***
В день посвящения бурсаков разрывало от радости в предчувствии глотка свободы. Всех. Кроме дежурных. Чести остаться в пустом ротном помещении удостоились, естественно, четверо почитателей дурман-травы, грустно взирающих на приготовление сокурсников к торжественному мероприятию, за которым предполагалось весёлое времяпрепровождение. Рота последнюю неделю маршировала каждую свободную минуту до отбоя и ждала мига, когда пройдет мимо трибун, после чего занятия по строевой наконец уменьшатся в разы. Накануне Димка с Глебом и старшины групп проверяли готовность формы у бурсаков, мотаясь по кубарям и отправляя часть народа, под их бешеный вой, на переутюжку. Этаж первокурсников напоминал разворошенный муравейник: все носились в броуновском движении со скоростью звука и при этом орали друг на друга, как ушибленные. Громче всех, естественно, вопил Пабло, переглаживающий по второму разу форменку* и настаивающий объяснить ему — на кой-это все, если синоптики нагадали на кофейной гуще дубак, посему все бурсаки будут на посвящении в бушлатах, но этого ему было явно недостаточно, и он в параллель, как всегда, неизменно орал, требуя ото всех соблюдения чистоты в санитарных зонах. Посоперничать с ним по громкости мог только Большой, горлопанящий о бережном отношении к утюгам, которые выдал скрепя сердце, и обещающий повыдирать все выступающие части тела тем, кто выведет из строя его подотчет. Не уточняя, что все эти электроприборы числятся на старшем баталере. Матвей считал все своим, чуть ли не личным. Дурдом продолжался весь вечер до поздней ночи и возобновился с раннего утра до момента, покуда Лютый, одетый в парадку с ярко выделяющимися на левой стороне несколькими планками, не вышел из своего обиталища и не взорвал артснаряд: «Рота, строиться на плацу, через пять минут!». Когда все, запыхавшись, выполнили приказание, он медленно прошелся вдоль строя, пробуравливая бурсаков сверху донизу взглядом, и на удивление сделал лишь десяток мелких замечаний. Единственные, кого ротный отправил почистить обувь и перегладить брюки, были Киря с Китом, получившие от него вдогонку за это еще по подарку — внеочередному. — Никитос, ты видал, сколько у Лютого планок? Иконостас, — несясь по лестнице в роту, оглянувшись на соратника, прокричал Киря. — Это ничего не значит! — упрямо просипел тот, пытаясь не отстать. Им этот садюга, называемый ротным, дал всего десять минут, надо успеть. И то, что он весь в медалях и знаках отличия, ничего не значит. А вот то, что он похож на одного фрица из фильма, то да. Спустя полчаса первокурсники во главе с майором под пронизывающим ветром бодро домаршировали до плаца перед учебным корпусом, на ступеньках которого было устроено несколько импровизированных трибун, в центре — для руководства Академии, а по бокам для гостей — родных и близких бурсаков, допущенных только до этого рубежа, в экипажи путь им был перекрыт с пояснениями о спецрежиме. Морган с Жужой сегодня пришли ни свет ни заря и терпеливо ждали своих бурсаков перед экипажем N4. Расположившись на краю плаца, они пристально осмотрели готовность карасей, и в принципе остались удовлетворены увиденным. И весь путь от казармы до учебного корпуса они сопровождали первокурсников, а затем, вызвав улыбки всех присутствующих, два бессменных талисмана Академии, устроившись на лучших местах — недалеко от главной трибуны, приготовились принимать парад. В толпе администрации Димка рассмотрел Седого. Почему-то стало приятно, что он здесь, словно он ему родственник. Шторму было жаль, что родители не смогли приехать. Отец только из больницы. Сегодня фоток много нащелкают. Отправлю им. Хотя разве это сравнить. Надеюсь, зимой смогут приехать… Но такой день, он ведь раз. Выслушав приветственные и напутственные речи от руководства и мини-концерт бурсовского ансамбля, караси хором произнесли присягу, торжественно получили гюйсы** и курсантские билеты, а затем, чеканя шаг и хором выводя хит про нежного романтика морей, потопали мимо собравшихся, враз оживившихся от проникновенного исполнения строевой песни. Их выбор и по абсолютно объективному мнению самих 17-х был самый лучший, по сравнению со шлягерами