На краю вечности

Крик… зажатые в капкан руки, и дерганные рывки тела, которое так хотелось согреть… Рафаэль мотнул головой, с трудом открывая глаза, и уставился в стену перед собой. Наверное, это будет сниться теперь всю жизнь… Как отмыться-то от того, что сделал, как не разнести зеркало, едва в него глянув, и не изрезать руки, так обошедшиеся с дорогим братом? Как вдолбить в свою голову, что так было надо? Какими гвоздями это вколотить в мозг, который дурниной орет, разрывая череп на части. Он сжал пульсирующие виски руками и снова сдавленно завыл, ударившись затылком в стену. «С такими глазами на эшафот идут, а не ищут защиты!» В груди пламенело яркое алое солнце бешеной ненависти, и Рафаэль был бы рад ненавидеть в этот миг хоть кого-то, кроме себя самого. Сделал. Что брат хотел — сделал… Хуже Шредера поступил… хуже самой последней суки, у которой чести нет… «Будь ты проклят, тварь!» Он еще раз ударился головой в бетон и на ощупь отыскал рядом бутылку. Хлебнул, давясь жгучей жидкостью, и вытер губы тыльной стороной ладони, все еще хранившей тепло хаотичных поцелуев брата. Алкоголь не помогал, всего лишь ненадолго замутив сознание, и отпустил до странного быстро, снова дав возможность думать, вспоминать и слышать. «Господи! Что я сделал?! Что-я-сделал???» Впервые за всю свою жизнь Рафаэль обращался к Богу с криком, отчаянием и мольбой. Он привык звать и проклинать Богов, которых были тысячи и которые мало что для него значили. А сейчас готов был хоть в храм бежать и биться лбом в пол, только бы… только бы найти избавление от содеянного и успокоение своей истерзанной в лоскуты душе. Любил. Думал, что будет счастлив и разделит эти первые, но такие яркие, чувства с тем, кто стал так дорог сердцу. Раф никого не любил так, как Лео, а тот просто вылил ему в душу ушат помоев… пусть и ради его же блага, заставляя уйти… «Надо мне это благо было! Ты меня-то спросить не хотел в тот момент?!» А потом брат загнался до крайности, надумал такого, что чуть крышей не тронулся, и в итоге приполз просить помощи… «Лучше бы попросил убить Шредера самым изуверским способом, а перед этим трахнуть во все места! Или меня самого с крыши броситься, чтоб не мозолил глаза!» Повернувшись боком к стене, к которой до того мига сидел спиной, Рафаэль вбил пальцы в краску, выскребая ее крошащимися ногтями из бетона и сминая в горсти, как глину, разведенную сукровицей вместо воды, потом размазал по лицу вместе со слезами и едкой слюной, выступившей на губах. Его тошнило от себя самого. Лучше бы от виски, которым он так отчаянно заливался в надежде ускользнуть в черное пьяное забытье… Лео не оставил ему ни единой лазейки. Вырываясь из страхов, понимал ли он, что горящими ступенями в его небо стали чувства Рафаэля, втоптанные в то же дерьмо, куда его самого окунул Шредер? Но у старшего не было выбора, подчиняться или нет, а у Рафа… а ему этот выбор сунули в руки горстью раскаленных добела гвоздей и упросили вколотить в себя самого, чтобы помочь… Крик… причиненная боль… насилие… слезы… «Я чудовище… как… зачем?.. Надо было… надо было как-то иначе… что-то придумать… не дать вот этого сделать… не допустить… прогнать, напугать, чтоб близко не подходил…» «Бросить с этим страхом один на один? Ты бы не смог». Он сжался в клубок, продолжая царапать стену в бессильной ярости, словно хотел найти выход и убежать от себя самого. Сколько уже прошло времени? Сколько он тут сидит? Почему никак не подействует виски?! Дон ушел, выключив свет и оставив его одного, как он и просил, и Раф был рад этому. Хоть не увидит никто его здесь и сейчас… «Пойти, что ли, проблеваться? Может, лучше станет?..» «Память-то не выблюешь, Раф. Куда ты от этого денешься?.. Только жить теперь с этим дальше». Рафаэль отпихнул бутылку, вытащил себя по стене вверх и, шатаясь, доплёлся до раковины на кухне, давясь едкой желчью пополам со вкусом известки. Склонился над ней, выплеснул содержимое желудка, даже не вытирая губ, и запрокинул голову, бросив в серый потолок и ржавчину труб дикий по-волчьи пронзительный вой. Тоскливо, громко, обречённо и страшно. Плевать, если слышат, даже если весь дом перебудит. Не рискнут сейчас подойти никто. Его ярость, безысходную дикую ярость умел успокаивать только Лео, и хрен вспомнишь, как именно. Всегда по-разному это делая, старший то вставал ему поперёк дороги и не давал уйти, то гонялся следом по ночным крышам, то смеялся и обнимал. Кто его разберёт, как он узнавал, что именно нужно Рафаэлю в тот или иной момент жизни? И тем горше стала его безысходная мольба, тем больнее, потому что Раф верил ему, как никому больше в жизни, и потому что Лео знал его… а он… он сделал то, что брат попросил, то что осмелился попросить, зная сорвиголову. «Как