Дорога в тысячу миль

Дальнейший вечер отчасти компенсировал желание бросить к хренам собачьим фигурное катание и свалить в хоккей. А что, там сколько забил, столько забил, и никого не интересует, под каким углом ты клюшкой замахивался. Юра помог дедушке накрыть на стол и забился в угол, уселся на стул, поджав под себя ноги, натянул на влажные после душа волосы капюшон домашней растянутой толстовки. К счастью, дедушка с Отабеком вполне успешно общались и без его участия. Юра решил, что лучше помолчать, а то испортит еще момент. Отабек на дедушкиной кухне. Серьезный и вежливый, все как Юра обещал. И еще офигенное самообладание у него. Волнуется же наверняка. Считай, знакомство с родителями. Дедушка — еще круче, чем родители. Юра, по крайней мере, волновался. У него не было ни тени сомнения, что Отабек дедушке понравится, но блин, непринужденная беседа — а вдруг он как-то спалится про параллельный мир? Общались, правда, большей частью про гонки. Отабек честно признался, что из-за плотного расписания тренировок особо следить за сезоном не успевает, но старается хотя бы основные новости читать. Офигеть, кто бы знал. Дедушка выдал длинную речь о ралли, потом долго обсуждали шансы Даниила Квята. Юра даже не знал, кто это. Тихо кусал рукав от восторга. Когда перешли на сетования о судьбе Алешина, Отабек зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью. Дедушка тут же спохватился и отправил их спать. Против этого Юра совершенно не возражал. Слушать их разговор было прекрасно, но и остаться наедине тоже очень хотелось. — Бек, — тихо сказал он, закрыв дверь. Подошел, обнял, уткнулся носом в плечо. Неужели. Ну и какой сон. Жалко тратить ночь на какой-то там сон. Отабек погладил его по волосам, по спине, тихо подышал в висок. Надо было отцепиться и пойти разложить диван, чтобы обоим места хватило. Но еще минуточку, еще хоть немного. Воображал себе какую-то лютую страсть ураганом, кривился на розовых зефирных единорогов сладкой парочки. А сам обнял и не может отпустить. И что сказать, не знает. — Ты устал, — усилием воли он все-таки отступил, посмотрел Отабеку в глаза, — дать тебе что-нибудь? Полотенце? Мыло? — Спасибо, все есть. — Я тогда тебя жду. Диван жалобно скрипнул, потом поддался и раздвинулся. Юра перестелил простынку, вытащил второе одеяло. Для себя запихнул в наволочку старого плюшевого медведя, потом стянул толстовку, добавил для мягкости, подушку передвинул на другую сторону русско-казахской границы. Забрался под одеяло, пролистал ленту инстаграма. Мила вовсю постила селфи с хоккеистами. Нет, не уйдет он из фигурного катания. Плечи у них — во. Ему качаться и качаться до такой формы. В «Котофейне» пристроили очередного котика, выкладывали фотографии счастливой владелицы с гордым питомцем. Круто. Вот так находят друг друга. Судьба. Отабек, оказывается, заснял его на льду, добавил кучу тэгов. Хороший кадр вышел, не смазанный, хотя издалека фотографировал. Юра перепостил себе. Пусть будет. Отабек прошел в комнату тихо, бесшумно закрыл дверь. Юра подвинулся, приглашающе отогнул край одеяла. Почему-то было немного страшно. — Выключаю свет? — Ага, — Юра выставил будильник, убрал телефон, ввинтился под одеяло с головой. Щелчок выключателя. Отабек улегся рядом, вытянулся как по стойке смирно. Юра заставил себя дышать ровно. Придвинулся, нащупал край майки и заполз под нее ладонью. — Твой дедушка за стеной, — шепнул Отабек в самое ухо. Юра вспыхнул, быстро отвернулся, натянул одеяло на голову. — И что, прикоснуться даже нельзя? — тихо, но яростно ответил он. — Рентгеновского зрения дедушке не завезли! Вздох за спиной. Шелест одеяла. — Я за тебя переживаю, — Отабек погладил между лопаток, потом обхватил поперек живота, прижал к себе. — Не надо за меня переживать, я сам за себя могу попереживать! Отабек вздохнул, отвел его волосы назад, коснулся губами за ухом, поцеловал плечо. Юра замер. Ну вот. Просто обниматься — «дедушка за стеной». А сам начинает… — Ты все равно герой, — Отабек