Штурманов в кабаки не пущать, ибо они, отродье хамское, не замедля напиваются и дебош устраивают. Из Указа Петра I*
Как можно есть, отвернув рожу в сторону? Правильно — никак! А если только глаза? Тоже не выходит. Поэтому и смотрю на него… Чтоб не окосеть! И какого ты вчера, шоколадный, прямо напротив меня уселся? Девять мест — выбирай любое, так нет же, надо было именно это. Шторма, наблюдающего, как Глеб кончиком языка провел по губам, в очередной раз окатило жаром. Ты издеваешься? Что за привычка ебанутая облизываться? Перестань уже так делать, сука. И улыбаться… тоже прекращай! Сам не знаешь, на что подписываешься. Большую часть завтрака заместитель просидел, изображая полное безразличие, лишь изредка, вероятно думая, что Димка не видит, полосовал его быстрыми кофейными разрядами. Но если их взгляды пересекались — случайно, то Глеб несколько мгновений, словно в поединке, не отводил глаза и смотрел в упор. Эти гляделки порядком измотали Шторма, причем сразу же и начали тихо подбешивать. И пытаясь прийти хоть к какому-нибудь равновесию, он погрузился в разного рода измышления обо всем сразу и о своем заме в частности. Ответ на вопрос «что это все значит?» вроде и лежал на поверхности, но в то же время это были по-большому счету собственные догадки Димки. Ведь иногда кажущиеся очевидными факты могут являться таковыми, а могут и нет. Надо закругляться вестись на все эти неясные мне самому жесты. Зачем додумывать? Я уже вчера накубатурил! Решил, блять, что кто-то чего-то там хочет. Как же притомили все эти думы… Угу, а вечный стояк притомил особенно. Не, ну ведь все норм было в Потешке — держался же… почти. Всего-то каждый день думал, где парня снять. А в остальном все тип-топ, думальщик гребанный. Хотя… Перепрограммировал мне все-таки Мишаня тогда что-то в мозгах. Не далее как на днях сбоить стало. Нужно ему было посильнее мне вдарить своим чудодейственным кулаком, может, тогда на лет пять бы хватило. Стало тоскливо. Все, харэ. Пора переключиться на что-нибудь… И дались мне эти уголки и губа нижняя, чего меня перемкнуло? Шторм обвел взглядом бурсаков, сидящих с ним за столом. Я бы тут каждого по разу чпокнул… «И даже не по разу», — оттарабанилась в голове срочная телеграмма, пришедшая с нижнего этажа. Хах, еще много, много ра… — У меня стойкое ощущение, что я пью моющее средство, — с отвращением в голосе выдал Пабло, пытающийся постепенно приучить организм к бурсовской еде, и со стуком поставил стакан с компотом на стол. Да хотя бы Пабло. Прикольный же чувак. Хм… Не, пусть с этим ходячим гемором Славка лучше разбирается. — Я тебя сейчас уработаю, — подавившись и фонтаном кашлянув напиток из сухофруктов, повернулся к нему злой Гор. Или, например, Гошка — симпопо вкуснющее. Особенно, когда молчит, да… Нах его, этот питбуль мне руку скорее отгрызет, я и моргнуть не успею. — Скорее я тебя уработаю, — автоматически огрызнулся друг за рыжего. Славка, конечно, без слов — картинка с выставки. Красавчик, хоть и не в моем вкусе. Но тут тоже облом, Пабло глаз с него не спускает — бдит и днем и ночью. Не отдаст другана без боя. — Паш, это тренировки уже начались, — засмеялся Казах. Влад — сразу да, однозначно. Но прислушавшись к себе, Шторм понял, что — нет — братишкин заговор все еще работал. А тот тем временем пояснил, увидев недоуменный взгляд бурсачей: — Отец рассказывал, что как-то у них в шторм вроде, по раздолбайству или ещё от чего, в танки с питьевой водой забортная попала, а до порта еще несколько суток и опреснитель накрылся, так они такую смесь пили, что лучше не озвучивать. — У тебя батя из мореманов? — влез Киря, оторвавшись от кома, лежавшего на тарелке, на что Влад молча кивнул. И блондинчик ничего так. Какое «ничего»?! Он же меня замордует своими вопросами. Ага, пейзаж акварелью — я его шпилю, а он орет «За что?». И где это вообще видано — мужику уже семнадцать, а он клянется Хогвардс—экспрессом, причем по-серьезу. Сам слышал. Димка, не удержавшись, заржал. Все удивленно посмотрели на старшину, веселящегося не пойми с чего, а тот, помотав головой — все норм, продолжил свои раздумья. — Получается, династия Ульяновых. Здорово! — разглядывая Казаха, констатировал довольный Никита. Вот Кит сразу — нет, несмотря на его небесные глазки и пухлые губки. С такой манной кашей в черепухе, мы даже до обнимашек не дойдем. Он же пока все свои знания об узниках и фашистах не поведает — не угомонится. Тут же пришла очередная телефонограмма: «Ты какой-то переборчивый сегодня!» — Славка тоже из-за традиции здесь, — грустно поведал Пабло, разглядывая компот, и запустил пятерню в свои вихры. — Круто! А ты? — поинтересовался Киря. — А я, фифти-фифти, — сделавшись вдруг угрюмым, засопел рыжий, но не стал пояснять и больше не произнес ни слова на вопросы камрадов, что сие значит. Единственные, кто не участвовал в разговоре были: Джуниор, Большой и Глеб. Сергей, ковыряющийся в своей тарелке и словно находящийся где-то в другом месте, лишь раз оторвался от своего занятия, окатил Шторма непонятным взглядом и снова уткнулся в свою пайку. Джуниор однозначно хорош. Нравится… Единственное, немного странный. А Большой — лосяра почти с меня. Хах, тут еще неизвестно, кто кого завалит. Глеб… Да! Куда меня сейчас понесло? Что за выбор кандидатов? Смысл мне от их характеров. Нет никаких претендентов… и не будет. Все! Хватит. На отработку надо топать. Димка поднялся из-за стола, объявив построение через несколько минут, и, не глядя ни на кого, вышел на улицу. В течение нескольких дней большинство событий, сотрясающих роту каждую минуту, прошли мимо Шторма, расплескавшегося