Шторм. Бурса

После ухода старшины Сусанна еще долго не двигалась с места, не спуская задумчивого взгляда с двери в конце коридора, ведущей на лестницу, за которой скрылся Дима. Надежность, излучаемая этим мальчишкой, ей понравилась и переживания за Сергея были искренними и явно неподдельными, но в сложившейся ситуации доверять на сто процентов она никому не могла. Время покажет, что ты за человек, Дмитрий Лазарев. Несколько минут она перелистывала контакты в телефоне и, найдя нужный ей номер, который пообещала себе и абоненту никогда не набирать, провела по нему пару раз подушечкой пальца, будто поглаживая, и нажала на кнопку с зелёной трубкой. — Извини, что беспокою, но дело не терпит отлагательства… Где?.. Вернешься скоро?.. О Сергее. Он едва не замерз на лавочке около Бурсы… Нет, не случайность… Да, кто-то… Уверена… Знаю. Приходили: и ротный, и старшина. Ничего… Безопасники?.. Спасибо, Вить. Нужна любая зацепка. Малейшая. И тот, из-за кого Сережа оказался на улице в мороз, пожалеет, что родился. Никто не вправе делать больно моему ангелу. Именно благодаря ему она выжила той страшной ночью. Сана очнулась в могильном безмолвии, нарушаемом лишь шелестом листьев, стоящих вдоль дороги деревьев, от выкручивающей все внутри полыхающей запредельной боли, разрезающей тело и мозг на миллион пульсирующих лоскутов, с горящей, дергающей от ранения рукой. И загребая здоровой, не чувствуя ломающихся с мясом ногтей, подтягивая израненное тело, ползла, оставляя за собой кровавый след своего нерожденного ребенка, иногда выпадая на несколько секунд в спасительную беспространственность, а, придя в себя, продолжала страшный путь, стараясь не принимать головой, что означает эта тянущаяся за ней полоса, выделяющаяся черным в разрезаемой светом фар темноте. Добравшись до открытой водительской двери «Мерседеса», возле которой наполовину вывалившись из салона лежал на асфальте Антон в луже тёмной липкой крови, она, подтащив себя вплотную к нему, казалось, бесконечно смотрела в застывшие любимые глаза и гладила грязной кровавой ладонью родное лицо. Очнувшись от жуткого воя, страшно и дико звучащего в абсолютной тишине ночной безлюдной дороги, от которого волосы шевелились на голове, она лишь спустя несколько мгновений осознала, что этот звук — высокий, на одной ноте, исходит от нее. Понимание обрушилось разом — больше нет Антона и их ребёнка. Нет брата и маленького солнечного Сереженьки. Они умрут все вместе здесь, она их вскоре догонит — всего-то на миг задержалась в этом мире, рядом с телом мужа, обнимая его. И уже чувствуя, как что-то тянет ее туда — вслед за ними, Сана на краешке слышимости различила задушенный писк, заставивший подтянуться до изрешеченной задней двери. Сейчас… Сейчас… На сиденье весь в крови лежал Иван, из-под которого и шел этот звук. С усилием приподняв плечо брата, она окунулась в светлые испуганные глаза ангела. — Саня… — Маленький… Сейчас, маленький… Сана спасёт тебя… — забыв о разрывающей боли, она вытаскивала маленькое родное тельце, обретая смысл жизни. И в этот момент дернулось тело Ивана и он захрипел. Долгие месяцы она находилась в пугающей области рваного тумана, заблудившись в нем, выныривая оттуда, стоило увидеть своего ангела, обнимающего ее и гладящего маленькими ладошками. И еще встречаясь с братом, идущим на поправку, но тогда Сана впадала в неконтролируемую истерику, повторяя одно: «Убей этих мерзот». Ваня нашел их. Спустя примерно полгода на закате солнца в лесу на берегу болотца она смотрела на связанных, стоящих на коленях скулящих избитых людей, не чувствуя при этом ничего. Ни удовлетворения от свершившегося возмездия, ни утоления жажды мести, ни восторжествовавшей справедливости. Ничего. Брат, как она не просила, не дал ей в руки Макаров, сам свершил правосудие. После чего Сана, не задерживаясь, отрешившись от раздававшихся за спиной выстрелов — бойцы Ваниной бригады добивали контрольными тех тварей, развернувшись, направилась в сторону припаркованных на лесной дороге автомобилей, закрыв эту страницу своей жизни. В Петербурге ее ждал Сереженька. Сана вздохнула, информация о синяках надежно вымарана из всех записей врачей, чтобы не дошла до Ивана и он в очередной раз не впал в сумасшествие, как три года назад. Она уже совершила тогда непоправимое, дорого стоящее ее мальчику. За что проклинала себя каждый день в течение всех этих лет. Больше подобное она не допустит — сама расправится с гнидой, посмевшей дотронуться до её Сережи. Как и с теми. Это Ваня, привыкший переть буром, зашел в тупик. И спустя год, отчаявшись, напившись, глухо выл в кабинете, повторяя «Как же так, Санка? Как же это?». Она надеялась на него целых двенадцать месяцев, и хоть он так и не прекратил поиски, решила действовать самостоятельно, пойдя другим путем. И нашла всех, участвовавших в уничтожении ее ангела. Всех четверых. Так будет и на этот раз. — Добрый день, Сергей, — рядом с кроватью устроился невысокий, абсолютно лысый пожилой мужчина. — Поговорим немного раньше запланированного? — Здравствуйте, Лев Израилевич, — Джуниор не хотел в ближайшие дни встречаться с ним, надо было сначала самому разобраться в произошедшем, без посторонних, и решить, что делать. Но, с другой стороны, за проведенные рядом несколько лет он, как ни странно, привык к присутствию в своей жизни этого маленького человека с добрыми зелено-карими выцветшими глазами, то мучающего своими вопросами, то молчащего часами, сидя рядом и делая пометки в толстой в кожаном переплете тетради. Коган Лев Израилевич появился в их доме спустя день