Шторм. Бурса

Жёсткий бит хардкора, крушащий основное пространство клуба, был практически не слышен в випе, наполненным: даунтемпом и приглушенным светом, переплетенным с ультрафиолетом, слегка искажающим реальность, выделяющим фантастические линии рисунка на стенах, подсвечивающим детали одежды, меняющим цвет коктейлей — делающими чилаут островком умиротворения в море безумия. Тем не менее не хотелось здесь находиться, а требовалось до остроты, до затмевающей сознание потребности — встать и выйти из этого уголка релакса в общий зал, и чтобы скорость бьющего там ритма и интенсивность звука, перегруженного дисторшном, увеличились в геометрической прогрессии, раздробив мозг на кровавые комочки, разорвав все нейронные связи и раскрошив глаза в песок, оставив вместо них зияющие пустотой глазницы. Но Пабло ничего подобного не сделал, продолжая оставаться на месте, и, не отрываясь, наблюдал, не находя в себе воли отвернуться, за ладонями Славки, развалившегося напротив на мягком диване, мнущего задницу этой пьяной суке, устроившейся сверху и присосавшейся к нему, как упыриха, дорвавшаяся до девственника. До Нового года оставались считанные дни, а они наконец-то первый раз за два месяца получили долгожданную передышку. Но весь последний час, рассматривая руки друга, отчетливо выделяющиеся темным на фоне яркого желто-кислотного платья Снежаны, Пашка думал, что лучше бы они со Славенем были лишены увалов навсегда и безвылазно тусовались в Бурсе, где тот был бы исключительно его и ничей больше. И сейчас не пришлось бы притворяться, что его все устраивает, и сдерживать себя, борясь с непреодолимым желанием вцепиться в рыжие патлы этой шалавы, потащить ее к входу из випа, а затем спустить с лестницы. Всю последнюю неделю, включая сегодняшнее утро, Пабло приводил Славке кучу наидебильнейших аргументов, объясняя необходимость провести свободные дни не расставаясь и вместе: сначала заехать к нему, а затем к Романовским, или наоборот — без разницы очередность, главное — вдвоем. Но друг, игнорируя предложения, беспрестанно хмыкал и мотал головой, и уже подойдя к стоянке, где их ждали водители, лениво переговариваясь между собой, улыбнулся, рассматривая скачущего вокруг него рыжего, и, втолковывая, как маленькому ребенку, подвел черту под всеми предложениями того: «Тебя Ася заждалась, и Сенька с дядей Женей. Побудь с ними день. А я со своими. Встретимся в клубе в двенадцать» и уехал. День?! Целый день. Это же бесчисленное количество минут! И ко всему прочему он соврал! Потому что со своими Сла — подлый враль, пробыл примерно до часов трех, а потом рванул к Снежанке. Ланка его сдала с потрохами, когда Пабло ей позвонил, после чего он оборвал другу-брехуну телефон, но тот, отвечая через раз, не торопился исполнять требования — немедленно встретиться, неизменно буркая в ответ: «Нет», и отказывался сообщить свое местонахождение тоже. А когда наконец к часу ночи соизволил явиться, то прибыл под ручку с этой крашеной гадиной, решив, по всей видимости, добить Пашку: «Хотел меня видеть? Вот он я — во всей красе. Получите — распишитесь». — Ты бы так откровенно не расчленял Снежанку, а то страшно становится за невинную овечку, — наклонился к нему Тренд, оторвавшись от девчонки, с которой обнимался последние несколько минут. — Облезлую овцу — ты хотел сказать, — поправил рыжий, не прерывая своего занятия — гипнотизирование двух объектов напротив. И ему было откровенно все равно до знакомых, сидящих вокруг, непонятной тёлки, жмущейся к нему и щебечущей что-то в ухо, и Тренда в том числе. — Да, как не назови, а дева в опасности, — хохотнул тот. — Не напрягайся. Через несколько часов он опять будет в твоем полном распоряжении. Ответить Пашка не успел, уставившись на Славку, который, поднявшись, потащил хихикающую, пьяную «невинность» за перегородку, драпированную расписанной, сливающейся со светящимися стенами шторой, где была расположена