Шторм. Бурса

— Думаю, успеем посетить все, что ты наметила, — сделав глоток горячего ароматного кофе и поставив кружку обратно на блюдце, Глеб задумчиво провел рукой по клетчатой скатерти и, откинувшись на спинку стула, постарался не показывать виду, что абсолютно не расслышал вопроса. Он с улыбкой посмотрел на маму, приехавшую на выходные в Питер, сделав тем самым сюрприз, весьма для него неожиданный — всего-то пару недель после посвящения прошло, — но тем не менее был рад ее внезапному визиту, хоть невольно нарушившему его планы… Строго говоря, один-единственный генплан — большой такой — под названием «Шторм». Поэтому все внезапно переигралось, и сейчас, вместо того, чтобы целоваться до звездочек в глазах или растворяться в кольце сильных рук, Глеб сидел в одном из маленьких уютных кафе в центре Петербурга и разрабатывал вместе с мамой маршрут сегодняшней прогулки по городу, точнее — она составляла траекторию марш-броска, а у него самого совершенно не выходило сосредоточиться, исключительно рассеянно кивать, находясь мысленно рядом с Димкой, отчего становилось немного стыдно перед ней за свою невнимательность. В прошлые выходные Шторм с Глебом сняли номер в гостинице. На сутки. И, получив ключ на ресепшене, бежали по узкой лестнице на третий этаж, будто опаздывали, и в их распоряжении всего минут пятнадцать, а не около двадцати часов. Вломившись в номер, едва не вынеся дверь, они набросились друг на друга, напоминая двух одичавших зверей. Безостановочно целуясь, кусаясь и рыча, срывали и раскидывали одежду в разные стороны, в единственном желании прикоснуться к обнаженной коже другого. И не в силах, разумеется, терпеть, первый раз отлюбились прямо там же у стены — рядом с дверью в привычной им манере, далее продолжили в ванной, едва не навернувшись на скользком полу, и лишь после этого добрались наконец до кровати. Охватив в одно мгновение взглядом от макушки до пальцев ног фигуру вытянувшегося в полный рост Шторма, Глеб обрушился на него, покрывая цепочкой поцелуев тело, которое так… Хотелось присвоить себе Димку навсегда, не отпускать ни на шаг, чтобы принадлежал ему и никому больше. Безостановочно ласкать, сосать, вылизывать — впитывать в себя… И до помрачения сознания, до радостного шелеста прилива внутри, окунаться в металлическую лаву глаз — накрывающую волной; чувствовать требовательные руки, скользящие по телу — от которых жар и озноб одновременно; ощущать касание подушечек пальцев — бьющие от них горячие импульсы; взрываться сладкой болью от шлепков и члена внутри себя; терять разорвавшееся на части и вновь находить возрождающееся в груди сердце; и выть вместе с прибоем от восторга. Исцеловав Шторма, Глеб, приподнявшись на руках, заглянул в клубящуюся серость и не отрывая взгляда приблизил вплотную свое лицо к его, чтобы поймать родное дыхание, втянуть в себя выдох Димки и подарить свой, после чего нырнул вниз и неторопливо провел по всей длине эрегированного члена языком — вверх-вниз, несколько раз — наслаждаясь, а затем, обхватив губами, начал посасывать, смешивая свою слюну с секретом. Он сходил с ума от вкуса Шторма, и ему нравилось сначала ласкать и вылизывать нежную головку, а потом, расслабляя горло, брать глубже и глубже. И чувствовать его член, бьющий в глотку, пальцы пытающиеся ухватить короткие волосы, и, сорвавшись, проходящиеся по голове, а затем вновь силой дергающие пряди, и слышать выносящие мозг громкие стоны Димки. Сев сверху, он опять коснулся его губ своими и они какое-то время, обнявшись, бесконечно долго целовались. Оторвавшись на миг, Глеб потянулся к тумбочке, улыбаясь вручил Шторму презерватив и, выдавив немного смазки на пальцы, начал себя растягивать, а дальше слегка приподнявшись, помогая себе, стал медленно опускаться на член Димки, продвигаясь понемногу, застывая на мгновения, кайфуя от небольшой боли, прошивающей таз, и давления на стенки ануса. Насадившись полностью, Глеб замер на пару секунд, а потом начал двигаться… — … нравится? — перебила его воспоминания мама, и он, чуть не рухнув со стула от неожиданности, с суетливо разбежавшимися мыслями, лихорадочно пытался понять, о чем она вообще говорит, одновременно перебирая варианты нейтральных ответов. — Безусловно, — схватив телефон, как спасение, Глеб уткнулся в него. Не могу долго без Шторма. А пальцы уже летали по кнопкам. Димка, подперев кулаком щеку, в тоске смотрел на темнеющий за окном лес, пропуская через слово бубнеж Никиты, ворвавшегося к нему с горящим взором, оттененным двумя фингалами, минут двадцать назад, похоже с единственной целью — вынести мозг. Сегодня у Кита по-хорошему должен был быть увал. Но Лютый, которого неведомо что принесло в воскресенье на вечернюю поверку, увидев свежие синяки у Ковалева, всего час назад вернувшегося из дома, перенес его два