после того, как отец в очередной раз, ставшим для Сергея последним, попытался его избить. В то утро Ивану позвонил бывший боец, сообщив, что в гимназии ученики травят его сына, и когда злой отец с охраной ворвался в учебное заведение, перепугав весь учительский состав, то выяснилось, что сын, пропустив два месяца из-за лечения, отходил на занятия всего две недели и уже четвертый день прогуливает уроки. «Трус», — орал Иван в своем кабинете на сжавшегося от страха сына, найденного охраной в соседнем с гимназией дворике, сидящем на лавочке, и, замахнувшись, был остановлен повисшей на нем сестрой, колотящей его кулаком и кричавшей: «Сереженька, уходи», а затем, обняв, долго укачивающей дурную голову брата. Понимая, почему ее мальчик никому не сказал об издевательствах над ним, пытаясь в одиночку пережить все это. Нет их больше в его жизни, включая ее — Сану. Он обособился от них, проведя границу, той ночью, когда пытался покончить с собой. А затем она привела психиатра, занимающегося несколько лет частной практикой, которого посещала сама в один из тяжелых периодов. Лев Израилевич посидел рядом с лежащим на кровати, свернувшись клубочком, безучастным ко всему мальчишкой, и, выйдя в коридор, кивнул ожидающей его Сусанне. С тех пор его присутствие в жизни Матвеевых стало постоянным. И он занимался не сугубо одним Сергеем, но и Саной, а иногда часами разговаривал с Иваном. Первое время Джуниор не разговаривал с ним — совершенно, игнорируя неприятного старика, задающего странные вопросы и терпеливо ожидающего ответы. И чтобы не раздумывать над его словами, проникающими в мозг сквозь все заслоны, дробил их на буквы, гипнотизируя при этом бородавку над бровью психиатра, занимая себя дурацким вопросом: «Он ее специально не сводит, чтобы пациенты, отвлекаясь на нее, забывшись, выкладывали все, что хотели скрыть?». Но как бы он не старался, постепенно диалог между ними наладился. Понятно, что Сергей отвечал не всегда и не на все, что интересовало Льва Израилевича, тем не менее тот сразу понял, что в новой школе, куда юного пациента перевели по окончанию летних каникул, издевательства над ним продолжились. И не откладывая, в ультимативной форме потребовал от Ивана перевести сына временно на домашнее обучение, а лучше совсем сменить обстановку, на чем Лев настаивал с самого начала. Не принимая в расчет нарушенные планы, Матвеев-старший, прооравшись, немедленно забрал документы сына и увез семью во Францию в поместье в дальнем пригороде Парижа, купленное несколько лет назад и к тому моменту с отреставрированной всего частью особняка. — Я не собирался покончить с собой. Это стечение обстоятельств, — сглотнув неприятный ком, сразу пресекая ненужные вопросы, произнес Сергей правду, не принимая во внимание отчаянную трусливую мысль, мелькнувшую у него на скамейке от понимания всего, что он натворил, потому что на самом деле он в ту ночь сильно замерз и банально не нашлось сил встать и вернуться в экипаж. Но дальше начиналась ложь, которую Джуниор не хотел озвучивать из-за хронического неприятия любого обмана и одновременно понимал, что это более-менее реальное объяснение случившемуся — промолчать не выйдет, надо увести Льва и Сану в другую сторону. — Выскочил на минутку покормить Жужу с Морганом, не думая. Мгновенно заледенел. И пока бежал до лавочки, голова сильно заболела и закружилась. Присел… дальше не помню. — Да, при разнице температур такое возможно. Скажу твоему лечащему врачу, чтобы провел дополнительные исследования, — прервав продолжительное молчание, кивнул Лев, внимательно глядя на Сергея, который не торопился радоваться, обман больно царапал все нутро, но ему осталось потерпеть всего семь месяцев и совершить то, что он планировал уже второй год. Бывали, разумеется, мгновения неуверенности, из-за чего он практически отказывался от задуманного, сомневаясь, что у него получится, но следом за подобными слабостями, он, ругая себя за трусость, продолжал постепенно двигаться по пути воплощения, единственной до этого момента разработанной им, настоящей мистификации — в результате чего должен был наконец получить свободу. — Поговорим еще раз о Жуже и Моргане? По завершению визита Льва Израилевича, оставшись один, Джуниор размышлял над тем, что яснее ясного тот не поверил ни одному его слову и еще не раз вернется в беседах к этому вопросу, но спустя время более важная на сегодня проблема вышла на первое место. Шторм и Глеб. Пока Рош не навис над ним, выплескивая свою злость, он и не представлял насколько убийственно для того все произошедшее. Большей частью отшучивающийся в ответ на непростые вопросы, что изредка напоминало стеб и даже доходило до едва заметного пренебрежения к отдельным однокурсникам, Глеб выглядел немного легковесным, напоминая больше красивого махаона, перелетающего с места на место, что создавало впечатление полной несерьезности его отношения к старшине и ко всему происходящему между ними. Моя вина — снова одна и та же ошибка — неумение разбираться в людях и их действиях. Человек может быть любым, но это не отменяет его способности любить и страдать. Любить… Глупое чувство, самообман, но боль от предательства всегда трудно принять, зачастую, невозможно. Именно ее, заслоняемую яростью, увидел, узнал Джуниор. Необходимо срочно исправить все, объяснить Глебу. Не рассказывая о моих причинах, приведших в старшинскую, потому что, вопреки ставшим явными чувствам Роша, тот абсолютно не производит впечатление пусть и призрачной надежности, в отличие от Шторма. Требуется срочно поговорить с Рошем и Димой.