между ежедневными строевыми и отбыванием с такими же залетчиками трудовой повинности в учебном корпусе: драя гальюны и перетаскивая мебель с места на место — полная дичь, с точки зрения разумности, учитывая, что осуществив накануне её телепортацию из одних аудиторий в другие, на следующий день все перемещали обратно. Поэтому в связи с особой занятостью — бессмысленное убивание времени на разную лабуду, старшина узнавал о происходящем во вверенном ему подразделении чаще постфактум от своего улыбчивого заместителя, когда новость уже занимала прочное место в файле «Архив происшествий». И пока он продолжал философствовать в УК, а майор каждую свободную минуту пропадал в Потешке, решая дела роты, бурсаки посвящали редкие мгновения свободы не только знакомству с окружающим их миром, но и друг с другом. В результате чего, как часто бывает, следствием внимательного осмотра вокруг с задумчивым «Это вообще что за непонятный кекс рядом?» стало несколько крупных разборок между ними. Которые, впрочем, были задушены в самых ростках и не переросли в мордобой благодаря усилиям Глеба, Славки, Гора и Большого. Хотя причастность последних двух к миротворческому корпусу весьма удивила Шторма. И для него стало настоящим открытием, что вечно обещающий навесить всем подряд звиздячек драчун Кравченко, с его слов, хронически ненавидит скандалы. А вот с баталером дело оказалось намного проще — того волновала лишь целостность вверенного имущества, если точнее — тумбочки, которую им с Гором накануне удалось откуда-то скоммуниздить — исполняя приказ старшины, и ради нее Большому было проще раскидать народ, чтобы никто случайно не воспользовался ею, как аргументом в прениях: «А ты кто таков?». В общем, рота дышала, клубилась жизнью — врастая в настоящее. Крики Пабло, раздающиеся то из гальюна, то из раковинной, казались уже практически непременным звуковым сопровождением. Хорошо, что душевые большую часть дня были закрыты, иначе рыжего бы просто разорвало. А его соратники Киря и Кит оказались со своим предводителем действительно собратьями по разуму — множа себе внеочередные, грозящие стать хроническим явлением. Эта парочка, даже выполняя вдали от лишних глаз мероприятия по приведению порученного им участка лесопарковой зоны в надлежащий вид, умудрилась бездарно попасться, когда устав от облагораживающей их деятельности, а проще — положив на нее, устроила тренировочный бой на световых мечах, роль которых исполняли черенки грабель. Майор, нагрянувший в чащу на предмет проверки исполнения курсантами Киреевым и Ковалевым трудового долга, застал сражение в самом разгаре. По лесу пронеслась взрывная волна, сравнимая с ударом вражеской авиации, в результате которой двое юных падаванов получили контузию и по наряду вне очереди на уборку все той же территории, а Жужа с Морганом, ошивающиеся рядом и являющиеся благодарными зрителями поединка, драпали оттуда наперегонки с эхом от взрывов. Как и обещал Лютый, через пару дней наконец выдали форму. Перечень, качество и размерность которой вызвали у большинства бурсаков гомерический смех. А у остальных грусть и печаль, за них высказался Пабло, как всегда в своем духе. Сначала ротное помещение потряс его очередной вой, напоминающий крик белого медведя в жару, а затем дикий ор. — Что это? Я должен это носить?! Ты не рассказывал мне! — истерил Пабло, тряся перед лицом Славки по очереди то темно-синими семейниками, то брюками от робы. — Ты видел из чего они сшиты?! Ты посмотри, посмотри! Как такое можно в руках держать, не то что носить! У меня обострится псориаз, если я это надену! — Да похуй, хоть энурез! И заебал уже трясти! — Славка вырвал из рук Пабло брюки и отшвырнул их в сторону. — Не хочешь — не надевай, ходи так! — Курсант Терентьев, вы имеете что-то сказать? — пророкотал заглянувший в эту минуту в кубрик Лютый, привлеченный шумом. — Не стесняйтесь! Я весь внимание. — Никак нет, товарищ майор, — отрапортовал, насупившись, рыжий — получать дополнительный внеочередной наряд не хотелось, когда ещё предыдущие не отработаны. — Даю вам два часа на приведение обмундирования в надлежащий вид, а в восемнадцать ноль пять построение на плацу в новой красивой униформе, — сказав все это, ротный, развернувшись на каблуках, покинул кубрик. В коридоре прогрохотал приказ уже для всей роты с непременным уточнением о гальюнах. И все понеслись в баталерку за утюгами, устроив там свалку.***
В пятницу Пабло и Славка наконец отработали свои внеочередные и все вздохнули посвободней — несколько дней можно было передохнуть от криков о сволочности и свинстве отдельных курсантов и в целом 17-й роты. То, что рыжий вскоре опять начнет горлопанить в сортире, почти никто не сомневался. А Пашка, получив вожделенную свободу и заступающий согласно расписанию на дежурство по роте через неделю, решил отметить их с другом освобождение от гальюна, взяв на себя организацию первой в жизни роты вписки. Пати было намечено на субботу. И все обстоятельства, словно помогая, сложились наилучшим образом и не для одной 17-й роты, но и для всего экипажа N4. Глеб еще в четверг принес весть, случайно оказавшись свидетелем телефонного разговора Лютого, что тот в субботу после обеда отчаливает на встречу с каким-то батей. Остальные ротные тоже отбывали на заслуженный отдых, а дежурным по казарме оставался командир 14-й роты судомехов — капитан-лейтенант Котеночкин Константин Кириллович, он же Трика. Вот это как раз и стало для всех курсантов настоящим праздником, включая первокурсников. Радость состояла в том, что сорокалетний каплей был влюблен, как юнга, окончательно и