внеочередных на эти выходные, лишив тем самым законного отдыха. И сейчас, вне сомнений, заскучав в пустом ротном помещении, Никитос решил найти свободные уши, и выбор пал на старшину. Мне главное несколько часов до тренировки продержаться. Телефон блимкнул, извещая о пришедшем сообщении, вырвав Шторма из попыток вникнуть в патриотический монолог кинолюбителя, и, посмотрев на экран, он расплылся во все тридцать два: «Глеб». Тот сегодня с обеда и до завтра был в увольнительной, и, однозначно, чтобы Шторм не скучал, слал ему потоком эсэмэски, а чаще разные смайлики, причем без пояснений, как хочешь, так и понимай. «Что делаешь?» «Кита слушаю» Изображение: крик ужаса и пистолет. Димка, хохотнув про себя, отправил в ответ мордаху в тёмных очках и вернулся к созерцанию деревьев за стеклом. Классно на прошлые выходные оторвались. Секс-марафон. Надо еще повторить… В том маленьком гостиничном номере сорвало обоих, совершенно не сдерживались. Такое вытворяли… Поначалу было непривычно трахаться лежа на кровати. Димка скосил глаза на крышку стола. Хоть тот и большой, но нисколечки не располагает, чтоб на нем вдвоем лежать. Мы так-то совсем не маленькие. Да и неудобно на столе. А Глеб на белых простынях смотрелся клево, казалось, весь светится… И так прогибался… так кричал. Что вихрь внутри Димки вился от экстаза. И ему понравилось, когда Глеб был сверху, двигаясь на его члене, как заведенный, сам выбирая темп, глубину и угол. А Шторм жестко гладил его везде, или ухватив за бедра, помогал насаживаться, или, притянув за шею, долго целовал, вторя ритму тел языком. Но каждый раз, когда Димка хотел обхватить ладонью ствол Глеба, тот отводил ее. И по итогу кончил… без рук, а Шторм следом за ним, почувствовав сжимающееся кольцо мышц. Бля, без рук… Было крышесносно… — Это надо как-то торжественно отметить. Таких два праздника. Мне, безусловно, новый не совсем по сердцу, но если посмотреть в общем, то он в чем-то в высшей степени символичный… — Никита, сам запутавшись в своих же аргументах «за» и «против» и находясь в процессе сложного выбора, в честь какого события гулять, не замечая, повысил голос, выбив Димку из полного виртуального погружения в события недельной давности. — Кхе… Погоди, Кит, ты определись сначала, за что ратуешь? А потом и поговорим, — Митяй в штанах, вдохновленный реалистичными картинками из гостиничного номера, настойчиво требовал Глеба. — Шторм, у нас уже нет времени, — запротестовал кинохроникер, не подозревая о телесных страданиях собеседника. — Времени на что? — Хорошо, что я сижу и стол закрывает все, что ниже пояса. А то этюд в багровых тонах — старшина 17-х возбудился от перспективы празднования 7 ноября. — На организацию какого-нибудь торжественного действия в честь праздника. Я подумываю о флешмобе или каком-нибудь костюмированном представлении, — Никита закатил глаза к потолку, судя по всему перебирая в уме возможные сценарии, которые должны добить роту окончательно. — А банально выпить, как изначально все запланировали — не судьба? — Ну, Шоколадный, я тебя завтра съем… сразу, как появишься. — Как ты не понимаешь. Это же интересно! Если всем переодеться как-нибудь подходяще. Например, в честь 4 ноября, можно… можно… — нам бы рубахи, кафтаны… — Кит, представив костюм ополчения Руси начала 17-го века, запнулся в вопросе реализации идеи, потому как предметы гардероба мужского населения смутного времени отсутствовали в свободном доступе. — Ага, еще лапти с онучами забыл, — заржал Димка, представив недовольные физиономии бурсаков, сурово марширующих на плацу в прикидах пращуров, понятное дело, без Кита — его придется срочно включить в программу защиты свидетелей, от греха или от Гора подальше. Никитос — кадр, конечно. — Значит так, мы с тобой дружно подумали и я решил — четвертое ноября нам не подходит, а вот про седьмое готов подумать. В свои тельняхи оденемся, Большой с Пабло нам бескозырки организуют. Ты красный флаг снимешь со стены, замотаешься в него, как в тогу, и возглавишь наше шествие. По-моему, будет празднично. И что там матросы делали — Зимний брали? Ну этого не обещаю, но вахту экипажа реально приступом взять. Или можно фигуру соорудить какую-нибудь из нас — звезду пятиконечную. Или движущуюся пирамиду. Мы с Большим и Славкой в основании, Казах или Гошка — макушка. Красотень. И еще, как вариант, Лютого привлечь, пусть тоже в тельняхе с нами на баррикадах бьется. — Это кощунство во флаг заматываться! — возмутился Кит. Шторм все превратил в фарс. — К тому же я не собираюсь снимать со стены то, из-за чего выдержал настоящий бой с сатрапом по имени Лютый. — Кит, те, кто останется в казарме на праздники, стопудово не захотят никаких представлений. Да и у тебя вроде увал, — примирительно продолжил Шторм. — Пойду я, — обиженно засопел Кит и поднялся. Этот