***

Шторм, лежа на кровати, улыбался, как получалось у него единственного — бесподобно — чуть простодушно, искристо и открыто, а затем, поглаживая ладонью шею, притянул к себе, нежно целуя растянутым в улыбке ртом. И хотелось продлить эти мгновения, нравящиеся им обоим, расслабленным после секса, медленно, неспешно наслаждающимися друг другом, как можно дольше… Но внезапно что-то помешало, наполнив их единение неправильностью… и Глеб распахнул глаза, не понимая первые секунды, где находится, ощутив, как кто-то ласкает его член. Приподняв голову, он уставился на темноволосую челку, прикрывающую лицо до губ, скользящих по стволу, остановившихся в это самое мгновенье и, оторвавшись, чтобы произнести: «С добрым утром, сладкий», продолживших свое занятие. — И тебе, — Глеб откинулся на подушку, прикрыв рукой глаза. Спустя несколько минут, получив разрядку, он, стоя в ванной под льющимися на голову струями воды, пытаясь в сотый раз за двое суток, прошедших с момента их встречи с Андреем, ответить на «Зачем…?», но не получалось, кроме не пойми откуда-то вылезшего тупого «потому что». Вечером уезжаю обратно в Бурсу, в дороге будет не один час подумать. Он ушел от Андрея, не ответив на его «Когда?» ничего. Глеб сам толком не понимал и не мог разобраться в случившемся, начиная со старшинской до сегодняшнего дня. Что-то сопротивлялось всему этому, вновь возродившись, наперекор продолжающемуся колыхаться черным прибою. И было ни с того ни с сего стыдно перед Штормом за все, вытворяемое им эту неделю. Но очнувшись от самобичевания, Глеб отогнал ненужные терзания. Тем не менее, чем ближе он приближался к Бурсе, тем больше чувствовал острую потребность увидеть Димку, спокойно поговорить о них, о том, что произошло. И добравшись до экипажа, он, закинув сумку в кубарь, немедленно направился в старшинскую. Шторм по привычке сидел, подперев щеку кулаком, и пялился в окно, но, услышав шаги, медленно повернулся. И Глебу от этой, ставшей уже родной, картины стало совсем тяжело и горько, за себя, за них, за внезапное понимание, что он едва не потерял своего Шторма, отчего хотелось заскулить. — Глеб… Дим… — произнесенное в унисон, заставило откатиться заготовленные фразы и двое, какое-то время, не шевелясь, смотрели глаза в глаза, собирая новые слова, и одновременно не решаясь прогнать тишину. Которую в этот момент нарушил, залившись «Toxicity», телефон. Но Шторм, не собираясь отвечать на вызов, глянув мельком на экран и увидев имя, передумал и удивленный принял входящий: — Серег?.. Хотел… Ты тоже?.. Через час буду. — Отключившись, он посмотрел с улыбкой на Глеба, собираясь продолжить разговор, но тот уже ничего не видел. Все, что всего несколько минут назад успокоилось при взгляде на любимого, вновь взметнулось гадкой вонючей тиной и он еле сдерживался, чтобы не ударить Димку. — Глеб, нам надо с тобой… — Нам с тобой уже ничего не надо! Вместе больше НЕЧЕГО! Иди ты нахуй на пару со своей ущербной давалкой! Совета вам и безостановочной ебли! — внутри плескался, окатывая все до макушки, ядовитый, густой прибой. — Совсем черепицу поотрывало?! — Димка от продолжающихся оскорблений и обвинений, которые Шоколадный, судя по всему, не собирался прекращать, опять завелся. Взметнулся зло ветер, ломая все благие намерения, и захотелось, как несколько дней назад, схватить стоящего перед ним с перекошенным лицом бывшего любовника и высадить им дверь. Задержав на несколько минут дыхание, Шторм глубоко вздохнул и, стараясь не сорваться, спокойно, но жестко припечатал: — Пиздуй-ка ты отсюда, Глеб, иноходью. И с этой минуты наше общение ограничивается исключительно делами роты. На этом точка! — Это и собирался тебе сообщить! — заорал в ответ Глеб и, развернувшись, выскочил из старшинской, все в нем было заполнено клокочущей яростью.

***

С замиранием сердца Сергей ожидал приезда Шторма. По голосу того было неясно: пошли слухи или нет. В течение недели он трусливо не включал телефон, боясь услышать вопросы и следом оскорбления сокурсников, и, активировав трубку, глядя на начавшие приходить сообщения, пробегая их глазами, не понимал — почему никто из пацанов не спрашивает правдивы или нет известия о нем. Все интересовались преимущественно его состоянием, часами приема в больнице, чтобы его проведать и, естественно, много прикалывались. Рассматривая десяток номеров, неожиданно стало удивительно хорошо и солнечно от участия однокурсников и захотелось подольше побыть в этом случайно обрушившемся на него позитиве, напитаться им, перед тем как наступит ад. Пусть это обман самого себя и не сегодня-завтра все изменится. Пусть… Но сейчас… И Джуниор, робко улыбаясь, неверяще перечитывал и перечитывал эсэмэски, часть из которых были подписаны, а от кого остальные он догадывался: смешливые от камрадов, серьезные от Шторма, Казаха и Славки. Сообщения от Матвея, прочитав первое и поняв кто отправитель, он больше не открывал — не хотел, ничего хорошего из их общения не выйдет. Большой для него был постоянное ходячее напоминание о том, кого Сергей хотел забыть навсегда и думал, что так и есть, но при заселении ошарашенно смотрел на тёмные волнистые волосы, чуть смуглую кожу и смутно знакомые черты лица… В дверь постучали и, в палату зашел улыбающийся Шторм. — Привет, Серег, — Шторм, заполняя все вокруг своей тёплой энергетикой, устроившись в кресле рядом с кроватью, ободряюще подмигнул серьезно смотрящему на него Джуниору: — Выглядишь, смотрю, огурцом. Хоть сразу в строй выводить Морячка. Готов поговорить? Отлично. Откуда синяки? — Ударился, — вралось отвратительно. — Об кого? — Димка внимательно рассматривал Сергея, старающегося ничем не выдать волнение от обмана. Выходило плохо. Странно, судя по всему, Шторм действительно еще не знает. Неужели Карский ничего не выяснил? Или выяснил, но временно по непонятной причине молчит? Сам не знаю, хорошо для меня или нет эта временная отсрочка. Понятно, что она недолгая. Да и я все, что мог сотворить от страха и дурости, уже сделал. Другое дело, что в этот раз испортил жизнь еще двум, помимо себя. «Ты ведь с Крестовского?» стало тем весомым маленьким камешком, обрушившим лавину, состоящую из глыб его страхов, балансирующих до этого на грани, грозящих похоронить под собой. Простой на первый взгляд вопрос довел его до какого-то предела, заставив