Наши лучшие слова — интонации. Марина Цветаева
Дорожка не заканчивалась, превратившись в бесконечную межгалактическую ленту пути, и Никита, развив скорость, приближенную к сверхзвуковой, несся по ней, не замечая тяжести оттягивающих руки светлых холщовых сумок с пирогами, пытаясь как можно скорее добраться до гальюна, расположенного на первом этаже экипажа. Быстрее. Чего так переполнило-то… Блииин… Он возвращался с состоявшегося вчера юбилея бабули. Получив три увала, Кит ранним субботним утром отбыл домой для участия в подготовке торжественного события. Сначала они планировали устроить праздничный обед дома, но, посчитав количество приглашенных, задумались — как все поместятся в их хрущевке. А тут бабулины ученики сюрприз устроили — арендовав небольшое кафе в центре города. Много людей пришло и даже несколько друзей со времен войны. Хорошо было. Ба вся светилась. А сегодня с утра, уже домой, нагрянули официальные лица с поздравлениями из городской администрации, совета ветеранов, собеса и гороно. Подарки вручали и грамоты. Бабуля такая счастливая была, ну и Кит, естественно, тоже. Приятно, что её не забывают. И хоть вспоминают чаще в праздники, но тем не менее. Посему торжество продолжилось. Не зря они с ба весь вечер субботы и утро воскресенья готовили, а вернувшись из кафе она ещё полночи на кухне хлопотала. В общем, выехал он в Бурсу уже после обеда, как и водится с гостинцами для бурсаков, а по дороге автобус сломался, так что пока пришел новый на замену и он добрался до Академии — уже темень. И еще, ко всему прочему, в туалет захотелось, хоть ты режь. Вот Кит и летел ракетой по освещаемой редкими фонарями дороге к казарме. Он не добежал сотни метров до здания, когда из темноты показалась высокая фигура и, приблизившись, Никита различил идущего навстречу ротного. Вот ведь невезуха! Этому сатрапу от бабули тоже подарочек — неизменный курник. Твою дивизию! Кит за последние полгода выговаривал бабуле уже три раза из-за отмороженного майора. Да они за всю жизнь ни разу голоса друг на друга не повысили. А тут… Последний случай как раз в субботу был — он узнал, что ба пригласила этого садюгу на юбилей. Хорошо, что тот не смог приехать из-за каких-то там неотложных дел — позвонил, поздравил, извинился, а то Кит мог и не сдержаться. Еще не хватало с ним за одним столом сидеть. Да кусок в горло не полезет. Безусловно, Никита попросил прощения у ба за несдержанность, а она опять неизменно гладила, успокаивая, но если бы не ротный, то вообще подобного бы не было. От этого вдвойне погано на душе. Хватит и того, что они уже несколько раз пересекались с Лютым и Полиной, гуляя с Настеной по городу. Вот как так-то? В многомиллионном городе натыкаться в увалах на этого неадеквата. Правда, после последнего раза — встрече на катке, при следующей они поздоровались и разошлись. Кит с декабря сопротивлялся, отказываясь идти на каток на Дворцовой площади, полагая неправильным в корне превращать площадь в арену развлечений. Но Настя все-таки уговорила сходить в День всех влюбленных. И он скрепя сердце согласился. На катке оказалось многолюдно и весело. И невзирая на все внутреннее сопротивление, ему неожиданно понравилось и он проникся атмосферой праздника. Стоя у бортика с Настиным рюкзачком, Никита с улыбкой наблюдал за ней — тоненькой, как веточка, скользящей по льду. Каталась она красиво, и ему так захотелось быть с ней рядом: поддерживать за талию и в унисон совершать плавные движения, летя по замершей глади. Но этот крайний предел был им ещё не преодолен. До восьми лет он катался отлично — с приходом зимы в соседнем дворе заливали хоккейную коробку, и они с братом не вылазили оттуда. По-быстрому сделав уроки, младшие Ковалевы до позднего вечера пропадали на катке, возвращаясь домой красными, замерзшими, расхристанными, но довольными. Мама и бабушка ругались, отец же с дедом усмехались, но за ужином все вместе смеялись, гадая, кто станет знаменитым хоккеистом: Егор или Никита, или оба сразу. А на следующий день они с братом опять бежали на ледовую площадку. Но спустя долгие годы реабилитации, он так и не смог встать на коньки. Сам не знал почему. На роликах гоняет уже третий год, а на стальные лезвия пока не получается. Но ради Насти он это сделает. Вот в следующем увале и начнет — выйдет с ней на лёд. Задумавшись, Кит потерял из виду Настю и, перескакивая взглядом по толпе, искал ее зеленую шапочку с белым помпоном, но ее нигде не было видно. Да и как найти — каток не маленький и народу, что на демонстрации. Но через