***
До середины ночи Глеб, пока его не сморил сон, набирал номер Шторма, выслушивая, что абонент покинул ареал обитания сети, а с раннего утра продолжил, ожидая когда тот наконец включит или зарядит телефон. Ночная смска от Димки рассмешила. Чтобы могло значить его «Сп»? Банальное — сплю, не вариант, зная, какой Шторм приколист. Он часто слал Глебу в ответ странные аббревиатуры и обозначения, а когда тот, поломав голову, требовал разъяснений, то они оказывались совсем неожиданными и варьировались от «Я хочу тебя» до «Котопес», с последующим объяснением: «Да что-то вспомнилось». Димка с телефоном, это вообще нескончаемый повод для ржача всей роты. При всем своем аккуратизме и во многом перфекционизме, почему-то именно мобильный оказался квинтэссенцией его махрового разгильдяйства. Он постоянно его где-то оставлял или отключал звук, или забывал зарядить. И надо было видеть его глубокомысленное выражение лица, когда вдруг, застыв на пару секунд и подняв глаза к потолку, он задумчиво произносил, обращаясь, судя по всему, к высшим силам: «Где моя труба?» Дальше следовал хохот всех при этом присутствующих и начинались поиски сотового, потому как спокойно наблюдать за мечущимся по помещениям Штормом, мало кто выдерживал. И как сказал Пабло: «Пока с нами старшина, жёсткий квест «Зашхерившаяся Нокиа-убийца» всем обеспечен». Рекорд был, когда практически вся рота разыскивала затаившийся телефон почти три часа. Сначала, как уже было принято, все тщательно обыскали жители восьмого, шестого и девятого кубарей, но после часа поисков Димка пошел на должностное преступление, объявив, что спишет один прошлый или будущий внеочередной тому, кто найдёт мобилу, увеличив тем самым число следопытов, а спустя час прибавил еще один наряд, после чего не участвующих в игре остались единицы. А по итогу нашёл Гор, который и не искал совсем, все это время просидев за своими шахматами в баталерке, не интересуясь происходящим вокруг вовсе. После партии с самим собой он пошел в бытовку борщ варить и в своей пустой на тот момент ведерной кастрюле обнаружил севшую мобилу. Так тогда и метнул ее, как всегда без предупреждения, прямо в Шторма с пояснением «Удод-растяпа». Но от причитающихся призовых не отказался, однако безапелляционно потребовал их списать с Кита и Кири, потому как сам не нахватал ни одного. Не дождавшись активации телефона, Глеб, усмехаясь, представляя, как носится сейчас Димка ракетой по казарме, переворачивая все с ног на голову, позвонил Большому, железобетонно зная, что тот должен обитать сегодня в роте. — Слушай, я до старшины дозвониться не могу. У вас там опять очередной квест? — засмеялся он, когда Матвей принял вызов. — Ага, охуеть какой — называется «Кто пробил Димасу бошку?», — глухо отозвался голос в трубке. И эти слова, попав в мозг Глеба, расползлись оттуда ядовитыми щупальцами по каждому закоулку души и сердца, оставляя за собой отравленные острой болью тропинки, и смешавшись с прибоем, окрасили его в черный цвет. В один момент все в радиусе видимости потемнело: вот они с мамой идут по Литейному, радуясь солнечному деньку, уже не такому и частому в это время года, и вдруг, словно ткань реальности сорвали, лишив мир красок — серые сумерки вокруг. Глеб остановился не в силах двигаться дальше, с трудом понимая продолжающего говорить Большого: — Сотрясение у него. Скорая ночью забрала. — Сотрясение? — эхом, слова не находились, сил набралось лишь машинально повторять прозвучавшее. — Ну да, мозга, — удивленное в ответ. — Вчера около экипажа нашли. Говорит, упал, но мы думаем… — Где он? — мысли начали возвращаться, крича, что Димка жив. И вслушиваясь в адрес больницы, не запоминая, бездумно слушая голос Большого, который, как ни странно, успокаивал, возвращал из мрака, наполнял исчезнувшей было силой, Глеб задышал и, отключившись, стоял еще какое-то время, не шевелясь. — Мам, ты прости меня, мне в роту надо срочно. — Господи, Глеб, что случилось? Тебя трясет всего. — Мам, я… — Глеб, да что с тобой? — Галина испуганно смотрела на сына, впервые видя его в таком состоянии, и не знала, что делать. Надо успокоить его, хоть как-нибудь. — Поехали в гостиницу, пообедаем, поговорим и вещи заодно