трусливо бежать от боязливой мыслишки прекратить все это разом, к Шторму, пытаясь спрятаться за ним. — Споткнулся, налетел на спинку лавочки. — Не верю, но предварительно приму, — категорично заявил Димка и, откинувшись на спинку кресла, подумав несколько секунд, спросил то, что наряду с остальным не давало покоя, не собиралось в одно целое, рассыпаясь на разные несоединимые составляющие: — Серый, зачем ты пришел ко мне в тот день? Что ты хотел? Не хочешь говорить? Ладно. Я тебе объясню до чего додумался, а ты в подтверждение кивни головой. Предполагаю, что кто-то прессует тебя, хотя если честно, перебрал всех бурсаков роты, но не представляю, кто у нас такой бессмертный, что решил рискнуть своим здоровьем, занимаясь подобным. Да и причины для меня расплывчатые, но есть пара версий. Позже со всем этим разберемся. Главное — ты пришел рассказать мне об этом. Так? Нет, все было не совсем так. Я не собирался рассказывать кто, хотел просить защиту от грязи, в которой меня со дня на день все измажут, узнав обо мне извращенные учениками гимназии мерзкие сплетни: Матвеев — педик, любящий трахаться сразу с несколькими, отсасывающий и подставляющийся всем подряд, кто не предложит. Шторм терпеливо ждал, а Сергей не знал, как теперь объяснить, что хотел от него, видя в глазах старшины тревогу и… заботу. Из-за чего, выведенная им единственная формула спасения, считающаяся верной при решении проблем для всего человечества, ощущалась сейчас, как едва не совершенная глобальная ошибка. Маленьким он не верил отцу, что все в этом мире продается и покупается, часто запальчиво споря с ним. И Сана, всегда участвующая в дебатах, поддерживала Сергея, соглашаясь, уточняя — любовь и дружбу нельзя измерить деньгами. Они с ней ошиблись. Оба. Отец оказался прав и доказал это. Он и Этьен преподали настоящий урок жизни, жестокий, но правдивый. Но он тем не менее считал, что их теорема имеет огрехи — потому что перво-наперво Этьен меня не любил изначально. Не стоит об этом вновь думать. В общем, несмотря ни на какие уроки, способного ученика из меня в подобных делах не вышло. Утонув в своей сфере фобий и решившись применить знания отца и Этьена, даже это не смог сделать. Потому что чувствовал, понимал с самого начала всю неуместность подобного шага — предлагать деньги единственному внушающему пусть и иллюзорную надежду в своей надежности Шторму, силой которого всегда восхищался в душе, считая ее идеальной величиной. Как теперь озвучить выжидательно смотрящему на него Шторму, что собирался предложить ему пятнадцать тысяч евро в обмен на защиту от всей той мути, которая вскоре поднимется, не желая проходить третий раз все заново, тем более в Бурсе. Да, боялся последствий. И шел к нему, как трус. Заплатить за безопасность. Безусловно, не доверившись полностью, этого уже не смогу больше сделать, но обрисовав в общих чертах, что вскоре начнется в отношении меня. Ведь Шторм несомненно должен был понять мучающие меня страхи. В теории все выглядело таким образом, что на самом деле достаточно легко купить относительное спокойствие до совершеннолетия. И Шторм на весь период нахождения Сергея в Бурсе всегда будет находиться рядом. Но ему требовалось еще одно, то что он не собирался озвучивать — возможность постоянно находясь рядом, греться о его тепло, становясь сильнее. Не получается самому культивировать его, никогда не получалось, только, зная что под защитой, мог сопротивляться. И тогда, по пути до старшинской, мысли совершенно перемешались, как в миксере, спутав окончательно — дело и желание. Вот и вышла по итогу дурость. Зачем стал гладить его? Не смог сдержаться. С первой минуты, как заглянул в его грозовые глаза, почувствовал узнавание той же мощи, похожей на Санину. Вмиг испугался и разозлился, потому что получалось не вытравить из себя эту потребность — необходимость чувствовать поддержку и не бояться ничего и никого. А теперь из-за меня все встало с ног на голову. Рассказать ему? Про деньги не скажу. Обижу. Но будет ли он помогать мне, не опасаясь бросить тень на себя? И на сколько его хватит? А про Карского? Нет. Сам справлюсь, если Шторм согласится. — Серег, не хочешь себе, так помоги мне решить этот ребус — лавочка, синяки, старшинская, — спустя десяток минут подал голос Шторм, отвлекая Джуниора от спора с самим собой. — Ты приходишь ко мне, а… далее… бежишь на мороз. Я мозг уже разломал… — Прости меня, Дим, я виноват и перед тобой и Глебом… — Не за что тебе просить прощения, — пожал плечами Шторм. Не Джуниор, так какой-нибудь другой: случайно или нет, рано или поздно, стал бы для них проверкой. Они не прошли ее. — Давай так, расскажи, что можешь. — Дим, прошу об одном — я расскажу тебе все, что собирался, но не задавай мне дополнительных вопросов, — сообщил Джуниор, помолчав несколько минут, и, дождавшись кивка Шторма, набрав побольше воздуха, как при погружении, начал на одном дыхании. — Понятно, — медленно проговорил Димка, когда Сергей закончил. Это было, пожалуй, единственное печатное слово, которое осталось в мозгу, остальные стремились вырваться рычащими матами. Голова шла кругом от понимания, что творилось долгий период с пацаном, и тысячи вопросов, которые он, как и обещал, не стал озвучивать. Но все равно главный вопрос — Кто тот сука? — разрывал. Узнаю, чего бы мне это не стоило, и уничтожу гниду! Разорву голыми руками! За Серегу. И внутри внезапно заворочалась, почти забытое — что-то древнее, требующее крови. — Я очень сожалею обо всем… что произошло в старшинской. Прости меня, — продолжил вдруг Джуниор. — Надеюсь, вы с Глебом объяснились и он понял, что это недоразумение. Я позвоню ему, извинюсь. — Не надо себя винить. Да и звонить не стоит, — вспомнив их с Глебом недавний разговор, догадываясь, что услышит Серёга в трубку, Дима добавил, хотя ранее не собирался ни с кем это обсуждать. — Закончено все. Ты выступил для нас лакмусом. Сергей на это лишь покачал головой. Шторм, видимо, не понимает, как больно, когда предает тот, кто дорог и любим. Сам объясню Глебу, но не по телефону. Необходимо лично. Моя вина. Неумение оценить ситуацию, заблуждение в людях и их действиях. Оставшись один, он, рассматривая опускающуюся за окном марь, сам не желая погрузился в воспоминания, которые, думал, разбил на нейроны и раскидал по пространству. Но оказалось, память о