***
Ночью, после спонтанного вече, устроенного старшиной по случаю освобождения ротного помещения от тёмных сил, и непродолжительного, но бурного выражения эмоций от Пабло, народ начал потихоньку разбредаться: кто в душевые, кто, забив на промывание ранений, спать. А Димка, как всегда после хорошей потасовки, находился на пике прилива сил. Внутри бродили остатки бурунов, знакомо наполняя его уже волнами возбуждения. И он, забыв на время о всех своих зароках, с трудом скрывая интерес, наблюдал за ста пятьюдесятью полуголыми, распаленных дракой, пацанами. При всем этом, пытаясь игнорировать настойчивые призывы солдатика Митяя, стремящегося познакомиться поближе с солдатиками, матросиками или юнгами других бурсаков, ему в принципе было без разницы с кем — просто нестерпимо хотелось дружить. Но по-обыкновению то были так пока ни разу и нереализованные мечты. Бля, скорее бы вы все спать посваливали. В душ надо — срочно. В одного. Правда, до того предстояло сделать еще пару дел. — Слав! Ты, Глеб, Матвей и Гор, пробегитесь по кубарям, осмотрите пацанов, вдруг у кого что-то серьезное, — обратился он к тем, кто находился рядом и внешне не сильно пострадал. Тут даже тумбочка летала, что спортивное ядро. Гошка, баклан, ею вроде и кидался. Или это Большой был? Может, кого и зацепило. Надо её, кстати, попробовать собрать. Четверо бурсаков непонимающе уставились на старшину. Фигли этот соцопрос? Все же нормально. Да и спать охота, а не шастать по другим комнатам. Опережая остальных, свои мысли по этому поводу озвучил Гор, как обычно находящийся в конфронтации с окружающим его пространством, включая всех и вся: — Я что, млять, похож на медсестру Глэдис? — Скажу — будешь похож, — рявкнул Шторм, сверкнув холодным серебром глаз, а про себя усмехнулся, рассматривая Кравченко: «Вот же нежный цветочек с характером… и хваткой питбуля». — Да трындец! — гаркнул в ответ Гор, но проверять бурсаков потопал и, вернувшись первым, мрачно взирая на старшину, пробасил: — Жить будут. Бошки целы, яйца не отбиты — сам проверил. Шторм не стал вдаваться в подробности, как именно происходил процесс проверки, было не до деталей — по-прежнему как-то очень хотелось остаться наедине с собой. Но рота угомонилась только минут через тридцать, за исключением Глеба — тот все время практически не отходил от Димки ни на шаг, продолжая и сейчас маячить рядом. Тоном, не терпящим возражений, старшина объявил отбой и ему. Но тут опять пришлось дожидаться — теперь уже своего неторопливого заместителя — когда он в конце-то концов наплещется и освободит «термы». Потому как принимать водные процедуры вместе с ним, невзирая на робкие возражения Митяя, Шторм считал неприемлемым, а если попросту, то банально трусил. Чтобы хоть как-то отвлечься от ожидания и тягостных дум, он вместе с вахтенным из набора дощечек, оставшихся от тумбочки, попытался вновь соорудить необходимый для вахты атрибут, но вышло какое-то кособокое чудовище. Завтра разъебу всех — не хрен громить материальные ценности. Когда Глеб наконец покинул помывочную и направился в свой кубарь, не глядя в сторону Шторма, тот облегченно вздохнул — на сегодня противостояний с самим собой для него было уже перебором. И радостно рванул в душ, мечтая об одном — без промедления заняться тем, о чем грезил последний час, а потом завалиться спать. Но его чудесным планам проиграл маршем «Адьёс» раздавшийся стук. Наспех обмотавшись полотенцем, отказываясь при этом признавать очевидное — имя предполагаемого посетителя по другую сторону дверного полотна, он рывком распахнул дверь. На пороге стоял Глеб и во все глаза таращился на него. Расквадрат твою гипотенузу! Никто и не сомневался! Сегодня у тебя, видимо, промоакция: «Заманаю до смерти!». Внутри Шторма начал закручиваться вьюн раздражения и злости, вбирая в себя с поверхности, ещё не до конца успокоившегося волнения, воду, грозя вот-вот образовать огромный водяной столб. Схватив заместителя за локоть, он рывком затянул его в раздевалку, швырнул в стену и, нависнув над ним, слегка сжал рукой шею. — Ты ошибся, Глеб, — отчетливо проговаривая каждое слово и стараясь изо всех сил выглядеть спокойным, произнес он и, для придания убедительности, прямо посмотрел тому в глаза, но сразу же понял, что этого не стоило делать. Его мгновенно обволокло знакомой шоколадной волной, топя в мерцающих в глубине искрах, а растущий внутри столб гнева разлетелся в мелкую росу. Пытаясь сбежать от окутывающей его тягучести, он скользнул взглядом ниже и прикипел к губам. Так близко. Видно каждую мелкую трещинку, складочку. Шторм, не в силах отвернуться, смотрел на губы Глеба со слегка загнутыми кверху уголками, и казалось, что даже сейчас, несмотря на то, что тот серьезен, они улыбаются, совсем немного — чуть-чуть, но улыбаются. А нижняя губа чуть полнее. Захотелось дотронуться до нее, очертить форму, почувствовать подушечками пальцев… В