самодур… ссс… ротный. И зачем старшина о нем упомянул, настроение сразу испортилось. Никите было обидно. Очень! Почти все в увалах, а он торчит в Бурсе. У Кири сегодня встреча с одной тяночкой, и у него должна была быть. Первое свидание в жизни! Вадька договорился с одной из подружек своей знакомой. Но тут такой облом — внеочередные. А все этот… гад! А бабуля ему ещё пирог передала. Прошлую увольнительную Никита поехал в свой город. Так хорошо — больше суток в родном доме. Бабуля с нетерпением ждала его, стол шикарный накрыла, на свою-то пенсию, он, огорчившись, отругал ее за это. Но наелся до отвала. А потом они пили чай, как оба любили, вприкуску с вишневым вареньем, разложив его по маленьким стеклянным розеточкам, и болтали, само собой, рассказывал больше он, а бабуля слушала внимательно и изредка вопросы задавала. Он ей про всех своих друзей рассказал. Естественно, то, что можно было. Допоздна засиделись, чая выпили столько — в ушах булькало, Никита думал, не уснет, но когда лег на свой любимый диван, такой покой почувствовал. И вдохнув с детства привычные запахи их маленькой квартиры, послушав пару секунд звуки ходиков, смешанные с чуть шаркающими шагами бабули, все еще хлопочущей на кухне, счастливо улыбаясь, Кит провалился в сон. Утром, после завтрака, бабуля отправила его прогуляться по городу — друзей навестить. Однако Никите было особо некого навещать — друзья у него впервые появились в Бурсе, а здесь остались всего-то приятели по школе, а их видеть как-то не хотелось. Но, чтобы не расстраивать бабушку, он прошелся по набережной, дотопал до монастыря и вернулся обратно. А дома вся кухня была заставлена противнями, и бабуля в белых передничке и косынке, лепила очередную партию пирожков. — Ба, зачем столько? — непонимающе уставился на море сдобы кинолюбитель. — Своих друзей угостишь, Никитушка. Такое тесто хорошее получилось — пирожки вкуснейшие вышли с начинками разными. И Алексею Петровичу пирог с курой приготовила. В духовке сейчас доходит. — Что?! — Никита аж задохнулся от возмущения. Его бабуля этому деспоту пирог испекла? — Думаю, ему должен понравиться с курицей, — продолжила Антонина Никитична не подозревая, что в душе внука полыхает вечный огонь гнева и неприязни к своему ротному. — Я ему ничего передавать не буду. Тебе надо — ты и передавай! — отчеканил злой Кит и, развернувшись, рванул в гостиную, где с размаху бухнулся на диван и застыл в фигуре скорби. — Никитушка, так нельзя, — бабушка спустя время прошла за ним и присела рядом. — Алексей Петрович хороший человек. Почему бы ему от меня гостинец не передать? — Ба, какой хороший?! Да он, знаешь, как с домашней едой поступает? Он ее выбрасывает! — гневно закричал Кит. Его бабуля пенсию потратила, готовила несколько часов, несмотря на то, что пальцы все артритом перекручены, а этот все на помойку отправит. Тем более, ко всему прочему, не рассказывать же ей, какой Лютый садист на самом деле. Она расстроится. — Пусть ему жена лучше пироги печет, а не ты! — Не выбросит, Никитушка, — погладила она его по голове, как в детстве, и, помолчав, добавила: — Да и нет у него никакой жены. Один он в целом свете. Душа изранена. Все по глазам видно. Я такие у солдат встречала, когда они с войны приходили в пустые дома. Замершая жизнь в них. И сердце. — Ты ошибаешься, ба, — упрямо повторил Кит, понимая, что все равно не откажет бабуле. Иначе она сама этому сатрапу пирог отвезет. А на обратном пути, в автобусе, Никита рядом сидящей пожилой женщине решил помочь и закинул на полку над сиденьями ее сумку, но, когда уже присаживался, та свалилась прямо на него, задев старые синяки. Так что пока он доехал до Бурсы, под глазами полыхали кумачом два фингала. С какого перепугу Лютый оказался в Бурсе в тот день неведомо, но, расстреливая Никиту, он орал при всей роте о двух левых руках и ногах курсанта Ковалева… Нет, ну разве я виноват, что сумка упала? А ротный — сволочь, приказал Шторму переписать моих два внеочередных на выходные. Никита тогда был в такой ярости, что хотел ударить этого штурмбаннфюрера СС чем-нибудь тяжёлым — тумбочкой хотя бы. Но сдержался. Ведь на всю голову долбанутый майор увернется же. Несмотря на произошедшее, Киту после поверки пришлось, превозмогая себя, взяв бабушкин пирог, тащиться в «Канцелярию», чувствуя себя в тот момент приговоренным, и после взрыва «Войдите», оказавшись внутри, захотелось этому заразе пирогом в рожу запустить — раскрыть упакованный в фольгу курник и швырнуть точно в цель, чтоб хрустящая корочка треснула и вся начинка у того на морде оказалась. Но Никита стерпел — он же культурный человек, в отличие от этого… Да и бабушкин труд жалко. Поэтому, под убивающим взглядом Лютого, он поставил на стол сдобу и, буркнув «Это от бабули», не спрашивая разрешения, вылетел из логова вечной мерзлоты.