десяток минут он увидел ее в нескольких десятках метрах у бортика, машущую ему, а рядом с ней стояла улыбающаяся Полина. Вот ведь! Значит, где-то недалеко и этот волчара бродит. — Привет, курсант Ковалев. Ты не катаешься? Вот и Алексей тоже. — Да мало колышущий фактор, умеет этот айсберг стоять на коньках или нет. Лёд об лёд само то. — Что ж, вам остаётся тогда охранять нас, как верные рыцари своих дам сердца. — Да, это, без сомнения, нам и остается, — раздался слева ненавистный голос, и Никита, повернув голову, уткнулся в ледяные глаза. — Здравия желаю, товарищ майор, — выдавил он с трудом приветствие. Да что же такое-то! В Бурсе от него покоя нет, так ещё и здесь нарисовался. — Леш, я замерзла, поехали в кафе, горячего глинтвейна выпьем. Присоединитесь? — обратилась к ним Полина, искрясь красотой и непонятными для Кита предложениям. Да щас! — Мы согласны! — ответила за них двоих радостная Настя. — Нет… Полина!.. — одновременный рык Никиты и майора, и тот тут же продолжил: — Нам надо поторопиться, у меня через час встреча. Удачно вышло и не пришлось ничего придумывать. Он потом отчитал Настю наедине, на что она попыталась надуться, но, подумав немного, согласилась с Никитой, что совместное времяпрепровождение с командиром неправильно. — Вам, от бабули, — поравнявшись, переминаясь с ноги на ногу и не здороваясь — вот абсолютно сейчас не до политесов, Кит всучил ротному одну из сумок и, расстегнув другую, достал пирог, специально упакованный сверху. Швырнув им в садюгу, резко вырвал у того из руки свой груз и помчался дальше к экипажу, оставив за спиной недоуменно смотрящего ему вслед майора, успевшего в последний момент перехватить летящий в него снаряд в виде курника. Ковалев совсем растерял остатки субординации. Вот об этом и говорил Полине месяц назад. Сказала, что поняла. И извинилась. Едва тогда сдержался. Немыслимое дело — с подопечным по кафе и другим заведениям ходить. Вот, результат налицо. Алексей, направляясь к машине, злился на наглость кинолюбителя и на себя, что допустил возможность возникновения подобной ситуации. Но не могу оставить Антонину Никитичну без помощи, от её внука — ходячего недоразумения — толку ноль. И уже подойдя к Форестеру почувствовал ставшую узнаваемой за последние месяцы тревогу, стукнувшую внутри — глухо, болезненно, заставившую развернуться и бежать обратно к экипажу. Эта повторяющаяся странность продолжала удивлять. Первое время думал, что это его чутье проснулось, называемое Батей волчьим. Нет. Погибло оно безвозвратно на высотке — там, где нас и не было никогда. Разорвало его на части взрывом, вместе с ребятами и будущим. Не оно это. Не стучало. А тут… Не понятно… На вахте сегодня были маслопупы. Дежурный, нацепив наушники и пустив в мозг Limp Bizkit, отрешившись от всего происходящего мотал головой в такт ритму и вздрогнул от неожиданности, непонимающе уставившись на внезапно материализовавшиеся перед его взором баулы, брошенные на стол вломившимся в казарму Китом, переполнение внутренних систем которого грозило его разорвать. Вынув пуговку из уха, вахтенный собирался гневно возмутиться наглости рогатого, но тот, убегая, крикнул: — Постереги, — и, заворачивая за угол, доорал: — За сохранность пирожок. В два прыжка Никита оказался у гальюна и, влетая туда, услышал грохот и громкий вскрик, донесшиеся из соседней комнаты. Не анализируя, он вломился в заветную кабинку, облегченно выдохнув, но спустя полминуты, моя руки, дернулся от осознания неправильности тех звуков. Кто там вообще может орать? Выйдя в коридор, Кит подошел к двери и различил за ней чей-то раздраженный, злой голос, толкнув деревянное полотно, он уставился на лежащего на тюках с грязным бельем Джуниора, пытающегося встать, прикрывая одной рукой голову, а другой стараясь ударить в ответ стоящего над ним второкурсника, отпустившего как раз на Серегу кулак и замахивающегося повторно, ядовито выплевывая при этом: — …любишь у взрослых мальчиков отсасывать… — Сволочь! — выдох, мозг еще не воспринял смысл фразы, проникшей в него, но мгновенно обработал увиденное и тут же отдал приказ — уничтожить гадину. Кит сделал шаг…***