заберешь. Накупили тебе вчера столько. — Ты не слышишь? Не могу я. Мне времени нельзя терять, — скорее покончить с этими вопросами. «Мама, пожалуйста, отпусти сейчас, ничего не спрашивая». — Ничего не понимаю, но если необходимо, то езжай, — она обняла и, прижав его к себе, вдруг спросила, как-то жалобно: — Скажи, что все в порядке и тебе ничего не грозит. — Мне нет, — постарался успокоить ее Глеб, понимая, что врет, ведь если Димке плохо, то и ему тоже. — Хорошо, — не особо поверив словам сына, она все же постаралась не накручивать себя без причины. В роте ведь действительно могло произойти что-нибудь непредвиденное, а Глеб все-таки заместитель старшины и должен быть там. — Я тогда все упакую и привезу к тебе в Академию. — Я буду занят, скорее всего. Ты позвони, кого-нибудь пришлю, чтоб забрали, — и уже садясь в такси, повернулся и, опять обняв, прошептал: — Мам, знаю, как ты любишь сюрпризы, но с нашим расписанием звони хотя бы за неделю. Ладно? В тот небольшой отрезок времени, показавшийся ему бесконечным, своей поездки до больницы, чувствуя, что уже вполне способен нормально воспринимать информацию, он успел набрать Большого еще раз, выяснил все подробности ночного происшествия, и ворвался в отделение к Шторму, как ураган. Но за те несколько минут ожидания, когда улыбчивая девушка на вахте пригласит пациента Лазарева, его состояние стало напоминать кисель — такой же трясущийся, поэтому завидев идущего по коридору с виду целого и невредимого Димку, он едва не свалился на палубу от радости. — Шторм… — захотелось вцепиться в него при всех. — Глеб, меня сегодня с раннего утра все одолевают. Проще кровать сюда поставить, — мрачно выдал Димка, подойдя ближе. — Репитю: состояние удовлетворительное, рентгенограмма, как у космонавта, все остальное тоже. Завтра придет мой врач и решит: оставить меня ещё на пару-тройку дней или выпнуть на воздух. — Дим, не злись, — облегчение, затопившее по макушку, пело вместе с прибоем, и Глеб не мог оторвать взгляд от своего Шторма, не замечая слов. — Ненавижу больницы, настроение здесь дрэковое, — облокотившись на стену рядом с окном, Дима посмотрел через стекло. Голова болела чудовищно, раскалываясь на части, и нет-нет, да кружились перед глазами сине-зеленые карусельки. Но он в жизни бы не признался никому, что ему сейчас больше, чем фигово. — Ты мне скажешь кто… — продолжая любоваться им, попытался выяснить Глеб вопрос, волнующий всю роту и заставляющий ее бурлить, что магма. — Значит так, если ты собираешься меня доебывать вопросами, то сейчас развернешься и попиздуешь отсюда на хуй, — озверел мгновенно Димка, с трудом справляясь со взрывами в голове, детонирующими от каждого произнесенного слова, и качнувшись, собрался вернуться обратно в палату. — Шторм, я же переживаю за тебя…— останавливая, ухватил его за локоть Глеб, пытаясь сглотнуть вдруг застрявший в горле колючий вязкий ком. — Достали вы меня — переживальщики. Сказал же, упал! Что, блять, вам всем еще надо?! — продолжал бушевать Шторм, не обращая внимания на то, как дернулся от его слов Глеб и, убрав руку, сделал шаг назад. — Вам сколько ещё раз надо сообщить, чтобы вы все отъебались от меня. Шторм, не попрощавшись, развернулся и пошел по коридору, а Глеб продолжал стоять на одном месте еще какое-то время, а затем вышел из отделения и, спустившись по лестнице, толкнул наружу серую металлическую дверь. Он долго сидел на скамейке в парке больницы, уставившись на освещенные заходящим солнцем качающиеся от ветра ветви деревьев, не замечая пробирающегося под куртку холода, проходящих мимо людей, а потом встал и направился обратно в отделение. Ожидая, пока Шторм придет, он думал исключительно о том, чтобы тот сразу не развернулся и не ушел. И завидев бредущего по коридору заспанного Димку отчетливо понял, что не разрешит ему уйти, и осознал еще одно — это их первая ссора, и стало почему-то весело от того, что они как пара, уже ругаются. — Я соскучился, — подойдя ближе, простодушно улыбнувшись, прошептал Шторм. Чего скрывать, соскучился. Очень. С раннего утра ждал Глеба. Несся к входу в отделение на каждое медсестры: «Лазарев, к вам посетители». Но самый важный визитер все не шел. А когда Славка с Пабло умотали в Бурсу, то Димка прилег на пять минут — башка трещала дико, и не заметил, как вырубился… Надо же, целый день продрых, зато сейчас чувствую себя преотлично, наверное, влитое и впихнутое в организм снадобье эскулапов наконец-то дошло до нужной точки, в черепушке прояснилось, как после тумана. Надобно утащить Шоколадного в какой-нибудь уголок, чтоб зацеловать. Или лучше вообще свалить с лазарета? — И я, — отзеркалил Глеб, переплетя их пальцы, и окунулся в грозовое небо.***
