Шторм. Бурса

Вре­мя, ос­та­но­вив­шись, словно сжа­лось, и при­няв фор­му кап­ли — плот­ной, мас­ля­нис­той — до осязаемости, на мгно­вение за­дер­жавшись в на­ивыс­шей точ­ке, на­чало свое па­дение, рас­тя­нув­шееся, ка­залось, до бес­ко­неч­нос­ти. Ди­ма был не в сос­то­янии не то что по­ше­ве­лить­ся, что­бы от­ве­тить на ру­ко­по­жа­тие, он не мог из­влечь го­ло­со­вы­ми связ­ка­ми что-ни­будь неч­ле­но­раз­дель­ное — не вы­хо­ди­ло, легкие, наполненные кислородом, будто парализовало — разом. По­это­му ему толь­ко и оставалось по­жи­рать гла­зами но­во­го со­се­да, «об­гла­ды­вая» каж­дую чер­точ­ку его ли­ца. Ког­да кап­ля времени до­лете­ла до ниж­не­го пре­дела и раз­би­лась на мел­кие лос­ня­щи­еся брыз­ги, оше­лом­ле­ние прош­ло, и он сумел, на­конец, вы­дох­нуть сквозь сжа­тые зу­бы воз­дух, чуть не ра­зор­вав­ший лёг­кие. Мыс­ли, на­хо­дя­щи­еся все это вре­мя в глу­бо­ком об­мо­ро­ке, оч­нув­шись без пос­то­рон­ней по­мо­щи, пер­вое, что вы­да­ли хо­ром: «Оху­еть!» Но спус­тя вре­мя, ви­ди­мо, ре­ши­ли не па­ни­ко­вать и офор­ми­лись в конс­трук­тив: «Не по­хо­жи они со­вер­шен­но, ес­ли толь­ко нем­но­го цве­том во­лос и смуг­ло­ва­той ко­жей. Да имя еще. А так, ну ни­че­го об­ще­го — хоть в про­филь, хоть в ан­фас». В тес­ном куб­ри­ке сто­яла ог­лу­ша­ющая ти­ши­на, на­ру­ша­емая лишь зву­ка­ми, до­но­ся­щи­ми­ся из ко­ри­до­ра, а Во­ва, про­дол­жая автоматически улыбаться и дер­жать на весу про­тяну­тую для при­ветс­твия ладонь, растерялся, абсолютно не понимая, что происходит. И когда он посмотрел в не­мига­ющие гла­за, клу­бящи­еся пу­га­ющей се­рой мглой, стоящего напротив незнакомца, то ста­ло окончательно не по се­бе. Его улыбка, застыв в болезненном спаз­ме, на­чала мед­ленно спол­зать, когда светловолосый парень вдруг резко отмер, ши­роко, слег­ка прос­то­душ­но, заулыб­ался, и под­хва­тив уже на­чав­шую опус­кать­ся руку, креп­ко ее по­жал. — Ди­ма. То­же на су­до­вода. Влад, мо­жет, пож­рем где-ни­будь? А то у ме­ня киш­ка киш­ке мо­лотит по баш­ке. На сай­те Бур­сы на­пи­са­но, что на кам­пу­се ть­ма сто­ло­вок, — за­час­тил Дим­ка, ста­ра­ясь прог­нать не­нуж­ные вос­по­мина­ния. От­ку­да вдруг всплы­ло это «Влад», он сам не по­нял, но ух­ва­тил­ся за это имя, как за спа­са­тель­ный круг. Да по­нят­но, что при­ду­рок я го­ни­мый, хер­ней сей­час стра­даю, но все же. — Да­вай, у ме­ня то­же мо­лотит, — зас­ме­ял­ся Во­ва с об­лег­че­ни­ем. За­меша­тель­ство от стран­ной ре­ак­ции но­во­го со­се­да, зас­та­вив­шее нап­рячь­ся в пер­вые се­кун­ды зна­комс­тва, спа­ло и Ди­ма уже не ка­зал­ся опас­ным. — Норм, что я те­бя Вла­дом на­зы­ваю? — уже спус­ка­ясь по лес­тни­це, спро­сил Дим­ка. Да мне во­об­ще-то пох, Во… блять, Влад, что ты там се­бе ду­ма­ешь. Для проформы спросил. Бу­дешь Вла­дом и точ­ка. — Норм, — улыб­нулся Во­ва. — Ме­ня мно­гие так зо­вут. Вот и слав­нень­ко, что не соп­ро­тив­ля­ешь­ся. Хва­тит с ме­ня «Вов» — на всю жизнь, су­ка, от­рав­ле­ние по­лу­чил, как тя­же­лы­ми ме­тал­ла­ми. Ночью, уже прак­ти­чес­ки про­ва­ли­ва­ясь в сон, Дим­а пы­тал­ся рас­суж­дать о прев­рат­нос­тях судь­бы. На­до же, млять, как спе­цом та­кое сов­па­де­ние. Толь­ко фиг вам всем — не­ту у вас ме­то­дов про­тив Дим­ки Ла­за­ре­ва. Все. За­быть и за­пить хо­лод­ной во­дой. Но что-то внут­ри от этих слов вдруг про­тив­но сжа­лось — до ос­трой бо­ли. Улич­ный фо­нарь, яр­ко све­тя­щий­ся у до­ро­ги. Свет про­ни­ка­ет сквозь кро­ну де­ревь­ев, зас­тав­ляя ть­му но­чи от­сту­пить, и соз­да­ет стран­ный при­чуд­ли­вый узор на сте­не, на ли­це Во­вы. Ди­ма вы­ныр­нул из по­луд­ре­мы, весь в хо­лод­ном лип­ком по­ту и жад­но глот­нул, став­ше­го вдруг не х­ва­та­ть, воз­ду­ха, ко­торый пока­зал­ся ка­ким-то спер­тым и тя­желым. Он сел на кой­ку, спус­тив но­ги, и по­тер ли­цо ла­до­ня­ми. Да сколь­ко же, блять, мож­но уже, сколь­ко… Но ви­на, выр­вав­шись из сво­ей ра­ко­ви­ны, ку­да на вре­мя спря­та­лась днем, не со­би­ра­лась слу­шать ма­ло­душ­ные про­тес­ты. Вновь и вновь прок­ру­чи­ва­я в го­лове ки­ноп­лен­ку с кра­соч­ны­ми кад­ра­ми про­шед­ше­го, на­шеп­ты­вая внут­ри: «Смот­ри, су­ка — это ты». Опять вер­ну­лась тош­но­та. Со­седи по куб­ри­ку спа­ли, оглашая пространство сопением четырёх носоглоток. Ве­чером, по­ка они с Вла­дом изу­чали сна­чала на­вига­цию кам­пу­са, на пред­мет нахождения бли­жай­шей к об­ще­житию точ­ки об­ще­пита, а за­тем де­гус­ти­рова­ли ку­линар­ные изыс­ки, пред­ла­га­емые ею сог­ласно ме­ню, жад­но