— Где Матвеев? — Гор угрюмо осмотрел кубарь. Малой должен быть здесь — сам недавно видел его, входящим в комнату. — Да пару минут назад бушлат накинул и убежал… — но Кравченко уже не слушал. Развернувшись, он налетел на подошедшего следом старшину, который, услышав последнюю фразу, припустился бегом к выходу из роты. — На старт, внимание… — засмеялись Вадька с Пашкой, бредущие мимо в раковинную на перекур. Но Шторм и Гор, не отвечая, один за другим выскочили на лестницу и, перепрыгивая через ступеньки, понеслись вниз, не обращая внимания на рванувших за ними Кирю, Пабло и еще нескольких курсачей, удивленных неясными действиями всегда спокойного старшины. Спрыгнув с последней, Димка на автомате повернул голову на раздавшийся справа шум и увидел как из дверей одной из кандеек, расположенных вдоль коридора, выпал спиной вперед Кит. Преодолев в доли секунды расстояние до нее, он ворвался внутрь и тут же замер — не в силах пошевелиться, выхватив полностью — разом, картину представшую перед глазами, и… провалился в свой антрацитовый кошмар, не замечая вытянувшегося рядом в струнку заледеневшего Гора. Все остановилось. И мгновение времени стало густым, похожим на клей, растянувшийся резиной, не падающий, а застывший. Исчезли звуки и краски действительности. Дима не в кандейке, а там… Ночь… Уличный фонарь бросает причудливый узор на стену кафе и лицо… не Вовы… Джуниора… Сергей, защищаясь, отмахивается рукой с вьющейся на ней вязи света от стоящего над ним Димки… А он сам, почему-то с темными волосами, сжав кулаки, собирается ударить… И у него жуткая рожа, напоминающая крысиную… Мерзкая харя чудовища… Отражение того древнего, требующего крови… Необходимо убить эту тварь — убить себя… Уничтожить уродливое чудовище… Сейчас же… Рыча, он преодолевает расстояние и вцепляется себе в горло. Задушить… суку… себя… То страшное окутало тёмной вуалью, помогая сильнее сдавить себе шею и одновременно мешая. Убить… Этому нельзя жить… Что-то ухнуло в голове, рефлекторно разжав руки, и он вернулся в действительность. Кандейка. Дышать тяжело… Перед ним задвинутый в угол хрипел Карский, держась за горло. Не понимаю… Гор очнулся от ора Кита «Чё стоите?»… и, увидев старшину, вцепившегося во второкурсника, подскочил и ударил Шторма со всей силы ладонями по ушам. В один стук сердца, запрыгнув на него сверху, он, подтянувшись и сжав коленями бока, синхронно с этим взяв локтем в захват шею, перегнулся через плечо командира и одним ударом вырубил Карского, тут же свалившегося на палубу. Потеряв центр тяжести, Димка сделал шаг назад и рухнул спиной в кучу постельного белья, все еще находясь в захвате Гора, придавив его собой. А комната уже наполнилась гомоном курсачей, несколько из которых сразу ринулись к изрыгающему мат вперемежку с отдельными фразами в адрес Матвеева Карскому, чтобы скрутить его. Пабло же с Кирей подскочили к Джуниору и Киту, сидящих на тюках и держащихся один за голову, другой за лицо. — Это он вас? — затараторил Пашка, присев перед ними, с тревогой вглядываясь в красные лица однокурсников. — Пиздец, гоблин! — За что? — возмутился Киря, на миг оттянув руку Кита и, увидев начавший заплывать глаз, вернул ее обратно. — Козёл! Никита едва успел кивнуть головой, отвечая разом на все вопросы, как в кандейку, расталкивая сгрудившихся в дверях бурсачей, ворвался Большой и опустился на колени перед Джуниором. — Где? Воробушек, где болит? — он дотронулся до ладони Сергея, не обращая внимания на находящихся рядом курсантов. Но тот оттолкнул его руку и прошептал одними губами: «Уйди». — Что тут происходит? — загрохотал вошедший следом ротный, созерцая представший его взору бедлам. — Карский, мудила, избил Ковалева и Матвеева, с каких-то херов! — Киря был лаконичен, немедленно расставив все точки над «i». — С трудом скрутили, падлу. — Все в учебную комнату, — осмотрев внимательно каждого участника происшествия, после некоторого молчания приказал Алексей и повернулся к стоящему тут же с квадратными глазами вахтенному. — Вызывай немедленно скорую и дежурного офицера. А сам, направляясь к лестнице, набрал круглосуточный телефон службы безопасности Академии. Крупных драк не было в экипаже уже несколько месяцев. Рано расслабились. Конечно, иногда вспыхивали мелкие потасовки, как без них в мужском коллективе, но они решались сразу же на месте. А тут… В кастелянной… Матвеев, Ковалев и этот второкурсник. Что они там делали? Специально пошли разбираться? Да и когда Ковалев успел? И опять Матвеев. Неделю назад с Седым убедились, что переохлаждение курсанта полуторамесячной давности — случайность, о чем тот утверждал с самого начала. Так новое происшествие. То с Лазаревым постоянно что-то случалось, теперь с Сергеем. Кинолюбителя не беру в расчёт, он каждый месяц влипает… физиономией в косяк, увалень. Все участники событий покинули кандейку, кроме Шторма, поднявшегося с копошащегося под ним Гора и, выйдя, шатаясь, в