Кит сидел на кухне в темноте, прислушиваясь то к льющейся в ванной воде, то к монотонному падению капель из крана в кухонную мойку. И ему было… стремно. За себя. Первый секс представлялся чем-то необыкновенным. Девушки — они же такие волшебные… Он столько раз представлял, каким будет его первый раз. И ждал. А пока читал и всех слушал. Особенно Вадька много рассказывал, как это здорово. Да и Никита сам считал, что будет офигительно. Но оказалось… Облажался он по полной. Так стыдно перед Настей. Несмотря на происки ротного, увалы на праздники у Никиты все-таки не сгорели. И хоть рота не поддержала воплощение его гениальных идей в разного рода перфомансы, так как запланировала всего один хэппенинг на выходные, но зато масштабный и ночью, он не расстраивался. «У нас почти три дня на разграбление города», — ржали они с Кирей, торопясь на встречу с его знакомыми. Лиза оказалась симпатичной брюнеткой, а Настя — сказочной принцессой. Невероятно красивая. Никита, когда она, улыбаясь, назвала свое имя, сразу смутился и чудо, что не покраснел. Вот бы позорище было. Целый день они гуляли по праздничному городу, останавливаясь на время посмотреть проходящие на площадях мероприятия, и шли дальше, забегая каждый час в какое-нибудь кафе, отогреться горячим чаем или шоколадом, а вечером отправились на героическую кинопремьеру о смутном времени, которая полностью перекликалась с его нереализованными задумками. И при всем том, что день прошёл на ура, было одно «но», не дающее ему покоя — он совершенно не знал о чем говорить с девчонками — идеи в воображении отсутствовали напрочь, и весь день чувствовал себя скованно, боясь сказать что-нибудь не то, поэтому практически все время молчал. За него говорил Киря. Повезло ему все-таки с другом — всех заболтает и уболтает. Во второй день, встретившись, они сразу пошли к Вадьке домой. Родители которого большую часть года жили в поселке под Петербургом и поэтому квартира стояла свободная. Они немного выпили, посмеялись, поговорили о чем-то, но, откровенно говоря, Никита толком не вникал в беседу, не сводя взгляда с русоволосой красавицы, размышляя, допустимо ли предложить Насте уединиться или все-таки рано на втором свидании. А если она согласится, то как это спросить? И после того как Киря с Лизой исчезли за дверями спальни родителей, Кит все продолжал искать правильные слова, чтобы облечь свой вопрос в приличную форму, но никак не мог их найти, потому как нормальные фразы разбежались и в голову лезла одна похабщина. Пока он мучительно подбирал синонимы, Настя, продолжая что-то рассказывать, подсела ближе, слегка прижавшись к нему, отчего ее волосы коснулись его плеча, и окутанный сладким, немного приторным и чуть душащим ароматом, Никита, осмелев, провел ладонью по её руке, чувствуя одновременно, как внутри собирается горячая волна. Потянувшись, он осторожно коснулся Настиных губ: мягких, слегка влажных, пахнущих апельсинами, которыми она закусывала вино, и не встретив сопротивления, обняв, прижал к себе, углубляя поцелуй, проникнув языком сквозь приоткрытые губы, наслаждаясь ее нежными руками, обнимающими его, и сам трогая мягкое тело в ответ. Кипящая лава гуляла по крови, и он, закрыв глаза, растворялся в необычных, прекрасных ощущениях. Прозвучавший звонок телефона резко оторвал их друг от друга, и ответив, Настя сразу засобиралась домой, параллельно поясняя, что произошло, но Кит ничего толком не понял, находясь в состоянии эйфории и разочарования одновременно. Провожая Настю по вечерним улицам города до подъезда, зажав в ладони ее тонкие пальчики и слушая впечатления о новом аниме, он продолжал молчать, так как помимо всего, совсем не мог ничего особо сказать по этой