***
Раф смотрел в монитор, пока глаза не ослепли. Смотрел и запрещал себе отворачиваться. Смотрел, сотрясаясь всем телом от жалости и отвращения… смотрел и ждал. Ему нужен цикл смены охраны, те доли секунды, когда один ушел, а второй еще не появился, ему нужно знать, когда приходит Шредер… ему нужно знать все… сутки, или двое, или целая вечность… он не знал, сколько прошло времени с того мига, как он включил компьютер и уставился на экран. Ему просто нужно знать… Когда в камеру брата вваливался их кровный враг, Раф просто закрывал глаза и отключался. Это видеть он не хотел. Он не отвечал на стук в дверь и не реагировал на голоса братьев. Он ждал… Дождался… — Рафаэль… Бешеный ниндзя распахивает зажмуренные до этого мига глаза и впивается в монитор взглядом. Улыбка… Боги Всесильные! В синем расфокусированном взгляде дрожит улыбка, медленно захватывая самые уголки искусанных губ. — Мне больно… «Знаю… знаю, родной мой…» И Рафаэль понимает, что дело не в том, что Лео сейчас больно, а дело в том, что он говорит это именно ему, Рафу… видит его на месте человека… хочет его почувствовать рядом с собой сейчас… и просит не причинять этой боли… Кулак останавливается у самого монитора. «Нет! Не тронь! Даже эту нить потеряешь!» А дальше он не помнил. Ударился в стену, снося шкаф, вырвал, кажется, из стены крепление гамака и повис на крюке всем весом, пробив им ладонь, оставив клочья кожи и мяса. А боли все не было. Хотя Раф искал ее как спасения. Она все не приходила, чтобы освободить сердце! Оглушающая, яркая, как звездопад, взрезавшая поверхность всего его существа агония осознания затопила разум, погасив все физические чувства, содрала живьем кожу и вывернула его наизнанку. Лео хотел быть с ним… искал защиты, а Рафа не было рядом. И последнее, что он оставил брату, это горькие разочарованные слова и молчание своей спины, уходя. Привиделось или нет дальше — Рафаэль никогда в жизни потом вспомнить не мог… Мир, сжавшийся до размеров экрана и камеры на нем. Лео… сворачивается клубком, медленно подтягивая колени к груди и улыбаясь в пространство, глаза вдруг ясные и чистые, не задернутые этой чудовищной пустотой… — Раф, обними, пожалуйста… мне холодно… прости, что прошу… скажи, если противно, я пойму… Брат медленно накрывает плечи своими грязными джинсами и снова смотрит в никуда… Рафу в самое сердце… — Так не побрезгуешь?.. Пожалуйста…***
Донни смотрел и не верил, захлебываясь в ужасе происходящего, затопленного жутким тоскливым воем до самых краев, который не прекращался ни на миг. Успокоительное не срабатывало, лишь на краткие минуты загнав Рафа в ступор, начисто выжженое из тела нереальной дозой адреналина. Этих минут Донателло хватило, чтобы хоть как-то обездвижить своего бешеного брата. Рафаэль рвался в прикрученных к стенной трубе наручниках, рассадив запястья до мяса, и не давал подойти к себе, чтобы хоть как-то успокоить, бросаясь, как бешеный зверь. А Дон смотрел на экран… Лео… нет, это кто-то другой. Это… это не его брат… это не с ним… это просто кошмарный сон… кусок извращенной нереальности… С монитора слетел короткий крик знакомого голоса, и Рафаэль вдруг перестал биться и выть, упав на пол и вывернув голову так, чтобы видеть монитор. — Нет! Нет! Первые слова, услышанные Донателло после бесконечного воя и оглушающей тишины следом. Вылетевшие с кровью из сорванной глотки бешеного брата как приговор.***
Игрушка стала мертвой, хотя обещала жить. Она дышала. Но больше не дергалась отползти в сторону от боли, не реагировала на пинки и оскорбления, даже не стремилась одеться или стереть с себя следы насилия и плевки. Она надоела. Шредер уже ненавидел эту игрушку больше, чем все остальное. До кровавой пелены перед глазами и белой шумной ярости в висках. Она не работала так, как он этого хотел. Отвратительная, изломанная и грязная до самого основания своей когда-то чистой души, валяющаяся в крови и нечистотах, вызывавшая только дрожь омерзения. — Надоел… А боль так и не ушла, хотя ему казалось, что он всю ее излил на это зеленое дрожащее тело, вбил гвоздями своих оскорблений в душу, растоптал и уничтожил. Но легче не стало. «Тэнг Шен… я люблю тебя…» — Очнись! — Шредер брезгливо тронул носком сапога голову Леонардо, чуть качнув ее. Руками прикасаться вообще не хотелось, не говоря обо всем остальном. Глаза приоткрылись, мутно глядя в пространство и стараясь сфокусироваться на нем. «Дышит, тварь, как обещал… ненавижу!» Придавив сапогом ногу черепахи, Шредер чуть склонился, вглядываясь в лицо. — Даже дышать рядом с тобой противно, — усмехнулся он. — Не то что смотреть. Ты даже уже не мразь — растоптанное ничтожество. Хочу, чтобы ты всегда помнил, кому принадлежишь. В руках человека провернулся длинный прут с раскаленным тавро, опускаясь на внутреннюю сторону левого бедра Лео. С шипением красный чугун въелся в кожу, вгрызаясь намертво, навсегда не только в тело, но и в душу неизбывной болью и памятью. Лео дернулся, выгибаясь, но не пытаясь отстраниться от боли, и глухо закричал, уставившись в потолок широко распахнутыми глазами, а потом потерял сознание. — Мастер, — едва слышный голос заставил Шредера обернуться, отвлекаясь от созерцания медленно остывающего в теле клейма. — Пожалейте себя и его… отпустите. У решетки стояла Караи. Ороку Саки мотнул головой, всматриваясь в нее и видя совсем другое лицо. Так похожее на это и такое родное… выжженное в его памяти таким же тавро, как то, что он оставил на теле черепахи. — Отпусти, — Тэнг Шен медленно касается ржавой решетки, и складки ее шелкового кимоно, вышитого сакурой и перьями птиц, едва уловимо шуршат по полу. Она осторожно кладет голову на перекрестье прутьев и прижимается щекой к холодной стали, прикрывая глаза. — Отпусти, Ороку Саки… отпусти и его, и меня… Шредер слепо протянул руку вперед и проскользил пальцами сквозь вязкую пустоту. — Ты будешь меня любить, если я это сделаю? Тэнг Шен отводит глаза, спрятав их в тени длинных дрожащих ресниц. — Я буду тебе благодарна за жизнь старшего сына Хамато Йоши, которую ты пощадишь. Швырнув в стену тавро, Шредер зло рванул на себя дверцу камеры и вылетел прочь, на ходу бросив дочери: — Вышвырните это прочь из моей Цитадели!