других рот. На этом торжественная часть была окончена. — Рота, увольнительная до 22:00. Разойдись! — пророкотал Лютый, после чего курсанты все разом облегченно загомонили, а со всех сторон к ним хлынули приглашенные гости, большинство из которых сначала обступили ротного. Уже через двадцать минут Алексей, окруженный со всех сторон переживающими за своих чад родственниками, отвечая, как заведенный — по кругу, на одни и те же вопросы: Как мой? Как питание? Не холодно в комнатах? , захотел оказаться подальше от этого места. Какой-то родительский день в летнем лагере. Наконец, спустя время волна интересующихся схлынула, и он, переведя дух, направился к Седову, изъявившему желание после торжественной части о чем-то переговорить, но тут дорогу ему заступила сухонькая старушка интеллигентного вида. — Добрый день, Алексей Петрович, если вас не затруднит, уделите мне несколько минут. Я бабушка Никиты Ковалева — Антонина Никитична Красовская, — рядом с ней, возвышаясь более чем на голову, топтался неуклюжий внучек и смотрел на майора ясным взором страдальца, в котором отражалась свастика. Антонина Никитична встала сегодня чуть свет, чтобы успеть на междугородний автобус. Такое событие — посвящение Никитушки в курсанты. Он так мечтал стать моряком. С тех пор как её ученик Марков Сашенька приехал проведать их и привез в подарок внучку раковину — большую, перламутровую. И приложив ее к уху Никитки, сказал, что так звучит море. А потом Сашенька, нет, Александр Николаевич Марков, капитан дальнего плавания, развлекал их весь вечер рассказами о своих путешествиях и экзотических странах. И вот внук здесь — в Морской Академии. Да она и спала ночью всего пару часов, хотя какой сон, в ее-то возрасте. Допоздна готовила обожаемый Никитушкой пирог с яблоками и корицей. И еще куру под ягодным соусом. Любимые блюда ее золотка. — Оставь нас, Никитушка, — обратилась к внуку пожилая женщина, а Алексей, переведя кровожадный взгляд на этого «Никитушку», стоявшего, блестя васильковыми радужками, с лицом великомученика, судя по всему готовящегося принять бесчеловечные пытки, только усмехнулся. И не надейся даже, что я глухой. И не слышу твои малахольные параллели между мной и разными киношными персонажами, в основном фашистами. Вон, и сейчас — опять небось провалился в выдуманную киноклассиками реальность — прям пионер-герой. Не герой ты, а вечный залетчик. Так и будет. Постоянно. Если дисциплине не научишься… А Антонина Никитична, когда внук отошел от них, задала вопрос, от которого ротный чуть не взвыл, потому как слышал его за сегодня уже раз сто: — Как он, Алексей Петрович? — Как все, — сухо ответил тот. Не рассказывать же этому божьему одуванчику правду, что её внучек — болван, каких он еще не видывал, к тому же абсолютно не имеющий ни малейшего понятия о порядке и ни черта не умеющий делать, кроме как хватать внеочередные совместно со своим напарником, таким же мало понимающим, где он находится. И нарядов этих у них уже на месяц вперед. Но, судя по всему, на этом они не угомонятся. По всем признакам кандидаты на зимовку в лесу. — Товарищ майор, у меня к вам просьба — присмотрите за Никитушкой. Один он у меня остался, — после серии ожидаемых вопросов, закончила женщина. И Алексей, посмотрев в ее выцветшие голубые глаза, только вздохнул про себя. Для бабушек их оболтусы самые лучшие. Да и не бабушка она вовсе. Он знал личные дела всех своих пацанов уже наизусть и кинолюбителя в том числе. Ковалев Никита Эдуардович. Сирота. С восьми лет воспитывается прабабушкой. Награды в городских олимпиадах по истории и математике. Увлечения: настольный теннис и… хм, кто бы сомневался — кино. — Присмотрю, — пообещал ротный Антонине Никитичне и прицелился в затылок её хохочущего внучка, стоявшего в компании своего сподвижника и нескольких бурсаков. А от учебного корпуса в направлении леса чинно удалялась живописная парочка: черный огромный кот и маленькая белая собачка. Талисманы были довольны состоявшимся праздником, пусть они уже не первый год в Бурсе и видели не одно посвящение. Но тем не менее каждый раз это событие для них было сродни некоего таинства. Ведь после него мальчишки становились курсантами в полном смысле этого слова. «Наши-то, красавцы! Лучше всех!» — тявкнула кудлатая, радостная от увиденного. «Недурно», — для проформы проворчал Морган, мерцнув желтым цветом глаз, и мурлыкнул не выдержав: «Согласен! Они лучшие!»***