теме. Обсуждаемый Настей жанр японской мультипликации его почему-то никогда не интересовал, но в качестве расширения кругозора он однажды посмотрел один мультик, который совершенно не тронул: ни сюжетом, ни графикой, ни персонажами. Но она так увлекательно рассказывала, поэтому Кит дал себе слово обязательно посмотреть, чтобы было о чем поговорить с ней. Очевидно, он не проникся всей художественностью японской анимации или смотрел не то. О своем же увлечении Никита почему-то не стал распространяться, ведь практически никто не понимал. И ей, ясен пень, будет не интересно и вероятно смешно, а ему этого не хотелось. Они долго прощались около подъезда, было необычно прикасаться своими прохладными губами к ее таким же, и согреваясь общим дыханием, чувствовать, как они становятся теплыми, распространяя искры по всему телу. Кит добрался в тот день до Бурсы уже к отбою, где собралась вся рота невзирая на увалы, кроме старшины и его зама. Отсутствие Шторма как нельзя лучше соответствовало их планам, потому как Гор кровожадно предлагал его повторно вырубить, чтоб не мешался под ногами. Но Димка, накануне выписанный из больницы, неожиданно засобирался к каким-то знакомым, чему все жутко обрадовались. Потому как несколько дней ломали голову, как его изолировать от того, что будет происходить и, не беря, безусловно, в расчет кардинальные меры Кравченко, решали какой из вариантов лучше: предложенный Большим — запереть Шторма в старшинской, предварительно приковав к батарее, или Пабло — накачать снотворным. А получилось отлично. Одно жаль, Глеб тоже отсутствовал, опять вроде мама приехала. Но Гор заявил, что нас и так дофига против 13-х, половины из которых, в отличие от них, не было в казарме, замесим их зачетно, а те из вторяков, кто пропустил, пусть послушают проникновенные рассказы товарищей о ночных событиях. В общем, наваляли второкурсникам, не ожидающим нападения, знатно. Один минус, Киту опять перепало по тому же месту и уже, когда все вернулись обратно в расположение роты, если бы его попросили обрисовать всю степень своего горя, то единственное, что он смог бы в тот момент — это затрубить на луну, как мамонт. Бляяяяяя… Настя ждала его в следующие выходные, а Лютый послезавтра на утреннем построении. И Кит метался полночи ища, что бы приложить к лицу. Пока не заморозил в общаковском холодильнике в морозилке железную кружку с небольшим количеством воды. Но это ему уже не помогло. В 5:45 в Бурсу прискакал главный садюга всех времен и народов по прозвищу Лютый и, тут же наткнувшись на Кита, бродящего по коридору с куском льда у лица и кружкой, сразу же одарил его гранатой в лоб — лишением увалов. Сука! Что ж ему дома-то не сидится?! Следующие две недели подряд Никита опять остался без выходных, как и без объяснений — почему. Если не брать в расчёт непонятную ремарку сатрапа о ликвидации повышенной падучести в роте, о чем он прогромыхал залповым при всех на построении, ни к кому конкретно не обращаясь, но все понимали, что это предназначалось Ковалеву, сверкающему свежими бордово-синими кольцами под глазами. Поэтому с Настенькой, к его огромному сожалению, он встретился спустя три недели. Но чтоб зря время не терять, в тягостном ожидании встречи с ней, Никита надумал за эти дни приобщиться к одному из направлений японской культуры. Заморачиваться с поиском он особо не стал, но первая же просмотренная аниме не вдохновила и, вырубив приключения непонятного поца на середине серии, он перескочил на какие-то школьные истории, которые совсем опечалили. Подумав, он решил дать последний шанс анимации Страны восходящего солнца, выбрать мультик методом тыка и, как бы ни бомбило, досмотреть его до конца. Картинка фильма, определенного рандомным способом, заинтересовала — длинноволосая голубоглазая блондинка. Вероятен шанс, что не так все плохо, но начав смотреть, он опять затосковал — прорисовка отвратительная, диалоги — глупость какая-то, да еще, ко всему прочему, блондинка оказалась блондином. Некоторое время он рассматривал это недоразумение, пока не понял, что аниме про отношения между… мужчинами! Про это что, мультяхи снимают?! Никита, поставив на паузу, ошалело рассматривал кадр, где блондин склонился над