пог­ло­щая ком­плексный ужин, к ним в кубрик засе­лились еще три аби­тури­ен­та. Ди­ма пос­мотрел на эк­ран со­тово­го. Бля, двад­цать ми­нут все­го по­кема­рил. С ут­ра су­еты мо­ре, пос­пать бы на­до. Но при­шед­шее во сне вос­по­ми­на­ние, му­чив­шее не один день, кро­вото­чащее ви­ной, раз­ли­ва­юще­еся удуш­ли­вы­ми вол­на­ми злос­ти, спуг­ну­ло сон. Душно… Он посмотрел на сумерки за окном. Бе­лые но­чи на­ходи­лись уже на из­ле­те, ког­да ть­ма на­чина­ет, ос­то­рож­но — кра­дучись, с каж­дым днем все боль­ше и больше теснить свет. На улицу, что ли, выйти — кислорода глотнуть? И на­тя­нув три­ко и фут­бол­ку, Дим­ка ос­то­рож­но, что­бы не раз­бу­дить ре­бят, выс­коль­знул из куб­ри­ка и сбе­жал по лес­тни­це. На вахте за столом, расположенным рядом с вы­ходом из об­ще­жития, кле­вал но­сом кур­сант с крас­ной по­вяз­кой на ру­ка­ве. То­пот Дим­ки, ви­ди­мо, раз­бу­дил его, и он, со­вин­но лу­пая гла­за­ми, рас­те­рян­но ус­та­вил­ся на ноч­но­го ви­зите­ра: — Ты ку­да? Зак­ры­то до шес­ти ут­ра. — По­ку­рить хо­чу. Вы­пус­ти, — Димке не хотелось возвращаться в душный кубрик. — Лад­но, — не­надол­го за­думав­шись, мот­нул го­ловой кур­сант и, под­нявшись, с хрус­том по­тянул­ся. — Толь­ко не­дол­го да­вай. Прох­ла­да ночи ос­ту­дила, рассыпавшись мурашками по коже, и Дим­ка с нас­лажде­ни­ем вдох­нул ноч­ной воз­дух. Спя­щий без­мол­вный кам­пус, оку­тан­ный су­мер­ка­ми бе­лой но­чи и плот­ной, слов­но све­тящейся, серой пеленой, выглядел, как тер­ра ин­когни­та. Ту­ман своей огромной кистью размазал контуры Городка, перемешав мельчайшие частицы реальности со своими. Он как будто обнял Диму и, дот­ра­гиваясь до ли­ца сво­ими влаж­ны­ми щу­паль­ца­ми, пог­ла­дил, создав впе­чат­ле­ние, что тот один в це­лом ми­ре. И вдруг сквозь это су­мереч­ное по­лот­но ста­ли прос­ту­пать, приб­ли­жа­ясь, очер­та­ния. Улич­ный фо­нарь, яр­ко све­тя­щий­ся у до­ро­ги. Свет про­ни­ка­ет сквозь кро­ну де­ревь­ев… Раз­давши­еся за спи­ной ша­ги, гул­ко, но отчетливо зву­чащие в заполнившей мир вокруг мгле, вы­дер­ну­ли из мо­рока, зас­та­вив вздрог­нуть от не­ожи­дан­ности. — Кур­ну с то­бой, — де­жур­ный кур­сант встал ря­дом, а Ди­ма толь­ко и смог в от­вет по­жать пле­ча­ми. — Ку­да пос­ту­па­ешь? — Су­до­во­ди­тель­ский, — сер­дце все еще бу­хало от та­ких рез­ких скач­ков из ре­аль­нос­ти в ми­раж и об­ратно. При­еха­ли — глю­ки уже ло­вить на­чал на­яву. Загнался окончательно. — На­до бы­ло к нам на Уп­рав­ле­ние. Уче­ба во­об­ще без нап­ря­га и про­жива­ние в По­теш­ке. А те­лоч­ки ка­кие у нас тут учат­ся… — меч­та­тель­но про­тянул кур­сант и вы­пус­тил струю си­гарет­но­го ды­ма, ко­торая сна­чала рассекла ту­ман, а за­тем растворилась в нем. — Что за По­теш­ка? — про­иг­но­риро­вал Дима вос­торги по по­воду де­вушек. — Мы пос­ре­ди неё сей­час ку­рим, — зар­жал вах­тенный. — Это об­ща­га, что ли? — Ка­кая об­ща­га. Ну ты да­ешь! И вообще, привыкай — не общага, а экипаж. Наши-то иногда общагу общагой называют, а у мореходов только экипаж и никак иначе. Ладно, уговорил, краткий экскурс — кам­пус Академии раз­де­лен на три Мор­ских Го­род­ка — это По­теш­ка, там, — он мах­нул ру­кой с за­жатой меж­ду паль­ца­ми ды­мящей­ся си­гаре­той на­лево, — Ма­жор­ка, а спра­ва Бур­са твоя, в честь всей Ака­демии наз­ва­на или, на­обо­рот, та в честь Бурсы. — Стран­ные ка­кие-то наз­ва­ния: По­теш­ка, Ма­жор­ка. — Так, ког­да Академия сю­да пе­ре­еха­ла, ва­ши мо­рехо­ды эти названия и придумали. Они всег­да от­ли­чались сво­еоб­разным чувс­твом юмо­ра. Отбирают вас, что ли, по нему? Наш официально зовется — Морской Го­родок N1 и счи­та­ет­ся са­мым кру­тым по срав­не­нию с го­род­ка­ми морских спе­цух. У нас здесь все, что ду­ша по­же­ла­ет, об­ща­ги, что отели, да ты и сам видишь, ре­жим опять же с послаблениями. Сто­лов­ки и ка­фе с нес­коль­ки­ми на­ци­ональ­ны­ми кухнями. А ка­кие бас­сей­ны, спор­тивные пло­щад­ки и тре­нажер­ки. Меж­ду­народ­но­го уров­ня все. — Так это же для всех кур­сан­тов без ис­клю­чения. Кто мне, например, зап­ре­тит в бас­сейн хо­дить? — вопросов у Димки после объяснения вахтенного стало еще больше. — Ну, бур­са­чи* ред­ко по­сеща­ют нас. У них все спортивные упражнения в основном на све­жем воз­ду­хе проходят, — опять зар­жал кур­сант и, уви­дев на лице Димы не­до­уме­ние, пояснил: — Уз­на­ешь ка­кие, ес­ли не пе­реду­ма­ешь. И очень сом­не­ва­юсь, что у те­бя бу­дет вре­мя дой­ти до на­ших бас­сей­нов, да и за­няты они пос­то­ян­но: то тре­ниров­ки ко­манд Ака­демии, то раз­ные ак­ва­аэро­бики для де­вочек, то… Вах­тенный замолчал, видимо, опять впав в свои сладостные фантазии. — Ну, а еще кто? — прервал Дима грёзы курсанта о посетительницах бассейна.  — Что? — моргнул дежурный и непонимающе уставился на Диму. — Ну, а ос­тавше­еся вре­мя там вся По­теш­ка пле­щет­ся. Вот прикинь, два огромных бас­сей­на, а на­роду до позднего вечера не протолкнуться. — Да и лад­но, вон мо­ре ря­дом — все ле­то мож­но ку­пать­ся. — Ка­кое же это мо­ре — это же Фин­ский за­лив — Маркизова лужа**, — улыбнулся кур­сант. Ди­ма усмехнулся и только собирался парировать, что залив вообще-то и есть часть моря, так что… но тут вне­зап­но вспых­ну­ло улич­ное ос­ве­щение — светильники которого выглядели в ту­мане парящими в воздухе ша­рами. — Что за баклан в ЦПУ на ру­биль­ник упал? — удив­ился курсант. — Ско­ро ведь рас­свет. Бли­жай­ший к ним фонарь миг­нул, а затем начал пот­рески­вать и пре­рывис­то мерцать. Дим­ка с вахтенным, ко­торый за­каш­лялся, по­пер­хнув­шись си­гарет­ным ды­мом, несколько секунд смот­ре­ли на прерывающийся мигающий свет, пока наконец уличное ос­ве­щение пол­ностью не вы­руби­лось. — Бля, я сей­час ре­аль­но оч­ка­нул. Ве­чером толь­ко смот­рел «Звонок» и «Оби­тель зла», — выдохнул дежурный. — Хороший выбор перед ночным дежурством, — хмыкнул Дим­ка и вдруг крикнул, указав рукой на угол здания, практически скрытый туманом. — Смотри! Зомбаки! Кур­сант торопливо огля­нулся на торец об­ще­жития, а потом зар­жал: — Ты ме­ня, аби­тура, так не пу­гай, я, мо­жет, дю­же впе­чат­ли­тель­ный. Сей­час рва­ну, бро­сив те­бя здесь, за­бар­ри­кади­ру­юсь и хрен ты по­падешь в об­ща­гу до шес­ти. Отбивайся сам от ватаги зом­ба­ков. Вернувшись в кубрик, Дима думал, что свежий воздух и ночной разговор со смешливым курсантом прогнали воспоминания, и получится уснуть. Но у него не вышло провалиться в спасительный мир сновидений, и до рас­све­та он проба­лан­си­ро­вал на ка­кой-то ос­трой гра­ни меж­ду сном и явью, той, ког­да внутри про­сы­па­ют­ся чу­до­ви­ща с белесыми круглыми глазами и рвут все там на час­ти.

***

В день вы­пус­кно­го Ди­ма был до безобразия счастлив. В голове ярко сияла, переливаясь радужными цветами, огромная надпись: «Ай, молодчина! Все получилось!» Все­го-то де­сять дней, и по­езд уве­зет его ту­да, ку­да он стре­мил­ся поч­ти шесть лет. А сейчас маленький отдых. Все внут­ри ли­кова­ло и скан­ди­рова­ло — Все, все, все. Ско­ро в путь, путь, путь. Коль­ка, за­валив­шись к Ла­заре­вым к ча­сам двенадцати, при­во­лок са­мо­гон и трав­ку. Он то­же у­ез­жал на днях в Но­восиб пос­ту­пать в Шко­лу полиции. Для Димки это был какой-то оксюморон — Коль­ка его напарник и бессменный учас­тник всех мас­со­вых драк и разборок, зна­ющий всех ба­рыг города, спо­соб­ный дос­тать все: от трав­ки до ору­жия — и вдруг мент. Вот где связь в вы­боре про­фес­сии? Вы­пив грамм сто пять­де­сят, Дим­ка ощутил себя обитателем седьмого неба. Со­роког­ра­дус­ная жид­кость, выг­нанная Коль­кин­ым от­цом, хо­дила в ве­нах хо­дуном, веселя и делая мир вок­руг еще бо­лее сол­нечным и радостным. Казалось бы, куда больше? Хо­телось гор­ла­нить пес­ни, сры­вая го­лос, и ска­кать по квар­ти­ре бе­шеным хо­мяком. Да в об­щем-то, они вмес­те с дру­гом это и де­лали: орали и гарцевали, гро­зя про­валить со­седям сни­зу по­толок. Все, все, все. Ско­ро в путь, путь, путь. На гро­хот из спаль­ни вы­шел отец и, по­наб­лю­дав за дву­мя ба­бу­ина­ми в брач­ный пе­ри­од, толь­ко по­качал го­ловой, ус­мехнул­ся и ушел об­ратно. А друзья на­кати­ли еще по пятьдесят и выш­ли на улицу выкурить небольшой косячок, оккупировав для этих целей беседку неподалеку от дома. За­тянув­шись и за­дер­жав ды­хание, Дим­ка ощутил, как мир сна­чала рас­ши­рил­ся до го­ризон­та, а за­тем, су­зив­шись до точ­ки, вновь от­ка­тил­ся об­ратно, но уже на­пол­ненный раз­ноцвет­ны­ми вспо­лоха­ми кра­сок и восторга, и в ор­га­низм, ще­коча все внут­ри и зас­тавляя сме­ять­ся, на­чали при­тяги­вать­ся со всей Вселенной ис­кры удовольствия — все, ко­торые бы­ло воз­можно соб­рать. Коль­ка, си­дя нап­ро­тив, то­же по-иди­от­ски хихикал. Все, все, все. Ско­ро в путь, путь, путь. Вот же ржа­ка. Спус­тя па­ру ча­сов друзья, на­ходясь все на том же не­во­об­ра­зимом подъ­еме, ­по­то­па­ли в шко­лу. Пе­ред тор­жес­твен­ной ли­ней­кой уже прак­ти­чес­ки всем клас­сом пи­ли за спортзалом, пус­кая по кру­гу оче­ред­ной ко­сяк. На сце­ну для по­луче­ния