бесповоротно, в повариху курсантской столовой — хохотушку Верочку. И она отвечала ему взаимностью. Вся Бурса знала о романе одинокого морского волка Котеночкина и молоденькой нимфы, как и то, что каждый миг своего свободного и несвободного времени каплей проводит подле объекта своей страсти. Его не останавливали даже вахты, в которые он, перепоручив своему заместителю руководство, так же летел на крыльях любви к своей ненаглядной. Поэтому-то после обеда казарма N4 оказалась предоставлена самой себе. Уже накануне Пабло развил бурную деятельность по подготовке к тусовке и с деловым видом носился по экипажу, постоянно кому-то звонил и орал. С утра продолжилось все то же самое, плюс еще дополнительно беседы о чем-то с второкурсниками-судомеханиками из 14-й роты — дежурными в тот день по казарме, которые хоть и построили своих первокурсников в первую ночь, но не были солидарны с второкурсниками-судоводами. Наоборот они прониклись искренней симпатией к роте фестов, навалявшей 13-й. Потому как с теми у судомехов второй год продолжалась вражда с регулярно вспыхивавшими мордобоями. Особенно судомехи благоволили Шторму и Пабло, ставшим за пять дней известным всей Бурсе своими гальюнными высказываниями. После того как Лютый отпустил роту на отдых и все радостно рванули по кубарям, Пабло со своими сподвижниками остался внизу, и, потоптавшись около поста дежурных и поржав, они спустя время направились в лес. — С ними вместе разве не надо идти? — поинтересовался Шторм, наблюдая из окна за удаляющейся троицей. — Не, сейчас рядом с Пашкой лучше не находиться. Он, когда ждет, всегда немного не в адеквате. — А кого он ждет? Территория же охраняется. — Доставку, — засмеялся Слава. — Зря он, что ли, «маслопупов»** сегодня полдня развлекал. Если он чего-то захочет, то его уже не удержать. Все секреты разузнает и любые замки откроет. Через полчаса ожидания телефон Славки разорвался «Металликой», и он, приняв вызов, поморщился от донесшегося из динамика неразборчивого воя. Угукнув в ответ, Романовский кивнул Шторму: «Погнали» и вышел из кубаря. С присоединившимися к ним Казахом, конечно же, Глебом — куда без него, и неожиданно для Димки мрачным Гором, они потопали к границе леса, где их ждал Киря. Добравшись до забора, бурсачи обнаружили приставленную к нему деревянную конструкцию, похожую на строительные козлы, и балансирующих на ней Кита и Пабло, переговаривающегося с кем-то по другую сторону ограждения и громко ржущего. — Казах, давай к нам, ты полегче — сейчас начнется передача съестных припасов, — смеясь, обернулся рыжий и обратился к остальным: — А вы на приёмке. — Пабло, ты нихуя не ищешь лёгких путей, — засмеялся кто-то из-за забора, а затем над ним появилась голова парня лет двадцати. — Кому рассказать, чем мы сегодня полдня с Эриком занимались и продолжаем заниматься — не поверят. Привет всем. Славка, стоящий рядом со Штормом, вдруг сорвался с места, удивив старшину своей прытью, и, сняв с козлов залезшего минутой ранее туда Влада, запрыгнул на шаткую конструкцию, отчего она подозрительно заколыхалась. — Славень, здорово дружище! Как ты? — парень, протянув руку, приобнял на секунду Романовского за шею. — Привет, Тренд. Да норм, — улыбнулся Славка и заглянул за ограждение. — А тебя, Эрик, каким ветром к нам занесло? Из Лондона вестимо. — Здравствуй, Слава, — хохотнул в ответ невидимый собеседник. — Попутным. — Эрик устроитель нашего мероприятия вместе с Трендом, — пояснил непонятливому другу Пабло. — Слав, не запарил тебя еще рыжий? — перебил их Тренд, заржав. — Я вообще-то здесь, — заорал Пашка, возмущенный разговором о нем в его же присутствии. Борзость какая! — И хватит трепаться, нам надо еще все дотащить до казармы. — Пока держусь, — не обращая внимания на вопли друга, усмехнулся Романовский. — Нам вас не хватает. Все скучают, — парень перевёл взгляд на рыжего. — А нам некогда скучать, — зыркнул на Славку Пабло и важно сообщил: — У нас тут чисто жёсткий квест «Маршируй, дравь или умри». — Верю, Пабло, Бурса действительно крутотень, ни в какое сравнение с подготовительными курсами в Оксфорд, — как-то грустно улыбнулся парень и передал упаковку с «Кока-колой». — Ладно, принимайте! И началась транспортировка минералки, «Кока-колы», картонных ящиков и пакетов. Когда перегрузка была окончена, Пабло, спрыгнув вниз, сразу полез в тару с провизией и некоторое время копался там, рассматривая их содержимое, доставая то одно, то другое. Шторм до этого и не видел подобных упаковок, как и Гор, судя по его подозрительному выражению лица, а стоящий рядом Глеб даже не посмотрел на их будущие закуски, продолжая пялиться или на старшину, или на лес вокруг. — Тренд, чё за гурманство голимое? Я же просил обычной жрачки! Нахера нам эти деликатесы! — вдруг гневно заорал рыжий. Из-за забора раздался взрыв хохота в две глотки. — Там ещё много чего! — зашелся Тренд, а когда немного успокоился, пояснил: — Эту коробку вам Эрик собирал — проявил фантазию. А в остальных, все, как ты просил. — Где водка? — влез растерянный Киря, уже осмотревший весь груз и не нашедший храброй воды. — В таре из-под минералки, — раздался новый всплеск ржача с той стороны. Веселые ребята. — Нафига, комики? — хохотнул Пабло, опять заскочив наверх и заглянув за забор. — А как же конспирация?! Мы с Эриком после клубешника, можно сказать превозмогая себя, переливали водку, а вы «нафига»! Неблагодарные! — продолжали угорать устроители. — Вы бы еще в батон колбасы напильник засунули, — включился в их веселье рыжий. — У нас сегодня проход свободный. Но за соображалку вам по зачету. — Надеюсь вас увидеть