брюнетом, почему-то думая о том, что будет неправильно не досмотреть фильм до конца, тем более слово себе дал. И после долгого перерыва он все-таки включил «Play». Ему не понравилось. Совершенно. Все! Хватит с него экспериментов, даже ради Насти. В ту ночь Киту ни с того ни с сего приснился кадр из аниме, в котором голубоглазый герой склонялся над ним, а он не в силах пошевелиться, заторможенно наблюдал за приближением рисованной морды, начавшей вдруг меняться, превращаясь в реальное лицо, волосы на голове уменьшились по длине до русого ежика, глаза заблестели льдом… и Никита проснулся с колотящимся сердцем, абсолютно не запомнив человека из сна, но понимал одно, произошло что-то неправильное. Больше он не смотрел аниме и сон не повторялся… Или повторялся? Кит сам не знал, утром у него не получалось вспомнить свои сновидения. Сегодня у них было двойное свидание с Настей и Лизой, немного погуляв, они опять пошли к Вадьке. И вот сейчас Кит сидит на кухне в грусти. Секс был… ммм… быстрым. Он толком не успел понять, как это. Настолько переволновался, что его все время колотило от непонятного страха из-за возможного фиаско. Оно и произошло. Чего опасался, то и случилось. Сначала презерватив не мог раскатать, ходящими ходуном руками, потом устроиться, колени дрожали так, что его подкидывало, а когда наконец проник в теплую, нежно сжимающую его член глубину… сразу кончил. Скорострел, бля… А Настя улыбалась и успокаивала, что в первый раз так у всех. Какая ему разница, как у других, у него должно было быть волшебно, он хотел быть на высоте… В кухне зажегся свет, отвлекая Кита от убийственных определений в адрес самого себя, и Вадька, одетый в одни семейники, вытаращился на друга: — Ты чего здесь? — Настя в душе. Жду. — А чё не с ней? — поинтересовался Киря, поблескивая от любопытства синими озерами глаз. И увидев неопределенное пожатие плечами Никиты, продолжил, как всегда, заваливать вопросами: — Ты вдул? Как она? Понравилось? Кит вздохнул, он не собирался отвечать — ни в коей мере, поэтому, поднявшись, затянув капающий кран, пошёл в комнату, где, устроившись на диване, закрыл глаза. Перед мысленным взором стоял кадр из аниме.***
На их место Сергей опять не пошел. Уже почти месяц, каждую увольнительную останавливал себя, хоть ноги несли именно туда. Сана тогда была такая радостная, забирая его с набережной, что Джуниору захотелось сказать ей какую-нибудь гадость, стереть с ее лица это выражение из другой жизни, которое он забыл — постарался, по крайней мере, и размазать словами ее лживость. Она долго не трогалась с места, после того, как Джуниор, не глядя на нее, устроился на переднем сиденье, уставившись через лобовое стекло в темноту перед собой. Впервые за долгое время Сана смотрела на него и улыбалась. Видел — крайним зрением, не хотел этого замечать, но не выходило. И чуть не сказал ей, что его нахождение на Грибоедовском ничего не значит, но не стал, а по обыкновению отвернулся и стал смотреть в боковое окно. Она еще немного посидела, разглядывая его, а потом облокотилась на руль. В салоне автомобиля висела тягостная тишина, пока она все-таки не решилась ее нарушить. — Сереж, а поехали в нашу блинную? Отогреемся. — Ты что-то путаешь, мне не шесть лет. — Понятно… Тебе на Крестовский надо заехать? — Джуниор неопределенно кивнул. — Тогда сначала туда. А сегодня он пришел почему-то на Обводный. Сел и приехал. Долго брел вдоль канала по набережной, натянув поглубже капюшон, засунув руки в боковые карманы куртки и отгородившись ото всех и вся голосом в наушниках. Не думая ни о чем. Не замечая ничего. Серый город и он. Все вокруг было покрыто болезненной мглистостью, вторящей его внутреннему настроению, с выступающими то там, то тут грязными размытыми фрагментами очертаний домов и набережной, раскиданными по пространству. Если бы не твердое покрытие под подошвами тимберлендов, то ощущение будто в другом мире находишься. Один в нем. Иногда глаза выхватывали темные фигуры людей, появляющихся и вновь исчезающих в этом мареве. Искаженные, словно уродливые фантомы. Город призраков. Перекрученных с микрокаплями. Сергей спустился по лестнице к воде, серость висела и над каналом. Вода тоже