коридор, скатившегося по стене на палубу. Силы куда-то исчезли. Опустошение… Состояние было схоже с тем, когда он несколько часов сидел в своей комнате, но единственное — тогда он будто что-то потерял, а сейчас, похоже, оно возвращалось. И неизменно гуляла внутри огромными валами его вечная спутница — вина… Мимо пронесся Гошка, забежав в гальюн, и оттуда послышались звуки рвоты. Увиденное несколько минут назад было сравнимо с разорвавшимся в голове снарядом. Стоящий над Серегой Карский, с расстегнутым клапаном на брюках, стал детонатором самого ненавистного, что давно не вспоминалось. «Маленький сученыш… маленький сученыш…» — скрученным жгутом больно билось в голове Гошки забытое. Накатившая следом за расправой над второкурсником дурнота заставила метнуться до толчка, а чуть позже, умываясь холодной водой, он недоумевал от своей реакции. Откуда? Повёл себя как слабак! Или это из-за того, что тогда так и не вырвало — не до того было — ползал полночи, собирая остатки шахматной доски, глотая слезы, глядя на изуродованную вещь, оставшуюся в память от отца, а теперь, получается, догнало спустя столько лет. Бред… Выкинуть из головы… Гор вышел из гальюна и легонько пнул по ботинку сидящего на палубе старшину, смотрящего, не мигая, перед собой. — Ты знал? — пробасил он, хмуро рассматривая того. Лазарев его почему-то всегда немного подбешивал. Сам не знал толком причин. Не задумывался. Вероятно оттого, что не любил Гошка подчиняться, больше семи лет сам себе хозяином был — привык, наверное. Поэтому и не на военный флот пошел, как мечтал отец, а на гражданский, все же здесь начальников над тобой поменьше. С трудом их всегда переваривал. А старшина иногда прям просился на пиздюлину своей властностью и правильностью, поэтому чаще всего Гор старался его игнорировать. — Нет. Но догадывался, что кто-то прессует, — поднявшись, Димка уставился на мокрые, потемневшие до черноты волосы Кравченко и капли, стекающие по его лицу. — А ты? — Видел их раньше, — буркнул Гошка и, ничего больше не поясняя, пошел в сторону трапа. В учебке собрались не только участники событий, но и большая часть роты. Все яростно кричали и стучали по столам, наполнив помещение какофонией звуков. Каждый считал своим долгом изложить факты произошедшего, как увидел и понял. Отвлеклись присутствующие на миг, проследив за вошедшими старшиной и Гором, которые разошлись в разные стороны комнаты, а затем снова продолжили. — Вам есть что добавить? — перебил майор, спустя несколько минут, Большого и Пабло, которые, переорав всех, пошли уже по второму кругу пересказывая произошедшее, добавляя красок и выдумывая на ходу детали, обратившись к вновь прибывшим. — Полтора месяца назад на теле Матвеева были обнаружены гематомы, свидетель курсант Сергеев, — выложил Шторм, и Большой, заиграв желваками, кивнул, подтверждая. — Кто избивал, Сергей не сказал. — Понятно, милиция в пути, разберется, — пророкотал Лютый и повернулся к Джуниору, сидящему рядом с Никитой. — Матвеев, разъяснишь нам до приезда милиции? Он бил? Сергей, придерживая рукой приложенное к голове намоченное в холодной воде полотенце, кивнул. Отчего в учебке вновь начал волной подниматься ропот. — Да что вы слушаете этого педика. Матвеев трахается с мужиками с четырнадцати лет. Он сам меня в кандейку позвал. Я его оттолкнул, чтобы не приставал, — взвыл Карский. — А об избиениях и синяках вообще первый раз слышу. — Ты бил его, а он кричал и защищался! Я свидетель! — заорал Никита во внезапно наступившей оглушительной тишине учебки, не обращая внимания на иные подробности сказанного, и был прерван Штормом и Большим, рванувшим к второкурснику, но до него им помешал добраться ротный, заступивший дорогу и распорядившийся вернуться на свои места. — Товарищ майор, эта сволота ведь врет сейчас! — загорланил Матвей. — Выгораживает себя! Пользуется, урод, тем, что Джуниор молчит. Он никогда с этим ушлепком не то что разговаривать не стал бы, рядом находиться! — Я их видел вместе, — вдруг подал голос угрюмый Гор.***