— Шторм, я не могу остаться. Мне надо с родителями побыть, когда ещё приеду домой. А у них вечером самолёт. Командировка. Пошли с нами, — зашептал Глеб, оттащив Димку в сторону от компании бурсаков. — Глеб, я лишним буду, — он посмотрел на стоящую неподалеку пару. Красивые. Шоколадный на маму похож. Такая же улыбка светлая. И молодые совсем, словно они не родители Глеба, а старшие брат с сестрой. — Иди, они ждут. — Я постараюсь быстро. Часа три, от силы четыре. — Да не торопись, мы все равно раньше девяти не выползем из бара. Точно тебе говорю. — Значит, успею, — повернув голову так, чтобы никто не видел лица, подвигал бровями, и быстро провел кончиком языка по нижней губе, задержав его в улыбчивом уголке, отчего внутри Димки все окатило жаром, а затем, развернувшись, побежал к ожидающим его родителям, но, не удержавшись, оглянулся и махнул рукой Шторму. — Дим, давай ко мне. Приглашаю. Мои обед праздничный закатили. Поешь домашнего, — повернулся Славка к старшине, вернувшемуся к ржущим первокурсникам. — Спасибо, Слав, в следующий раз. Я с теми, кого родители не разобрали, в бар, — хохотнул Димка. — Тогда хорошо погулять, — засмеялся Романовский. — Без поломки мебели. — Постараемся, — хмыкнул Шторм и покосился на Большого, стоящего поодаль и что-то втолковывающего Джуниору, никак не реагирующему, как всегда, и вообще смотрящему в сторону.***
— Славка, Пашка, — к группе бурсаков подбежала невысокая улыбающаяся девчонка и тронула Романовского за рукав. — Вы так здоровски маршировали. И пели. — Ланка, ты откуда здесь? — резко развернувшись к ней, удивился тот и раздраженно тихо добавил: — Предупреждал же отца, не брать тебя в Бурсу. — Принцесса, — завопил рыжий, перебивая друга и, подхватив девчонку, закружил, а затем, поставив на землю, приобнял и, чмокнув в нос, обратился к фестам, восторженно разглядывающим белокурое создание: — Это наша принцесса Лана. Её необходимо почитать и падать ниц, только завидев. Руками трогать категорически запрещено. Если не хотите навсегда лишиться конечностей быстро и болезненно. Все заржали и закивали головами. Что ж непонятного. Но ведь рассматривать эту хрупкую фарфоровую куколку с огромными голубыми глазюками никому не возбраняется. Эх… И они проводили тоскливыми взорами удаляющуюся от них смеющуюся принцессу, которую, схватив за руку, куда-то потащил Славка, при этом что-то возмущенно ей выговаривая. И только они посчитали, что встретили самую красивую девушку, как к ним подошел Влад, держась за руки, с высокой рыжеволосой красоткой. — Знакомьтесь, это Кристина. Кристина, это 17-е, — улыбнулся Казах своей спутнице и хмыкнул, наблюдая за вытянутыми мордами бурсаков. Не, ну те, разумеется, всего ожидали, но такую телочку у Вовки — нет. Несколько секунд все просто таращились на неё, рассматривая от кончиков густых, слегка вьющихся волос до носков светлых сапожек на длинных ножках, стараясь не пропустить ни одной детали. Богиня. Теперь для них стало понятным, почему Влад такой спокойный. Да, каждый бы был таким, если бы знал, что за воротами его ждет такая красотка. А Вовка был счастлив — его Кристи с ним. И можно, наконец, коснуться ее мягких душистых волос и приобнять, провести подушечками по её нежной коже и сжать хрупкие пальчики в ладони. Он был, безусловно, немного расстроен, что её соседка по комнате в общаге отказалась «прогуляться несколько часов», но гостиниц в Питере полно и он с Кристи скоро останется наедине. — Влад, сейчас Маша звонила, сообщила, что через пару часов уйдёт. Поэтому нам не надо ничего придумывать, — закончив разговаривать по телефону, прошептала ему на ухо Кристи. — А мы тем временем с твоими ребятами в бар сходим, чтоб время убить. На что Казах лишь качнул головой. Что такое два часа ожидания рядом с любимой по сравнению с почти полутора месяцами без нее. Он чуть не заскулил в предчувствии кайфа, когда коснется ее обнаженной кожи груди и будет выцеловывать