дверь в туалет. И пропустив свою пассию вперед, прежде чем скрыться следом, повернувшись, кивнул Пашке, указывая головой на спрятанный ватерклозет. Подскочившего было Пашку тут же остановил Тренд, вцепившись в него и, дернув обратно, заставив упасть на мягкие подушки: — Не надо. Не ходи. То, что вы практикуете, уже даже забавным нельзя назвать, — Тренд удерживал пытающегося сопротивляться рыжего. — Ты какого в меня вцепился? Пусти, — психанул Пабло. Славка ждет, а тут этот… — Паш, это длится уже долго и будет продолжаться до бесконечности. Думаю, пришло время прекращать заниматься херней. Обоим, — пытался достучаться Тренд до пыхтящего рыжего, старающегося отцепить от себя чужие пальцы. — Ты ничего не понимаешь, — прекратив безуспешные попытки освободить локоть из стальной хватки, выдохнул Пашка. Хотелось выть. — Куда уж мне. Связался на свою голову с вами — малолетками. Но вот, что скажу — трахая на пару телок, вы парой не станете. Не мечтай. Славка не перекрасится никогда, и ты сам это прекрасно знаешь. Вы день ото дня лишь запутываете все еще больше. И ничем хорошим подобное не закончится, поверь. У вас, мягко говоря, в первую очередь разные зависимости друг от друга: у него трахать в присутствии тебя дев, а у тебя неистребимое желание оказаться на их месте. — Сами разберемся — без посторонних, — зло зыркнул Пабло. Несмотря на жестокость слов, Тренд был прав и от этого становилось еще хуже. Года два назад Славка ни с того ни с сего, будто крышей уехал в отношении геев. Когда все в компании поняли, что он нифига не шутит, то постарались особо не поднимать тему радужных в его присутствии, чтобы не выслушивать каждый раз перемежающийся с матами дикий ор в течение минут этак двадцати. Пашка и сам совершенно не понимал, что произошло, но все его попытки получить объяснение разбивались о каменную стену — друг зверел и сыпал оскорблениями в адрес виртуальных гомосексуалов. — Не разберетесь. Все усугубляется. Подумай на несколько ходов вперед. Что дальше? Вы не всегда будете рядом. Он когда-нибудь начнет встречаться с нормальной девчонкой. И что тогда? А в их постель с женой ты тоже полезешь? Да, Славка не скрывает, что у него ощущения от секса ярче, когда ты рядом и смотришь. Ему, видите ли, так кайфовей. Но это пройдет, тут нет сомнений. А его известные всем взгляды на нетрадиционные отношения останутся. Пашк, острота восприятия со временем притупляется, и ты станешь не нужен. Поэтому не обольщайся. Сам прекрати все. Сейчас. Пока не поздно, хотя думаю, что вы уже перешли грань, — каждое слово, сказанное Трендом, падало огромной градиной на темечко — убивая, но одновременно соединяясь с мыслями, подтверждали мучающие его сомнения. Было больно. Пабло, опустив голову, не мигая, разглядывал светящуюся в ультрафиолете соломинку в бокале, напоминая застывшую сломанную куклу, мечтая в эту минуту умереть. — Кокс есть? — после долгого молчания спросил он. — Э, нет. Выпить всегда пожалуйста, а кокс — уволь. Мне твой Славень весь мозг вынес за тот случай, в течение пары недель — ежедневно — матерился по телефону, как докер. Я совершенно серьезно подумывал его в черный список временно определить, — улыбнулся Тренд и, поиграв бровями, кивнул на руку Пабло. — А может, забьемся на что-нибудь? — Не, мне того раза хватило, — хмыкнул рыжий в ответ. С чего в тот день у них начался спор, он не помнил — сам не свой был. Славка неожиданно сорвался из кафе среди белого дня, скормив ему сказочку о желающем его срочно видеть короле-отце, но с собой наотрез брать отказался. И когда уже умчался, Пашка подумал: велика вероятность, что он совсем не к бате поехал, а к Миленке-корове, с которой в тот период терся. Не откладывая сомнения в долгий ящик, он сразу позвонил Ланке и, подтвердив свои подозрения, так расстроился, что сам не понял, как его Тренд на слабо развел. Но уже через полчаса они неслись в сторону Комендантского проспекта