паху зазудело и запульсировало, наполнилось теплом, которое стало расползаться выше… Сдвинуть ладонь вверх и, зажав подбородок, большим пальцем провести по губам. И мысленно трогая их, он понял, что хочет водить по ним не рукой, а членом. Сначала лишь коснуться головкой — слегка — ощутить их, а потом прижать ее плотнее и протянуть от одного уголка чуть приоткрытого рта до другого, размазывая прозрачную каплю… И смотреть, как его смазка блестит на губах Глеба и кончик языка того, следуя за головкой — повторяя её путь, оближет их, смешивая слюну с секретом Димки. А затем… — Я за гелем… забыл, — под ладонью, все еще находящейся на горле, судорожно дернулся кадык, и Шторм, подняв глаза, столкнулся с Глебовыми, которые тот сразу скосил в сторону куда-то за спину. Медленно повернув голову, он неверяще, еще не окончательно придя в себя, уставился на синий флакон, сиротливо стоящий на дальней банке*. А заместитель, посмотрев на него в упор, с удивлением в голосе поинтересовался: — И не понял. В чем я ошибся? Рука суетливо дернулась, отскочив от шеи Глеба, как ошпаренная. Ебаный стыд! Вот сейчас, Шторм, было пять! Отличный залет. У меня сегодня все шансы на получение премии Дарвина. — Кхм… — не глядя на Глеба, он резко развернулся, чтобы тот не заметил топорщащееся в районе паха полотенце. Наш мистер «Забывчивое мыльце», сцуко, просто улыбака получается. А я-то отжег — наехал, утверждая какую-то хуету, и при этом ему в бедро хреном своим почти тыкал. Озверел совсем от спермотоксикоза! — Забудь. Шторм в два прыжка залетел в отсек с душевыми и, сорвав с себя полотенце, заскочил в дальнюю кабинку, врубив холодную воду на полную. Но ледяные струи, обрушившиеся на голову, не остудили жар, распространившийся от паха, охватив поясницу, по телу. Хлопнула дверь. Ушел. Хорошо. Он попытался отрегулировать температуру, но смог добиться только чуть выше комнатной. Пох… Закрыв глаза, Шторм обхватив ствол ладонью, мягко обвел пальцем головку, пробежавшись гладяще по ее краю, и начал движение. Да таааак… Накатывающие яркие всплески прошивали до позвоночника… Губы Глеба… блестят от смазки, он облизывает их кончиком языка, смешав свою слюну с секретом. Осторожно толкнуться членом сквозь приоткрытые губы, погрузив только головку, и смотреть, как он сосет ее, как облизывает языком по кругу… и продвигаться по миллиметру, пока он не заглотит — сколько сможет… а потом начать вбиваться… Промежность резко сжалась, и Димку охватил горячечный вихрь, просверлив судорогой все тело, подкосив ноги, и, долетев до горла, скрутив — выбил стон. Аааммм… Шторм, упершись одной ладонью в стену, уткнулся лицом в плечо, а другой продолжил надрачивать выстреливающий спермой член. Когда он пришёл в себя, остатки ветряных веретен еще бродили внутри, но ноги уже держали, а мысли, после разрядки, текли медленно и неторопливо. Как же забодала эта теория без практики на пацанах. Угу, за стеной сто пятьдесят претендентов, выбирай, Шторм. Врывайся в кубари, хватай любого и в душевые. Понятно, что пиршество будет кратким. Но зато каким запоминающимся. И поедешь ты отсюда… Кстати, куда мне ехать, если спалюсь, добив все свои мечты? Некуда. Шторм вздохнул. Поэтому, пока только так. Ополоснувшись, он, вытираясь на ходу, направился в раздевалку. После того, как старшина ушел в душевые, Глеб некоторое время продолжал стоять на том же месте, опершись затылком о стену. Я придурок. Конченный. Так облажаться. А обрадовался-то, идиот. Он вздохнул и прикрыл глаза. Это ахтунг — крышу совсем снесло. Целый день ему проходу не давал, вёл себя, как… Надо было, чтобы он мне по роже сейчас въебал — за тупость мою несусветную. Глеб развернулся, открыл дверь, но не смог перешагнуть порог, и с треском закрыл её. Похуй все. Пусть даст в рожу. Возможно, тогда отпустит. Сколько уже? Пять утра. Сволочь он, зачем тогда перед поселением засмеялся так — с паузами между своими ха-ха-ха. Дебильный смех! Худшее, что я слышал в жизни… Лучшее. А голос словно смешинками наполненный. Сууука. И глаза какие-то дурацкие — серебро в ободке грозовом. Отвратительные. Не оторваться… А родинка на щеке. Уродская! Когда увидел её, захотелось подойти и лизнуть. Да… И имя это — Шторм. Левое какое-то… Безупречное. Подходит. С чего мне в голову взбрело, что его могут парни интересовать? Глеб потер виски. Взгляд. Да, он. Тот — утром. Не спутать его ни с каким другим. Пусть и немного их было, но за чуть больше чем год ни разу же не промазал. С тех пор, как на вечеринке друга поймал взгляд его старшего брата — такой же гладящий, трогающий, что даже разряд тёплый в паху и анус сжался, и так сладко тогда стало, что когда Андрей затянул в свою комнату — пошел. Хотелось почувствовать, как это касаться, гладить, сжимать такое же тело, и ощущать не нежные девичьи руки на своем, а другие — сильные. До того дня Глеб только с девчонками несколько раз переспал. Но с Андреем