давешнем его моральном дальтонизме, что считал светлым, на самом деле оказалась мраком, жива и поныне. Красиво. Парк похож на сказочную чащу. Ротонда, увитая плющом, расположенная вдали от дома и загороженная несколькими деревьями, напоминает приют для израненной души. По завершению обязательных ежедневных бесед со Львом и занятий, он неизменно приходит сюда и просиживает несколько часов, вглядываясь в тонкую светящуюся линию горизонта, виднеющуюся за левой стороной леса. В эти мгновения он ни о чем не думает или, напротив, рассуждает о всякой ерунде, или мысленно рисует. Жаль, что в ближайшем будущем все здесь будет иначе и излучаемый этим местом свет пропадет. Отец нанял, по рекомендации знакомых, молодого, но чрезвычайно талантливого, а скорее всего недорогого, инженера пейзажа. И тот безусловно все это уничтожит — окультурив. Тень падает на скамейку, но Джуниор поглощен полотном, создаваемым в голове, и накладывает в этот момент широкими мазками небесную синь. А вечером, уходя обратно в дом, спотыкается взглядом о букетик ландышей, перевязанный травинкой. Откуда? Внезапно всплывает фраза, услышанная, но не обработанная мозгом, когда кто-то подходил к Сергею. Un brin de muguet pour le petit elfe. C’est un porte-bonheur. Il apporte chance et joie.* Цветы. Ежедневно. Луговые, садовые. Соцветья, ветки или букеты. Разных форм, размеров и цветов. Pour le petit elfe. Улыбка, блистающая, открытая. Лучистые светло-серые глаза на чуть смуглом лице. Te montrer le projet de parc? ** Сергею наконец разрешили, по совету Льва, прогулки по окрестностям. Он бродит в одиночестве по деревенскому уголку, затерянному вдалеке от Парижа. Regardons le vieille bâtisse de café.*** До небольшого городка дорога вьется среди полей, радующих своим буйным разноцветьем. Появилось желание нарисовать эту красоту — вживую. Маленькое старинное кафе со смешным названием «Башмак Капетингов» и его хозяин дядюшка Жан, открыто по-доброму улыбающийся толстячок. В воздухе запах ароматного кофе и цветов… Из открытых окон соседнего кафе доносится песня… Ne baisses pas les bras, ne lâches pas, Prends le temps de te dire Qu’il y a un ange derrière toi, Relèves-toi, et vas trouver le plus fort en toi au fond de toi, Le bonheur est au bout des doigts, ne l’oublies pas.**** Тихий шепот Этьена, склонившегося над столиком в кафе… Mon ange… Сергей смотрит в его глаза и видит в них себя, зная, что в своих навсегда останется Этьен. Je pense à toi tous les jours, mon bibi… Mon coeur… Loulou… Je t’aime, Serge… Je t’aime, Étienne… Этьен так красиво декламирует Бодлера, но особенно своего любимого Рембо, и Сергей забывает о времени, сидя рядом с ним, слушая прекрасный бархатный голос, любуясь красивыми чертами лица, счастливо греясь в свете необыкновенных глаз. Серьезность не к лицу, когда семнадцать лет… Однажды вечером прочь кружки и бокалы, И шумное кафе, и люстры яркий свет! Бродить под липами пора для вас настала.***** Поздняя осень, деревья все еще не сбросили листву, и она загадочно что-то шепчет вслед Сергею, бегущему к домику садовника, стоящему на окраине леса. Он излечился от своих фобий. И уже пару месяцев ничего и никого не боится. Ведь у него есть Этьен. Сегодня у них будет все, не одни поцелуи, как до этого. Первый Сережин раз. Не страшно совсем. Вся грязь, в которой пытались измазать люди, отпала давно, потому что сила необыкновенного солнца, подаренного любимым, согревает и омывает своими волнами — очищая. Горячие руки, нежные поцелуи везде… Если ты не готов сегодня, малыш, я подожду и буду ждать сколько потребуется. Спи, мой ангел. Так уютно в объятьях Этьена. Он нашёл свою дверь к счастью, вот здесь, сейчас, в кольце любимых рук. Убью, суку! Вырывает из сна. Сергей отлетает в другой конец комнаты, с трудом возвращаясь из сновидения, где они с Этьеном были вместе и весело смеялись, лежа на лугу. Ты, тварь, труп! Отец опускает огромный кулак на еще не до конца проснувшегося любимого. В следующий момент Сергей оказывается рядом, закрывая собой свое солнце. И улетает опять в сторону, но через миг, не чувствуя боли, повиснув на плече отца — не давая ударить, колотит его свободной рукой, пинает, не слыша, как сам при этом утробно рычит. В голове бьется лишь одно. Спасти Этьена любой ценой. Комната наполняется шумом, людьми. Отца оттягивают от кровати, а затем какое-то время пытаются отцепить от него Сергея. Он заперт в своей комнате, где давно убрано все, чем он способен нанести себе вред. Глупые. Я больше не повторю ту ошибку. Жить и любить прекрасно. Этьен перед тем, как у Сергея отобрали телефон, назначил время встречи на Рождество в кафе дядюшки Жана. Каких-то пять недель и они исчезнут. — На отца посмел руку поднять, ради спасения своего ебаря, звереныш, — Иван мрачно рассматривает сына. — Ну-ну, иди посмотри, кого ты защищал. Сергей не хочет подходить к столу, что-то останавливает. Да и некогда ему, он уже пять дней проводит в их с Этьеном кафе. Свободу передвижения он получил опять благодаря Льву. Отец, видя, что сын не шевельнулся, разворачивает ноутбук, на экране воспроизводится видео с Этьеном. Выдох. На следующий день, осуществляя репрессии, у него отобрали сотовый и выдали три недели назад новые телефон и симку, он надумал себе кошмаров: любимый так и не пришел на встречу. Номер его Сергей не запомнил и поэтому оставалось терпеливо ждать, просиживая часами за столиком в «Башмаке…», дергаясь на каждое открытие двери. Этьен смеется, идя под ручку с высокой красивой девушкой. Следующая запись — они обедают в маленьком кафе. Далее — прогулка по зимнему парку. И еще, еще… — Посмотри на дату, — Сергей переводит взгляд в правый нижний угол. Мелькают кадры. Мелькают цифры — это дни беспокойного ожидания в кафе. — Как видишь твой французский пролетарий счастлив, весел и прекрасно выглядит. — Сергей, как ты себя чувствуешь? — Лев присаживается на стул рядом с кроватью. Разговаривать не хочется, да и не получится. Слова и мысли разбились в мелкую щебенку и перекатываются внутри, как при качке, отчего кружится голова. Все разбито там. Не осталось ничего. Но почему-то болит. Это тот маленький огонёк, оставшийся от огромного солнца, почему-то так еще и не погасший, терзает каленым железом. Надо затушить его. От него еще хуже. Вернулись родные страхи. Все как прежде. Нет, не