ат­теста­та и ме­дали Дим­ка под­ни­мал­ся, словно верхом на облаке, под тор­жес­твен­ный про­иг­рыш ка­кой-то ме­лодии, фо­нив­шей из ста­рых ко­лонок. И ему с чего-то вдруг при­виде­лось, что он — ми­ровая звез­да тан­цпо­ла, о чем он тут же решил поведать всему миру и начал по­казывать все свои, вне­зап­но от­крыв­ши­еся, спо­соб­ности, вы­делы­вая не­во­об­ра­зимые па. Оттанцевав произвольную программу перед изумленной публикой, он, выр­вав мик­ро­фон у за­вуча Ли­дии Ми­хай­лов­ны, начавшей спи­ч в честь не­го, при­нял­ся бла­года­рить всех и вся за счас­тли­вое детс­тво свое и сво­их од­ноклас­сни­ков, вообразив себя победившим номинантом на церемонии вручения Оскара, а в заключение вдруг окончательно понял для себя, что он — звезда эстрады, и что-то исполнил собравшимся, видимо, из любимого, правда, что именно, не отложилось в одурманенном мозгу. В го­лове шу­ме­ло, пространство вокруг медленно проплывало в направлении астрала, а он следовал тем же курсом. Только гла­за вых­ва­тыва­ли из рас­плывающейся ткани ок­ру­жа­юще­го его ми­ра от­дель­ные, рез­кие до деталей, кар­тинки: хму­рый Миш­ка, улы­ба­ющи­еся ро­дите­ли, удивленное лицо Лоры, хло­па­ющие в ла­до­ши, сме­ющи­еся од­ноклас­сни­ки, не­до­умен­ные ли­ца за­вуча и ди­рек­то­ра, Коль­ка, за­лез­ший на стул и ма­шущий ру­ками с под­ня­тыми боль­ши­ми паль­цами, ог­ромные бархатные гла­за Вов­ки. Ког­да Дим­ка, на­конец, за­кон­чил свое триумфальное по­каза­тель­ное выс­тупле­ние и спус­тил­ся со сце­ны, его об­ле­пи­ли дев­чонки, це­луя и об­ни­мая, а он чувс­тво­вал се­бя как ми­нимум по­беди­телем межгалактического конкурса на звание «Крутяк Млечного пути», толь­ко Миш­ка по­чему-то по­казал ку­лак. Смешно-то как. По­ка шли до ка­фе бра­та, в ко­тором было запланировано проведение бан­кета, Дим­ка с Коль­кой и ещё двумя од­ноклас­сни­ками от­ста­ли от ос­нов­ной груп­пы, чтоб докурить ко­сяк. Око­ло ка­кой-то пя­ти­этаж­ки они за­вер­ну­ли за угол и, ког­да сде­лали по од­ной хапочке, Ко­лян, вдруг под­няв руки вверх, за­орал: — Эх, блять, хо­рошо! — все заржали. А ведь и правда хорошо. — Тьфу, глаза ваши бесстыжие! Матерщинники! — Ми­мо, чуть при­тор­мо­зив и гнев­но гля­нув на них, прош­ла ба­буля с пус­тым вед­ром. — Па­цаны, нам пиз­дец, — в ответ вместе со всеми захохотал Димка. — Пустое — это же пиз­дец. Спустя полчаса после того, как они наконец-то до­брели до кафе, Димка чувствовал только бескрайнюю абсолютную эй­фо­рию. Прав­да, очень хо­телось пить… и жрать. Схва­тив со сто­ла ми­нерал­ку, он на­чал гло­тать жи­витель­ную вла­гу пря­мо из гор­ла под не­до­умен­ными взгля­дами ро­дите­лей, сес­тры и учителей. А брат пос­ле то­го, как Дим­ка опус­то­шил боль­шую часть бу­тыл­ки, вы­дер­нул его в под­собку. — Дим, хо­рош уже, — а затем, схватив за подбородок, наклонил его голову и заглянул в глаза. — Ты дурь, что ли, курил? Блять, охренел совсем? Где взял? — Миш, да все от­лично, — хи­хикая, об­нял бра­та Дим­ка и пос­та­рал­ся по­вис­нуть на нем, толь­ко ни­чего не выш­ло — стар­ший был ни­же на сан­ти­мет­ров пят­надцать. Миш­ка та­кой хо­роший. И при­коль­ный. — Я ви­жу, как те­бе от­лично. Завтра получишь звиздюлей за все эти дела. Башку оторву тебе и тому, кто раскурил тебя! — Миш­ка снял с се­бя млад­ше­го бра­та. — Иди, пож­ри нор­маль­но и не бу­хай. И боль­ше ни­какой дури! Чаю по­пей побольше. И не све­тись пе­ред родителями. — Ага, чаю, — Дим­ку бе­зос­та­новоч­но раз­би­рал хо­хот. Только после то­го, как он, не замечая никого вокруг, кроме Коляна, ло­пающего все под­ряд на дру­гом кон­це стола, и перехихикиваясь с ним, сож­рал нес­коль­ко порций еды, ко­торую неустанно накладывали с горкой си­дящие ря­дом дев­чонки и выпил пару графинов холодного чая, принесенных братом, Дима почувствовал, что вроде отпустило и он почти в норме. И ему резко за­хоте­лось шам­пан­ско­го. Да, именно шам­пан­ско­го. Пу­зыри­ки пе­реб­ро­див­ше­го ви­ног­радно­го сока, видимо, со­еди­нив­шись с ещё гуляющими по кро­ви остатками ма­риху­ан­ы, неожиданно произвели неописуемый эф­фект, уси­лив эй­фо­рию до ка­кого-то кос­ми­чес­ко­го бла­женс­тва. И он, гля­дя на рас­крас­невше­гося вып­ля­сы­ва­юще­го на тан­цпо­ле сре­ди од­ноклас­сни­ков Вов­ку, по­чувс­тво­вал та­кую не­выно­симую жаж­ду, от ко­торой сно­сило кры­шу. Толь­ко эта бы­ла пот­ребность не во­ды, и даже не шампанского, а Вов­ки. Белая рубашка которого, светящаяся в свете ультрафиолета, в сполохах разноцветных