понравилось… И после он и с девушками, и с парнями встречался — и с теми и с другими классно. Кайф разный. А сегодня так цепануло, как ни разу, и на тебе. Натурал. Это звиздец! Самый голимый вариант. Из душевой, сквозь шум льющейся напором воды, послышался стон. Показалось. Бля… И на губы мои смотрел, словно сожрать их хотел. Сука, я запутался. Хорошо, что кто-то гель забыл. — Блять, ты ещё здесь? — вышедший из душевой Шторм дернулся и торопливо прикрыл полотенцем низ живота. Какого? Что этому растяпе натуральному еще надо? — Я тут подумал, надо бы твою рану посмотреть, — Глеб сглотнул комок в горле. Глаза, разом охватив фигуру старшины и выделив главное, мгновенно заболели. Это сейчас контрольный в мою дурную голову. Мало ему такого тела, так он и член еще, похоже, в подарок от кого-то, раздающего бонусы, получил. — Не надо ничего смотреть. Царапина, — Шторм начал опять злиться. Этот день когда-нибудь закончится? Или все-таки случится смертоубийство заместителя старшины, тем самым старшиной. — Я посмотрю, — не отводя взгляд, Глеб подошел вплотную, и стало заметно, как слегка трепещут, раздуваясь, крылья носа, словно он втягивал усиленно воздух вокруг. — Нахуя? Я тебе сказал, все норм, — Димка отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и преодолев прыжком расстояние до лавки, с размаху плюхнулся на нее, от чего она, пошатнувшись, жалобно крякнула. Проваливай быстрей. Не беси меня лучше, здоровее будешь. Внутри крошились скрепы обещаний. Но Глеб, не слыша, тут же проследовал за ним и опустил руку на плечо Шторма, онемевшего на миг от такой наглости, наклонился над его головой, рассматривая след от пряжки ремня, при этом ладонью, словно случайно, гладяще скользнув вниз до лопатки. А потом он… подул на царапину. Солдатик Митяй среагировал немедля, заинтересованно поднял голову (предатель!) и стал вытягиваться по стойке смирно. Что?! Он сейчас подул?! Ты еще, в рот пароход, прогунди — у котика боли, у собачки… И Шторм, развернувшись к этому знахарю, исцеляющему обдуваниями, задумался на доли секунды, что предпочтительней: послать его по известному маршруту с подробным описанием или тупо сразу перевалить. Но опять завис, наткнувшись взглядом на пухловатую нижнюю губу, и мгновенно заблудился в кофейном тепле глаз и уголках губ. Внутри, будто натягивая шкоты**, что-то загудело: «Нет!». А Митяй, наоборот, по своим личным законам мироздания стремился только к одному — соединиться с губами Глеба. Да. Нет. Да! Тепло всполохами распространялось по тазу. Рука Шторма начала движение… И в этот момент раздался грохот в дверь, а затем в раздевалку ввалился вахтенный: — Старшина, там какой-то каплей к нам вломился, уходить отказывается, несёт не пойми что и шароебится туда-сюда по коридору. — Явление дневального можно было приравнять к бочке воды с плавающими в ней кусками льда, вылитой на бестолковку. — Посмотри, — Шторм кивнул Глебу, и когда тот вышел, наконец выдохнул и быстро натянул треники. Сердце суматошно колотилось, а мысли в голове путались. Чуть было не было. Жаль, что прервали. Хорошо, что прервали! Все, никаких больше губ. Спас Глебоса этот неизвестный каплей. Кстати, что там за крендель к нам пожаловал? Вылетев из раздевалки, прихватив забытый опять гель, Шторм быстро закрыл замок и направился к троице в коридоре. Игорь Геннадьевич Таратута, командир 13-й роты, полчаса назад очнувшийся в казарме N2 после употребления с «собратьями по оружию» огненной воды, как человек ответственный, отправился на свой пост — дежурный по экипажу N1. Однако, добредя до него, он понял, что устал неимоверно и, сообщив сонному вахтенному: «Разойдись», пополз на свой третий этаж. Но в ротном помещении на тумбочке стоял не пойми кто, да ещё и по гражданке. Возмущению доблестного ротного не было предела, более того, на его приказ: «Изыди!» этот самозванец почему-то отказался исчезать, упорно тесня Таратуту к выходу. Тайна, покрытая мраком, чем бы закончилось противостояние каплея с бесовским посланником, но нарисовавшиеся перед взором еще парочка незнакомцев, взяв его под локотки, куда-то понесли — должно быть, в ад. — Ваш? — полюбопытствовал Шторм, занося с Глебом в помещение 13-й роты тело, гневно раздающее странные команды. И дождавшись растерянного кивка дневального, усадил заблудившегося в алкогольном тумане Игоря Геннадьевича на тумбочку, как на трон. Под очередную команду: «Торпеды к бою!» первокурсники покинули третий этаж. Спускаясь, Димка молча сунул флакон с гелем заместителю и, не оглядываясь, направился в свой кубарь, где блаженно вытянувшись на койке, наконец провалился в свой родной кошмар.***