***

На это место его, совсем маленьким, привела Сусанна и, таинственно улыбаясь, сказала, что здесь загадывают желания и добавила, по секрету, что они всегда исполняются. Джуниор не помнил, сбылось ли самое первое, но после того раза они часто сюда заворачивали в процессе своих прогулок. Сережа любил гулять с Саной — с самой лучшей во всем мире, именно с ней — вдвоём: идти, взявшись за руки, куда глаза глядят и весело болтать. И на этом волшебном месте он несколько раз наивно просил ее стать его мамочкой. На что Сусанна заливисто смеялась, и, подхватив, кружила вокруг себя, целуя и повторяя: «Сереженька, малыш мой любимый», и он тоже ухохатывался с ней вместе, считая себя по-настоящему счастливым — ведь у него есть Сана, рядом с которой он ничего не боялся. Было настоящим праздником, когда она на несколько дней забирала его к себе. Тогда они могли часами бродить по нравящимся им переулкам и набережным, и разговаривать, разговаривать — обо всем на свете, а потом, замерзнув или проголодавшись, доезжали до любимой ими блинной, и там, оттаивая, наперегонки ели вкусные солнечные кругляши, запивая их горячим сладким чаем. Или сразу ехали к ней на квартиру, расположенную в старом доме на Мойке, где чувствовалось тепло и безопасность. Вместе готовили что-нибудь, дурачась, и тараторили без умолку, а после, закутавшись в один на двоих лохматый плед, читали по очереди, выбранную на этот вечер методом — там-та-да-там, книжку или, обнявшись, смотрели мультики. Время от времени к Сане приходили друзья, такие же весёлые и говорливые, как и она, тогда все устраивались на огромной кухне и часами разговаривали, спорили, и хоть Серёжа не понимал часть их бесед, но ему было все равно интересно, и еще все много смеялись, а когда засиживались до полуночи, то Сана, если он не хотел, никогда не отправляла его спать. И задремав, он, привалившись к ее боку, чувствовал сквозь сон теплые родные руки, обнимающие его, защищающие… Сергей вздрогнул, вырвавшись из ненавидимых им воспоминаний. Откуда взялись? Считал, что давно уничтожил их, размазал, разметал на атомы… Зачем помнить? Если она… Джуниор обвел взглядом место, куда не приходил почти три года. А сегодня задумался и сам не заметил, как оказался здесь. Специально ни за что бы не пришел, в памяти это пространство осталось для него солнечным островком. Но сейчас, оглядывая мрачность, наполняющую все вокруг: низко висящие свинцовые тучи, которые, казалось, сейчас упадут на землю и тёмные воды канала, окутывающую атмосферу зловонной мглы, растворявшуюся в нем, соединяясь с мыслями, Сергей вдруг понял — это как раз то, что ему необходимо. Все располагало к размышлениям. Но почему-то сосредоточиться не получалось — то помешали картины прошлого, то возникшие опять боязливые мыслишки трусливого человечка… Да и похолодало что-то сильно… Мысли вновь убежали в другую сторону — в Бурсу. Вчера к нему, как всегда сидящему на своей скамейке, подошел Шторм. Правда, в отличие от прошлых раз, старшина не промолчал, но сначала почесал Моргана за ухом, не мигая уставившегося на того с серьёзным выражением морды, на что он лишь подмигнул котяре в ответ и обратился к Джуниору: — Серег, с каждым днем все холоднее. Настоятельно рекомендую сократить свои долгие посиделки. Понял меня? У него едва хватило сил кивнуть в ответ, и Шторм сразу, развернувшись, ушел… А Сергей еще долго смотрел на двери экипажа, за которыми тот скрылся. Теперь, зная о старшинской, он иногда посматривал на Диму. И замечал то, на что раньше не обращал внимания — переглядки с заместителем. И как они не пытались скрывать, но для него было очевидным происходящее между этими двумя. Секс. Тут и сомнений нет. Взгляд у Шторма такой… Красноречивый. Джуниор понимал подобные взгляды… Но помимо всего остального видел еще одно, что кроме Глеба, старшина так смотрит и на некоторых других курсантов. Если повнимательнее понаблюдать, то сразу заметно. Да и на себе он ловил его тоже. И хоть по-прежнему побаивался старшину, но часто думал об идущей от него силе, за которой хотелось спрятаться… В этот момент в мысли Сергея, как часто случалось последнее время, настойчиво пролез Матвей. Все так же приходит и садится рядом на лавку, иногда просит что-нибудь сказать по-французски… и я читаю. Хоть и не хочу. Но когда утыкаюсь своими в его черные с почти неразличимыми зрачками глаза, то почему-то становится легче. Не могу долго смотреть в них — не выдерживаю, и отворачиваюсь сразу, после того, как произнесу последнее слово. Телефон взорвался тяжелыми гитарными рифами — звонила главная лицемерка. После первых выходных с ним связалась Она и, отчирикав важные, по ее мнению, для него новости, добавила, что лучше Сергею принять заботу Сусанны, иначе они будут вынуждены нанять кого-нибудь, кто каждую увольнительную будет сопровождать его от ворот Бурсы и весь день до возвращения обратно. Джуниор знал одну непреложную истину — Они слов на ветер не бросают. Далеко ходить не надо: решили Бурса, и засунули его в это проклятое место. И просить бесполезно. Да и закончил он с подобным после лет четырнадцати. Сергей никогда не мог определить, что к ним испытывает — чужим для него почти с рождения. Но в отличие от Сусанны, они никогда особо не притворялись — сын, разочаровавший во всем… — Где ты, Сереженька? — На Грибоедовском. — Сереж, на нашем месте? — Нет, не на нашем, дальше… немного. — Жди, я сейчас подъеду. Со стороны Никольского? — Напротив… — он отключился, если ей надо — найдёт.