— Буду через неделю, — на взводе в трубку, когда Шторм, уже ничему не удивляясь, увидев имя звонившего, принял вызов. Он еще вчера в обед подготовил все бумаги на увольнительные для Роша, не вписав пока «на сколько» и «почему». — Причины? — после вчерашних разборок: сначала с ротным и безопасником, а затем с милицией, и бдения практически до рассвета в старшинской наедине с кучей мыслей, сегодня все воспринималось, как сквозь вату. — По семейным обстоятельствам! — резко в ответ. И пауза, не отключаясь. Дима, выпав в состояние полусна, тоже молчал. Единственная мысль, что Шоколадный забодал со своими психами и беготней, вяло перекатывалась в голове. После долгого молчания тот все-таки не выдержал: — Извиниться не хочешь? — Извини, Глеб. Был не прав. Сожалею, что не разобрался. — Извинения приняты. — И бурк тут же: — Мне сегодня вернуться? — Отдохни лучше, Глеб. — Получится у нас все-таки поговорить нормально или нет? Надо же все прояснить перед окончательным решением. Но сейчас реально передых нужен хоть на сутки. — Понятно! Место занято! Не долго ты, блять, … — Придурок, — и, не слушая дальше, Димка прервал разговор. Не получится, видимо. Сюр продолжается. То посылает, то возвращается, то опять посылает. И самому не противно упорно повторять одно и то же? Надумал, уверовал и двигает это, не пытаясь хоть немного мозгами пораскинуть. — Ты чего ни свет ни заря поднялся и ругаешься? — стоящего у кухонного окна расстроенного Глеба, прислонившего телефон к губам, обняли со спины и сначала прижались на несколько секунд, а затем развернули. Андрей, вглядываясь в растерянные любимые глаза, улыбнулся. — Опять что-то не по-твоему? Ну, сладкий мой, не хмурься. Пошли, я тебя успокою… И, обнимая в ответ любовника, Глеб вдруг понял, что с его Штормом не только последнее время, а постоянно «не по-моему», и если посмотреть на все с самого начала, то с первого дня так, все с какими-то корректировками…***
*** В клинику, где Сергея определили в ту же палату, которую он покинул день назад, наутро потянулись: милиция, СБ Академии и ребята. Но в этот раз он не боялся встречаться с однокурсниками. Вчера, после слов Карского, когда все, кроме Шторма, Кита, ротного и Большого ошарашенно таращились на второкурсника, переваривая информацию, Гор помог Джуниору. Спасибо Гошке. За то, что, как обычно, не промолчал и его незаконченную, неожиданно длинную для него фразу: «Раз пять заставал их по углам и состояние Матвеева нифига не напоминало норм, а скорее, что на него наезжают по-тяжелому и он не знает, как свалить от этого удода…», резко прерванную Карским: «Да ты гонишь! Матвеев не убегал, а наоборот проходу мне не давал! Себя предлагал!». Эта чудовищная ложь, сказанная в абсолютном безмолвии, звучащая из уст гадины искренне и честно, стала рухнувшей дамбой. Захотелось защитить от всей этой грязи, все-таки настигшей его, и лжи себя и Гошку, хмуро смотрящего на второкурсника. И Джуниор стал говорить: сначала сбивчиво и срываясь — за последние годы разучился много изъясняться, а затем, твердо и уверенно, что было сложно, но он старался. И по итогу у него даже получилось ответить на вопросы ротного и присоединившегося к нему безопасника. Обойдя тему слухов, он рассказал обо всем, что происходило между ним и Карским. И пока пояснял, то понял — страх, что бурсаки поверят грязи о нем и начнется повтор предыдущих сценариев травли — испаряется. Необъяснимо. Это так долго сидело внутри, став плотной ячейкой в его сфере, а сейчас не ощущается практически. После того, как он закончил, рота возмущенно взорвалась, и каждый орал кто во что горазд, но при этом в их криках не было осуждения или сомнения в словах Сергея. Что было удивительно и непонятно. А Гошка смотрел на него и… УЛЫБАЛСЯ! И не обращая внимания на гудевшую после удара об стену голову, Джуниор растянул губы в улыбке, редкой за последнее время, не собирающейся сходить. И он продолжал лыбиться и в неотложке. Как идиот, честное слово! Откуда-то появилось ощущение, что бетонная плита, одна из многих, которые он тащит уже несколько лет, упала с плеч. И стало легче. Нет, их много еще осталось, но одна-то разбилась на мелкие кусочки. В полночь позвонил Шторм, передав от всех привет и сообщив новости, произошедшие после отбытия Сергея в клинику. Все свидетели написали заявления — это оказалось приятным известием, а неприятным — Карский, выяснилось, третировал еще двух однокурсников и те тоже молчали, озвучив проблему лишь после случившегося с Матвеевым. А совсем гадкое, что ненормальный второкурсник распространял наркотики и показания курсантов из роты будут приобщены к делу, добило Сережку. Получается, этот урод портил жизнь не ему одному, но пытался уничтожить и других? Он долго не мог уснуть то ли от последствий сотрясения, то ли от мыслей о произошедшем, и никак не мог понять — почему Карского никто до этого не остановил. Тот сейчас представлялся Сергею не просто змеей, как раньше, а клубком черных гадюк с багрово-синими, напоминающие мертвечину вкраплениями. Необходимо, чтоб мерзкий