Запрыгнув в джинсы, злющий Шторм выскочил в коридор, крикнул дневальному: «Через пятнадцать минут объявишь „Подъем“» и рванул принимать утренние водные процедуры. В назначенное время, после крика «Рота, ПОДЪЕМ!», выползло всего несколько человек. И старшина вынужден был ураганом врываться в кубари и орать на бурсаков, потому, как выяснилось, что многих без звукового сопровождения в виде окриков поднять невозможно, а кого-то пришлось даже скидывать с коек. Через небольшой промежуток времени к нему присоединился Глеб. В роте начался бедлам. Ор и топот потряс все ее помещения. Гор, не открывая глаз, пригрозил уебать Шторма и был тут же снесен с кровати, отчего моментально проснулся, и, получив обещание, что если ещё хоть раз проспит, то старшина сам осуществит это действие в отношении него, рванул в душевые. Киря, с горящим фингалом, полученным в ночном побоище, посланный пинком Глеба в направлении умывальных, орал «За что?». Кит, сверкая налившимися бордово-синеватыми фонарями под обоими зеньками, трагичным тоном объявив старшине: «Власть портит даже самых достойных», был вышвырнут из кубаря в том же направлении, что и Киря. Из гальюна доносился дикий вой Пабло: «Зассанцы! Ненавижу!», которому предстояли вторые сутки дежурства по ватерклозету. Из душевых вылетел Большой, возмущенно горланя: «Какая сволота подрезала мой гель для душа?! Я его вчера на лавке оставил!». Димка скосил глаза на своего зама, стоящего рядом с задумчиво-меланхоличным выражением лица. Забыл, значит, хм… Наукой неисследовано, сколько бы ещё продолжалось это броуновское движение, но Шторма все происходящее быстро достало, и он, встав посреди коридора, гаркнул: — Через десять минут роте построение рядом с кубарями. Кто не успеет, тем пиздец! — и доорал, спустя пару секунд: — И по два наряда вне очереди! Народ засуетился поактивнее, непонятно чем больше напуганный, матеря про себя старшину, который оказался на поверку того же поля ягода, что и Лютый. А вполне вероятно, и хуже. Ротный пока по два наряда не раздавал. Через пятнадцать минут майор, зайдя в ротное помещение, застал курсантов, выстроившихся вдоль стен, в полном составе и, внимательно осмотрев бурсаков и обстановку коридора, рявкнул о построении через десять минут на плацу в обуви, а не в тапочках, и вышел наружу. Бурсаки понеслись переобуваться и волной покатились вниз в предчувствии зверств Лютого. Сбегая по лестнице, Большой притормозил возле Джуниора. Вчера он сам не понял, что его заставило рвануть в десятый кубарь, проверяя есть ли там второкурсники. Их там не оказалось, а сонный Серега был такой потешный и так смешно хлопал своими непонятными огромными глазюками, напоминая взъерошенного насупленного птенчика, что Матвей, глядя на него и чуть сползшее одеяло, почувствовал желание — до зуда в ладонях, подойти и аккуратно подоткнуть ему покрывало, как маленькому. А затем выйти в коридор и переебать ночных гостей, нарушивших сон воробушка — всех разом. И в то же время уходить никуда не хотелось. Запретив тому выходить в коридор, под удивленными взглядами соседей Моти Маленького, Большой выскочил из кубаря и врезался в самое месиво. В результате сегодня на его лбу, что рог, красовался огромный шишак. Не понятно, вот что на меня вчера нашло? И сейчас тоже. Зачем иду рядом? Он ведь даже не обращает на меня внимания. Пустое место я для него. — Как ты, Матвеев? — вырвалось против воли, но Джуниор уже привычно ничего не ответил, даже головы не повернул в сторону Большого. Бля, задело сейчас. Для чего я это делаю? Не хочет он разговаривать. А я все равно продолжаю плестись рядом, идиот. Матвей, психанув: на себя, на него, ускорился, но уже обогнав, не смог промолчать и повернул голову: — Ладно, Серег, догоняй. Глядя ему в спину, Сергей думал о том, как они его все раздражают. Все. Бесят. И этот высокий чернявый курсант тоже. Что ты лезешь ко мне? Чего тебе, чего вам всем от меня надо? Не хочу общаться с тобой, говорить, знать. Вас всех. Мимо него пробежал к выходу из экипажа старшина. Джуниор задержал на нем взгляд. Шторм единственный из всех внушал, помимо раздражения, еще какой-то необъяснимый страх. С первой минуты небольшая боязнь к нему смешалась с другим чувством — желанием ощутить его руки, обнимающие, защищающие. Он вздохнул, это невозможно по определению. Да и не нужен ему никто. Никто. — Шторм, ты выбрал, кто будет заведовать баталеркой***? — уже встав в строй, но снова выскочив, Большой подбежал к старшине. И когда тот отрицательно покачал головой, обрадовавшись, попросил: — Назначь меня. Очень надо. — Не знаю, зачем тебе этот гемор. И подумывал вообще-то тебя в старшины третьей группы. Но если очень надо, то пожалуйста, — Димка хмыкнул и добавил: — Тогда тебе первое задание, найти тумбочку на вахту, а то эту вы на пару с Гором расхерачили в труху. — Где же я её найду? — А это, месье баталер, не моя проблема. К вечеру, чтоб была, — сурово припечатал Шторм и заржал про себя, рассматривая вытянувшееся и враз погрустневшее лицо Матвея. Ибо нехер. Лютый долго ходил взад-вперед вдоль строя, нервируя бурсаков. Останавливаясь, он внимательно рассматривал каждого и тягостно для всех