***

Тренировка прервалась на середине. Оказывается, на это время бассейн арендовала команда по синхронному плаванию, приехавшая в Санкт-Петербург на соревнования. Парни из сборной Академии обрадовались такому повороту событий и, устроившись на трибунах, приготовились внимать прекрасному. А Шторм, переодевшись и попрощавшись со всеми, отправился обратно в Бурсу. Но уже пройдя половину пути от Потешки до Городка N3, понял, что не хочет возвращаться сейчас в казарму. Глеба нет. А слушать опять Никитоса, который сам толком не знает, что ему надо, но упорно манает всех требованиями встретить достойно грядущие праздники, он не вывезет. Передышка нужна. И Димка повернул к заливу, покрытому мглистым туманом и темнотой, отчего не были различимы ни сам берег, ни водная среда. Устроившись на ограждении набережной, он просидел так больше часа, слушая шепот волн, наслаждаясь влажным воздухом, забивающим собой лёгкие, чувствуя себя единственным человеком в целом мире наедине с родной стихией, исключительно он и Море. А музыка его так непередаваемо звучит в тумане, когда нет лишних звуков и не отвлекаешься на изображения. Он и не думал все это время особо ни о чем. Сидел и наслаждался, не чувствуя холода, внезапно очнувшись от звонка Глеба. — Привет, чем занимаешься? — Димка улыбнулся, сегодня — это вопрос дня. Глеб его раз двадцать задал. — С тренировки иду. — Не, ну так и есть, формально говоря — я же после бассейна. — Поторопись, скоро ворота в Городок закроют, — Димка, глянув на часы на экране телефона, чуть не заматерился. Твою же… И припустился до ворот. — Глеб, да не переживай, не опоздаю. Захожу уже, — успокоил он Шоколадного и, попрощавшись, ускорился. Он успел до момента, когда все закрывалось на «лопату» и попасть в Бурсу можно было с личного разрешения дежурных офицеров по Городку или по экипажам. И уже направляясь в сторону родной казармы, чуть не врезал себе по лбу — вот олень. Зачем надо было нестись, как ненормальному? Когда тайный перевалочный пункт около забора в лесу открыт круглосуточно. Ладно, зато согрелся от пробежки. Тёмный лес шумел листвой от запутавшегося в ветвях ветра, а с берега, словно преследуя Димку, наползал туман. Сзади послышались шаги нескольких пар ног. Хах, такие же опаздуны, как… Затылок взорвался адской болью. Когда он пришел в себя, его куда-то тащили за руки, слышался мат и пыхтение нескольких глоток… Перед глазами перемежались темные очертания деревьев и чернота угольного провала, расчерчиваемые яркими сине-зелеными всполохами. В лес волокут. Шторм чувствовал покрывающие почву мелкие ветки, кустики засохшей и замершей травы, камни, проезжаясь по ним своим телом. Наконец, бросив под одним из деревьев свою тяжёлую ношу, нападающие принялись пинать Димку, не разбирая куда, а у него хватило сил только прикрыть руками голову. Но перед этим взгляд выхватил из темноты лицо одного курсанта. Так ярко, словно день на улице. Запомнил тебя, сука. Через несколько секунд его оставили в покое. И он расслышал удаляющийся треск под подошвами ботинок, сопровождаемый хохотом. Шторм полежал какое-то время на холодной земле, собирая внутренние резервы. Голова кружилась, а перед глазами продолжали плясать сине-зеленые молнии. И вдруг почувствовал влажное шершавое прикосновение к щеке. Жужка. Кудлатая, поскуливая, крутилась около его лица, вероятно, пытаясь привести в чувство, а рядом с ней, выгнув спину, стоял Морган, повернувшись в сторону не слышимых уже налетчиков. С трудом оперевшись рукой на землю, Димка, встав на карачки, потряс головой и, обхватив рядом стоящее дерево, осторожно поднялся. Обняв ствол, он постоял еще некоторое время, стараясь прийти в норму. Но в голове все вращалось, а сине-зеленые качели перед глазами своими махами не давали возможности двинуться. В последний момент он чудом успел склониться, пытаясь одновременно удержаться одной рукой за сосну, когда его вывернуло. А после долго рвало — до желчи. Когда уже не осталось чем блевать, он перевёл дыхание, глубоко вздохнул несколько раз и, преодолевая себя, сделал первый шаг. Передвигаясь небольшими шажочками по лесу, Шторм с каждой минутой чувствовал себя лучше. Голова уже кружилась меньше. От желудка до горла почти перестали прокатываться гулкие спазмы, тело в месте ударов начало болеть, а сине-зеленые ленты перед взором летали уже не так интенсивно. И, наконец, стали возвращаться мысли. Пиздец, перевалили. Со всей дури, твари. Так мне еще не прилетало. Ну, секир башка вам, гоблины. И что за хуета мелькает перед глазами. Такое было, когда первый раз Море увидел. Еще решил, что глюк… В эту минуту его опять крутануло, и тут же зазвонил телефон. И пока Шторм старался отдышаться от внезапного приступа, тот звонил не переставая. С трудом выудив его из кармана бушлата, он принял вызов и несколько мгновений не мог ничего сказать, а когда получилось, тьма накрыла его с головой и Димка упал.