после карантина хотя бы частично целыми, — напоследок крикнул друзьям Тренд, после того как они уже распрощались. А довольные бурсаки в предвкушении грядущей пьянки потащили свои драгоценные ноши в сторону экипажа. — Мы похожи на каторжников, сбежавших из принстаунской тюрьмы, — через какое-то время засмеялся Пабло, осмотрев одногруппников. — Зачем? — взвыл Казах, и все посмотрели на идущего впереди с двумя упаковками колы Никиту, который после слов рыжего тут же остановился как вкопанный, и на него налетел Киря, чуть не сбив с ног. — Слушайте, а ведь похоже, — обведя взглядом тёмный лес и ненастное небо, Кит повернулся к идущим следом и, хитро усмехнувшись и подмигнув, выдал замогильным голосом: — Провидению препоручаю вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь выходить на болота в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно. Но никто не успел среагировать на своеобразный юмор кинолюбителя, потому что в этот момент справа от группы «беглых» среди деревьев раздался такой оглушительный треск, словно в их сторону сквозь валежник ломится мамонт. Все как один повернули туда головы, ожидая появления объекта, производящего столько шума. Из-за деревьев выскочила Жужа и завиляла хвостиком. Бурсачи пару секунд рассматривали радостную собачонку, а затем по лесу прокатился хохот. — Я вас когда-нибудь уконтропуплю, пиздаболы, — отсмеявшись, пообещал Гор Киту и Пабло. И подхватив коробки, все двинулись дальше, прямо к входу в казарму. Где вахтенные и не подумали их остановить, более того, попридержали для удобства прохода фестов двери и, получив от рыжего в знак благодарности бутылку минералки и колесо колбасы, неожиданно для всех интеллигентно пожелали кульного вечера. Затащив весь провиант в учебный класс, подготовленный Большим для проведения банкета, сразу начали распаковываться. Всем очень хотелось уже начать и снять наконец стресс последней недели. Рыжий объявил, чтоб разлили по чуть-чуть — так сервировка быстрей пойдет, предложив смешивать водку с колой. Хотя для них со Славкой у него были отдельные бутылки, переданные Трендом. Его идею с радостью поддержали в массах, и все накапали по одной в целях подзаправки сил. Один Шторм отказался. — Пабло, а про какие курсы в Оксфорде ваш друг говорил? — поинтересовался Киря, выхлебав полстакана колы. — Учиться я там собирался, — мгновенно перестав ржать и помолчав какое-то время, буркнул Пабло. — Ничего себе одно и то же, — развеселился Влад, и к нему присоединились остальные. — Где наша Бурса, а где Англия. — Дело случаем не в споре? — озвучил Глеб догадку, посетившую умы многих, учитывая что этот вопрос не один день мучил роту. — В нем, — тоскливо кивнул Пабло и опять затих, не желая ничего пояснять. Все удивленно смотрели на непривычно грустного Пабло и хмурого еще с момента передачи продуктов Славку, а Киря, которого каждую секунду, судя по всему, разрывало внутри от вопросов, не смог в очередной раз промолчать: — Так что за спор? — Что ты докопался, как пьяный до радио! — неожиданно закричал, покраснев от злости, Пабло. — Какая хер разница, о чем был спор! Я проиграл и я здесь! — Славке проиграл? — не успокаивался любитель паровозов и вопросов, решив выяснить все раз и навсегда, прямо сейчас. — Да! Ему! — взвился рыжий, сравнявшись лицом с цветом волос, и тут его, похоже, от ярости прорвало: — На последнем звонке. Я пьяный был! А он условие поставил — если проиграю, должен поступить в Бурсу и продержаться здесь пять с половиной лет. Нахрен все это! — А нехуй было спорить! Сам нажрался и доебался до меня с этим спором! Я еще пьянее тебя был, уебан! — внезапно в ответ заорал со злостью Славка. Таким Шторм и остальные его ещё не видели. Возникло ощущение, что он сейчас разорвет друга на много маленьких Пабликов. — Не хуй спорить?! Ты же знаешь, что меня пьяного — клинит! — забыв о свидетелях, продолжил негодовать Пабло, сверкая зеленью. — Зачем провоцировал меня?! Это ты во всем виноват! — Я?! Нахуя ты мне, пизданутый, сдался — провоцировать тебя! Уебывай давай из Бурсы! Я отказываюсь от своего условия! — прожигая золотом глаз, грохотал злой Славка, тоже не обращая ни на кого внимания, словно они с Пашкой были одни. Все сразу замолчали, растерянно наблюдая за двумя не разлей вода, и казалось, что даже атмосфера, пронзенная изумрудными и янтарными вспышками, сгустилась вокруг них. Шторм уже сделал шаг вперёд в попытке хоть как-то утихомирить друзей, которые с секунды на секунду могли вцепиться друг другу в глотки. Но рыжий вдруг резко угомонился, сделал глоток из кружки и, улыбнувшись, спокойно произнес: — А вот фиг тебе. Проспорил так проспорил. Буду мучить тебя все пять с половиной лет. Ещё пожалеешь. Славка ничего не произнес в ответ, отвернулся и принялся распаковывать продукты дальше. И все, кто находился в учебной, бросились делать то же самое, и спустя время уже никто не помнил об инциденте. А Шторм вышел перекурить в раковинную, раздумывая о странных отношениях этих двоих — совершенно ему непонятных. Уже через пару минут к нему присоединился Пабло, который сначала задумчиво рассматривал лес, а потом, повернувшись к Димке, спросил: — Будешь? — и, вытащив из кармана брюк портсигар, открыл его, демонстрируя наполнение. Здравствуй, дурь, давно тебя не видел. Шторм внимательно рассматривал десять забитых гильз, а внутри него начал подниматься ветер. — А еще есть? — он перевел заинтересованный взгляд на довольного рыжего. — Зачем тебе больше? Закончится, еще привезут. Да и палево. Славень, если увидит — хана. Или ты про другое? — затараторил Пашка и, осмотрев старшину изучающим