к мастеру Тренда, который оказался до завтра абсолютно свободен. Однако в цоколе обычной пятиэтажки им особо не обрадовались. Неопределенного возраста худощавый парень в круглых очках с голубыми линзами и бородой клинышком некоторое время смотрел на Пашку, а затем перевел взгляд на Тренда: — Ему сколько лет? Ко мне завтра его родители не ворвутся с претензиями? — Семнадцать, скоро восемнадцать. И возмущенных не предвидится, гарантирую, — не моргнув глазом, соврал Тренд. А Пашка уже сам был не рад, рассуждая, что неплохо, если бы мастер отказался. — Паук, нам сейчас надо. Срочно. Тройной тариф. — Тройной, говоришь, ну-ну. Ты сам-то готов? — повернулся он к Пашке, сверкнув стеклами и камешком в ухе, и увидев кивок, протянул руку. — Хорошо, давайте эскиз. Посмотрим, что хотите. Но предупреждаю, если сложный рисунок, его разобрать надо и возможно до завтра оставить. — Нет у нас эскиза, — обрадовался Пашка. Отличненько — спор не состоится по независящим от них причинам. — У тебя же картинок дофига, сейчас сразу и выберем, — нашёлся Тренд, радеющий за чистоту пари. — Хм, выберут они. Какой хоть стиль? — спросил Паук юного клиента и, глядя на его недоумевающую физиономию, усмехнулся: — Я с вас худею, господа. Ладно, пойдем посмотрим, что есть. А где хочешь? — Не знаю, — протянул Пабло и, налетев на резко остановившегося и уставившегося на него клинобородого, постарался исправить ситуацию: — Мммм… на плече. Небольшую. Мы ведь с Трендом о размере не договаривались. О, точно, шмеля какого-нибудь можно или комарика, например, чтоб мама сразу не спалила. — Вы меня продолжаете улыбать и напрягать одновременно: не пойми какого стиля — прэлэстно, на плече, но это неточно — глобально и что-нибудь небольшое — креативно, — возмущался парень, выдвигая в только ему понятном порядке широкие ящики из стоящего вдоль стены стеллажа, копаясь в которых доставал то одну, то другую папку, но, подумав пару секунд, засовывал их обратно. Его бессистемные перемещения вдоль полок, наверное, продолжались бы еще долго, если бы вслед за большим альбомом, извлеченным с верхнего яруса, похоже, зацепившись за него, не выскользнул лист, и планируя, как дельтаплан в потоках воздуха, опустился, накрыв одной стороной белые форсы Пашки. — Что это? — рыжий, подняв, внимательно рассматривал рисунок — угловатые рубленые символы в серо-синих тонах. Странный какой-то, и некрасивый совсем. Но чем больше он вглядывался в изображение, тем больше оно его завораживало, и вдруг внутри словно что-то тренькнуло и мгновенно растеклось по венам горячим приливом. — Забыл совсем о нем. Как он здесь вообще оказался? — пробормотал Паук себе под нос и аккуратно потянул из рук Пабло листок на себя, но убедившись в бесполезности сего мероприятия, добавил: — Тебе не подойдет подобная татуировка. — Очень подойдёт, — твердо заявил тот. Что-то непонятное тянуло к рисунку, удивляло узнаваемостью. — Все, я выбрал — он. Другого ничего смотреть не буду. — Она не маленькая выйдет — рукав, почти от середины запястья. Ко всему прочему изображение тяжеловато, тем более для тебя. Ну и работать над ним несколько месяцев. Устанешь. Да и не дёшево, — попытался вразумить мастер, но увидев блестящие глаза клиента и упрямо выдвинутый подбородок, вздохнув, покачал головой. — А его долго разбирать? — притянутого ломкостью узора, вглядывающегося в седую холодную волну, из которой проступали, становясь словно объемными знаки, Пашку не беспокоили протесты мастера, а волновало одно — когда можно начать. — Его-то как раз нет. Но предупреждаю, я понятия не имею, что здесь изображено. Не рекомендовал бы бить непонятные символы, — предпринял Паук очередную попытку отговорить непоколебимого клиента. Но тройная оплата маячила призом. — В смысле? Это же руны, — удивился Пашка. — И разве не твой эскиз? — Руны, — согласился тот, — но какие-то странные. И автор не я. Лет пять назад по рекомендации