***

Что-то рвется к нему. Требует, воет на все лады. Какая-то потребность — получить еще словно дозу — пустить по венам прокатную «р». Чтоб каждый нейрон впитал ее, разбитую на наночастицы. И поймав туман его взгляда, насытить им через зрительные нервы мозг, вновь и вновь. Тянет на его планету, что сил не хватает порой сдержаться. Смотреть спокойно не могу на него. В чем дело вообще? Не по пацанам я. И что? Наверняка все дело в тонких ладонях с музыкальными пальцами, до которых хочется дотронуться подушечками, и чтоб сердце сделало кульбит, оно и сейчас его делает, когда думаю об этом. Или в том, как он насупливается, будто воробушек, или потому что сидит смешно — ступни сдвигает носками друг к другу, а пятки чуть раздвигает. Это так…умильно. Такое слово дурацкое. Все идет к тому, что я со дня на день высокопарным слогом заговорю. Во Гошан удивится. Хотя он редко удивляется. Не помню чет особо… Или все же весь вопрос в ключицах Джуниора — тогда, в первый раз, отчего-то провести захотелось по ним, а после в душевых смотрел и прям пальцы приходилось в кулак сжимать, чтоб не дотронуться при всех. А когда вижу его маленькую щуплую фигурку, одно желание: подойти и обнять, и еще согреть, а потом рассмешить, чтобы он улыбнулся. Непонятное дело. Вон Гошка тоже мелочь, соплей, кажется, перешибешь, но как-то не тянет его защищать ото всех. Наверное, потому что сам кого хочешь уделает и не крякнет. Жилистый он, да. Хах. Идиоты, те маслопупы, на что вообще рассчитывали? Думали, если их четверо лосей, а нас двое, один из которых Гор-малец, то они нам наваляют. И надо же было додуматься, еще и стебануть его, сообщив во всеуслышание, что он педик. Вот долбоящеры! Не знали, что наш Гошан — берсерк, хуярит народ всем, чем под руку попадется. Жаль, тумбочки тогда где-нибудь в кустах рядом не оказалось, а попалась урна, но она тоже летела будь здоров — что ракета. Мне надо почаще это видеть. Настроение сразу повышается до отметки «Ржу и не могу остановиться». Херачил тогда этих придурков и угорал, аж пару звиздюлин чуть не пропустил… А воробушка хочется именно защитить, спрятать от всех, чтобы не обидел никто. И слушать его голос, слегка хрипловатый, или музыку, звучащую в мембранах его наушников. Ну и что с того, когда первый раз, вытащив у Джуниора, воткнул один наушник себе, и у меня чуть из другого уха мозг не высыпался от этого треша. В другом тут дело, сидеть рядом, смотреть на горизонт и наушники одни на двоих. — Гошк, а тебе какое музло нравится? Ну, направление, — Большой поднял голову и посмотрел на задумчивого друга, устроившегося напротив, который, положив локти на стол и уперев голову в кулаки, рассматривал фигуры на доске. Сегодня он был дежурный по роте и спать особо не торопился. — Догадайся, — зверски глянув исподлобья, пробасил Гор. Большой реально забодал вопросами. Вместо игры думает о всякой херне. — Шансон? — предположил Матвей. — Голуби летят над нашей зоной? — хмыкнул Гор в ответ. — Не, Большой, промазал — Блестящие. Бери ручку, бумагу. Пиши. Их нетленные строки. За четыре моря, за четыре солнца, ты меня увез бы, обещал бы все на свете. Записал? Теперь заучи, а листок сожри. — Да ну тебя. Я тебя по-серьезу спросил, а ты все прикалываешься, — вначале хохотнув, затем недовольно пробурчал Матвей и, подумав, добавил: — Тебе нравится дэт-дум-метал. — А ты мне тоже по-солидняку ответь. Ты играть думаешь, или так и будешь дальше пургу гнать? — Бля, да я второй раз в жизни шахматы вижу! Дай подумать! — Матвей уставился на доску. Тяжеленькая. Не складная. Когда-то, наверное, красивая вещица была. Вон проглядывает резьба кусками и остатки чеканки по бокам поля и торцам, а для фигур ящик из-под доски выдвигается. Не видел такого никогда. Но порепанная вся, трындец. В трещинах каких-то, потертостях, металл остался кусками, лак облупился, к тому же шурупами вся закреплена. И фигуры тоже покоцанные, а две, так вообще самопальные, словно их топором вырубили. — Ты еще до поверки думать начал, но, как посмотрю, что-то все не о том. Ходи, давай, — Гошка, набычившись, смотрел на друга. Тянет время, вместо того, чтобы немного соображалку включить. — Слушай, да не получается у меня кубатурить, глядя на эту доску, отвлекаюсь на портаки. Ты на какой помойке этот стрем надыбал? Надо было там и оставить… — хохотнул Матвей, весело глянув на Гошку, и тут же поперхнулся — из глаз того катил гигантский вал чего-то смертоносного. — Ка-кая те-бе хуй раз-ни-ца? — медленно по слогам произнес тот, одновременно поднимаясь. В баталерке несколько секунд стояла пронзительная тишина, нарушаемая продолжающим бубнить радио, а двое не сводили друг с друга взглядов, один прожигал, каким-то до исступления, яростным, другой, хлопая глазами, растерянным. Матвей еще не видел Гора таким. Именно, как сейчас. Словно из друга волна вот-вот вырвется и, все круша, накроет с головой. Чего он завелся? — Гошан, я это… Прогнал чет. Извини, если не то брякнул, не спецом, — Матвей начал понимать, что, по всей вероятности, забрел на какую-то запретную территорию друга. Одно непонятно — на какую. Гор только позавчера их в баталерку проволок. И в кубаре его я их не видел. В вещах, что ли, получается, хранил? И пытаясь перевести тему обратно на игру, Большой добавил: — Ты бы мне, как вчера, несколько вариантов ходов предложил. Реально было значительно проще играть. — Я вчера сам с собой играл, а сегодня с тобой хотел, — после