молчал, только резал своими льдинами их в капусту. Через некоторое время, очевидно решив, что рота морально готова к казни, встав посередине, он начал расстрел. Слова летели снарядами, а зрачки выпускали очереди из крупнокалиберного пулемета, и если бы майор вел реальный бой, то спустя время уже стоял бы в горе гильз — примерно по бедра. Ротный убийственно пообещал ватаге малолетних головорезов: мытье гальюнов всей Академии сроком в вечность — даже не до диплома, а далее, хотя таким салабонам и дипломов не видать; также им были уготованы строевые с утра до вечера, постоянные дежурства на камбузе; но особенно проникновенной была его речь, посвящённая круглогодичной чистке прилегающего к Бурсе леса, но это ему показалось мало и он пообещал обеспечить для 17-й роты уборку лесополосы под Питером — всей. — Старшина Лазарев, два шага из строя, — закончив перекрестный огонь, прогрохотал Лютый, сожалея, что в Бурсе нет гауптвахты. — За беспорядки в роте и внешний вид курсантов вам объявляется три наряда вне очереди на уборку учебного корпуса. — И мне тогда, — Глеб вышел из строя бурсаков, зашумевших от такой чудовищной жестокости майора. — Это несправедливо! — провозгласил Кит, несогласный с вынесенным старшине приговором, и как-то по-театральному взмахнул рукой, вероятно, видел подобное в каком-нибудь старом киношедевре. — За что? — одновременно с ним возмущенно заорал Киря. — Заместитель старшины Рош, вам два наряда с отсрочкой до отработки назначенных старшине дежурств. Курсанты Ковалев и Киреев, с завтрашнего дня по два внеочередных на уборку леса, там и подумаете о неправедности мироустройства и за что все это вам. — А эти наряды плюсуются к уже вынесенным или предыдущие сгорают, — громко поинтересовался Пабло, выходя вперед. — Курсант Терентьев, гальюн все так же ждёт вас — и завтра, и послезавтра, — грохнул Лютый и с любопытством посмотрел на Славку. — Да он просто поинтересовался, — не обманул тот ожидания ротного. — Романовский, два шага из строя. Вам аналогично Терентьеву, — объявил взрывом командир, по-людоедски усмехнувшись. Неизвестно, кто бы еще получил гранату с «пилюлей трудоголизма», но в этот момент из экипажа выползла на построение 13-я рота во главе со своим каплеем Таратутой. И вид у них всех был довольно жалкий, очевидно, из-за серьёзной передозировки: у ротного второкурсников — шнапсом, а у них самих — от получения разного рода ударов по различным участкам тела. Лютый и 17-я рота молча проследили глазами за горемыками, выстраивающимися на другой стороне плаца, и майор скомандовал: — Залетчики, в строй. Рота, налево, на спортивную площадку шагом — МАРШ! После изматывающей души и организмы бурсаков зарядки, Лютый гонял их какое-то время по плацу, из-за чего они чуть не опоздали на завтрак. Грустный настрой марширующих фестов, раздумывающих о неоправданной жестокости по отношению к ним судьбы в лице Лютого, немного уравнивало то, что второкурсники имели такую же, судя по их кислым рожам, проникновенную речь от своего командира, и не исключено, что и глюканутей — долетающие до них отдельные фразы Таратуты поражали 17-ю роту своей формой и назначением. Так же противникам через одного были розданы внеочередные и строевая обеспечена по полной. После того, как вторяки начали полировку площадки, их каплей подошел к Лесовскому: — Леш… понятия не имею, когда они успели. Я вчера их проверял… спокойно было, — Таратута с трудом подбирал слова. — Понятно, — Алексей с отвращением отвернулся от Игоря, еле стоящего на ногах, запах перегара, распространяемого им, мог поразить все живое в радиусе мили. Сука. Вломить бы тебе. Хотя сам виноват — доверил пацанов алкашу. Зря уехал. Никчемная поездка к никчемному человеку. И подумать не мог, что в первый день такое. А надо было! И рота не была готова, но вроде выстояла. Лютый осмотрел марширующих курсантов. Посмотрим. Вон, трио прыгунов, как фигуры средними пальцами увлеченно крутят. И интересно у них распределились синяки. У Терентьева справа, у Киреева слева, а кинолюбитель у нас панда. — Рота, на месте стой! Направо! Сообщаю на будущее, тем кому некуда деть руки — их ожидают леса Ленинградской области. Направо! В столовую шагом — марш! И бурсачи устало побрели на завтрак. На котором Пабло опять устроил показательное выступление Славке, обвиняя его в каком-то сволочном споре, потому что увидев предлагаемый столовой утренний рацион: кашу, похожую на обойный клей, хлеб, кусочек масла и чай, он снова потерял наступившее временное равновесие. После того, как рыжий сообщил Славке всю степень своего горя и получил в ответ неизменную порцию мата, он объявил уже на всю столовую: — От такой жрачки мы загнемся — все разом! Гарантирую вам! — Что у нас тут? — Лютый подошел к столу ребят. — У нас клейстер неидентифицированного происхождения. У меня, глядя на этот завтрак, гастрит обострился, — полыхнув зеленью глаз, Пашка