клиент пришел с уже готовым изображением. Объяснил, что его рисовал иностранец, то ли исландец, то ли гренландец — не помню, они по контракту вроде на одном судне работали. Отдал рисунок, приказал внимательно разобрать его, чтобы изображение точно перенести, а он через пару месяцев спишется и начнём. Но не вернулся. Год мне этот рисунок покоя не давал, разобрал его на фрагменты изучая, всю доступную информацию о рунах и символах проштудировал вдоль и поперёк, начиная со старшего футарка — древнегерманского. Все равно толком ничего не понял. Перепутаны, перевернуты, сплошные «вязанные руны», а те, которые образуют ракушку на верху плеча, вообще не идентифицировать, переплетены между собой так, что хоть зеркально, хоть задом наперед смотри — не разобрать. Шифровка какая-то скандинавская. И неизвестно, что в ней. В общем, болел этим, если можно так назвать, рунескриптом несколько месяцев и все ждал моряка, а потом выяснил через знакомых, направивших его ко мне — пропал он без вести в море. Не передумал бить неведомо что, да ещё с такой аурой? — Когда мы можем начать? — так и не отрывая взгляда от рисунка, прошептал Пашка. — Фиг с тобой. Давно хотел воплотить ее. Хроническими заболеваниями не страдаешь, ВИЧ, гепатит и тому подобное? — спросил Паук и, увидев отрицательное мотание, кивнул. — Сейчас начнём, но на сегодня делаю исключение. Потому как работы много и встречаться будем несколько недель. На следующий сеанс принесешь справку, а заодно и разрешение от родителей, без них не продолжу. В первую процедуру Паук нанес лишь часть контуров, было не очень больно и немного ныло, но Пашка пожалел, что начал, так как мама, увидев сыночку с компрессом на одной руке и памяткой по уходу в другой, кричала, как сирена и, бегая кругами, обещала всех посадить. А Славка тоже бегал вместе с ней и орал, что он — Пашка — ебанат. Но в итоге после двух недель непрекращающихся скандалов, Ася скрепя сердце дала разрешение, поддавшись на уговоры и нытье сына, а Славка, матерясь, сопровождал его на все сеансы, пока мастер трудился над воплощением этого странного рисунка. — Выпить хочу, — Пашка, грустно вздохнув, посмотрел с тоской на Тренда. — Скотча со льдом. — Значит, погнали, — усмехнулся тот. — И выше нос, Пабло. Вы семьями на новогодние во Французские Альпы отправляетесь, там до твоего Славеня ни одна «снежанка» не дотянется — будет весь твой. Но подумай над тем, что я сказал. — Когда он успел так напиться? — вернувшийся спустя время недовольный Славка, застав друга в состоянии «глубоко за хорошо», набросился на пьяно улыбающегося Тренда и, увидев неопределенное пожатие плечами, взорвался: — Его на минуту нельзя с тобой оставить. — А ты не оставляй, — вдруг абсолютно трезвым голосом ответил Тренд, серьезно глядя в глаза. Отчего Славке стало не по себе, будто это не обычные слова, а какая-то тайная фраза, смысл которой он не понимает. И понаблюдав несколько минут за Пашкой, громко поющим и то скачущим по диванам вместе с его сегодняшней подружкой, изображая, несомненно, тыгыдымского коня в период спаривания, то крутящимся на пилоне, установленном на небольшом подиуме в випе, представляя себя, судя по всему, китайским акробатом, Слава выудил из кармана телефон и набрал водителя. Сначала доставили до подъезда канючущую всю дорогу Снежану, которую не устраивало: во-первых, переднее сиденье — на заднее Слава не позвал, расположившись на нем вместе с кемарящим Пашкой, и во-вторых, направление движения автомобиля — в сторону ее дома, в связи с чем она нудила о необходимости ехать прямо к Романовскому. Высадив надоедливую пассажирку, он помахал ей рукой, одновременно делая зарубку на память — не забыть отправить ее контакт в черный список, и улыбнулся, покосившись на сопящего Пабло, смешно морщившего нос. А Гелендваген уже мчался дальше, оставляя за собой наполненные разноцветной новогодней иллюминацией улицы. После получаса