второкурсник получил заслуженное, невзирая на грязь, которую несомненно будет лить на меня. Исчезновение, судя по всему, отложится. Ничего, оно подождет. У меня два незаконченных дела в Бурсе. — Почему соврал мне? — пробасил Гор, зашедший в палату после того, как её покинули двое камрадов, подчистив все съестное, принеся с собой гам и несколько очередных дисков для просмотра. Кравченко угрюмо рассматривал Джуниора, подкидывая грушу в руке, словно собирался ее метнуть в сидящего на кровати Серегу. — Думал, справлюсь, — глупо звучит, да. Хотел перебороть свой страх перед такими, как Карский, чувствуя поддержку. Противостоять ему… попытаться. — И как, удачно? — поинтересовался язвительно Кравченко, положив грушу на тумбочку. — Не вышло, — Джуниор посмотрел в ясные глаза Гора под нахмуренными бровями. Как объяснить, если я сам толком не понимаю. Чувствовал так. А страх, достигший ненормального размера, не давал сотне мыслей и десяткам выходов из ситуации, сталкивая и разбивая их, сформулировать для себя решение. — Гош, мне очень надо было самому. Не смогу ответить сам почему. — Эх ты, бакланище, — хмыкнул Гор. — Ладно, зачет тебе за попытку, пусть и ебанутую. Но в следующий раз, если соврешь мне — даже по мелочи, в асфальт закатаю. — Как? — вырвалось откуда-то из детства и захотелось засмеяться, превозмогая головокружение, от слова «в следующий». — Что за пошлые вопросы? Не «как», а «чем». Тумбочкой, ясен пень, — в тон ему ответил Гошка и неожиданно по-детски прыснул, отчего его циановые глаза заискрились. А для Сережки подобное стало смертельным номером, ведь такого Кравченко, пожалуй, никто никогда не видел. И в этот момент между ними, улыбающимися друг другу пацанами, не умеющими это делать долгие годы, протянулась тонкая сверкающая линия. — Считаю, — по привычке развалившись в кресле и вытянув длинные ноги, вещал Пабло, — что нам с тобой, помимо моржевания, необходимо заняться силовыми тренировками. Славень пару приемов покажет, как уронить быка в партер, Штормяка — как уработать гоблина прямым в бубен, Гошан обучит технике метания предметов разнообразных объемов и форм. Подумываю еще Лютого привлечь с его кирпичами, но в сомнениях пока — у тебя же черепуха больная по всей окружности. Она ведь от кирпича способна окончательно улететь в параллельную вселенную. Ты чего молчал, чудо? — Паш, — Джуниору было очень тепло — непередаваемо. Ни единым словом ребята, приходящие проведать, не касались сказанного Карским. — Был уверен — мои проблемы никого не волнуют. — Во дурак! Да меня круассанами не потчевай, дай только в чужих траблах покопаться. Шторм пришел через день. Все свалилось на него разом: и разбор полётов с ротным, затем СБ, следом с Седым, влепившим предупреждение за бардак в роте. К тому же в милиции пришлось пробыть полдня, давая в очередной раз показания. Глеб звонил. Еще раз… и они в очередной раз разругались, и Димка уже знакомо пошел нахуй и получил пожелания большого счастья в личной еб… жизни. Настроение было препоганейшим. — Ну как, Дим? — не сводя взгляда с мрачного старшины, осторожно поинтересовался Джуниор. — Да звиздец, вас трое из роты. Трое, Серег! Я же видел, что-то не то с вами происходит. Но каждый заявил — все норм. Это вообще как? Говорил же, накат на любого из нас, это накат на роту. Куча пацанов обращались, все разрулил. А те, на кого гнида Карский наезжал, молчали. Парадокс. Мой полный эпикфейл. — Шторм, не ты — я виноват, решил молчать. И если бы знал о других или наркотиках, то сказал бы, не сомневайся. — Наркотики… Нет, Серег, я все это начал, — вздохнул Шторм, понимая какую ненормальную цепь событий создал. Лично он. Теперь видно, что все случившееся проистекает из его неправильной оценки людей, в том числе того урода, но зато явной переоценки силы волшебного удара. Ебанат, чё. Урок на всю жизнь. Нельзя решать общую проблему, забыв о людях за спиной, думая исключительно о себе. И пора заканчивать с методами. Он продолжительное время молчал, погрузившись в терзающие его уже вторые сутки мысли, но, очнувшись, все же пояснил: — Не сдал гниду, еще в начале октября. Считал, что если он пару раз получил по своей гнилой башке, то мозги включит, а он их, судя по всему, совсем растерял… — Как бы это чудовищно не звучало, но то, что случилось, при всем уродстве, в чем-то помогло мне. Не смотри так… Глупо звучит, да? — Джуниор чувствовал словно его вытягивает из какой-то черной воронки. Нет, не правильно, еще даже не начало, но он уцепился за ее верх, ощутив под пальцами твердую