указал на неаппетитную массу. — А ну-ка, — майор, взяв со стола ложку, зачерпнул кашу из тарелки Пабло и, со смаком прожевав, проглотил. — Хм. Овсянка, сэр. И весьма недурна. Если гастрит начинается, то она как раз необходима, а вот масло вам вредно — обострение усилится. Ротный сгреб вилкой масло с хлеба на тарелку рядом сидящего Кита и вдарил артогнем на всю едальню: — Внимание, 17-я рота! Дежурные по столовой согласно расписанию. Запомните, неделю не выдавать порцию масла курсанту Терентьеву. — И обратился к ошарашенно вылупившемуся на него Пабло: — Забота о здоровье курсантов — первоочередная задача руководства Академии. И вам, Терентьев, еще один наряд вне очереди. — Почему? — предполагаемо подал голос Славка, не поднимая головы, крутя в руке свою ложку. — Обман медицинской комиссии. Вы же все утверждали, что здоровы. Нехорошо вводить в заблуждение уважаемых людей. Вам, курсант Романовский, внеочередной. Ещё кто-нибудь хочет что-нибудь спросить или рассказать о резко проявившемся заболевании? — нормальным по громкости тоном проникновенно осведомился Лютый. Все молчали. — Приятного аппетита, товарищи курсанты. А Пабло, бухнувшись на стул, уставился в свою тарелку, где сбоку так и остался след от ложки — выемка даже не деформировалась. А потом как-то очень спокойно посмотрел на сидящего напротив Славку, за почти сутки Шторм впервые видел его таким, и тихо выдавил: — Он жрал из моей тарелки. Ты мне о таком не рассказывал. — Ешь, — Славка, вздохнув, поменял их тарелки и, в абсолютном безмолвии под взглядом девяти пар глаз, начал есть сероватую размазню, пробу с которой только что снимал сам Лютый. Никита, убедившись, что ротный не смотрит в их сторону, переложил масло обратно Пабло на хлеб. Это было первое и последнее масло за неделю, которое тому выдали дежурные. Лютый неукоснительно следил за здоровьем курсанта Терентьева. Более того, пять дней подряд он, как истинный отец-командир, взял на себя обязанность снимать пробу с каши Пабло. Под звенящую тишину столовой и буравящий взгляд рыжего он съедал ложку клейстера и объявлял на всю столовую, как сегодня удалось у поваров угощение. И каждый раз Славка менял их тарелки и перекладывал свой кусок масла на его хлеб, добавляя: — Жри давай, пиздабол. Весь завтрак Шторм старался игнорировать сидящего напротив Глеба, который в свою очередь изо всех сил похоже занимался тем же самым — пытался не пялиться на старшину. Но выходило у обоих плохо. Ну как, позвольте спросить, не кинуть короткий, как молния, взгляд на того, кто несколько часов назад был так близко. И не хватило всего мига — ухватить Глеба за бедро, качнуть на себя и, уткнувшись в него, вдохнуть запах. А ты у нас мелкий врунишка. И похоже, что ты понял меня, только зачем-то стал лопотать обратное. И зачем приходил? Что-то внутри нашептывало ответ, но глушилось гудящим внутри: «Нет». Его мысли прервал Пашка, который какое-то время, мрачно наблюдая за поглощением завтрака своими одногруппниками, раздумывал над дилеммой, что лучше: умереть с голода или от несварения желудка, но от тяжкого выбора способов смерти его отвлек Славка, допивающий чай и активно переписывающийся с кем-то в телефоне. Рыжий некоторое время неотрывно следил за ним, а затем начал, после неожиданных результатов своего протеста, на глазах обретать себя и стал опять приставать к другу: — С кем ты? Со Снежанкой? — требовательно вопрошал Пабло, со странными нотками в голосе, пытаясь заглянуть в телефон напротив сидящего Славки. Шторм и все за столом с интересом посмотрели на рыжего. Что-то новенькое тут у нас. Злость? Но тот, не обращая внимания и сконцентрировавшись только на друге, продолжал, пробуривая его взглядом, выпытывать: — С ней? Скажи! Я знаю, что с ней! Славень, она же стремная! И нудная! — Отъебись, — безэмоционально бросил тот, не прерывая своего занятия. Так, нас сейчас, по-видимому, всех ожидает очередной моноспектакль в исполнении Пабло. Пойду-ка я подышу. И объявив построение перед столовой через пять минут, Шторм ретировался на улицу под пристальным взглядом Глеба. Но построение немного задержалось, потому как событие, случившееся далее, внесло в стройные ряды бурсаков небольшой переполох. Причиной тому были тридцать курсанток, вышедшие из соседней двери столовой и взорвавшие таламусы отдельных бурсаков. Пабло, выскочивший со всеми на улицу, продолжал мучить Славку, одновременно награждая уничижающими эпитетами загадочную Снежану, проживающую где-то в районе северо-западного федерального округа и понятия не имеющую, что она — сплошной косяк — по версии рыжего и все ее недостатки теперь доподлинно известны каждому бурсаку незнакомой ей 17-й роты. Распаляясь о сей недостойной особе, нереагирующему, изредка хмыкающему Славке, Пашка, переведя дыхание, бросил рассеянный взгляд вокруг и застыл, неверяще моргая: — Телочки… это же… это ж, — он, захлебнувшись воздухом от