дорожку на ее теле. Пабло улыбнулся вслед Славке, тащившему куда-то сестру, и перевел взгляд на направляющихся в его сторону, после посещения главной трибуны и общения там с руководством, отца и дядю Виталю, впереди которых к нему несся на всех парах Сенька. — Парикмахель дядя Толик, подстрлиги меня под нолик, подстрлиги меня под нолик, дологооооой… — добежав, брат закрутился вокруг него, приплясывая. — Какой нолик? — заржал Пашка, подхватив младшего и прижав его к себе, вдохнул родной запах и слегка пощекотал. — Ты откуда песни такие знаешь? — Мы уже сделали внушение Роману, что не стоит возить ребенка в детский сад под уголовно-романтические шлягеры. Но опоздали, — засмеялся подошедший следом Терентьев-старший. — Знаешь же, какой у нас Сенька восприимчивый. Вот, неделю уже слушаем с мамой его. И в садике никому покоя не дает. Поет. Ждем, когда само пройдет. Мама было решила его к другому репертуару пристрастить, более классическому, но Арсений непоколебим и, невзирая ни на что, мужественно держится. — Да, Сенька кремень! — Пабло крепче обнял заливающийся хохотом, крутящийся на руках родной комочек. Соскучился по рыжику. — Пап, а может все к Славке поедем. — Пашка, а ты с мамой не хочешь увидеться? — хмыкнул тот. — Нуу… — домой не хотелось. Точнее, хотелось, но вести разговоры с маменькой как-то не желалось. — Вам надо поговорить. Это не обсуждается, — отец был непреклонен. — Да знаю, — вздохнул Пабло и, попрощавшись с курсачами, с Сенькой на руках поплелся за отцом, а на стоянке подбежал к Гелендвагену Романовских и принялся уговаривать уже друга: — Славень, поехали все к нам. — Не, мама ждет, — отказался тот и потрепал маленького рыжика по вихрам. — Сенька, как жизнь молодая? Как в садике? — Мой номер двести солок пять, на телогрлеечке печать… — пропел Арсений в ответ, видимо, пытаясь художественными образами донести до окружающих свои сложные взаимоотношения с дошкольным учреждением. — У нас, как понимаю, очередное увлечение? — удивленно хохотнул Славка, обращаясь к Пашке и увидев кивок, улыбнулся: — Один в один ты. Ну мужайтесь тогда. Все, мы домой. До вечера. Бывай, певец. — На прливокзальную сегодня я пойду. Возьму бутылку водки, чтоб накатить по сотке с длужком прррощальнуюююю… — прогорланил Сенька «до свидания» Романовским, запихиваемый братом на заднее сиденье в детское кресло. Дома все было по-прежнему, а в кресле в гостиной царственно восседала мама, как на троне, терпеливо ожидая старшего сына. Который, намеренно копаясь — оттягивал разговор, неспешно переобувался, медленно переодевался, следом долго мыл руки в ванной, примыкающей к его комнате на втором этаже, уже на автомате пробегая глазами по чистым стенам и полу. И только спустя десять минут Пашка поплелся на казнь, продолжать разговор, повторяющийся уже с мая. — Привет, мам. — Здравствуй, сынок, — откликнулась сухо Ася и, повернувшись, осмотрела своего старшего — ненаглядного, обожаемого, но такого упрямого. Похудел. — Мам, ну чего ты? — он подошел к ней и, опустившись на корточки, заглянул в родные зелёные глаза. — Все будет хорошо. Ну всего-то пять лет. — Павлик, какое «хорошо»? И какие пять лет?! Ты мне говорил год! — закричала от неожиданности Ася, забыв об обещании самой себе сохранять спокойствие. — Пять с половиной, — уточнил, хитро прищурившись, Пабло, обнимая ее. — Ты не представляешь на что идёшь! Ты коверкаешь себе всю жизнь! Я еле отца уговорила бросить моря. Так вдруг ты! — вскочив с кресла, бушевала мама. — Прекрасное образование променять на это… — Мам, да успею я в Оксфорд. Окончу Бурсу и поеду туда, — улыбался, глядя на неё, Пашка. Он все-таки соскучился по ней, по ее экспрессии. — Павлик, о чем ты говоришь?! Выкинутые годы! Никчемная специальность, ни семьи, ни здоровья! — она не знала, как достучаться до него. И еще переубедить мужа, вдруг поддержавшего решение сына, но получалось только регулярно закатывать скандалы. — Ну чего ты. Ты же папу ждала из рейсов столько лет. И не жаловалась никогда, — попытался свернуть в другую сторону Пашка. — Потому что это я! И не заговаривай мне зубы, — остановившись напротив, гневно сверкнув зеленью, раскусила его Ася, и добавила