взглядом, усмехнулся. — Понятно. Ну если надо, то все будет, что пожелаешь. Я, например, и сам кокс уважаю. — Пошли, — Шторм, затушив сигарету, взял предполагаемого драгдилера роты под локоть и потащил в гальюн. Распахнув дверь кабинки, он вырвал у растерявшегося рыжего портсигар, высыпал содержимое в толчок и нажал слив. — Ты озверел, Шторм? — недоуменно прошептал Пабло, наблюдая, как в воронке воды, покрутившись, исчезают в системе канализации косяки — один за другим. — Они же денег стоят. — Значит так. Увижу тебя под дурью — тебе пизда, унюхаю в роте запах канабиса — тебе пизда, найду дурь — тебе пизда, обнаружу кого обдолбанным — тебе пизда, — Шторм еле сдерживался, чтобы не вломить соседу. Нифигась, наркота в кубаре прямо у меня под носом. — А не дохера мне одному? — разозлился Пашка, переведя взгляд с уже чистого унитаза на старшину. — В самый раз! — рявкнул тот, испепеляя стальной молнией рыжего. — Я тебе что, нарколог и наркоконтроль в одном лице? — закричал Пабло, ужаснувшись перспективе следить за всей ротой. — Чего вы здесь? — Киря промчался мимо них в соседнюю кабинку, хлопнув дверцей, и оттуда послышалось журчание. — Откуда я знаю, может, тут через одного торчки, а мне отвечай за них? — возмущенно продолжал рыжий. Журчание прекратилось. — Да вот, к примеру, далеко ходить не нужно, тот же Киря! — А что сразу Киря? — донеслось из-за перегородки. — Не твоё дело! И не отвлекайся, а то промажешь! — крикнул ему разозленный Пабло и возобновил прения: — Мне теперь анализы у них брать и таможенный досмотр устраивать?! Шторм, не отвечая, развернувшись отправился в учебную, пытаясь успокоиться. Пашка прав — каждого не проверить, но распространять дурь не дам. В коридоре он столкнулся с Глебом, облокотившимся на стенку рядом с гальюном. Ты ещё. Мне уже скоро пройти спокойно нельзя будет, чтоб об тебя не споткнуться. Надо все же выпить, хоть немного. Но несмотря на ноющего Кирю, которому как и многим не терпелось приступить к возлияниям немедленно, и вопреки собственному желанию, старшина, заперев учебную на ключ, объявил под недовольный гудеж роты, что вечеринка начнется после ужина и вечернего построения. Громче всех страдал Вадим, которому в двенадцать надлежало заступать на вахту. В назначенный Штормом час рота наконец начала отрыв в астрал. Гомон и ржач постепенно заполнили этаж. В учебной комнате мест не хватило и народ оккупировал коридор; курили прямо тут же, распахнув окна нараспашку. Толпа, разогретая сорокаградусной минералкой, смешанной с тонизирующим американским напитком, принялась рысачить по всем подряд помещениям и каждый фестивалил кто во что горазд — Пабло тамадил, а остальные громко спорили, пели, перекрикивая друг друга, рассказывали анекдоты, боролись, болели за сражающихся, делая ставки, танцевали под доносящуюся из ноута музыку, безостановочно хохотали, да чего только не вытворяли, разве что по потолку не гоняли. Звуки, смешавшись, создали дикую какофонию, разрывающую ротное помещение. Вставив в уши пуговки наушников, Сергей отгородился от внешнего мира дэт-дум-металом. Басы выставили защиту от доносящегося из коридора шума. Хорошо… и спокойно. Да, почти. Глаза рассматривали на лэптопе буйство линий. И если их временами прикрыть — то совсем хорошо. Словно и не в Бурсе, и не давят эти стены, и не гнетут эти рожи вокруг. И ты один в целом мире. То, что надо. Уединение. Соседи гуляют, даже вроде звали его присоединиться к их люмпенскому развлечению. Напрасно. Он не нужен им, они ему. Никто никому в этом мире не нужен. И зачем изображать интерес и внимание. Глупо, и лицемерно. Большой не хотел идти. И уже несколько часов боролся со странным желанием взглянуть на воробушка. Он ведь ясно дал понять, чтобы я отвалил. Не хочет общаться. А мне это на кой? Однако спустя время, когда коктейль роты — кока-кола с водкой — пузырился в венах, как сумасшедший, Матвей, схватив пластиковый стакан, плеснул в него смесь и рванул в десятый кубарь. Я просто предложу и все. Бывает же, что люди просто стесняются. Да нахуа мне это надо? Но ноги несли, не слушая сомнений. В кубрике горел свет, а Джуниор, закрыв глаза, лежал на своем втором ярусе, подтянув колени к груди и укрыв ступни одеялом, и Большому показалось, что птенчик словно инородное тело здесь — в этой обстановке, в этом мире, которое по какой-то неведомой случайности залетело в Бурсу. Тряхнув головой, он решительно направился к койке. — Что ты здесь? Там весело. Я тут принёс тебе, — понимая, что лепит какой-то бессмысленный набор фраз, Матвей прислонился к металлической раме кровати, и лишь тогда увидел тянущиеся из ушей провода. Почувствовав вибрацию кровати, Джуниор взмахнул ресницами и уставился на надоедливого чернявого курсанта, который в этот момент выдернул один его наушник. — Зачем скучать в одиночестве? Пойдём ко всем, — Матвей сам толком не понимал, что делает, куда зовёт его. Ему самому не хотелось уже никуда идти, а просто находиться рядом и вглядываться в эти бледные непонятные радужки, похожие на скрытое дымкой небо. И провести пальцем — медленно: от хрупкой ключицы вдоль всего тела до острой коленки, остановиться и сжать её ладонью. Сердце внезапно зашлось, как ненормальное. Внутри поднималось раздражение на незваного гостя, позволившего себе немыслимое — беспардонно выдернуть наушник, пытаясь что-то там предложить. Бесишь! Матвей, кажется. Сваливай отсюда и не мешай мне. Но тот не собирался, похоже, никуда уходить, а шарил по телу глазами. Хочешь ответ услышать… — Mon triste coeur bave à la poupe, mon coeur couvert de caporal…*** — с каким-то отстраненным