езды, свернув на второстепенную дорогу и миновав шлагбаум с будкой охранника, автомобиль покатился по дороге, освещенной строем фонарей в виде небольших парусов, вдоль длинных заборов, часть из которых были украшены новогодней атрибутикой, пока не остановился около кованых ворот, автоматически распахнувшихся перед ними, пропуская внутрь. — Вам помочь, Вячеслав Витальевич? — водитель посмотрел в зеркало на уткнувшегося в шею Славки Пашку. — Нет, спасибо. Я сам, — выскочив из машины, Романовский потянул Пабло на себя, с трудом удержавшись на ногах, когда тот вывалился на него, и, перехватив поудобней спящее рыжее торнадо, потащил в сторону дома. В коридоре Слава сначала усадил ни на что не реагирующего Пашку на диванчик, разув и сняв куртку, с трудом натянутую в клубе на брыкающегося любителя пилонов, а затем, подняв, понес к двери в холл и, переступив порог, чуть не споткнулся об выскочившего навстречу Бера, закрутившегося от радости вокруг них, виляя хвостом-колечком, а следом за ним выглянула из гостиной Лана. — Аллилуйя, вы встретились все-таки? — засмеялась она, рассматривая композицию из двух человеческих тел и чау-чау. — Чего-то вы рано? — А ты почему не спишь? Нас караулишь? — улыбнулся Славка и, устроив Пашку на очередной диван, почесал за рыжим ухом Бера, захрюкавшего от удовольствия. — Нужны вы мне сто лет. С вами не интересно. Всю жизнь одной и той же ерундой занимаетесь, все носитесь друг за другом и разбираетесь, — не успокаивалась сестра. — Вот если бы ты кого другого притащил, то тогда да. — Это кого, например? — удивился он. Сегодня все какие-то странные. — Да хотя бы Снежанку, — блеснула хитрой улыбкой Ланка. — Не́чего ей в нашем доме делать, — отрезал тот и, вновь подняв Пашку на руки, понес по широкой лестнице на второй этаж. — А не лучше его в гостевую? — продолжала дразнить в спину вредная родственница, копируя маму. — Вы же все-таки взрослые мальчики. — Соскучилась по бродящему в ночи, как привидение, пьяному Пахе? — Нет-нет, это я, не подумав, спросила, — хохотнула та в ответ. Как-то раз они по требованию мамы уложили Рыжика в комнате для гостей, а потом среди ночи родители проснулись от загробного голоса, доносящегося из темноты, вопрошающего: «Где Сла?», и, включив свет, обнаружили заспанного Пашку, сидящего с несчастным видом у стены напротив кровати, заплутавшего, похоже на то, в трех соснах, в поисках своего Сла. Больше мама не высказывала подобные предложения. Свалив не подающее признаков сознания тело на кровать, Славка некоторое время, присев на корточки, рассматривал его, но спустя пару минут тряхнул головой, прогоняя накрывшее опять наваждение, и принялся раздевать почти не глядя, болтающегося, как марионетка, друга. В конце концов, уложив и накрыв одеялом, облегченно выдохнув, потопал в душ, а после него, вытянувшись рядом с Пашкой, блаженно закрыл глаза и погрузился в сон. Услышав ровное дыхание, Пабло открыл глаза и долго смотрел на профиль Славы, ясно выделявшийся на фоне полумрака комнаты, тихонько высвободив руку из-под одеяла, провел подушечкой пальца по четкой линии контура едва касаясь лба, от переносицы по спинке до кончика носа, отчего тот поморщился, прошелся по губам и, погладив впадинку на подбородке, скользнул на грудь, где и замер, ощущая под ладонью биение сердца. Лет с пяти это стало потребностью, вполне вероятно и раньше такое было, но отчетливо он помнил именно тот случай. Когда проснувшись от кошмара, до сих пор иногда повторяющегося, от испуга начал кричать, но увидев рядом мирно сопящего Славку, сразу успокоился и, тихо всхлипывая, подкатившись к нему вплотную, лежал так какое-то время глядя на родное лицо, пока его не сморил сон. И все равно, что Тренд говорит правду, и пусть я сам знаю это все, но невозможно отказаться от моего Сла. Вот так резко. И Пашка осторожно придвинулся к нему, уткнулся носом в теплое плечо, вдыхая родной запах, и спокойно уснул.