почти спокойно: — К тому же ты со своим легкомыслием обязательно какую-нибудь вертихвостку в дом приведешь. — Мааам, я с тобой посоветуюсь для начала. Обещаю, — сделав невинную мордаху, протянул рыжий. — Балбесик, — засмеялась она. Не получалось у неё на него злиться. Как, впрочем, и доказать свою правоту тоже. — Голодный небось. Знаю, как в вашей Бурсе кормят. На рубль. — Ага. Так соскучился по твоим вкусняшкам, — признался Пашка. За чуть больше чем полтора месяца он так и не смог привыкнуть к рациону, предлагаемому бурсовской точкой общепита. Каждый прием пищи был настоящим мученьем. А алюминиевые приборы, вообще мерзость. Бррр… За обедом Пабло метал все подряд, а мама, постаравшись на время забыть об их разногласиях, ворковала над своим старшеньким солнышком. Отец, наблюдая за ними, только усмехался, а Сенька весь праздничный обед, не обращая ни на кого внимания, оглашал столовую песнопениями, отказываясь замолкать, смеша брата с папой и не слушая маму: — Не поеду на качели, не пойду, а немного покемарлю, полежу. Пусть плиснится мне блондинка и на Кипре летний зной… — Я тебе там продукты собрала, — уже пообедав и наговорившись, вспомнила Ася. — Мам, я все не смогу забрать, только на сегодня и завтра. Ротный запрещает хранить долго продукты, — Пашка посмотрев на часы, понял, что к Славке уже не успевает. — Вот! Об этом я и говорила, в том числе, — грустно вздохнув, подытожила мама. Еда отвратительная. Холодные экипажи. И эта ненужная никому муштра. А мог бы сейчас наслаждаться европейской свободой. Уже оказавшись в тишине своей комнаты, он, устроившись на тахте и рассматривая тёмный экран телефона, погрузился в невеселые мысли. И неохота в Бурсу возвращаться, в эту голимость, и побыстрее бы туда. Внезапно ожил экран телефона. Не Славка. И он с неохотой принял вызов. — Привет. — … — Ага. Вырвался. Не, сегодня не получится. — … — И завтра. — … — Ок, созвонимся. Когда повесил трубку, то промелькнула мысль, что по-хорошему надо было пересечься… Но без Славеня не тянуло ни с кем встречаться. А тот дома. Сейчас в своей комнате, скорее всего, на кровати валяется и в ноуте копается или на гитаре бренчит. Точно на гитаре. Он не взял ни одну из своих семи в Бурсу. Возможно, сейчас возьмёт. Пабло нравилось слушать Славку, смотреть, как его пальцы касаются струн. Для него было в этом всегда что-то магическое. Захотелось к нему. Не звонит чего-то. Пабло перевел взгляд за окно на наползающие сумерки, какое-то время рассматривал их, а потом набрал номер телефона единственного человека, имеющего для него первостепенное значение… всю его жизнь. Сколько он себя помнил. — Сла, а давай в самоволку уйдем? — хохотнул он, когда на том, наконец, приняли вызов после повторного звонка. — Паш, я могу до девяти часов с семьей побыть? И отдохнуть от бессмысленного пиздежа в твоём исполнении. — Нормально вообще. А щас ты с кем? — И действительно, он ведь мог сказать, что дома, а сам на встречу с этой мерзкой Снежанкой рвануть. — Сла, ты где? — В Улан-Удэ, — рявкнул друг, но перед тем, как отключиться добавил: — Встретимся без пятнадцати десять около ворот. Пашка верен себе, как всегда, полон прибабахнутых идей. Самоволка. Хах. Но Славка при этом знал одно точно, что если тот решит прогулять, то и он, вне всякого сомнения, вместе с ним.***
Выйдя из лифта, Сергей остановился перед единственной дверью на площадке. Не хотел сюда идти. Ноги не шли. Дом. Он не знал, что означает это слово. Но был уверен, что точно нечто отличное от этой карикатуры. Созданное Ею, холодное уродливо-крикливое пространство, с расставленными по углам мертвыми цветами и гипсовыми фламинго — непонятно к чему. Хорошо, что его комнату Она в этот раз не тронула, оставив серо-черную область Сергея неизменной, выделяющуюся теперь на фоне всей квартиры, как белая ворона. Джуниор до сих пор не мог понять, как она согласилась, и не изуродовала в своем очередном дизайнерском порыве его спальню, не украсила зеркалами в золотых тяжёлых рамах и не засунула хоть одну птицу. Наверняка повлияло его состояние в тот момент — молчаливое отрицание всего. Открыв дверь, он сделал шаг, ожидая пустоты и гулкости, ведь они здесь только