правильно? Как было правильно?! Скажите же мне, гребаные небесные силы, пока я ещё не сошёл с ума!» Вой оборвался так же резко, как взрезал ночное пространство логова, и Рафаэль тихо безумно рассмеялся сам над собой, ткнувшись лбом в холодный бортик заблеванной раковины. «Да какая разница. Оно же было! Было, Раф!.. уже случилось… ты взял и изнасиловал родное любимое существо, которое тебе верило и боялось тебя! Ты молодец! И плевать, что он этого попросил! А завтра попросит зарезать, потому что ему невмоготу жить станет. И что? Зарежешь?.. Так же вздохнешь и не решишься хоть что-то противопоставить этим его молящим глазам?» — Раф… Голос выбил из головы большую часть мыслей, оставив только бешенство пополам с агонией и отвращением к себе. «Не подходи!» Рафаэль вскинулся, не оборачиваясь, и вцепился в край раковины содранными ногтями, чтобы хоть немного отрезвить себя и отвлечь, выламывая их до мяса. — Раф? Шагов он не слышал, да и не нуждался в этом, всем своим существом чувствуя, что сзади стоит смысл его жизни, им же самим окончательно втоптанный в грязь и загнанный под плинтус. «Не подходи!!» Плеча коснулись родные прохладные пальцы и чуть потянули, разворачивая. — Отойди! — коротким выдохом-рыком взмолился Рафаэль, дрожа всем телом от невыплеснутой ненависти и ярости. И, как всегда, его слова остались не услышанными. Когда Раф взывал к инстинкту самосохранения Лео и просил отвалить от него, тот никогда не слушал, уверенный, что ему-то бешеный брат не навредит. «Это ты зря! Мало было?!» — Прости меня… — Лео попробовал поймать его взгляд. Рафаэль с разворота врезал кулаком старшему в скулу и впечатал его в стену. — Простить?! — еле-еле выдавил он. — Уходи сейчас, Лео! Дай мне прийти в себя! Просто отойди! Убью же! Тот тряхнул головой и уставился брату в глаза. Безумные, горящие и дикие. — Раф, — еще раз тихо позвал он. — Спасибо за все, что ты для меня сделал. Я не знаю, как сказать тебе правильно… я очень люблю тебя. Рафаэль схватил его за шею, чуть придушив, и пару раз хорошенько треснул затылком об бетон, бессильно рыча. Парадоксом было то, что зла он не находил в себе, и даже гнева на брата не было. Бессилие перед этими синими глазами, этим тихим, таким желанным «люблю», которое сейчас только острее резало душу. Разжав сведенные судорогой пальцы, он упёрся лбом в стену над плечом Лео и медленно-медленно пополз вниз, опускаясь на колени. Ободрал нос и щеку об сколы грудных пластин старшего, на миг упёрся в светлый кривой слой хитина того самого слома, где сквозь тело брата прошла глефа, и осел, упершись лбом ему в бедро, обхватил колени и выдохнул, закрывая глаза. Лео минуту стоял неподвижно, пока в ушах не перестало звенеть от удара об стену, медленно поднял руку и очень бережно погладил Рафаэля по голове. — Прости, если хоть когда-то сможешь, — тихо произнёс он, глядя в сторону. - Иначе никак было... прости, Раф... Рафаэль долго-долго молчал, просто бездумно заставляя себя дышать ровно, потом ощупью нашёл леово запястье и дёрнул его вниз, усаживая рядом с собой. — Всегда говорил, что ты попрошайка, — прошептал он и ткнулся носом Лео в шею под челюстью, часто дыша любимым до дрожи ароматом лайма. Его начало потряхивать, и Раф вцепился в этот запах, как в то единственное что ещё могло удержать его от истерики или самоубийства. Он никогда не думал об этом всерьез, вернее, вообще никогда не думал, а вот сейчас остро понял, что лучше бы как-то на тот свет сразу, чем держать в пальцах руку брата и помнить, как выкрутил ее, тыкая лбом в подушку, чтобы не вырывался. Лео попробовал обнять его и хоть как-то успокоить, но Рафаэль тихо предупреждающе заворчал, скалясь на него и не открывая глаз. — Не двигайся. Убью. Старший обречённо замер и еле улыбнулся прокушенными губами, откидывая голову назад, немного робко подставляя под тёплое шумное дыхание незащищенное горло. Рафа накрыло, наконец, алкоголем, который до этого столько времени не мог сковать его разум. Он мягко обхватил пальцами шею Лео и потянул его к себе, вдыхая, впитывая, вжимая в себя и бережно-бережно целуя в плечо. — Попрошайка, — вздохнул он. — Че ж одеяло-то не захватил? — Я думал, что ты пойдешь спать к себе… — Еще один раз ты о чем-то подумаешь… вот один-единственный… Лео, никогда не поступай со мной так… Раф привалился к плечу старшего брата головой, тяжело прикрыл веки и задрожал всем телом, отпуская сжатую пружину внутренней агонии на волю.

***

Сплинтер долго смотрел на двух своих старших сыновей, спавших одним клубком у кухонной стены, словно в целом мире другого места не нашлось. Потом, едва заметно дернул уголком губ, взял с дивана плед и осторожно укрыл их, чтобы хоть не так мерзли, устроившись на бетонном полу. Сел в кресло и стал ждать.