почву. — Да кто знает, что глупо, что нет. Я уж точно не эксперт, — невесело сообщил Димка, подперев голову рукой, и думая опять о Шоколадном. — Извини, что спрашиваю, но как у вас с Глебом? Я не смог пока дозвониться. Надеюсь, у тебя получилось, — осторожно поинтересовался Джуниор, рассчитывающий, что за эти два дня парни все-таки поговорили. — Не звони ему. Все. До завтра, — сорвался резко Шторм, не желая говорить о Глебе. Не хотел. Вроде все распотрошилось еще тогда — полтора месяца назад. И добивается каждый раз словами дебильными Шоколадного. А все равно не отпускает что-то. — Здравствуй, Сергей. У нас становится уже не очень славной традицией встречаться в клинике. — Лев устроился в кресле рядом с кроватью и внимательно посмотрел на пациента, ставшего ему близким за эти годы. Хоть и понимал, что подобное совершенно непрофессионально и мешает. Не идущий на контакт, упрямый в своих заблуждениях, не слышащий, когда не хочет, и с трудом принимающий помощь со стороны, добрый мальчишка, запутавшийся в своих же ошибочных суждениях и выводах, воспринимался им, как внук. — Я слышал в общих чертах об инциденте. Когда ты будешь готов… — Лев Израилевич, я расскажу, — перебил его в впервые за весь период знакомства Сергей и начал, торопясь, говорить, будто боялся передумать. Третий раз после роты и дознавателя, это оказалось легче. Но слова все равно еще с трудом пробивались через стену молчания. Он умолчал об одном, что Карский отстегнул клапан в кандейке. Никаких сексуальных подтекстов — избиение младшего курсанта — именно так. Перед тем, как уйти из Бурсы за прибывшей бригадой скорой, он, преодолевая головную боль и дурноту, шепнул об этом Шторму. — Что ж, Сергей, — когда Джуниор закончил, констатировал Лев, задумчиво делая пометки в своей тетради. — Шаг в сторону преодоления страхов сделан. Это радует. Никогда не сомневался, что все у тебя получится. — Вы помогали мне все это время, — Джуниор, помедлив, сглотнув образовавшийся в горле неприятный ком, и продолжил: — Я бы хотел переговорить с вами и тетей по очень важному вопросу. Если вас не затруднит, позовите ее, пожалуйста. — Лев Израилевич, Сусанна, — дождавшись, пока она устроится рядом с психиатром, он, глубоко вздохнул и сделал то, о чем думал последние три дня: — Прошу вас о помощи. Понимая реакцию отца на случившееся, обращаюсь с просьбой — отговорить его от любых действий в отношении Карского. Я тоже поговорю с ним. Но ваша поддержка была бы кстати. — Ты просишь за эту мразь? — Сана была одновременно обрадована, что её Серёжа наконец обратился к ней спустя столько лет, и растеряна, хоть в душе предполагала такой поворот событий, зная своего мальчика. Витя тоже не удивил, отказавшись что-либо сообщить о других пострадавших. Но это в Бурсе он командует, а в милиции сегодня с утра ей многое поведали. К тому же заявления на ту тварь продолжают прибавляться. — Он избивал тебя, других курсантов. Продавал наркотики. И еще неизвестно, сколько всего натворил. — Вот и пусть в этом разберется суд. По закону, Сусанна. — Безусловно, я сделаю все, от меня зависящее, — произнес Лев и ободряюще похлопал Сергея по руке. После случившегося во Франции он попал в опалу, и лишь вмешательство Санны не закрыло перед ним двери матвеевского дома. За прошедшее время отношения между главой семьи и психиатром немного улучшились, но тем не менее он один не сможет вытянуть упрямство отца. — Не сомневайся, я поговорю с Иваном. Постараюсь его успокоить и переубедить, если понадобится, — произнесла Сана, понимая, что если её ангел хочет справедливого суда, значит, так тому и быть. Она не нарушит слово, данное своему Сереженьке. — Джуниор, — нарушил молчание спустя неделю Большой и озвучил вопрос, не дающий ему покоя второй месяц. Он приходил каждый день и ничего не говорил, но все время посещения смотрел на Сергея сочувствующим взглядом, что добавляло, к уже ставшей нормой между ними тягостности, раздражение. Тот просил Матвея уже два раза не приходить, но он на следующий день как ни в чем бывало вновь усаживался в кресло напротив. — Почему ты не пришел ко мне? — Не унижай себя этим вопросом. И последний раз прошу — не приходи. Иначе я сообщу на пост, чтобы тебя не пропускали, — тихо, но твердо сказал Сергей, глядя ему прямо в глаза, после чего отвернулся и уставился в окно, никак не отреагировав на громко хлопнувшую за Матвеем дверь. Но почему-то несколько секунд воздух не проходил в легкие.