так. У меня больше нет Этьена. Вечер. Он выходит спустя двое суток из комнаты. Захотелось ананасового сока. Он ему толком и не нравился ранее. Возможно, в кладовке рядом с кухней есть. В столовой опять все ругаются. Когда вы уже успокоитесь? Имя «Этьен» заставляет остановиться, но ноги не держат и он опускается на пол, опирается спиной о стену. Перед глазами огромные старинные часы, солидно тикают, отсчитывая убегающие минуты. — …его ведь можно посадить? — Она, как всегда, «оригинальна». — С чего бы? Во Франции возраст согласия с пятнадцати, — лицемерная Сана тут как тут. — И вы вовек не добьетесь от него свидетельств против Этьена. — Мой сын спит с мужиками! Мерзость какая! — Она продолжает «радовать». — Заткнись! — рык отца. — Это ты его такого родила! — Иван, я тебя сейчас ударю! — крик Саны. — Я? Ты тоже в этом участвовал! Он наш общий брак! А воспитывала его вообще твоя сестрица неадекватная! — звук пощечины и вскрик матери. — Ты меня?.. Беременную ударила? — Сана! Ополоумела совсем?! — возмущенный ор отца. — Меня твоя жена может называть, как хочет, а Сергея не сметь! И поздравляю с будущим пополнением в семействе! Решила, Яночка, чтоб хозяин тебя — сенную девку, взашей не выгнал, подарить ему новенького ребеночка? Не бракованного? У меня будет братик или сестренка? Это хорошо. В детстве Серёжа часто просил маму и папу подарить ему маленького друга, он даже мечтал иногда, как будет с ним или с ней играть, научит всему, что умеет, будет заботиться, но мечты постепенно сошли на нет, а к годам семи он у них уже ничего не просил. — Я не верю твоему видео! — после того, как все угомонились и вернулись к ужину, нарушила молчание Сана. И робкая, почти исчезнувшая надежда вдруг шевельнулась на болючих осколках глупого, возрожденного когда-то Этьеном, сердца. — Не веришь мне, спроси Петра, это он снимал, — бурк в ответ отца. — Вы же не разговаривали с ним. А если это родственница или подруга? — продолжает Сана. — И потом они ни разу не поцеловались в кадре, даже не обнялись. Она всего-то держит его под руку. Не верю! Это Сереженьке ты можешь соврать — он у нас наивный мальчик, но меня не обманешь! Я завтра же созвонюсь с Этьеном и договорюсь о встрече. Надежда пылает ярким светом, соединившись с оставшимся теплым комочком. Хочется верить. И верится, что так и есть. Этьен не мог предать, забыть… Je t’aime, Serge… — Не надо никуда ездить, эта девица его любовница. И еще, — голос отца становится глухим. — Он взял деньги, Сан, за то, чтобы исчезнуть из жизни Сережки. Двести пятьдесят тысяч евро… — Сколько? — визг Ее. — Ты дал ему такие деньжищи?! — Как ты мог?! Что ты натворил?! — вой Саны и тут же: — Это не правда! Он не взял бы! — Взял! Не торгуясь! Ты бы видела, как обрадовался этот французский пролетарий такому рождественскому подарку! Я готов был дать больше, но он даже не раздумывал! Закивал сразу головой, словно ждал этого. — Чудовищно, — шепот Саны, наполненный ужасом. — Ты и он монстры! Надеюсь ты не рассказал об этом Сереже? — Я похож на идиота?! С него и видео достаточно! Действительно, достаточно. Мир лишился звуков и красок. Сергей сидел опустив голову на колени и его трясло, как будто он плачет, но слез не было. Медленно текли минуты и колотун уменьшился. И он почувствовал, как все погасло внутри, заледенело, но продолжало болеть. Накатило какое-то безразличие. Как я от вас всех устал… Смертельно… Взгляд зацепился за циферблат часов. Стрелки крутились в обратную сторону. Отсчет пошел. Захотелось вытравить из себя эту боль, холод, все… В комнате Саны есть антидепрессанты. Ей Лев прописал. Откуда я это знаю? Сергей, не в силах подняться, пополз по лестнице вверх. Иногда, выбившись из сил, останавливался и отдыхал пару секунд, пока не получилось встать. Хорошо, что у них появится малыш, главное, чтобы они его не угробили своим воспитанием. Препарат нашелся на полочке в ванной. Отсыпав горсть, он, шатаясь, побрел в свою комнату и, наливая в стакан воду в ванной, не смотрел на свое отражение в зеркале. Не хотелось себя видеть. Запив таблетки, он вытянулся на кровати. Вот и все. Дверь в светящейся линии открылась, зовя…

***

Гор пришел следом за Штормом. Когда он ввалился в палату, то у Джуниора все замерло внутри от предположения, что сейчас случится, если тот уже в курсе. Но Кравченко подошел к кровати, некоторое время мрачно рассматривал Джуниора, ничего не говоря, и, положив принесенную с собой большую желтую с красным боком грушу на тумбочку, направился к окну, где пару минут вглядывался в сумрачное небо за стеклом. — Не люблю больницы, — неожиданно произнес он, похоже, сам себе и, слегка повернув голову, скосил глаза на настороженно наблюдающего за ним Сергея. — Точно не хочешь мне ничего сказать? Карский при делах? Можешь ничего не говорить. Достаточно кивка. Джуниор отрицательно помотал головой. Кравченко не поймет и не примет то, что узнает, это яснее ясного. — Молчание, Серый, по-любасу, золото, но не всегда. Подумай над этим, — тихо, но внятно произнес Гошка и направился к двери. — Приду на неделе. Лопай грушу, мытая. Он заявился через пару дней и принес в пластиковом контейнере борщ, который варил в ведерной кастрюле раз в неделю. В самом начале кастрюля для его фирменного блюда была небольшая, но оставив раз готовый борщ на плите, он, вернувшись спустя двадцать минут, обнаружил оставшуюся на донышке юшку. И на вечерней поверке доверительно пробасил на всю роту, что тем, кто сожрал — в крысу, творение его поварского вдохновения, лучше сразу вешаться, иначе им — гурманам долбаебским, когда он их вычислит — пизда…. Все прониклись от конкретики и лаконичности слов. Хотя любители чужого первого так и не нашлись. Но несколько бурсачей спустя пару дней приволокли огромную ведерную кастрюлю, продукты для борща и с энтузиазмом помогали Гору в надежде на законную пайку. Так с тех пор и повелось. — Разогреешь, — он прошел в небольшую смежную с комнатой небольшую кухоньку и поставил на столик квадратную емкость. — Гош, тут кормят, — растерялся Сережка. Было до слез удивительно и радостно от такого проявления заботы нелюдимого Кравченко, но наряду с этим обидно и жалко, что все это не надолго. — Да знаю, какой в лазаретах хавчик. Баланда, — и он пошел к выходу, но на пороге притормозил и задал странный вопрос: — Ты в шахматы играешь?