призрак… Сергей ненавидел воду. С лет шести, примерно, да, ещё до школы. А боялся всегда. Эта боязнь была одной из составляющих его сферы фобий. Область страха вокруг него, единое целое с ним, перекрученная с каждым нервом, капилляром, проникшая в ДНК. Они пропитали друг друга. Страх и есть я. Как может человек, страшащийся воды, вновь и вновь приходить к ней. Смотреть на неё, чувствовать ее боль и болезнь. И при этом ненавидеть ее. Настолько, насколько подобное возможно, учитывая его восприятие любых эмоций. Джуниор оперся спиной о каменную стену. Тогда вода была другая — тёплая, искрящаяся от солнца. Он почти не боялся, ведь рядом Сана, и особо не пытался протестовать, когда отец затащил его в лодку. Берег рядом. Вон мама загорает, Сана, стоя по пояс в волнах, машет и кричит: «Я буду тебя верно ждать из рейса, о мой капитан». Он улыбался. Смешная Сана. И казалось, что они с папой действительно отправляются в далекие страны. А Сана его дождется. Обязательно. — Ну что, Серёга, будем учиться плавать. А то что это за мужик, который все жмется на берегу около баб. Он не понял, что случилось, потому что вдруг между мгновеньями времени и испуганными стуками сердца взлетел ввысь. И весь его инстинкт, страх, скрутившись в одно целое, завизжали: «Папочкаааа», цепляясь за огромную сильную руку. Сереже казалось, что он слышит где-то на краешке сознания вторящий ему крик. И в тот же миг плотная водная сущность сомкнулась над ним, захохотала, завопила, потянула вниз. Стараясь выбраться из ее ловушки, он пытался бить руками и ногами, но от страха, разлившегося свинцовой тяжестью, их сковало, лишив сопротивления, медленно погружая в бездну… Сергей очнулся, почувствовав окутывающее его коконом тепло, прижимаясь к знакомому телу, пахнущему Саной. Она кричала. Прерывисто, отдельными словами. Смешная Сана. Так забавно всегда ругается. Любимая. И погрузился в сон, проснувшись на заднем сиденье машины, но уже никого не было рядом. Хотелось закричать, но горло болело и вышел едва различимый писк. Так тихо, что испугался — она его не услышит. Нет, услышала, остановила машину и, пересев к нему, долго укачивала, что-то напевая, дотрагиваясь губами до его виска. В другой раз Серёжа очнулся в доме на Мойке. Из кухни доносились голоса. Сана опять ругалась с Ним и слышался еще крик мамы. Он хотел встать, пойти и сказать им, чтобы они не обижали Сану, но не смог выбраться из-под одеяла и снова уснул. А потом долго плакал, не желая возвращаться в дом, где Они, но Сана просила подождать до следующих выходных, всего пять дней. Сусанна никогда не просила от него того, чего он сам не хотел. Не требовала быть смелым, сильным, уметь драться и никого не бояться. Она не заставляла его смотреть, запрещая закрывать глаза, повторяя: «Ты мужик», когда двое больших дядек с бритыми затылками избивают другого, или когда собаки дерутся, оставляя на белом снегу красные реки. У Саны всегда было время для него и его маленьких тайн. Родители же вечно были недовольны им, он никогда от них ничего не ждал, но она оказалась не лучше. Люди лицемерны по своей натуре. Дарят надежду на лучшее, веру в свет и безопасность, в то, что они будут рядом и всегда тебя поймут, но все это до того момента, пока ты нарушишь выдуманные ими же иллюзии: о тебе, про тебя. Этого они и не могут простить: свое разочарование, свои разрушенные розовые замки. И считают после, что было бы лучше, если тебя больше не было, ты исчез, растворился, не напоминал им об их несбывшихся фантазиях… Телефон завибрировал в кармане, и Джуниор, перечитав несколько раз высветившееся имя, провел по сенсору. — Сереж, поздно уже и холодно. Куда подъехать? — и услышав адрес, Сусанна секунд десять молчала, прежде чем продолжила: — Я скоро буду. Если хочешь, мы сначала заедем домой, время есть, или в кафе твое любимое. — Нет, — он не хотел с ней ни ужинать, ни разговаривать. Если бы была возможность, то Джуниор отказался бы и от встреч, но тогда вместо нее будет какой-нибудь амбал, который не оставит его в одиночестве ни на миг. Пусть уж Сана. Скорее бы восемнадцать. И что тогда? Он сам не знал, но мечтал, как уйдёт от них всех и отыщет уголок счастья. Сусанна говорила всю дорогу не замолкая, но