радости, нечаянно свалившейся на его черепушку, не мог оторвать взгляд от девушек. — Они тоже будут учиться с нами? Это же охренеть. Славень, ты мне не рассказывал. — Сюрприз тебе готовил, — усмехнувшись, продолжил залипать в телефоне Славка, даже не посмотрев на объект бурсовского интереса. — Он у тебя удался, — расплылся в улыбке рыжий, рассматривая курсанток. — Все, вон та блондиночка моя! Все слышали? Я пошёл. И он немедленно двинулся в сторону выстраивающихся в отдалении девчонок. Все курсанты, находящиеся на плацу возле столовой, наблюдали, затаив дыхание, как Пабло, практически танцуя, подошёл к ним и начал что-то громко вещать, размахивая руками. Шторму, как остальным, не было слышно что именно, но судя по хихикающим девчонкам, Пабло был, как всегда, несравненен. Единственный, кого не интересовало, что там происходит, был Славка, спокойно продолжающий переписку. Через несколько минут рыжий, помахав девчонкам, почти бегом направился к своей роте. — Славень, там есть такие чики горячие, — ворвавшись в строй, затараторил он. — Нас вечером ждут в гости. Вон та блондиночка и её соседка. Третья общага, второй этаж, кубарь двадцать. Я молодец, верно? Только, чур, я первый с блондиночкой. Идет? Бурсаки, все как один изумленные такой стремительностью, во все глаза пялились на Пабло, который, выглядящий как бомжонок с синяком, расплывшимся на пол-лица и в Славкиной одежде, жалко висящей на нем из-за разницы в размерах — свою при Лютом он надеть не мог, сумел за пару минут запикапить девчонку. Но Славку, судя по всему, совсем не удивила прыть друга, и он, только усмехнувшись, отрицательно мотнул башней. — Что нет? Что? Блин, Славень, ну её подружка тоже ничего так. Брюнеточка, и там тройка, сто пудов! — продолжал уговаривать Пабло, а Романовский, все-таки прервавший свой невидимый диалог с неведомой Снежаной, наблюдая за другом, заржав, опять молча отказался. — Блииин, Слав, ну, чего ты такой, — вздохнул Пашка и, подумав, добавил: — Забито, ты первый с блондинкой. — Вот ты все-таки долбаеб, — как всегда спокойно заметил Славка. — Не, нормально? Я о нем же забочусь, — возмутился Пабло, сверкая весенней зеленью, — а в ответ — «долбаеб»! Славка не ответил, всего лишь закатил глаза, и снова покачал головой. — А вы что — телками меняетесь? — влез ошарашенный такими новостями Киря. Они с Китом с нескрываемым восхищением и уважением смотрели на своего камрада. Мало того, что дев снимает влет. Так еще и это… — А что тут такого? Если они согласны, то почему бы не поменяться! Мы со Славенем почти с рождения не расстаемся и все пополам. Ещё когда наши родаки одну жилплощадь снимали на две семьи. Говорят, что даже сосками обменивались в младенчестве, — пояснил Пабло, пожимая плечами, словно это давно известный для всех факт. А затем обвел роту мрачным взглядом, и добавил: — И кстати, жрать из моей тарелки разрешено только ему. — Ебанат, — вздохнув, подытожил откровения друга Славка. А фесты не успели выразить свое мнение по этому вопросу, потому что прогремело: — 17-я рота, смирно! — Что курсанты поспешили срочно исполнить, потому как раздаваемые сегодня ротным направо и налево наряды и гальюн продолжали висеть пугающей тенью над их головами. Целый день рота, кроме Пабло, Славки и старшины, отбывающих наказание в местах, определенных волей Лютого, занималась покосом травы и бессмысленным, по их мнению, мероприятием — уборкой леса, прерываясь только на обед, ужин и на трехчасовую строевую, но в девять вечера Лютый вдруг отпустил вымотанных и еле ползающих курсантов на заслуженный отдых. Димка, добравшись до кубаря к полдесятому, после отбытия трудовой повинности, застал разодетого Пабло, уговаривающего усмехающегося Славку к походу до третьего экипажа. — Слав, ну что не так? Нам же надо снять напряжение. От такого треша. Пойдем, потрахаемся, расслабимся, — друг продолжал отказываться, странно рассматривая рыжего. — Что нет-то? Нас ждут, девчонки уже три раза звонили. — Иди, долбоебище, я остаюсь. — Пабло, возьми меня, — влез забежавший в этот момент в кубарь Киря. — Я не претендую на блондиночку. И если тебе нравится меняться, то я готов. — С херов мне с тобой меняться? — взвился Пабло, взбесившись от такого предложения и убив сподвижника взглядом. — Паш, я на все согласен, — уговаривал железнодорожник. — Ты точно не пойдёшь? — повернулся к другу начинающий уже психовать рыжий и попытался еще раз, уже ультимативно надавить на того: — Смотри, я пойду все равно, даже с Кирей. — Пиздуй уже, — благословил его Славка. — Киря, пошли! Всем счастливо оставаться! И тебе, Славень! — Пабло, не понимающий почему первый раз за всю их насыщенную жизнь тот вдруг отказался, вылетел, как торнадо из кубаря, а вслед за ним бурсаков покинул радостный Киря. — Кадр! — смеясь, обратился Славка к Шторму. — Еще и глухой! Давайте фильмец посмотрим, что ли? — Куда это они? — в комнату заглянул удивленный