огней, притягивала взгляд, как магнит. Нереально. Казалось, что тот машет ему, зовя к себе, и вообще танцует только для Димки, поэтому он дви­нулся в сто­рону тан­цу­ющих, и уже че­рез нес­коль­ко се­кунд оказался около одноклассника. — Вов, пойдем воздухом по­дышим, — наклонившись, Димка прикоснулся губами к ко­же вис­ка с несколькими приклеившимися влажными прядками. И вдохнул запах Вов­ки. Кайф… Схва­тив хихикающего героя своих трехлетних эро­тичес­ких грез, он по­тащил его к вы­ходу. И, за­тянув ни­чего не по­нима­юще­го Трофимова за угол кафе, впечатал в сте­ну, нависнув над ним. Вова, немного придя в себя от резкого удара об стену, непонимающе уставился на него. — Дим, ты чего? — в его тёмных глазах отражался свет фонаря у дороги, проникающий сквозь загораживающую листву деревьев, рисующий замысловатую вязь на стене и лице парня. — Маленький, — Дима нежно обвел подушечками пальцев черты его лица, задержав один палец на нижней губе и чуть оттянув ее, ощутил влагу. — Маленький. Тише. Тише, маленький… Прижавшись вплотную, он провел руками по плечам Вовы и, наклонившись, опять вдохнул его за­пах: хвоя, пот и какие-то неуловимые нотки. Внезапно внутри заворочалась непонятная сущность, отодвинув знакомую стихию, одновременно словно срывая кре­пы, выпуская наружу что-то яростное, чёрное, визжащее. Вова попытался оттолкнуть от себя Диму, но тот даже не пошевелился, зарывшись носом в его волосы, он прерывисто дышал, продолжая водить по телу руками, движения которых с каждой секундой становились резче, сильнее — приносили боль. Ему стало страшно — до колик, и он вцепился пальцами в чужие жадные руки, стараясь их остановить — оторвать от себя. Но Лазарев не прервался, вместо этого, перехватив мешающие ему руки Вовки, больно выкрутив, завел вверх, и удерживая их над головой одной своей, другой продолжил зажимать сквозь одежду тело. Хотелось разорвать Трофимова, раскатать между ладоней его кожу, насытить его вкусом все рецепторы, заполнить его запахом каждую клетку, и брать, брать. — Дим… — паника сдавила горло и сжала сердце — Лазарев пугал. — Захлопнись… — голос звучал глухо, внутри бушевала и бесновалась жажда удовольствия. — Дим, пожалуйста… — голос Вовы дрожал, глаза набухли слезами боли и страха. — Я тебе, блять, сказал молчать! — вокруг, вырываясь из Димы чёрной воронкой, вилась незнакомая раньше ярость, и он стараясь заткнуть Вову, схватив его за рубашку, мотая, как тряпичную куклу, несколько раз с силой отстранил и припечатал обратно в стену. Стукнувшись головой о бетон, тот охнул, а внутри Димки все восторженно завыло и завизжало от нетерпения — до ультразвука. И он, желая поскорее добраться до тела, дотронуться до него обнаженного — губами, руками, зубами, стал срывать с Вовки одежду. Трещала, разрывая полотно времени, белая ткань рубашки, и когда она была отброшена в сторону, упав на землю смертельно раненой чайкой, он впился зубами в тело рядом с ключицей, зажав пальцами до синяков кожу на боках. И услышав стон, и почувствовав на языке привкус крови Вовы, Дима полностью провалился в черную долину Зверя. Его окутал чернильный туман болезненного острого наслаждения, сопровождаемый яркими, как молнии, вспышками, врывающимися в эту звериную бездну коротким мгновениями реальности. Очередной укус… Вскрик боли… Дим, нет, нет… пожалуйста… След от пощечины на щеке Вовы… Медленно ползущая слеза… Причудливый узор света на тёплой обнаженной коже… Заломленные руки… Разорванные в лохмотья брюки… Свет фонаря… Длинная кровоточащая царапина вдоль спины… Оттянутая за волосы голова… Смешавшиеся в воздухе плач и рычание… — Ах ты, су­ка! Дима! — ворвалось в окружавший его мрак. В ту ­же секунду Димка по­чувс­тво­вал, как его от­ры­ва­ют от Вов­ки и разворачивают кру­гом. Пе­ред гла­зами мель­кну­ло перекошенное ли­цо бра­та, и в этот же миг лицо Дим­ки полыхнуло огнем и он куда-то полетел, потерявшись в перевернувшемся пространстве. Спус­тя вре­мя, ког­да он пришёл в себя, мир все еще кру­жился пе­ред гла­зами, чёрная воронка, рассыпавшись на куски, замерла внутри, а к нему, после хука брата, стали возвращаться пропавшие на время мыс­ли и чувства. Правда, не все. Бля, удар у Мишки левой всегда был поставлен — быка свалит… По подбородку сте­кало что-то теп­лое. Кровь… Дим­а осмотрелся вокруг и осознал се­бя си­дящим на зем­ле. Над ним, застыв, как каменные изваяния с одинаково выпученными гла­зами, стояли сестра, держащаяся рукой за горло, словно душа себя, Олька — её