набегами, когда в Россию приезжают. Но в квартире пахло выпечкой, а из кухонной зоны слышались характерные звуки готовки. Понятно. Томочка хлопочет. — Сереженька, я ждала тебя! Ох, какой ты в форме. Совсем взрослый, — домработница захлопотала вокруг него. — Я твои любимые блюда приготовила. Сейчас накрою. — Здравствуйте, Тамара. Спасибо, я не голоден, — извинившись, он прошел в свою комнату и, не переодеваясь, лег на широкий диван, стоящий около витражного окна. Было никак. Хотелось побыть одному. Надо было, не отвлекаясь ни на кого, подумать в одиночестве. О важном. Но сегодня, как видно, не получится. Ладно, еще будет время. Потом… Джуниор уставился на свинцовое небо за стеклом. Никак. Матвей сегодня звал в какой-то пивбар рядом с Бурсой. Не понимая, что Сергею не интересны эти пролетарские развлечения. Никогда были не интересны. В чем веселье напиться и скакать? Он все-таки поел — Томочка заставила. Завезла в комнату инкрустированный резной сервировочный столик, уставленный фарфоровыми тарелочками, украшенными золотой вязью, и, устроившись в кресле рядом с диваном, как-то незаметно для Сергея, заговорив его, заставила поесть. И только после этого оставила его в покое. А в семь часов, будто ей на смену, пришла Сусанна. Лицемерка. И в отличие от Томочки, ее он видеть совершенно не хотел. — Здравствуй, племянничек, — по-змеиному улыбаясь, она, не постучавшись, прошествовала в его спальню и встала напротив Сергея, почти полностью заслонив собой горизонт, остался видимым только небольшой кусочек неба — если скосить глаза. — Будем теперь с тобой встречаться каждую увольнительную. — Ты мне еще не сказала, как скучала, тетушка, — произнес Сергей, разглядывая серую полоску за её плечом. Он догадывался, что именно так и будет. Они не оставят его в покое. — Разумеется, скучала. Не сомневайся, милый. И догадываюсь, что не желаешь меня видеть, но ты должен понимать — все это для твоего же блага и родительского спокойствия, — перестав улыбаться, она, подхватив один из стульев, образующих вместе со столиком импровизированный кофейный уголок, за которым, в действительности, никто никогда не пил этот напиток, как и любой другой, поставила его так, чтобы видеть лицо Сергея, и усевшись продолжила: — Поговорим? Как тебе Бурса? Как коллектив? — Ты же все знаешь и так. — Я знаю только официальную версию, кто тебя окружает. Сказали, ротный и старшина у тебя серьезные. Но с кем ты общаешься, чем дышишь? Хочется услышать от тебя. — Ты задаешь странные вопросы. Я похож на того, кому необходима компания? Или напоминаю человека, нуждающегося в чьей-то дружбе? — Сереженька, не обманывай меня, пытаясь храбриться. Мы оба знаем, кроме всего прочего, в чем ты нуждаешься. Ну так как курсанты? — Никак, — не желая продолжать этот разговор, он перевернулся на другой бок. — Понятно. Довезу тебя сегодня. Сергей промолчал — его ответа никто не ждал. Все как всегда. Он потер занывшее запястье. Трус во всем.***
Оставшиеся, не востребованные никем и не рванувшие в поисках новых знакомств, бурсаки решили отметить посвящение и окончание карантина в пивбаре населенного пункта, расположенного недалеко от Городка. Поначалу их собралось всего человек двадцать, но уже спустя пару часов освободившийся народ начал постепенно подходить и вскоре в пивнушку набилось человек пятьдесят. Было весело, пиво лилось рекой вперемешку с водкой. Вдохновленные коктейлем «Белый медведь», смешиваемым каждым для себя в вольной пропорции, курсанты, с гуляющим по крови «ершом», не слыша друг друга, все как один гомонили, не пойми над чем ржали, но было очень смешно, сновали по неведомым им самим ломанным траекториям, перемещаясь, как торпеды, и вскоре заполнили собой все увеселительное заведение и прилегающую к нему территорию. Казах с Кристиной посидели всего часа полтора и уехали, и все это время, что зеленоглазая богиня находилась среди них, практически каждый из бурсаков не сводил с нее глаз. И завидовал Казаху. Вот завидовал и все. Кристина не понравилась Шторму. Не внешне, нет. Еще при поступлении Казах много рассказывал о своей Кристи, и постоянно показывал фото. Так что заочно он с ней был знаком. Но что-то было