***

Несколько раз его навещали одногруппники. И Джуниор, забывая в их присутствии о страхах, наслаждался вниманием. — Серый, ты в следующий раз, когда решишь моржевать, меня позови, — развалившись в кресле и вытянув длинные ноги, вещал Пабло. — Всегда хотел по снегу босиком погонять. Но без подготовки это обломинго. Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка. Для начала необходимо подготовиться основательно, год, думаю, примерно. Вот выйдешь и сразу начнём закаляться. — Джуник, у тебя тут люкс, как посмотрю, — Киря, тараторя, параллельно уминал грушу, принесенную Гошкой. — Предлагаю позвать телочек. — Я против, — возмутился пришедший с ним Кит, который принес Джуниору несколько дисков с патриотическими кинолентами в целях просвещения и проникновения героизмом предков. — Эх, пропащий ты чел, Никитос. Но мы тебя вообще-то и не приглашаем, дуй к своей Настьке. А мы с Серым оторвемся с девами по полной, — и Вадька подмигнул покрасневшему, как помидор, Джуниору. Большой появлялся каждый день. Молча сидел возле кровати почти час, а потом уходил, не задав ни единого вопроса. И все время, пока он находился в палате, Джуниора не оставляло ощущение висящей над ними какой-то тягостности, кажущейся густым облаком, которое, можно резать ножом. Сергей в его визиты, чтобы не напоминать себе о прошедшем, пялился неотрывно в окно, но на седьмой день не выдержал: — Ты не приходи больше. Не надо. — Да, так будет правильно и честно. Не помня себя, Матвей в тот день ворвался в баталерку и вновь начал сметать все с полок под задумчивым взглядом Гора, а затем, выдохнувшись, снова пару часов молчал, сидя на стуле, не замечая, как ушел Гошка и очнулся оттого, что его тряхнул за плечо Шторм. — Большой, ты чего? До тебя не доораться. Скажи, у нас есть… — Ты почему здесь? — Мне что, в баталерку вход запрещён? — удивленное Шторма. — Ты почему в роте, а не рядом с Джуниором? — поправившись, разделяя каждое слово, произнес Матвей и впился взглядом в изумленное лицо старшины. — Ты реально запарил, придурок. Тебе сколько раз повторять  — мы с Серегой обычные друзья и в тот раз в шутку дурачились, — вздохнул Димка. Долго еще баталер будет гнать пургу? — И ничего между нами не было, нет и не будет. Андестенд? Забыв, зачем приходил, Шторм, развернувшись, утопал, громко хлопнув дверь. А Большой неожиданно понял, что старшина не врет, и на следующий день, игнорируя слова Джуниора, направился в клинику. Воробушек не должен быть один.

***

Сергей вернулся в Бурсу спустя почти полтора месяца. Однокурсники исправно приносили лекции и задания, и сейчас ему оставалось сдать всего-то несколько тестов по пропущенному материалу. Но рассматривая калитку в Городок N3, у Джуниора уже десять минут никак не выходило успокоить колотящееся сердце, и он медлил, не нажимая красную кнопку звонка. Казалось, что время повернулось, перенеся его на три года назад — во двор гимназии. И он вот-вот заново начнет свой долгий путь от ворот до входа в здание, сопровождающийся свистом и выкриками «Педрила». Тогда его хватило всего на две недели бесконечных оскорблений, зашвыриваний к стоящим кучкой в курилке старшеклассникам, гогочущим, пинающим, толкающим… Не выдержал, не смог пережить этого с гордо поднятой головой, сбежал. Стоп, ведь теперь все иначе. Есть Шторм, Гор, камрады, Славка, Казах… Матвей… И даже если все отвернутся, то старшина — нет. Будет рядом. Он пообещал. И не разрешит дотронуться до Сергея никому. Да, все по-другому. И Джуниор, позвонив, переступил металлический швеллер порога калитки и направился в сторону учебного корпуса на утреннее построение. Завидев приближающуюся в направлении плаца 17-ю роту во главе с улыбающимся ему Штормом, он пропустил строй с раздавшимися из него приветствиями бурсаков, и, неопределенно кивнув головой, занял свое место в хвосте колонны за Гором. Тот на ходу через плечо сначала оглядел Джуниора с ног до головы угрюмым взглядом, а затем, подмигнув, слегка улыбнулся, отчего на щеках мелькнули ямочки, и, хмыкнув, пробасил: — Выше нос, бакланище. И Сергею сделалось легче, стало возможным выдохнуть сквозь сжатые зубы, избавиться от пусть и совсем маленькой частички страха. Эта непритязательная поддержка хмурого Кравченко стала для него как костыль. И придала сил для решительного шага в одном важном деле, которое держало его привязанным к этому месту. Не исправив свою ошибку — он никуда не уйдет, хотя все внутри сжимается от тревоги. Джуниор долго готовился к этому разговору, постоянно прокручивая все последние недели в голове предполагаемую беседу с Глебом. На первой лекции в поточной аудитории рядом с ним неожиданно уселись по бокам Шторм и Гор, как стражи, перед этим, смерив друг друга подозрительными угрюмыми взглядами, подразумевая всем своим видом: «А ты какого фига здесь вообще пристраиваешься?!», но в своей обычной манере не произнесли ни слова. При виде на построении Матвеева у Глеба все, что более-менее успокоилось за месяц, тут же забурлило вновь. Уже несколько недель он сожалел о своих неосторожных словах. Каждую минуту. И искал малейшую возможность поговорить со Штормом. Но тот технично уходил от всех поползновений Глеба, показывая всем своим видом, что разговаривать на вольные темы не собирается. Оставалась надежда, что рано или поздно победит зашкаливающее Димкино либидо. Потому что в течение полутора месяцев он ни разу не взял увольнительную и в старшинской никто из бурсаков подолгу не задерживался. Еще