дочка, мотающая головой, и Колька, что-то говорящий, но Димка не слышал половину звуков мира, из-за временной контузии после припечатывания кулака брата об башку. А что здесь делает племяшка? Ах да, она же из-за Коляна увязалась на выпускной. Повернув го­лову, Дим­ка уви­дел старшего бра­та что-то втолковывающего пла­чуще­му Вов­ке, но тут Миша, обернувшись через плечо, что-то крикнул стоящим и Ольга, отмерев, убежала, скрывшись за углом кафе. Дима перевёл взгляд на одноклассника, и его сразу замутило от увиденного. Обнаженный по пояс, Вова был покрыт царапинами, ссадинами и какими-то красными пятнами. Яркий свет фонаря за деревьями у дороги не скрыл ничего, ни одной детали. Кто с ним это …? Я? Нет! Блять… Нет! Не я… Стало страшно от одного только предположения, что это мог сделать он. Этот страх, видимо, врубил слуховой ап­па­рат и получилось наконец-то разобрать, что говорит Колька — тот повторял, как за­веден­ный, од­но и то­ же: «Сходили, блять, за фейерверком!» И донесся обрывок разговора брата. — …кто твой отец! Ославлю на весь город! — хри­пел Ми­ша, а пла­чущий Вов­ка толь­ко кивал. Брат повернулся. — Лора, забери его к себе и постарайся привести хоть немного в божеский вид. Я приду попозже. Отведу домой. Сестра и вернувшаяся с пиджаком племянница, накинув его на плечи Вовы, скрыв израненное тело, осторожно обняли и повели в сторону дороги. — Миш, что… — пересохшими губами прошептал Дим­ка, гля­дя вслед удаляющимся родственникам и Трофимову, не веря до конца, что это происходит взаправду, а не какой-то дурной сон. И едва ус­пел в последний момент от­кло­нить­ся от ле­тяще­й в ли­цо но­ги. Удар пришелся в пле­чо, и он почти не почувствовал его, но тот опять оп­ро­кинул Дим­ку на зем­лю. — Кто те­бе, су­ка, раз­ре­шал го­ворить! — Ми­ша начал пи­нать, не разбирая куда попадает, лежащего на земле дезориентированного Дим­ку. — Дя­дя Ми­ша, не надо! — Коля, выйдя из ступора, по­пытал­ся по­вис­нуть на Димином бра­те, и сра­зу же от­ле­тел, от­бро­шен­ный уда­ром. — Я те­бе ру­ки, ушлепок, пе­рело­маю, если еще раз дотронешься до ме­ня. Или ты то­же из го­миков и своего за­щища­ешь? — взревел Ми­ша, направившись к нему. А Коля с испуганным выражением лица стал отползать от него. — Тог­да, встал быс­тро и пу­лей от­сю­да. И имей в ви­ду, ес­ли поползут слу­хи, то бу­ду знать, что это ты. По­хоро­ню за­живо. Понял? — Ни­кому я не ска­жу, — замотал головой парень и, подскочив, рва­нул прочь, желая оказаться от этого места как можно дальше. Это все да­ло пе­редыш­ку, и по­ка брат от­влек­ся на друга, су­дя по все­му, уже бывшего, Димка сумел под­нять­ся с зем­ли. В голове шу­мело, и все тело ныло от уда­ров. Тя­жело вздох­нув, он слегка за­дер­жал дыхание и, пе­реве­дя взгляд с уг­ла кафе, за которым скрылся Коля, на Мишу, спот­кнул­ся о его го­рящий не­навистью взгляд, но не стал от­во­дить свой, тоже смотря в упор. Парень никогда до этого не видел старшего таким. Абсолютно чужим. — Ты, пе­дик, еще не пол­ностью по­лучил. Ка­кого хре­на встал? — выплевывая слова, как яд, про­из­нес Ми­ха­ил. Обидные. Злые. Которые взметнули внутри черную ярость. — На хуй иди! — Дим­ка демонстративно сплюнул кро­вавый сгус­ток под ноги бра­та и вы­тер рукавом продолжающую кро­вото­чить губу. Блокировав и одновременно отклоняя руку брата с ле­тящим кулаком, Димка поднырнул и снизу вверх правой ударил по корпусу. Все, как учил его сам Миша. Тот, пошатнувшись, отступил на несколько шагов, а затем… Они наб­ро­сились друг на дру­га, не щадя, не жалея, молотя, блокируя, и отскакивая, и вновь бросаясь вперед. Два родных человека ненавидели в эти минуты друг друга, как никогда никого, перечеркивая все, что объединяло их долгие годы. Спустя время Дима почувствовал, наконец, внутри родной знакомый с детства ветер, который разметал остатки незнакомой черной ярости, заполнил собой и, вырвавшись наружу, снес бра­та с ног. Усев­шись на не­го свер­ху, вло­жив всю го­речь, оби­ду, страх, не­удов­летво­рение и ненависть к себе, Дима уже собрался нанести последний удар, но, зарычав, ударил землю в миллиметре возле головы Миш­и, поняв, что не хочет продолжать и, скатившись с брата, сел рядом с ним, спрятав лицо в ладонях, опершись руками о согнутые колени. Миша полежал несколько минут, под­нялся, отошёл на пару шагов и по­лез за пачкой сигарет. Они молчали нес­коль­ко ми­нут, по­ка брат при­кури­вал дрожащими руками и де­лал пер­вые за­тяж­ки. А потом, глядя на огонёк сигареты, он начал