Глеб и обшарил Шторма взглядом. — К девчонкам понеслись, — прыснув, пояснил Казах. — Так ведь… — заместитель, ничего не понимая, прошел внутрь, продолжая пялиться на молчащего старшину. — Ага, располагайся, Глебос, сейчас нам предстоит вторая часть марлезонского балета, — заржал Славка, и восьмой кубарь загрохотал от смеха в предвкушении предстоящего через несколько минут действа. Потому как на утреннем построении Лютый, расстреливая роту, сообщил, что полуторамесячный карантин начнется не с первого сентября, а с сегодняшнего дня. Дополнительно, всем на неделю запрещено покидать ротное помещение после девяти вечера, а дальше, со слов ротного, видно будет. Но, должно быть, Пабло не придал этому известию никакого значения или же не знал суть термина, или из-за того, что в это время обсуждал с Кирей и Китом ночную бойню. Через несколько минут коридор роты потряс дикий вой, вызвав очередной ржач восьмого кубрика. Орал Пабло, которого дежурные развернули на выходе из экипажа, и произвели ему в мозг трансляцию утренней новости от ротного. — Сволочи! Ненавижу! — и курсанты, привлеченные шумом, выглядывая из кубриков, наблюдали злого рыжего, несущегося на всех парах по коридору, и плетущегося за ним грустного железнодорожника. — Какой такой карантин?! — Ты не рассказывал о нем! — Пабло вихрем влетел в кубарь, хлопнув со всей силы дверью. — Потому что ты ебанат глухой. Ротного хоть иногда слушай, вместо того, чтобы пиздеть. — Так ты знал?! — обвиняюще посмотрел на друга Пабло, а потом обведя взглядом ржущих Димку, Глеба и Казаха, добавил расстроенно: — Вы все знали. После чего молча залез на верхнюю койку и, демонстративно отвернувшись, свернулся клубочком, выражая всем своим видом смертельную обиду. И его слегка торчащие словно маленькие крылышки лопатки будто указывали курсантам на то, что им должно быть нестерпимо стыдно за такую подставу. Но никому почему-то не было стыдно, и, проржавшись, они запустили на ноутбуке фильм. А спустя несколько минут Пабло, уже забыв обо всем, развернувшись, комментировал сюжет, героев и способности режиссера, горлопаня сверху о своем несогласии с его концепцией в целом и выборе актрисы на роль девушки главного героя в частности. Шторм, стараясь отвлечься от близости заместителя, устроившегося рядом и дышащего ему куда-то в ухо, пытался переключиться на фильм или рассуждения рыжего, доносящиеся с верхнего яруса, но не выходило. Он чувствовал только, как по коже расползается сонм мурашек, от тёплого дуновения дыхания Глеба, что пробудило колебания волн внутри. Решив, что надо проветрить плавящиеся от мыслей и жара мозги, он поднялся с койки. — Ты куда? — удивленно окликнул Глеб. — Сейчас же самая завязка будет. — Покурю пойду, — небрежно бросив через плечо, Шторм направился на выход. Надо успокоиться. А то опять расплющит, как ночью. — Подожди, я с тобой, — крикнул Пабло, спрыгивая сверху, опережая Глеба, тоже надумавшего перекурить, но притормозившего на время. Раскрыв окно в раковинной, Шторм не столько затягивался дымом, сколько вдыхал ночной влажный воздух и, не слушая трещавшего и ухохатывающегося рядом Пашку, думал о своем. Вот если так будет продолжаться, то у меня самого даже нет уверенности, что не сорвет опять. Его пробило холодным потом — от тут же подкинутой мозгом картинки его падения на выпускном. Мало мне, выходит, снов. Внутри все опять заболело от своей сволочности. Все. Успокоился. Только контроль и ещё раз контроль. А то Море может не дождаться. Димка сжал кулаки. А если, к примеру, все начнет развиваться по идеальному варианту: Глеб окажется очень даже «за», и мы начнём знакомиться поближе. Хм, Митяями. То это тоже тупик. Тут ведь уединиться особо негде. Мы с ним на виду перед всеми — не скрыться, не спрятаться. Рано или поздно кто-нибудь из роты спалит, и тогда… Нет, ни единого намёка не должно быть. Всем рот не заткнешь. И тогда это тоже пиздец всему. Внутренний шторм стал сам по себе постепенно успокаиваться, и тут к ним присоединился Глеб. Пабло как раз ускакал обратно, а парни какое-то время смотрели друг на друга в упор, пока Шторм не усмехнулся: — Любишь, значит, чужие шильно-мыльные принадлежности собирать по баням, — и затушив сигарету в приспособленной под пепельницу жестяной банке из-под ананасов, вышел, не интересуясь возможными вариантами ответа. Вернувшись в кубарь, он продолжил смотреть кино, отвлекаясь на Пабло, который, подвинув Славку, пытался примоститься рядом с ним, громко заявляя, что утомлен скалолазанием вверх-вниз. А Глеб так и не вернулся с перекура досматривать ленту заокеанской киноиндустрии. И направляясь, после того как рота уснула, в душевые, Шторм мечтал только об одном, чтобы его заместитель не объявился там опять под каким-нибудь идиотским предлогом. К его вящей радости Глеб не пришёл ни в эту ночь, ни в последующие. Хорошо. Но внутри поселилось что-то похожее на сожаление.