неделя и, думаю, он точно не выдержит целибат. Но обернувшись на верхний ярус и уткнувшись взглядом в сидящих вместе Шторма и эту бледную немочь, стал терять оставшиеся крохи самообладания. Отмучившись минут двадцать, Глеб понял, что если не глотнет свежего воздуха, то трясина, снова прочно занявшая свое место внутри, его потопит. Отпросившись, он бегом покинул аудиторию. В коридоре стало немного легче, словно дверь отсекла часть ярости, создала пропасть, чуть-чуть успокоила ходящую ходуном топь и он медленно направился к лестнице. — Глеб, — заставил остановиться прерывистый окрик, громко прозвучавший в тишине холла, и, повернувшись, он увидел направляющегося к нему Матвеева. — Разреши отвлечь тебя на несколько минут. Мне необходимо объяснить тебе… — Объяснить? — Глеб рывком затянул Джуниора в находящуюся рядом нишу. Со всей силы швырнув охнувшего Сережку в стену, он навис над ним, сжав до боли его плечо. Хотелось разорвать этого задрота, а рассматривая странные светлые глаза, желание усиливалось в разы и перед тем как размазать Матвеева в кровь, Глеб с трудом выдохнул: — Что ты можешь мне сказать? Ты — жалкая дырка! Ненавижу тебя, мразь! Кто дал тебе право вяк… В этот момент что-то отнесло Глеба в сторону, и Джуниор, пытаясь справиться с накатывающей от происходящего безумия тошнотой, выхватил глазами, как Рош со всего размаха ударился о противоположную стену, а следом обзор был закрыт широкой спиной. Сквозь стук пульса, отдающегося в ушах, до него долетали отдельные слова и фразы, путаясь между собой. — ТАК ЭТО ТЫ ЕГО?.. На хуй иди со своей пидовкой амебной… ТЫ?.. Я с самого начала знал, что ты — блядь… ЭТО СДЕЛАЛ С НИМ ТЫ? Отпусти меня, ебарь деревенский… ТЫ БИЛ СЕРОГО?.. Сквозь плотную атмосферу непонимания до Сергея начало доходить творящееся, режущее своей ломкостью. Неправильностью. Вся ситуация напоминала черные кривые линии, нарисованные рваными, дергаными движениями. Эта дисгармония, когда двое, вместо спокойного разговора, готовы вцепиться в горло друг другу, заставила быстро скользнуть между ними и посмотреть в клубящиеся смертельной серостью глаза Шторма. — Это не он, Дим! Не он! — Что? — старшина перевел непонимающий взгляд на маленькое препятствие, пытающееся закрыть Шоколадного. — Не защищай его. Я сейчас сам видел… — Нет, мы с ним разговаривали… — Не понимаю, Серег, зачем ты его выгораживаешь… — Нахер идите оба, — очнувшись, заорал Глеб в бешенстве от всего, что видит и, со всей силы оттолкнув Димку с дороги, выскочил из ниши и помчался на выход. Все внутри кричало от боли и предательства. Добежав до экипажа, он, ворвавшись в пустой кубарь, начал в ярости кидать в сумку первые попавшиеся под руку вещи — не разбираясь. Пропадите вы пропадом, суки! Уже по дороге к воротам, он набрал знакомый номер: — Андрей, встреть меня, я еду домой.

***

Вернувшись в казарму по окончанию занятий, Джуниор сразу заглянул в кубрик Глеба, но того там не оказалось, осмотрев развороченную койку, он направился в старшинскую. Постучавшись, Сергей открыл дверь, но остался на пороге, не проходя внутрь. — Шторм, не знаешь, где Глеб? — обратился он к старшине, мрачно глазеющего на хмурую картину за окном. — С КПП сообщили, что он утром покинул Бурсу. — Большую часть вещей он оставил, значит, вернется, — слова давались с трудом. Вина перед Рошем продолжала мучить. — Давай, позвоним ему. — Никому мы звонить не будем. Он хуйней страдает, ничего не слыша, вот пусть и гарцует дальше. И ты не вздумай его набрать, — выдал угрюмый Шторм и повернулся к Джуниору. — Это он? — Нет, Дим, не он. И не думай о нем так, — Сергей сделал шаг внутрь. — Ему плохо очень, вот и творит сам не понимая что. Я сейчас ухожу, но вечером, если захочешь, поговорим. — Пойдем, провожу тебя до калитки, а вечером позвони, встречу, — Шторм, вздохнув, поднялся. Не хотелось думать о Глебе. Глядя сегодня на перекошенные черты того и занесенную для удара руку, все, что еще оставалось к Шоколадному, спрятанное в уголках души — трогательное и нежное, растворилось без следа. Вернувшись вечером со встречи со Львом Израилевичем в экипаж, под охраной старшины, Сергей попытался еще раз поговорить с ним, но наткнулся на непробиваемую стену. Узнав номер Роша у Пабло, он набрал его, но абонент был не абонент. И сидя на койке, размышляя, как исправить последствия его ошибки, которые приобрели чудовищный размер, вдруг вспомнил, что принес Жуже и Моргану вкусняшек, а в свете произошедших событий совершенно забыл о своих спасителях. Накинув бушлат, Джуниор, схватив два фирменных пакетика, поскакал по лестнице говорить спасибо своим четвероногим друзьям. На первом этаже, спрыгнув с крайней ступеньки, он столкнулся с кем-то, вывернувшим из-за угла. — Привет, маленький педик. Соскучился? Я очень, — раздалось змеиное шипение, заползая первобытным страхом в голову, и в эту минуту от удара под дых потемнело в глазах и стало трудно дышать, а затем он понял, что его тащат по коридору в другую сторону от входа. Дверь какого-то помещения распахнулась и его закинули внутрь. Судя по запаху это была кастелянная для грязного белья, зажегся свет и Карский, ухмыляясь, ударил Сергея ногой, отчего того откинуло к стене и, ударившись головой, он кулем свалился на тюки, окончательно дезориентированный. С трудом понимая, что ему говорит ненормальный старшекурстник, Джуниор наблюдал, как тот отстегивает клапан на брюках… В голове, как когда-то давно, что-то лопнуло… Я словно лист на ветру…