***

Сегодня Алексей не поехал домой, засиделся с бумагами, отложив на вечер тренировку, а после нее решил переночевать в своей берлоге в экипаже и, вернувшись в роту за час до отбоя, первым, кого увидел, был киноманьячное недоразумение с перекинутым через плечо полотенцем, удаляющееся по коридору от душевых в сторону своего кубаря, громко шлепая резиновыми сланцами. Направляясь следом, наблюдая, как по пяткам того бьются подошвы тапок, ротный вдруг разозлился: — Курсант Ковалев, смирно, кругом! — проревел он на все ротное помещение, намереваясь ему сказать… Хм, ему сказать… Но посмотрев в лицо развернувшегося кинолюбителя, на котором отражалась ненависть замученного в застенках гестапо советского резидента, забыл, что хотел от этого панды-разведчика, отчего впал в еще большую ярость и непоследовательно грохнул: «Вольно, свободен». И когда в полной тишине, не обращая внимания на замерших курсантов, находящихся поблизости и смотрящих на Лютого квадратными от удивления глазами, Ковалев продолжил свое хлопанье, Алексей вспомнил, что планировал — потребовать от него сменить сланцы на такие же, но с задниками. Пора ему привыкать. На нормальном судне запрещено без задников. О чем я думаю вообще?! Антонине Никитичне надо сказать, когда в следующий раз приедет. Или лучше купить какие надо, чтобы она деньги не тратила, и передать ей, пусть отдаст этому вечному залетчику. Какой у него размер? Сорок четвертый, примерно. Что?! Бабушка кинолюбителя единственная, кто получил пропуск в Бурсу. Лесовский, в ее первый приезд на выходные проведать своего внучка-балбеса, лишенного увалов, не смог провести пожилую женщину к нему в казарму. Пришлось отпустить ее «золотце» на час из наряда, а после майор отвез Антонину Никитичну домой, где они проговорили несколько часов под чай с пирогом. А вернувшись под утро в Городок, всю следующую неделю он проносился между Седовым и СБ, доказывая необходимость получения пропуска, в виде исключения, для Красовской А.Н., ветерана ВОВ, и смог добиться невозможного — разрешение ей было выдано: раз в месяц на три часа. После чего она уже дважды приезжала, Алексей забирал ее с междугороднего автобуса с огромными сумками, а обратно отвозил до самого подъезда. И всегда задерживался, не в силах покинуть сразу же маленькую уютную квартирку. Словно что-то останавливало. И он, расположившись напротив хозяйки за небольшим кухонным столом, пил чай вприкуску с вишневым вареньем и рассказывал — не мог остановиться, как прорывало, а бабуля курсанта Ковалева слушала, иногда задавая вопросы. Конечно, он говорил исключительно о хорошем, не упоминая о том, что нельзя оглашать или несомненно расстроит пожилую женщину, но после ему становилось так легко и тепло, что этого заряда хватало на недели. Ворвавшийся смерчем в свой кубарь Никита желал от всей души одного, чтобы этот гадский сатрап, бросающийся с бухты-барахты на честных курсантов, свалил куда-нибудь на Северный полюс или в Антарктиду, где ему самое место. В гневе он пнул кровать, которая, заскрипев, всего-то закачалась, а Кит взвыл от боли и из глаз брызнули слезы. Сволочь! — С чего вдруг Лютый до тебя докопался? — В дверях возник удивленный Киря, из-за плеча которого выглядывали Казах и Толстый. — Откуда я знаю, что у этого контуженного в башке? — возмущенно закричал Никита, кипя от злости. «Ковалев, Смирно. Ковалев, Вольно». Долбоящер! — Забей, погнали лучше потренируемся или по сетке погамаем, — махнул рукой друг, он хоть и не понимал, с каких калачей этот зверюга-ротный последнее время мучит Никитоса, но развивать тему не стал, предпочитая, в создавшейся ситуации, не нагнетать. — Точняк, — улыбнулся Кит и вытащил из рундука меч. Это как раз то, что ему сейчас надо. Все-таки здорово, что у него есть Вадька. Посерфив достаточно продолжительное время по сайтам, Алексей, чье состояние никак не могло прийти в норму от собственного непонятного поведения, психанул еще больше, обнаружив, что с какого-то перепуга, задумавшись, рассматривает продающиеся в интернет-магазине мужские сланцы с задниками. Захлопнув со злостью крышку ноутбука, он улегся спать, не дожидаясь отбоя и, покрутившись минут пять с одного бока на другой, уснул, полностью отключившись от раздающихся за дверью топота и разговоров курсантов, носящихся по коридору. С некоторых пор он на удивление спал спокойно. Ему все меньше требовалось постоянное присутствие рядом другого человека, чтобы проснувшись в холодном поту от преследующего его последние несколько лет оживавшего кошмара — мерзкого монотонного жужжания жирных мух и мёртвых глаз своих пацанов из взвода, понять — он все еще жив.