развернул его к себе, погладил по щеке, — все, кто разбирается, отлично видели, как ты на самом деле катал, и кто тут победитель. — Они думают, я утрусь? Я заставлю их признать мой уровень. Если они думают, что Плисецкий забьется в угол и будет молча обтекать, они ошибаются. Ничего, я не первый, кого своя же федерация не любит. Хотят войны — будет война. — Они не знают, с кем связались. С настоящим воином, — Отабек невесомо провел кончиками пальцев по его шее, приподнялся на локте, чтобы поцеловать. Юра закрыл глаза, расслабившись. Как у него все время получалось находить правильные слова? Такое замечательное завершение такого идиотского дня. И пружина внутри словно распрямляется, мурашки по коже от схлынувшего напряжения. Еще один момент в копилку воспоминаний, которые перебираешь, когда совсем плохо и беспросветно. Не все можно решить словами. — Я так рад, что ты прилетел. Но все равно не срывайся больше. Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя показатели ухудшились. Ты говоришь, что переживаешь за меня. Я за тебя тоже. — Спасибо, — Отабек укутал одним одеялом обоих, устало выдохнул в макушку, — спать? Ты так выложился сегодня. Юра поерзал, устраивая левую руку так, чтобы не затекала, правой обнял, забравшись все-таки пальцами под майку, и кивнул. Почему люди не изобретут телепорт или хотя бы хроноворот? Возвращаться к тренировкам почему-то оказалось сложно. Сложно не физически. Юра не мог избавиться от мысли, что даже в самом безупречном исполнении судьи найдут, к чему придраться. Просто потому что он не киборг, и никто не идеален, придраться при желании можно всегда. Эти мысли ужасно мешали. Упав в третий раз за час, он выматерился и поехал попить. — О чем ты только думаешь, — напустилась на него Лилия, — решил, что путевка на Чемпионат России есть, и можно перестать бороться? Юра вытер лицо, перевязал хвост и только после этого ответил, адресуясь к обоим. — Я хочу бороться. Я хочу исполнять на Чемпионате Madness. — Что? Даже не думай, — отрезал Фельцман. Как чувствовал, блин. — Яков Семенович, почему нет? Они же так уверены, что я — асоциальная личность. Ну так пусть получат по полной. — Юра, ты представляешь себе последствия? — Для вас? Вы заслуженный тренер, и вас не тронут. Да и в чем вас можно обвинить? Вы… — Да при чем тут я, — сердито перебил его Фельцман, — ты о своей карьере подумай. Из-за подростковой гордости ставить крест на своих отношениях с Федерацией! Одно дело — открытое первенство, где требовалось просто заявить о себе. Другое — такой откровенный плевок в лицо на национальном Чемпионате. Ты осознаешь, чего хочешь? Юра облизнул губы. Он вполне осознавал. — А что мне терять? Яков Семенович, вы же понимаете, что я понимаю, что оценки были несправедливые. Я ни разу не ошибся за программу. Я прыгнул два квада и еще один в комбинации. Усложнил все элементы, какие мог. И только не говорите, что им не хватало прочувствованности какой-нибудь там. Нет, они тупо хотели ткнуть меня носом в мое место, как они себе его представляют. Только мое место не там. Если они захотят придраться на Чемпионате — они придерутся, даже если я буду исполнять танец маленьких утят. — Юра, — непривычно мягко ответил Фельцман, — если ты сейчас дашь им понять, что не согласен с их решением и готов к войне — никогда ты из этой битвы не на жизнь, а на смерть не выйдешь. Так и будешь каждое соревнование — как Русалочка, до крови, до полусмерти там, где другие просто выйдут, расслабленно откатают и уйдут. — Яша, — негромко сказала Лилия, на мгновение накрыла его лежащую на бортике ладонь своей. Юра отвел глаза. Ну тем более. Он понятия не имел, из-за чего были терки с Федерацией у самого Фельцмана, но тот, поди, не сидел, обтекая. Воевал. — Спорт — это всегда битва не на жизнь, а на смерть. И я перестану себя уважать, если сдамся. Вам вообще нужен такой ученик, который готов при первых же трудностях сдаться? Фельцман помолчал, переглянулся с Лилией. — Иди, тренируйся, Юра. Я подумаю.