались по сердцу и разуму этими ядовитыми насмешливыми словами. Он же доверился Лео и хотел помочь, а тот просто наплевал в душу, решив, что все, что нужно Рафу, это секс, причем в самой грязной и отвратительной его форме. «Не верю! Не верю! Не верю!» Грохнула решетка его камеры, распахиваясь, и один из ниндзя Шредера коротко скомандовал: — Выходи! Раф обернулся на любимого брата в отчаянной попытке отыскать хоть взгляд или секундную дрожь, которые бы дали понять, что все сказанное чудовищная ложь или просто выплеснутая Лео боль, но тот по-прежнему лежал к нему спиной, не дернувшись на звук, словно побрезговал даже узнать, что происходит с младшим. «Значит, сдохну без твоих последних слов… прощай, Лео, люблю тебя…» И вышел следом за охраной, больше не оборачиваясь.***
Внутри полыхал огненный шторм, разрывая вены и все тело, выжирая душу до самого ее основания, вылизывая добела кости и в тихом шипении спекшейся плоти хороня все хорошее. Так было надо. Сейчас так надо. Раф не уйдет, если не поверит. Лео подошел к решетке, чудовищным усилием воли вытравив из себя самую мерзкую усмешку, на которую только был способен. Проще было бы сломать себе вторую руку и вырвать язык, чем сделать то, что он собрался, но «проще» здесь не подходило. Он всмотрелся в зеленые глаза, читая в них, как в книге, это завораживающее, такое нужное и такое страшное сейчас «люблю». — Далась мне эта твоя любовь. И без того тошно… «Слабо, Лео. Очень слабо. Не поверит, не то и не так. Соберись, кусок ничтожества, надо в душу, наотмашь и со всей силой, на которую ты только способен… со всей своей любовью к нему и семье… иначе же не уйдет». Он потянулся губами к лицу брата, давя в себе дрожь омерзения и намеренно придвинувшись так близко, чтобы Рафаэля окутал этот отвратительный запах чужого пота, крови пополам со спермой и секса. Если уж Лео чуть не тошнит от этого, то Рафу будет совсем невыносимо — он всегда острее остальных братьев реагировал на запахи. Потому что зверь. — Хочешь, буду твоей ласковой шлюшкой? Это же любовь? Рафаэль отшатнулся, и в глазах мелькнуло что-то… Разочарование? Омерзение? Черта с два! Он просто не верит и шокирован. «Слабовато. Да что ж с тобой сделать-то?! Я и так на пределе! Раф, будь милосердным хоть раз в жизни! Уйди!» Лео вцепился в решетку, понимая, что если на один короткий миг отпустит себя, то просто рухнет брату в ноги и разрыдается, умоляя, упрашивая и уговаривая не оставлять его или хоть на долю секунды обнять. Вот такого, какой теперь есть, грязного, использованного и униженного, растоптанного… собрать в ладони и не дать рассыпаться окончательно в пепел… и самое страшное, что Раф ведь обнимет, не побрезгует… и это будет конец всему. — Трахнуться через решетку не получится, но я могу и по-другому… Он проехался пальцами по стальному пруту, буквально раздавив судорогу отвращения к себе самому, и коснулся Рафова пластрона. «Кино достаточно смотрел? Справишься… Блевать потом будешь, когда его здесь не будет…» Ладонь нащупала пояс брата, и Рафаэль отшатнулся прочь. «Уже лучше… Боги! Какие глаза… Раф, прости меня, если сможешь хоть когда-то…» И на добивку, отточенным сюрикеном прямо в сердце, туда, где еще хоть что-то теплится, хотя взгляд уже полыхнул обидой. «Давай, Лео! Ты же знаешь, как он ревнив и доверчив, особенно к тому, что ему дорого. Любит… и в этом его слабость не только перед врагом, но и перед тобой самим. Прости…» — Раз брезгуешь, я для Шредера приберегу. Думаю, он не откажется… Меня сейчас вырвет от твоих мыслей и слов… Сработало! Все эти помои, мерзкие отвратительные слова и поведение дешевой шлюхи все же пробили стену тепла в душе Рафа и затопили ее лютой обидой. И самое главное — слова о том, как Лео противно от мысли о любви брата к нему. Сработало… «Где вы там? Шевелитесь, пока он еще верит, пока боль и обида сильнее его разума и этой ненужной сейчас мне любви! Быстрее же!» Словно ответом на эту немую молитву раздался грохот решетки и короткий приказ: — Выходи. Лео обхватил себя руками, запретив даже дергаться. «Вру, Рафаэль, вру! Нужная! Она самая нужная сейчас на свете! Самая-самая! Сбереги ее в сердце и забудь обо мне, пожалуйста…» Одного движения, одного взгляда сейчас хватило бы, чтобы сорваться и поползти следом за братом, умоляя забрать с собой если не его самого, то хотя бы хорошие о нем воспоминания, а не эту грязь… Лео чуть ли не за шкирку ткнул себя носом в прелый тюфяк и перестал дышать. Потом. Все потом… Раф вышел, не сказав ни единого слова, и буквально через несколько секунд его шаги смолкли в коридоре. Судорожно выдохнув, Лео сжал пальцами собственное горло, чтобы не заорать, и зажмурил глаза, из которых наконец-то брызнули слезы.