удовольствием Сергей наблюдал, как меняется в лице наглый сокурсник. И уже на последних строках его декламирования из чёрных глаз Матвея плеснулся зверь. А ты, значит, умеешь быть и таким? Невесело усмехнулся про себя Джуниор, наблюдая за черным пламенем. Все равно раздражаешь. — Понятно, — медленно произнес Большой, с трудом скрывая злость. Захотелось ударить воробушка. Чтоб кровь пошла. И стереть с его лица это безразличие. Понимая, что сейчас — еще миг, и не сдержится, он развернулся и выскочил из кубаря, хлопнув дверью. Сергей несколько мгновений равнодушно смотрел на дверное полотно, в голове крутилось «Слюной тоски исходит сердце, мне на корме не до утех…»***, а затем, засунув болтающийся наушник обратно, погрузился в рычание Стейнторпа****. Да, так. Хорошо. А если бы вместо этого чернявого пришел Шторм? Он не придет. Да и незачем. Димка все-таки выпил, Пабло ему наливал из своей бутылки, там были виски с колой. И спустя время его отпустило, пусть немного, но стало легче. А рота веселилась, подключив компьютерные колонки, курсанты пытались танцевать, параллельно подпевая нестройно и невпопад всем подряд песням. Веселье вступило в стадию, когда хочется горланить буквы и плясать. На этаже стоял невообразимый шум. А на тумбочке выл дневальный Киря, который, регулярно покидая пост, протискивался к старшине с трущимся рядом с ним замом и канючил: — Глебос, смени меня! Никто не хочет, а ты ведь дежурный. — Пиздуй на тумбочку! Твоя вахта! — выпихивали сопротивляющегося дневального обратно в коридор Глеб с Димкой, но он упрямо возвращался вновь. — Сволочи, я сменюсь и вам всем устрою! Нахуярюсь и расхуярю тут все! — орал Киря, сыпя угрозами. — Иди, иди, стой на шухере! — ржали старшина с заместителем, не понимая душевных мучений вахтенного. Переведя взгляд друг на друга, они какое-то время еще продолжали смеяться, а затем Глеб, дотронувшись до ладони Шторма, погладил её, переплел их пальцы, и пристально глядя ему в глаза, осторожно потянул в сторону выхода. Не замечая кипящую кругом пьяную толпу, они ввалились один за другим в тёмный кубарь Глеба. И закружились, сбивая стены, остановившись только упершись в рундук. Уличное освещение давало небольшой отблеск и можно было различить очертания всего находящегося в комнате. В темноте блестят зрачки. Руки обхватывают лицо… Большие пальцы гладят скулы, чуть оттягивая кожу. Шторм провел подушечкой вниз и сделал то, что хотел уже несколько дней — дотронулся до нижней губы. Мягкая, влажная… В месте соприкосновения закололи искры. А спустя миг Глеб облизал его фалангу и, втянув ее губами во влажную глубину, начал сосать, обводя языком. Разряд тока моментально прошил Димку от кончика пальца до паха, оставляя за собой дорогу жара. Ладони Глеба, нырнув под рубаху, ищуще зашарили по телу, безостановочно перелетая, словно были не в силах остановиться, гладя и слегка царапая короткими ногтями кожу, несильно сжимая и тут же опять лаская. Прерывистые дыхания смешались, цепляясь между собой, желая объединиться. Пальцы пробежались ниже и приласкали кожу на животе Шторма, отчего у того дернулись мышцы, а ладонь проехалась по ширинке, задевая член. Бля, мы же в робе.***** Глеб судорожно дернул руками к бокам Димки и начал быстро перебирать пальцами, пытаться расстегнуть пуговицы. Да как же вы… Быстрее. Дотронуться. Дыхания нет. Как только клапан был отстегнут и ладонь нырнула туда, куда он стремился почти неделю, то Глеба чуть не сшиб с ног его прибой, огромной волной разбившийся внутри, когда он почувствовал тяжесть члена. Лихорадочно расстегивая другой рукой свои штаны, он словно находился в линии прибоя и его болтало в водах, ударяя о берег. Руки Шторма, захватив, притянули, а затем, задрав рубаху, прижали еще ближе. Да, так правильно. Горячо… Пылающей кожей тело к телу. И ладонь Глеба на члене. Внутри гулял восторженный шторм, захватывая их двоих, наполняя прибой Глеба силой. Смешиваясь. Губы слегка соприкоснулись, соединяя прерывистое дыхание, вылетающий из легких воздух и паузы без него. Не разобрать, чей вдох, чей выдох. Дима провел языком по пухлой нижней губе и, втянув, слегка пососал. Колкие искры, прошив, полетели по телу. Глеб в ответ требовательно прошелся по губам Димки и толкнулся внутрь, смешивая вкусы. Они словно боролись: то на территории одного, то другого, пока не объединились в одно пространство. Воздух один на двоих. Рука ласкает бархат головки, размазать каплю смазки, соединить два члена и, обхватив, начать движение. Сверху ложится ладонь Шторма. Волны бьются в унисон, будто одни на двоих. Перевести дыхание, глаза в глаза. Хочу. Неслышимый диалог, понятный двоим. Глеб, подняв рукой ткань еще выше, начал покрывать короткими жалящими поцелуями тело Шторма, стремительно спускаясь ниже. Ладонь другой двигалась на его члене. Вот так, да… Закинув голову назад и зажмурившись, Димка потерялся в волнах наслаждения, заполнивших острым теплом каждый атом тела… Дверь резко распахнулась, ударившись в спину Глеба, отскочила и опять наполовину открылась. От неожиданности он дернул член Шторма и уткнулся головой ему в грудь. Димка на автомате, схватив Глеба за плечо, мгновенно поднял и одновременно с этим сделав полшага вперед, толкнул его за спину, прикрыв собой. Сердце пропустило удар. Один. Второй. А затем суматошно забилось. И Шторм, мгновенно покрывшись потом, с откинутым клапаном на брюках и вздыбленным членом, даже не опавшим от такого нежданчика, наблюдал в полосе света, попадающего из коридора и рассекающего темноту кубаря, бредущего, как по лунной дорожке, ссутулившегося и что-то бормочущего