***
— Все запуталось как-то, — отзеркалив позу Шторма, сидящего напротив, Глеб подпер голову кулаком. Двадцать минут назад он вернулся в Бурсу и, узнав, что старшина в своей каморке, сразу пошел к нему. Старшинская была заперта, и то время, что он ждал, когда ему откроют, боролся с диким желанием не начать выламывать дверь, потому что представил, что там Шторм не один. Но когда тот распахнул дверь и Глеб ворвался внутрь, комната оказалась пуста. За прошедшую неделю он едва не взорвался от ревности, раскаяния и противоположных мыслей и умозаключений. Два раза он звонил Димке и, послав в последний разговор любимого, следом послал Андрея, и, собравшись, утопал к родителям, удивившимся внезапному появлению на пороге дома среди недели сына, который в настоящее время должен был находиться в Академии. Оставшиеся дни он провел дома, никуда не выходя, целыми днями лежал на диване, отвернувшись к стене, и размышлял о своем Шторме, о них, обо всем, что произошло. Димка снился каждую ночь и именно в том счастливом для них новогоднем номере, а проснувшись и осознав, что это всего-навсего сон, все сжималось внутри и хотелось взвыть. Но он решил не возвращаться раньше срока, действительно, необходимо успокоиться. Галина, видя неладное, происходящее с сыном, попыталась поговорить с ним, но ее мальчик — всегда открытый и разговорчивый, — был хмурым и молчаливым. — Сынок, тебя не отчисляют случаем? — озвучила она первую версию того, что могло привести ее ребенка в такое подавленное состояние. — Нет, мам, — повернувшись к ней, он посмотрел в родные глаза. Шторм не сможет постоянно прикрывать меня перед ротным. И если буду постоянно сваливать на неделю каждый месяц — по семейным обстоятельствам, то точно вылечу из Бурсы. — Тогда, думаю, это девушка? — слегка улыбнулась мама, погладив его по темным волосам. А Глеб ничего не ответил, прикрыв веки. Угу, двухметровая такая, с щетиной и пудовыми кулаками. — Вы поругались? Глебушка, так бывает. Девушки иногда своенравны, — Галина продолжала выдвигать предположения. Вот сейчас, мам, ты права, мы такие. Капец. — Если она тебе нравится, наберись терпения. И постарайся поговорить. Да, это необходимо. И вот теперь они оба не могут начать. Славка и Казах звонили Глебу ежедневно и он был в курсе случившегося. Карский всегда ему не нравился. Скользкая жаба! Многое стало понятным: и ситуация на занятиях, и Димкина опека Матвеева — да, мой Шторм такой, всем готов помочь. Все вроде ясно. Но не успокаивается крутящийся внутри черный прибой. — Глеб, он пришел тогда помощи просить… — Лапал его зачем? — перебил угрюмый Глеб. Он не мог выбросить из головы обнимающихся Шторма и Джуниора. Хотел, но не получалось. — Не видел кто зашел, уверен был, что это ты позади, обнял не глядя, а тут вы с Большим. Сам попутал. Понимаю, звучит неправдоподобно, но так и есть. — Сразу можно было объяснить? — не желалось верить, ведь тогда надо будет признать, что именно он — Глеб, не прав во всем. И вспоминая все, что он творил, Андрея, слова в адрес Шторма, внутри опять начала подниматься злость — на себя, на Димку. — Но ты вместо этого трубки швырял и на дверь показывал. Дурака из меня делал! Теперь я во всем виноват?! Ты, блять, случайно можешь хватать не пойми кого, а Глеб обязан все принимать и понимать!.. — Ясно, — подытожил Шторм вслед за тем, как Глеб выговорился, полыхая кофейным пламенем глаз. — Нам с тобой по-любасу необходимо сделать паузу, а то мы добазаримся до… — Паузу? — именно это Глеб всегда предлагал настырным воздыхателям и воздыхательницам, надеющимся на долгие отношения. Это означало, что никогда больше! — Паузу, блять! Не надо никаких перерывов! Думаешь, ты такой невъебенный мачо и я буду терпеливо ждать, когда ты решишь продолжить отношения?! Ошибаешься! Иди нахуй! Злой Глеб, выскочив из старшинской, рванул на улицу — было жизненно необходимо глотнуть свежего воздуха. Все внутри кричало и кровило… Вот и все!.. Вот и все!.. Глаза застилала пелена ярости. Скатываясь по лестнице, он снёс кого-то, но, не замечая, продолжил бег. Очнувшись через пару минут от замыкания, он огляделся, не понимая, как оказался в курилке. Рядом стоял светловолосый парень из роты маслопупов и, улыбаясь, не сводил с него взгляда: — Ты меня едва не затоптал. Так торопился никотиновой палочкой отравиться? — закурив, курсант выпустил тонкую струйку дыма в сторону, продолжая, слегка прищурившись, пристально смотреть на Глеба. — Дай одну, — пытаясь внутренне успокоиться, обратился к тому Рош, вспомнив, что у него нет с собой сигарет. — Угощайся, Глеб, — светловолосый протянул пачку, продолжая улыбаться. — Я, Макс.