говорить ровным безжизненным голосом: — Значит так, сука, до отъезда на улицу ни ногой, только для решения дел, связанных с поступлением. Никаких встреч с одноклассниками, пьянок и гулянок. Пиздец тогда тебе и твоим дружкам. И нехуй им обивать порог родительского дома. Если нарушишь мой приказ, пеняй на себя. Время до отъезда даю тебе для того, чтоб нормально попрощался с родителями. Не ради тебя, педик, а ради отца и матери. Ты, тварь неблагодарная, никогда не жалел их. Если бы не Юрка, то уже давно бы загорал на малолетке. А ты, падла, так спасибо сказал другу моему, который тебя отмазывал все эти годы. На сына его полез, пидрила, блять. Твоё счастье, урод, что ты не успел изнасиловать мальчишку. А то тебя бы уже обмывали. На сегодня я все сказал, приду перед отъездом, озвучу свое решение. И Михаил, развернувшись, ушел. Димка весь разговор просидел опустив голову, не шевелясь. Слова брата падали кипящими каплями металла, прожигая насквозь. После ухода, встав, он шатаясь дошел до деревьев, где его долго рвало, а когда, спотыкаясь, он побрел домой, то чувствовал себя сдутым шариком. Было пусто и холодно. И продолжало мутить. Дождавшись под окнами, когда родители погасят свет, и выждав еще полчаса, он тихонько проскользнул в квартиру и, прокравшись в свою комнату, просидел всю ночь, не расправляя диван. Озноб, начавшийся еще около кафе, бил его до утра. Ущипните меня кто-нибудь. Может это, блять, сон такой? Нет… Не сон нихера. Как же дальше-то? Как? Мишка и дядя Юра меня кончат, не один, так другой… А Вовка, как теперь? Бля, я рвал его… а он только пищал. У него ведь даже сил нет сопротивляться мне. Как херово-то. Утром мать, заглянув в комнату, застала Димку так и сидящего в рваном грязном костюме. Увидев расплывающийся на пол-лица синяк, заохала, запричитала, заставила раздеться, принять душ, а затем обработала гематомы и ссадины. Участие Димки, за последние пару лет, практически во всех драках, происходящих в городе, приучило Анастасию Петровну держать в аптечке средства от ушибов и ссадин. — Сыночек, ты бы поспал. — Сейчас лягу, мам, только позвоню… Мне надо — срочно. Спустя полчаса бездумного пяляния в стену, он достал телефон и набрал номер, разговор с абонентом которого было единственное, что его сейчас волновало. Но абонент был не абонент. Четыре дня Димка метался по малометражной квартире, как зверь, возненавидев механический голос в трубке Вовы. И забив на условия брата, по полдня проводил под подъездом Трофимова, поджидая того. И ненавидел. Ненавидел себя. Такой ясной и незамутненной ничем ненавистью. Он не мог смотреть на себя в зеркало — хотелось разбить его, чтоб не видеть свою рожу. И на руки… Сидя на лавочке под раскидистым старым кленом около дома Вовы, он часами рассматривал ладони, сжимая и разжимая кулаки. Большие. Как молоты. А воспоминания тут же подбрасывали яркие картинки — его кулак, впечатывающийся в живот Вовы, ладонь, с размаху опускающаяся на щеку… И еще были сны, в которых он вновь и вновь оказывался на пустыре за кафе, освещенном фонарем… Трубка ожила на пятый день. Когда вместо опостылевшего механического голоса раздались гудки, Димка растерялся. Все заготовленные фразы разом пропали, рассыпавшись в звуки и никак не собирались обратно, и он совершенно не знал, что говорить. Что? Что, блять, можно сказать? Может, он не возьмет? Но вызов был принят. После разговора не стало легче. Стало хуже. Шелестящий Вовкин голос стал так долго оттягиваемым приговором. Никакой апелляции. Виновен. Да он с самого начала это знал, но трусливо, малодушно надеялся, что Вова простит или сделает вид, что ничего не было. А когда услышал голос Вовки, то отчетливо понял, каким трусливым придурком был даже предполагая такую возможность. И это теперь с ним навсегда. Все эти дни, предоставленный сам себе, Дима думал, думал. О родных, о Вовке, о себе. Правда Мишиных слов, ворвавшись той ночью, родила чувство вины, которая с каждым днем становилась сильнее. Не жалел. Никого. Никогда. И родителей в том числе. Оба, иссушенные тяжелой работой, все чаще и чаще по больницам. А он… Димка провел с силой по жестким волосам. Его вечные разборки и драки, бывало, имели последствия. Разные. Но у него же был Мишка, он-то все уладит. Всегда. Правда, иногда у брата не получалось успокоить или откупиться от пострадавших, и тогда он обращался к Юрию Степанычу — другу. И тот никогда не отказывал. Каждый раз брат до и после урегулирования проблем вламывал звиздюлей