курсанта. Шатаясь, он добрел до койки и, рухнув лицом в подушку, сразу засопел. Несколько минут Димка смотрел на освещенное коридорным светом тело, стараясь перевести дыхание. Сердце колыхалось в грудине, грозя выскочить. Это… Это… Пиздец! Сзади раздался смешок, потом ещё один. Шторм сжал член и, пытаясь застегнуть пуговицы, повернулся к Глебу, который беззвучно заливался хохотом. И рассматривая веселящегося заместителя, внутри него начал раскручиваться вихрь злости на самого себя: забывшего, потерявшего контроль, опять наплевавшего на все. — Сейчас пиздец, как смешно. Заместитель отсасывает старшине при всей роте в свободное время, — мертвым голосом произнес Шторм. Внутри помимо вихря летал виртуальный кулак Мишки, выбивая дурь. — Точка, Глеб. Здесь у нас точка. И продев последнюю пуговицу в петлю, Шторм вылетел из кубаря и помчался ураганом по коридору в сторону гальюна, задевая пляшущих курсантов. — Шторм, ну скажи Глебосу, пусть он меня сменит, — проныл дневальный, когда старшина поравнялся с ним. — На хуй иди! — рявкнул Димка и заскочил в туалет, в котором тоже плясали. Охуели совсем! Да похрен. И он вломился в свободную кабинку. Глеб, когда за старшиной захлопнулась дверь, еще некоторое время стоял в темном кубрике не в силах пошевелиться. Странное поведение Шторма задело. Сильно. Даже почему-то было немного больно внутри. Я ничего не понимаю. Ведь не натурал, уже понятно. Все стояло с первой секунды. Тогда почему «точка»? Он сам-то знает, чего хочет? Глеб вздохнул. Не хочу его сейчас видеть. Попробовать залить в себя стакан водки, тогда вмиг вырубит и рефлексировать обо всем этом не придется. Муфлонище ты, Толстый, не мог появиться на двадцать минут позже. Когда Дима вернулся в учебную, там не было ни заместителя, ни Славки, а из бурсаков оставалось всего человек пятьдесят. Они орали и скакали, не собираясь успокаиваться. Да ладно, пусть гуляют. Хорошо, что Глеб не вернулся. Мне его сейчас видеть обломно было бы. Пабло, сидящий рядом, подпевал песням и наливал им с Димкой, провозглашая тост за тостом. Кит пересказывал очередной советский киношедевр, вроде про озимые, Гору с Большим, а те, одинаково подперев руками головы и временами выпивая, с интересом внимали ему и задавали вопросы по теме. А спустя некоторое время народ понял, что Пабло имел в виду, говоря что его клинит по пьяни, потому что последующие полтора часа вся рота слушала одну-единственную песню, которая после того как проиграла и он подпел ноуту, тут же была запущена на повтор по кругу. Он вопил ее и скакал, и никто не мог его уговорить сменить пластинку. «Кто платит, тот и музыку заказывает» орал рыжий, не реагирующий на внушения. Шторм предложил всем оставить его в покое, пусть слушает. И бурсаки, подумав, согласились: Пашка — герой, он организовал такую грандиозную тусу, что ему можно все, и ничего катастрофичного не случится, если они один вечер помучаются. Поэтому, перекочевав под предводительством рыжего с бутылками и закусью в коридор, фесты горланили в кучу ртов песню-замыкание Пабло, а с ними вместе и Киря радостный, что наконец праздник пришел к нему на тумбочку, выплясывая со всеми и подпевая невпопад: Нашепчи-учи, как ты его любила, Как цветы от сока оставляла на татами. Вместо криков выдыхала мой bambino, Тушью на спине якудзы расцветали. Скромный парень-морячок в клешах индиго, Он ходил в Игарку, в Рио, в Нагасаки. Угощал портовых кошек терпким ромом. Кошки плавились, смотрели и вздыхали…****** Они с Пабло и Китом, стоя кругом, скакали, подняв руки, периодически прихлебывая из горла бурсовский коктейль, а Гор с Большим, запрыгнув на тумбочку, выстукивали чечетку — неясно каким чудом умещаясь на ней. По итогу тумбочка развалилась. Все поржали, включая старшину, и, образовав паровозик, продолжили скакать под песню по длинному коридору во главе с рыжим. В полтретьего заглянул рассыльный с главного входа и сообщил, что Котеночкин возвращается и будет примерно через двадцать пять минут. За хорошее несение вахты ему была вручена от Пашки оставшаяся неполная бутылка курсантского напитка, и тот счастливый свалил, даже не обидевшись на пьяного Кирю, пытающегося, как дневальный по роте, сообщить, что маслопупам нефиг делать на этаже судоводов. За такие внезапные наезды он получил подзатыльник от Пабло, сбившего с него мицу, но не обиделся, а продолжил плясать. — Рота, отбой! — громко объявил Шторм возмущенным сокурсникам, вырубив музыку. — Но вначале, все берут пакеты и убирают срач, который навели. Бегом! Оставшиеся, около тридцати самых стойких курсантов, попытались сразу слинять, но Шторм оказался похлеще Лютого и не разрешил никому, кроме Пабло — организатора этого пати, откосить и разойтись, пока они не собрали последнюю крошку. Тумбочку было решено искать завтра. Пакеты перетащили в одну из кондеек, закрыв ведрами, швабрами и тряпками. Все по очереди осмотрели место схрона, и решили, что идеально заныкали мусор: «Хрен кто допетрит!», и гордые своими способностями к маскировке объекта, пьяные и счастливые остатки 17-й роты разбрелись по кубарям, а старшина напоследок еще раз, почти трезвым глазом, осмотрел состояние коридора и остался доволен идеальным порядком. — Никитос, иди спать, — приказал он Киту, сидящему вместе с Кирей на палубе возле разваленной тумбочки. Зайдя в свой кубрик, Шторм усмехнулся представшей картине. Пабло, конечно же, не полез наверх, а подвинув развалившегося и сопящего Славку, умудрился улечься рядом, каким-то чудом разместившись на отвоеванных у друга двадцати сантиметрах кровати, и уже спал, держась за него, перехватив рукой. — Кит, ты ведь