в ней… Димка сам не мог понять. При всей красоте что-то хищное. Она была ему почему-то неприятна. Как Влад с ней столько вместе? Непонятное превосходство, откуда, спрашивается, взялось у девчонки из провинциального города, и при этом чересчур откровенно рассматривает всех подряд. Я, случайно, не придираюсь? Все, как посмотрю, сражены наповал ею, даже вон Гор гипнотизирует мрачным взором, а Киря совсем в афиге непроходящем. Лучше бы я ошибся. — Я б ей вдул, — глядя вслед удаляющейся с Казахом Кристине и не отрывая глаз от мягко покачивающихся бедер, сообщил с видом профессионала уже порядком захорошевший Вадька своему камраду, который, посадив бабулю на автобус, прибежал в бар минут пятнадцать назад как. — Я бы тоже, — эхом откликнулся Никита, смотря в том же направлении и на то же место. Ему понравилась Кристина. Она такая волшебная. И Лана понравилась — она тоже волшебная. Жаль, что у меня девчонки нет… — В следующий раз я с ней пошепчусь, — по-деловому заверил друга Вадька, на что тот помотал головой, соглашаясь. Киря он такой, да, решительный. — Я вас убатманю, — пробасил сидящий напротив Гор, угрюмо разглядывая двух мечтателей любовного фронта. — За что? — возмутился Вадька, уставившись гневно на Кравченко. — Чтобы на телок друзей не зарились. — Да мы абстрактно, — примирительно заявил Кит. Разве ж такая девушка когда-нибудь обратит на меня внимание? Понятное дело, нет. — Гор, да чего ты? Они облизываются только. Так она им и дала, — заржал Большой. — Да и Казах им быстро яйца поотрывает, если они начнут их подкатывать к Кристи. — Он может, — хмыкнул Гор, вспомнив Влада в драках — его отточенные движения, словно танец. Кстати, танец. И Гошка посмотрел на Матвея, а затем перевел взгляд на кинолюбителя. К восьми часам, когда до кафе добрался Глеб с двумя огромными пакетами в руках, не желающий терять время, чтобы их занести в Бурсу, все, кроме Димки, были уже пьяные. И веселье перешло как раз в ту стадию, когда отдельно взятый индивидуум, расплескавшись в своем личном внутреннем пространстве, безостановочно пляшет, беспрерывно ржет и, издаваемыми им децибелами пытается перекрыть звуки мира, включая грохочущую рядом музыку. Посреди кафе стояла уличная скамейка, на которой бессменные чечеточники роты исполняли свой коронный номер под «Let’s Get It Started»***, запущенную уже по десятому кругу, для якобы отработки синхрона. Выходило у двух краснодеревщиков так себе, но зато энтузиазма было хоть отбавляй. Сначала они пытались залезть на один из столов, потому что на пластиковых стульях им не понравилось, но почти мгновенно были содраны матерящимся старшиной. После чего бурсаки решили принести им — чтоб пацаны не маялись, с разрешения администратора — скамейку, стоящую перед входом. И Большой с Гором наконец стали безопасны для общества, предавшись своему любимому делу — степу. Остальные носились, танцевали, подпевали или, пытаясь перекричать «The Black Eyed Peas», горланили «Морячка». Между всеми скакали Кит с Кирей и Толстым, изображая ополоумевших джедаев. В общем, сценарий пьянки был неизменным. Возвращались всей толпой, растянувшись на несколько десятков метров, продолжая пьяно кричать, хохотать, запевать и скакать. Пьяный Никитос разорялся об очередной битве за урожай, случившейся в каком-то киношедевре, а Большой с Гором, вышагивающие рядом, были его благодарными слушателями. Шторм, идущий впереди их, обернулся, привлеченный возгласом Большого: «Сволочи, а как же колхоз?» и вторящим ему басом Гора: «Уломать их за такое», хмыкнул. Надо на пьянки этих троих разделять, а то наслушаются Никитоса и у них крышу начинает рвать. Шторм, отвернувшись от троицы, уставился на Глеба, идущего впереди на пару шагов и молча вырвал у того из одной руки пакет. На что Шоколадный лишь улыбнулся во все тридцать два, и покачал головой. Ой, да не девочка ты, знаю, но блиин. Так они и шли некоторое время в темноте, Глеб чуть впереди, повернув голову, блестя белками глаз, и лыбились друг другу. Он не понял, что произошло. Почувствовал, за долю секунды до того, как услышал рев двигателя. Взвился шторм внутри. Стало как-то тихо вокруг. А в следующий момент из-за поворота