в ответ не получила ни одного слова, вздоха, эмоции, ничего, кроме отстраненного взгляда. Проехав на территорию Академии по спецпропуску, она остановилась у ворот Городка N3, в который получить разрешение на проезд было невозможно, при всех обширнейших связях и деньгах их семьи. — До следующих выходных, Сереженька, — но Джуниор, ничего не сказав, вышел и направился к калитке, а она смотрела ему вслед, пока он не скрылся, пытаясь проморгать слезы, а потом устало опустила голову на руки, охватившие руль. Все перепробовала: ласку, уговоры, злость, молчание. Он непробиваем. Ненавидит меня. Сана вздохнула, завела машину и медленно тронулась с места. И совсем один в этом месте. Джуниор не спеша брел по тёмной дорожке, освещенной редкими фонарями. Зачем она старается? Что ей ещё надо? Могла бы просто игнорировать меня, так ведь уже было. Как она не поймёт, что разговоры мне её не нужны и она тоже. И Сергей открыл дверь в экипаж.***
— Ну, здравствуй, храбрый участник естественного отбора, — Шторм, улыбаясь, склонился над испуганным курсантом, которого, парализованного от страха, затащил несколько секунд назад в лес и точным ударом опрокинул на землю. — Давно не виделись. — Шшшторм, — отползая от него пролепетал тот, и упершись в ствол дерева, затих. Димку выписали из больницы в четверг, а на следующий день после прибытия в Бурсу на него набросились все кому не лень: ротный, Седой, СБ. И каждому он повторял одну и ту же версию, опробованную на Таратуте, но, честно говоря, кроме каплея в неё почему-то мало кто верил. Безопасник все же относительно успокоился, когда Шторм сводил его на берег, продемонстрировав место, где он якобы упал. А Седой и ротный орали попеременно и мучили еще несколько дней, но вынуждены были прекратить, так как старшина упрямо стоял на своем, твердя одно: «Упал и точка». А спустя еще неделю он наконец подкараулил курсанта, которого запомнил в ту злополучную ночь. — И что это мы так испугамшись, прям не узнаю вас. Мне показались вы очень смелым, особенно, когда по голове хуярили, а потом пинали, — оскалился Димка, сдерживая себя, чтобы не разорвать эту гниду голыми руками. — Я не бил тебя. В стороне стоял, — заныл тот, чувствуя, что еще совсем немного, и он напрудит от страха. — В стороне так-то не менее героически, — прорычал Шторм и, почувствовав резкий запах, хмыкнул: — Облегчился? Это хорошо. А теперь говорим с тобой о любителях ходить по ночам наперевес с коромыслом. Предоставляю тебе шанс по-быстрому исповедаться и успеть не обосраться. Давай, фамилии базарь. — Ну что ж, поздравляю, ты победитель в номинации «Храбрый ссыкун», и если не свистанул и собираешься переводиться, то попутного тебе ветра в задницу, — после получения необходимой информации Шторм развернулся и пошёл в сторону экипажа. Пятеро. Вместе с Карским, он уговорил остальных. Один из четверых идейный, я ему в драке сильно бо-бо сделал, поэтому хотел сатисфакции, ладно, разберемся. А этого храбреца и еще двоих купил Ильюха бабками и дурью. Вот, придурок Карский, разве это подельники. Совсем он крышей поехал, что ли? Да я его и не бил вроде пока по голове. Или бил? С троими, включая идейного, он разобрался тем же способом и клятвенно пообещал устраивать им регулярные прочистки мозгов, используя в качестве груши, чтобы избавить от выпадения памяти, после чего еще один перевелся, а двое стали напоминать тени. Но с Карским пришлось покумекать. Не понимал Димка смысла этой вендетты. Хоть ты тресни. Ну рамсанули, так вопрос же исчерпан. Как его напарники, сообщили, уговаривал их долго. Совсем не понятно. Получил по морде пару раз и столько усилий, чтобы что? Илью он затащил в лес подальше и, присев, глядя на корчащееся тело, ждал, когда к тому вернётся способность слышать. — Давно тебе порывался сказать, Карский, что жизнь выпадает нам всего раз. И сейчас ты в шаге, чтобы лишиться этой опции, потому что в следующую подобную встречу я тебя, не раздумывая, закопаю под сосенкой. Так что, если решишь продолжить свои долбанутые наезды, то выход у тебя один — валить меня сразу к ебеням, чтобы я до тебя не смог дотянуться, когда очухаюсь. Другого между нами уже не выйдет, — все время, пока Димка говорил, Илья, дыша