долгого молчания, наконец, произнес Гор, садясь обратно, и, выдвинув ящик, начал брать по одной шахматной фигуре и аккуратно складывать их внутрь. — Ладно, не вышло партии. — Гош, подожди. Не убирай. Оставь, — Матвей выхватил из рук друга ферзя и попытался установить его на клетку, где тот стоял, но не смог вспомнить ее местонахождение. — Сегодня чего-то котелок не варит. Предлагаю продолжить завтра. Гор, не произнося ни слова, посидел какое-то время глядя на доску, а затем вытащил уложенные три фигуры и две расставил обратно, а короля и ферзя, стоящего не на своем месте, взяв его с доски, пару секунд задумчиво покрутил между пальцами: — Хорошо. — А как ты смотришь на то, чтобы чайковского хлобыстнуть? Чего покрепче тебе сейчас все равно нельзя — ты же у нас сегодня главный по роте, — расплылся Большой. Гошка чем хорош — отходчивый. Вообще не парится и долго не злится. — Да фильмецкий глянем. Казах посоветовал тут один. Покукую с тобой какое-то время. — План принимается. Ты киноху пока ставь и чайник, а я сейчас, надо узнать все ли вернулись, кто не в увалах. — Двенадцатый час. Где им быть? Но Гор уже выскочил в коридор и едва не врезался в скачущих, сражаясь, Толстого и Кита, скучающего в ожидании друга. — Все в роте? — обойдя двух полуночников, судя по всему решивших до утра отрабатывать приёмы боя на мечах, Гор обратился к дневальному, радующемуся хоть какому-то развлечению. — Шторма нет, — не отводя взгляда от двух мечников, доложил вахтенный. Что-то нехорошее шевельнулось внутри Кравченко, он набрал номер старшины и, прослушав длинные гудки, нажал на повтор. Неспокойно как-то. Наконец вызов был принят, но в трубке слышались какие-то шорохи и треск. — Шторм, ты где? Экипаж уже закрыт…. — … рядом… с эки… — дальше все прекратилось, донесся непонятный шум и связь прервалась. А Гор уже скатывался по лестнице, направляясь к выходу из казармы, продолжая нажимать на повтор вызова. — Открой, — уткнувшись в запертую дверь, рявкнул он, повернувшись к вахтенному. — Гор, ты же знаешь — не положено. Если Таратута увидит, что народ туда-сюда шибается, мне торпеда прилетит, — постарался воспротивиться тот. — Я тебе, блять, сказал открой, — уничтожая второкурсника взглядом, прошипел Кравченко и ударил со всей силы по двери. — Бля, вот ты упертый, — дежурному не хотелось связываться с этим бешеным и он, подскочив, выпустил Гора. Фиг знает, что хуже — гнев Таратуты или этот невменяемый. Два отмороженных у 17-х. Но Шторм хоть предупреждает, а этот сразу херачит. Гошка, выскочив на улицу, пробежал по плацу и замер, прислушиваясь. Все вокруг было покрыто серым туманом, закрывающим обзор и искажающим звуки, не фиксируя ничего — размывая. Продолжая вызывать абонента, он проскочил еще несколько метров и опять остановился, вслушиваясь. Длинные гудки. Где же ты? Почему не слышно звонка. Да, блять, в этой мгле нихера не слышно. — Шторм! — заорал он, но крик поглотил туман, разметав по своим частицам, исказив. Недалеко залаяла Жужа. И Гор рванул на ее зов, и через десяток метров в слабом рассеивающем, пробивающемся сквозь серую марь свете фонарей увидел их и черную фигуру на черной земле. И словно влетел в стену со всего размаха, а сердце зашлось от похожести. Тогда тоже черное на черном и он, плача, тянущий за руку: «Пап, вставай». — Шторм, — он подлетел к старшине, глотая колючий комок. Что за фигня? Совсем охренел. Ничего общего. Все по-другому. Вон Жужка с Морганом, и туман… Гошка потеребил его за плечо, — Дим… — А… пффф… — Шторм начал приходить в себя и приподнял голову. — Ты… чего здесь? Но Кравченко не ответил, набирая номер Большого: — Бегом на дорогу от 3 казармы к нашей. Я здесь со Штормом. Димка, сев на земле, уже крутил головой, толком не понимая, что произошло. Вот он стоял, потом темнота, и вдруг сидит. Что за?.. Странно все. Перед глазами продолжали изредка мелькать сине-зеленые всполохи, и в эту минуту сквозь них проступило лицо Гора, склонившегося над Штормом. — Сколько пальцев? — показывая один, пробасил Гошка, отзеркалив ситуацию несколько недельной давности. — Сорок, — засмеялся Димка, хоть и было больно это делать. — Нихуя не здоров. И не можешь пойти и еще кого-нибудь отпиздить, — хмыкнул Гор. Послышался топот и, выныривая один за другим из тумана, к ним приблизились Большой, Кит и еще несколько бурсаков с перепуганными лицами. — Большой, его бы по-хорошему не кантовать, но на улице дубак, а скорая неизвестно когда приедет, — Гор опять набирал цифры на телефоне. — Какая скорая? — Шторм уже поднялся, качнувшись, на миг облокотился на Большого, а затем выпрямился. — Такая, с красным крестиком на капоте. И сиреной на крыше. — Я спрашиваю. С хера скорая? — рявкнул Димка и, переборов боль и дурман, шагнул в сторону Кравченко. — Ты тупой? — огрызнулся тот в ответ, не обращая внимания на недовольство старшины. — Я запрещаю, — грохнул Шторм и попытался выхватить телефон из ладони Гора, но тот, отпрыгнув, показал фак, продолжая ожидать отклика в телефоне, в этот момент наконец ответили. — Скорая, примите вызов. Морская Академия, Городок три, адрес… Черепно-мозговая травма. Да, потеря сознания на три-четыре минуты. Рвота?.. была… Он на улице. Нет, мы вас в экипаже будем ожидать. Понимаю, что нельзя. Но он уже пошел туда. Да, ждем. Пропуск будет. — Тебе Гошан, когда отойду, пиздец! — повернувшись к нему, пообещал Шторм. — А знаешь, что скажу? Мне пох… — не остался в долгу дежурный по роте.