дороги, по которой уже шел улыбающийся ему Глеб, вылетела светлая тачка. Миллисекунды, казалось, растянулись на секунды, те в минуты, а они в свою очередь в вечность, которая мгновенно сжалась до точки и промелькнула. Все случилось за один стук сердца. Глеб в полосе света фар. Смотрит на меня. Улыбка. Моя рука. Рывок. Летит за спину. Падает на Гора. Вскрик того. Взмах руками. Рухнувшие на землю Гор, сверху которого Глеб. Вой падающего рядом Кита, держащегося за лицо. И тут сердце зашлось в испуге от произошедшего. Матерящийся Гор, барахтающийся под Глебом, привел в чувство впавших в ступор бурсаков, молча смотрящих на них. А из тормознувшей тачки к ним неслась девушка, освещенная задними стопарями. — Мальчики, — она в ужасе рухнула на колени перед копошащейся кучей. — Все живы? — Алина, — из остановившейся рядом девчонкиной машины выскочил парень и побежал в их сторону. Он рывком поднял ее с земли и толкнул за спину. — Я с тобой потом разберусь. Мужики, все в норме? — Вы охуели так гонять? — рявкнул Шторм, одновременно поднимая Глеба. Отставшие бурсаки уже подбежали и, окружив, возмущенно матерились. — Все мужики, извините, — парень поднял руки, а потом полез в карман, достал портмоне и, вытащив несколько бумажек, протянул поднимающемуся с земли Гору, у которого текла из носа кровь. — На обезболивающее. — Я тебя сейчас уебу, — пообещал тот, вытирая рукавом струящуюся кровь и опустил голову. А Большой, сначала наклонившись к Гору, протянул ему платок, после чего выпрямившись молча взял деньги. — Извините, еще раз, — парень развернувшись, повел девушку к её машине. А бурсаки уставились на предприимчивого баталера. — Что? Мы всю степуху почти просадили в пивнушке. А это нам на сигареты. Общак, — пояснил тот свои действия. — Как ты? — Шторм пытался рассмотреть в темноте повреждения на Глебе. — Все в порядке. — А ты, Гор? — он повернулся к Кравченко. — Выживу. — Кит? — У Никитоса без изменений, — сообщил за него Большой и все заржали, и Никита тоже. Ротный опять будет ругаться. Добравшись до экипажа, как раз к вечерней поверке, Димка, еле дождавшись ее окончания, затащил Глеба в старшинскую. Проверить так ли все в порядке, как тот утверждал. Задрав его рубаху, он, рассматривая и осторожно касаясь подушечками спины смеющегося Глеба, вспомнил насколько сильно испугался. Там на дороге, когда швырнул его и услышал вскрик. Почему-то именно тогда. Нереально. — Шторм, — развернулся Глеб и обнял его за плечи. — Все отлично. — Сотрясение может быть, — Димка продолжал шарить по нему руками. — Сотрясений у меня ещё не было, — хохотнул тот. — А что было? — Да разное. Мама почему и на Бурсу согласилась. Ей экстрасенс какой-то посоветовал. — Чего? — Любит моя маман гороскопы разные заказывать для нас с отцом. И для меня посоветовали Питер. Удача меня здесь ждет. Я ржал, прикольно — все совпало. А сегодня поверил — удача. Ощупывания с целью проверки состояния переросли, как у них уже было принято, в совместную дрочку. Стоны и прерывистое дыхание наполнили комнату и, уже кончив, они опять стояли прислонившись лбами друг к другу. — Сам-то сильно испугался? — Не успел. — Хорошо, что Гошан смягчил падение. — Он не планировал. И ушибся, думаю, сильно. — Пойти проверить, что ли? — Хах, рискни. — Не, я еще жить хочу. До завтра. — Ночи.***
На следующий день на утреннее построение явился Лютый. В свой выходной. Опять. И как всегда, прохаживаясь вдоль строя, внимательно рассматривал фестов. Часть из которых была с большого бодуна и еле стояла. Осмотрев красноносого Гора, он перевёл взгляд на кинолюбителя, убив его разрывным. — А вы, курсант Ковалев, верны себе. Подумываю над тем, чтобы вообще лишить вас увольнительных и сократить тем самым все риски травматизма, — пророкотал ротный, но Кит героически молчал смотря сквозь него. Так и надо поступить с этим пандой-кинолюбителем, хотя бы пару раз. Пусть в одиночестве поскучает и подумает. Заодно и наказ Антонины Никитичны исполню. — Рота, налево, в столовую шагом МАРШ! И 17-е помаршировали, чеканя шаг по осенней слякоти, зимней стылости, весенней хлябости, с иногда радующими их теплыми солнечными деньками. Пошагала по своему первому году.