через раз, мог только прожигать его чернотой глаз, принимая при этом правоту Шторма — не исключено, что следующий раз будет последним для кого-то из них, и вслушиваясь в металл его голоса, вдруг отчетливо понял, что ему не одолеть Лазарева больше никогда — ни унизить, ни подставить — не получится, тот сдержит слово, но в тоже время заполнявшая его уже несколько месяцев ненависть выла, требуя выхода. Отработав на Карском пару приёмов, а затем вырубив, Димка, ухватив его за воротник бушлата, поволок в сторону экипажа, чтобы тот не окочурился раньше времени, валяясь на холодной земле в отключке. По пути тот начал постепенно приходить в себя, чувствуя все камни и ветки, попадающиеся по дороге, но сопротивляться не было сил. Протащив по плацу, а затем пересчитав ступеньки крыльца телом швейцара, Димка, зайдя в двери, метнул его на середину холла, под удивленными взглядами старшины 13-х и вахтенного, сегодня опять было дежурство второкурсников. Совпадения на совпадениях. — Шторм, ты чего творишь? — глядя на лежащего на палубе, с трудом шевелящегося, сокурсника, заорал старшина 13-х. — Охренел в конец? Я в СБ сообщу об избиении. — Согласен. Сообщай, — хмыкнул Димка. — Интересно будет поговорить с ними. — Лазарев, ты мне ничего не хочешь сказать? — внимательно посмотрел на него старшина. В мозгу которого некоторые непонятные вещи, случившиеся за последний месяц, стали обретать понимание. И он словно для самого себя начал перечислять: — Твое падение, на набережной Академии. Через неделю твои к нам пожаловали во главе с этим ненормальным Гором. Двое моих за последние пару недель на перевод подали на «Организацию перевозок». Еще парочка курсачей вдруг среди семестра отпуск на месяц взяли. Карский еле дышит. — Ничего. Кроме того, что и говорил до этого, — Димка направился к лестнице, вспоминая, как разозлился тогда на своих за драку в ротном помещении 13-х. И орал так, что у него чуть башка не взорвалась. А эта рота пиратов нагло улыбалась в ответ. И Глеб вместе с ними. Шторм его потом за это долго… мучил, но Глебу понравилось. И вспомнив «пытки», совершенные над Шоколадным, он взлетел на второй этаж. — Твое счастье, Карский, что Ромка тогда не видел ничего. Навешивать всей ротой, которая пострадала от тебя, суки, не будем — свое уже получил. Но если повторится подобное — пиздец тебе тогда. А сейчас в увал пойдешь, бумаги, жди, принесу. Пиздуй домой. Оттуда, если надо, можешь вызвать скорую. Но решишь сообщить в ментовку, что в Бурсе побои получил — не выйдет ничего. В документах напишу, что выходной у тебя сегодня целый день и утверждать буду, что лично проводил тебя до ворот раненько утречком и на тебе царапины не было. И все остальные это подтвердят, — старшина, развернувшись, отправился оформлять увольнительную. А Илья, оперевшись на руку, принял сидячее положение на каменном полу и осторожно пополз к колонне, стоявшей в метре от него, и, уткнувшись в нее, перевел дух. Все болело, пульсировало, ныло. В этот момент в экипаж зашел маленький курсант из 17-х и, проходя мимо, провел неопределенным взглядом по Илье. — Стоять. Сергей остановился, не зная зачем понадобился этому избитому придурошному второкурснику, который иногда шпынял его. Но сердце заколотилось и в нем стал рождаться страх от происходящего, от того, что было такое уже. — Сюда подошел, — и Джуниор, опустив голову, сделал несколько шагов в направлении Карского, ненависть которого нашла выход — запищала, заохала, завизжала внутри. Этого маленького 17-го он постоянно видел сидящим на лавке около экипажа и рядом часто терся, сука, Лазарев. Дружки, выходит. Получит твой старшина, дружок, по полной. — Что ты смотришь, маленький педик? Радуешься, смотрю. Тебе пиздец теперь за это. — Илья, херней кончай страдать. Тебе не четырнадцать лет, — подал голос вахтенный, наблюдая за ними со своего поста. — Чего ты докапываешься до карася? От обоих старшин звиздячек повторно захотел? — Свободен пока, — игнорируя слова дежурного, обратился Карский к фесту, а когда тот ушел, улыбнулся разбитыми губами. Он успокоился, чувствуя какое-то извращенное удовольствие, от которого замирало сердце, вспоминая испуганные глаза белобрысого первокурсника.