мне друг? — на вахте двое пьяных камрадов вели неспешную беседу. И дневальный, увидев кивок, продолжил: — А друзья ведь должны всем меняться, да? И один за другого всегда впрягаться. — Смотря чем меняться, — заплетающимся языком уточнил Никита и крепко задумался о фильмотеке, оставшейся дома. Её он не мог отдать — она же не полностью его, но и бабушкина. А она расстроится. — Телочками, например, — собрат думал главным образом об этом, и мысль, выросшая после того, как он узнал, что Пабло и Славка практикуют такое, не давала ему покоя. Хотелось воплотить идею в жизнь. — Тогда, да. — Почему бы и не согласиться? У меня же все равно нет девушки. В том числе гипотетической. Никита тяжело вздохнул. Для него представительницы прекрасного пола были существами с другой планеты. Красивыми, неведомыми, загадочными. А он очень хотел встречаться с какой-нибудь тяночкой… Но все как-то не выходило — те не обращали на него совершенно никакого внимания. И сроду никому не признаюсь, что никогда не целовался. Он посмотрел на Вадьку. И даже ему. — Пока меняться не надо. Это я так спросил. Хотел быть уверенным в тебе. А если ты мне друг, то додежурь за меня, — огорошил дневальный и, глядя на растерянное лицо кинолюбителя, успокоил: — Всего пятнадцать минут осталось, я пойду полежу, и Толстого разбужу — его очередь. Не дожидаясь ответа, Вадька вскочил, напялил на голову лупающего голубыми зеньками Кита мицу, и радостно понесся в кубарь. Через десять минут, когда счастливый Трика наконец добрел до экипажа, его встретила тёмная, спящая казарма. Тишина и порядок. Правда, на втором этаже, подложив ладони под щеку, тоже спал, свернувшись клубочком на палубе возле двери — чтобы враг не прошел, заместитель дневального курсант Ковалев, но по счастливому случаю, никто не спалил его, как впрочем и никто не пришёл сменить. Ему снилось, как они с Кирей пытаются на парашютах сбежать от ротного, но тот догоняет их и грохочет: «Сто нарядов! Каждому». Да, звезды охраняли его почти до рассвета, пока не начали бледнеть на небосводе. А в 5:45 об него споткнулся Лютый, пытаясь зайти в ротное помещение. Алексей ночью почти не спал: сначала с Батей до полуночи засиделись, а потом без объявления приехала Полина. Давно надо было ей сказать, чтобы не приходила, не звала. Но тяну… Потому что иллюзия иногда нужна… С ней — этой ложью, не так больно, не так пусто. А сегодня подскочил около четырех — что-то разбудило — толкнуло изнутри. Странно, что там может быть — в абсолютной пустоте. И на вопрос: «Куда ты в такую рань?» не хотелось отвечать. Не знал, что и сказать. Она права, рано. И Лёша, застыв перед окном в маленькой кухне, отсчитывал зачем-то секунды. И мысли крутились, и хотелось крутиться вместе с ними. Второкурсники могли опять прийти строить моих. И он, собравшись, поехал в Бурсу. Нет, 13-я рота не приходила, его подопечные просто перепились. Он чуть не упал сразу около входа, запнувшись за валяющееся поперёк тело, которое, очевидно, настолько наалкоголизировалось, что не сумело доползти до кубрика. Алексей, глядя на ничего не понимающую заспанную физиономию любителя патриотических песен, разваленную тумбочку, грязное ротное помещение и, вдохнув воздух, наполненный запахами, как в рюмочной — захотел убивать. Я им устрою пьянки. Разорванная майором на куски, как после бомбежки, рота построилась на плацу спустя двадцать минут. А ротный, по ставшей уже постоянной традиции, медленно прохаживался вдоль строя, не говоря ни слова, лишь останавливался возле кого-нибудь из бурсаков на пару секунд и внимательно рассматривал его, будто неведомое насекомое. Спустя какое-то время он начал поливать их огнем артиллерии, и поставил в известность, что последствия после употребления алкоголя просто детский лепет, и не сравнимы и близко с воздействием майора на неокрепшие организмы. Вся вахта, включая старшину и фана Госкино, получили по четыре внеочередных, и ко всему прочему оказалось, что маскировщики они некудышние. А рота в полном составе получила в свободное, от начинающейся через неделю учёбы, время — строевые, бег и уборку леса, без перекуров. На две недели. — Направо! Шагом МАРШ! Песню запевай! — прогрохотал Лютый, закончив казнь, но был ещё в ярости на юных алконавтов. Шторму сделалось нелайтово. Он совершенно забыл о строевой песне. Получать дополнительные наряды не хотелось. И он лихорадочно пытался что-то придумать на ходу, но в голове после вчерашнего, как назло, ничего не возникало. А над плацем раздался красивый тенор: Нашепчи-учи, как ты его любила, Как цветы от сока оставляла на татами… Запел Никита и его тут же поддержали большинство курсантов: Вместо криков выдыхала мой bambino, Тушью на спине якудзы расцветали… — Старшина! — рявкнул ротный и просверлил подскочившего к нему Шторма взглядом. — Это что за песня? — Про моряка. Героическая, — Димка не знал, что ещё сказать. Это единственная песня, которую более-менее знала вся рота. А в это время бурсаки героически тянули: Угощал портовых кошек терпким ромом, Кошки плавились, смотрели и вздыхали… — Ясно, — старшине показалось, что по губам майора скользнула улыбка. Да не, такое невозможно. А тот продолжил: — Еще парочку необходимо. Одну вы выберете, другую я. — Товарищ командир, пожалуйста, не надо про комсомольцев, — осмелел Шторм, предполагая беспорядки в роте, если их обяжут вышагивать под это трешево. — Я подумаю. Встать в строй! — и махнув рукой, Алексей отвернулся, кусая губы, чтобы не засмеяться. Злость ушла. Всю неделю, вспоминая курсанта Ковалева с ясным взором рапортующего перечень песен, он не мог удержаться от улыбки.