младшему, читал нудные лекции о долбоебстве и запрещал на время выходить из дома. Когда же срок наказания истекал, все начиналось заново. Ну нравилось Димке чувствовать дух боя. Мишка уже несколько раз пожалевший, что обучил Димку тем приемам бокса, которые знал сам, и поняв, что не может остановить младшего, требовал только одного — рассчитывать силу удара и уметь вовремя остановиться. И у Димки почти всегда получалось. Угу, почти всегда. Только вот с Вовкой остановиться не вышло. И рассуждая дни напролет о том, что произошло, ему вдруг вспомнился разговор с Колькой год назад. Тот любил философствовать на разные темы, когда выпьет. Они тогда долго спорили. — Да я тебе отвечаю, все бумерангом прилетает! — доказывал Колян свою очередную теорию о том, что зло, причиненное тобой, к тебе и вернется. — Пиздеж, — усмехался Дима. Ну как можно верить в эту хуету? — Блять, да я сам убедился! — завелся друг и начал орать. — Помнишь, мы зареченцам валяли и я куртку Смирнову разорвал?! Новую! Домой когда пришел, а у меня в комнате новая куртка лежит — мамка купила. И на следующий день я ее порвал в хлам! Когда мы с тобой от чуреков драпали! Это и есть бумеранг! Смирнов тогда так плакал над порванной курткой. — Какая куртка? Совсем левый пример, — ржал Димка. Но сейчас вдруг понял, что если прав Колька, то прилетит ему — Димке Лазареву, бумеранг. Должен прилететь. Так будет правильно. И это понимание оплаты им всех счетов стало для него неким успокоением. Правда, вина и злость как полыхали внутри, так и продолжали, но ненависть к себе немного уменьшилась. Ведь ответка прилетит, да? Накануне отъезда родители собрали близких родственников на проводы Димки. И, конечно, все пришли, не могли не прийти. Гости радовались и смеялись. Только Лариса и Олька отводили взгляд, да Миша молчал весь вечер. Димка, с трудом находясь среди них, чувствуя удушье от себя, вины, злости, выскочил на кухню. — Дим, — Олька, не выдержав, пошла за ним и стала говорить, словно отвечая на его невысказанные вопросы. — Трофимовы на следующий день уехали. Дядя Юра отпуск взял, и они сначала отправились в Москву документы подавать в университет, а потом на отдых в Сочи. — Как он? — Димка, глядя в окно на детскую площадку, на которой двое мелких пацанов боролись в песочнице, задал единственный волновавший его вопрос. — Вова? — вздохнула Оля и после паузы, которая ему показалась вечностью, продолжила: — Сейчас получше. Мы с ним каждый день созваниваемся. Вчера он даже засмеялся, когда я ему о нашей Глафире рассказывала. Димка кивнул, смеется — это, наверное, хорошо. Пусть смеется. — Дим, как же так? Как ты… — ее мучил не один день вопрос, как их Димка мог такое сотворить с безобидным Трофимовым. — Оль, не надо, — перебил он ее — не хотелось никому ничего объяснять. — Ты иди к столу. Я здесь постою немного. Но остаться в одиночестве у него надолго не получилось. Сестра, прижавшись к спине, обняла его руками. — Глупый ребенок, что ты натворил? — прошептала она в спину и, развернув его, заглянула в глаза. — У Вовы был шок. Пришлось успокоительное колоть. И эти раны… конечно, спустя время от них и следа не останется, но раны души, братик, они долго лечатся. Зачем, Дим, так? — Лор, я… — он не хотел ничего объяснять — не мог. — Лариса, оставь нас, — его прервал Михаил, зашедший в тесную кухню. — Миш, я только прошу без рукоприкладства, — сестра в упор посмотрела на него. — Не хватало еще при родителях скандалить. — Мы просто поговорим, — успокоил ее Миша и кивнул младшему. — Пойдем лучше выйдем на воздух. Этого разговора Дима ждал девять дней. И спустившись следом за братом, вышел из подъезда. На детской площадке те двое пацанов уже не дрались, а, сидя в песке, весело хохотали, оглашая двор звонким смехом. И он им позавидовал, захотелось вернуться назад во времени в свое беззаботное детство. Завернув за угол дома, старший брат остановился, развернулся к младшему и огласил свой окончательный вердикт: — Значит, так. Чтобы я тебя, суку, больше в городе никогда не видел. Я рассказал Юрке все. Он хотел тебя пристрелить. С трудом остановил его, пришлось просить за тебя. Потому что негоже моему другу марать руки о такую тварь, как ты. Я сам тебя пристрелю, если вернешься и не посмотрю, что брат родной! Сам — лично! Лучше родителям один раз тебя оплакать, чем всю оставшуюся жизнь плакать, что вырастили такого ублюдка. Не возвращайся никогда! Слышишь, никогда! Да, вот так — никогда, убьёт… А это тот самый бумеранг или…