***

Полина сегодня приехала к нему в обед. Привезла полные сумки снеди и стала готовить ужин. Удивительно, вдруг ни с того ни с сего решила порадовать Алексея: запекла его любимое мясо под сырной шапкой и салат с курицей сделала. Он не вмешивался. Да и нечего было сказать ей, кроме — уходи. Но опять промолчал, глядя на радостно напевающую и снующую по кухне туда-сюда Полину. И чувствовал себя при этом чудовищем. Ни к чему она ему. Дать ей он не может ничего. Поделиться разве своей пустотой. Но никому она не нужна, пустыня его. Да и не дарят такое. А что надо Полине, он знал. Секрета из этого она не делала, сообщала всем и каждому, а иногда, забывшись, когда думала, что он не слышит, например с подружкой в разговоре, то выражала свои цели в весьма своеобразной форме. Поужинав, решили сходить в кино, она уговорила, настаивая, что этот фильм стоит посмотреть. В итоге, он вовсе не запомнил содержание просмотренной киноленты, кроме того, что слезливая мелодрама ни о чем. После культурной программы они гуляли по темнеющему Петербургу, добираясь домой. Полина опять говорила о чем-то совершенно ему неинтересном. А он думал, что это слабость, упорно откладывать разговор из-за желания еще немного погреться о тепло другого человека. Разменять четвертый десяток и быть таким жалким. Дома, сняв пальто, она тут же потянулась к нему, обняла нежно, забралась под свитер и, ласково поглаживая спину, коснулась губами, а он, углубляя поцелуй, растворился в ее мягкости, податливости, атласе кожи. Приподняв, подхватил за бедра, прижал к себе, и Полина скрестила ноги на его пояснице, он же, не в силах отказаться, продолжал ее целовать. Не прерываясь, добрался до кровати в спальне, уложил и стал медленно раздевать, гладя каждый обнаженный участок тела, наслаждаясь тактильностью прикосновений. Наклонившись, подул, вызвав мурашки на коже, не спеша лизнул местечко на шее, под которым билась жилка, спустился к ключицам, затем дорожкой еще ниже и, втянув сосок в рот, легко сжав зубами, принялся ласкать языком, периодически посасывая, и спустя время выпустив его, стал ласкать другой. Полина, всхлипнув, выгнулась и, обхватив его за плечи, притянула ближе. За время, пока они встречались, он научился понимать некоторые ее жесты. Вот и сейчас, долгие прелюдии были не нужны не только ему, но и ей. Раскатав по члену презерватив, Алексей направил головку ко входу, толкнулся максимально глубоко, заполняя ее собой, погрузившись в теплую гладкость, и, проведя ладонями по стройным бедрам, начал возвратно-поступательные движения. Размеренно, молча, через время, как по команде, оргазм накрыл их по очереди, и Алексей, скатившись с Полины, откинулся на спину, прикрыв глаза локтем, и перевел дыхание. Физика. Чистая механика. И ничто другое. — Пойдёшь со мной в душ? — Полина склонилась над ним, и, увидев отрицательное мотание, упорхнула в ванную. А Алексей ждал, прислушиваясь к шуму воды, когда она закончит. Ему хотелось побыстрее смыть ее запах с себя. Приняв душ и обмотав полотенцем бедра, он не вернулся обратно, а прошел в темную кухню и стоял там какое-то время, глядя на качающиеся черные, голые ветки за окном. Почему-то вспомнился разговор с Седым на посвящении. — Хорошая рота у тебя, Алексей Петрович, несмотря на некоторые недоразумения со службой безопасности. Лучшая по строевой и учебе. Удивило немного, что за карантин тринадцать человек отчислились. Такой цифры еще у нас не было. Ну будем надеяться, что останутся сильнейшие. И хоть наши курсанты будущие офицеры гражданского флота, но все равно понятие дисциплины им необходимо, как воздух. Они ведь командовать будут не зелеными юнцами-срочниками, а взрослыми серьезными мужиками. Некоторые из которых всю жизнь в море, да и знают побольше их. Так что от тебя тоже зависит, какими они выйдут штурманами. Знаю я отличие между военным и гражданским флотом. Безусловно, на гражданке уважение команды совсем немаловажный аспект. Но понятие дисциплины еще никто не отменял. У тех и у других на ней все держится. И чтоб научиться руководить, в первую голову необходимо уметь подчиняться. А моим эту науку еще постигать и постигать, особенно отдельным индивидуумам. Ну ничего, время есть, я им в мозг на подкорку эти знания вобью. — Леш, пойдем в кровать, — Полина, прижавшись к спине, обвила его руками. Он не успел ничего ответить, как тишину ночной квартиры разорвал громкий звук входящего вызова на телефоне. — Лесовский, — нажав зеленую кнопку, ответил Алексей, а в его пустоте что-то вдруг неприятно дрогнуло. — Майор, у тебя в роте ЧП, — послышался из трубки голос Таратуты. И в этот момент пустыня внутри взорвалось, болюче полоснув по всем нервам. — Кто? — прошелестел Алексей, враз пересохшим горлом.