— Старшина! — Возмущенный окрик заставил Матвея и Гора обернуться, прервав философские размышления одного на тему: «Поиск своего я после отправки нахрен», другого: «Роль нахуйпосылания одним членом спаянной ячейки второго в мироустройстве той самой ячейки». На краю расположенного неподалеку плаца стояли чрезвычайно напряженные Никифорович и один из мичманов, напоминая адмирала с адъютантом, внезапно перенесшихся из театра боевых действий на бразильский карнавал. Дождавшись, пока к ним подбежит, покинувший за секунду до этого летний душ, Шторм, каптри, тыкнув указующим перстом вверх, грозно поинтересовался: — Это что за гальюнная фигура на бушприте*?!
Синхронно задрав голову, все присутствующие, включая невольных свидетелей — философов-чечеточников, некоторое время не произносили ни слова, завороженно разглядывая привязанную на самом верху флагштока Диану. С развевающимися по ветру рыжими волосами, одетая в тельняшку с художественно обнаженной одной грудью, резиновая барышня, растопырив руки и округлив рот, с удивлением взирала на мир вокруг, словно намеревалась обнять и полюбить его весь — без остатка.
— Мужики скучают, — немного помолчав, констатировал Шторм, пряча улыбку и не догоняя, почему он сразу не заметил Пашкину нимфу. В ахуе был… Не до осмотров вокруг было. Чудом Большого с Гошаном срисовал, да и то потому, что мимо прошел, а висели бы они на шесте, даже в немыслимых позах, хрен бы увидел. Димка покосился на краснодеревщиков, изо всех сил пытающихся сохранять безразличие к происходящему. Они резвились? Непохоже на них. — Я разберусь, товарищ капитан третьего ранга.
— Сроку тебе, Дим, семь минут. Лети, сокол, до своих сперматозоидов простуженных, ошибочно именуемых курсантами, и не сдерживай души прекрасные порывы.
— Рота, подъем! — ворвавшись в кубрик намба ван, иначе говоря барак номер один, загрохотал Шторм, но часть бурсаков, заснувших всего час назад, даже не пошевелились, а другие всего-то слегка приподняли головы, не въезжая — какого лешего старшина будит всех в выходной день задолго до подъема. — Кто через тридцать секунд не выстроится возле своей койки, будет своим хером до конца практики пальмы окучивать.
Угроза возымела чудодейственное тонизирующее действие, и через двадцать пять секунд все, включая спящих летаргическим сном, заняли вертикальное положение, вытянувшись возле кроватей.
— Скажите мне, Павел, где ваша милая Диана? — начал он допрос с пристрастием, рассматривая одиннадцать заспанных подозреваемых.
— Где-то здесь, — почесав голову, еще сильней этим запутав воронье гнездо из волос, огляделся непонимающий рыжий, но не узрев резино-техническое изделие, пожал плечами. — Шлендрится небось, как обычно, по чужим койкам.
— Нежданчик вам, мюсье сутенер! Она совершила побег! Утомилась любоваться на ваши… хм… рожи и свалила. Решила подарить себя миру, да с Никифоровичем познакомиться поближе, — доверительно сообщил старшина и, обратившись уже ко всем, продолжил: — Подельники Дианки, выхромать на середину! Иначе попадос всем.
— Да что она в жизни видела-то? — вышел вперед смурной Киря. — Вот и освободили — жалко нам ее чет стало.
— Какое у вас своеобразное понятие воли. И поведай, кто скрывается под скромным обозначением «нам», — полюбопытствовал Шторм, и из строя, громко вздохнув, выполз грустный Толстый. — С понедельника вас, борцы за права падших женщин, ждут гальюны на трое суток. А сейчас метнулись корюшкой и освободили нашу вольную птицу.
Залётчики рванули к выходу, но их соседи по бараку, не собирающиеся обратно укладываться в люли и досыпать, а, наоборот, жаждущие получить разъяснения для мозга, заплутавшего от повествования старшины, и дополнительно запечатлеть виды на память, если проще — снять на сотик, от них не отставали. В результате в дверях образовалась свалка из жителей, орущих друг на друга и, безусловно, громче всех, конечно же, неудавшийся сутенер Пабло, оглушающий пространство отрывистыми лозунгами: «Пустите отца!» и «Славень! Дианки — они такие!»
Утренний инцидент на плацу лишь на миг отвлек Матвея от тяжких дум, а все остальное время он был погружен в мрачноту, и его попытки найти хоть какие-то слова, чтоб успокоить себя и прийти в норму, оказались безуспешны. В совершенно растрепанных чувствах он продержался до обеда, продолжая сидеть на лавочке, предаваясь грустным размышлениям. Ведь часто невозможно понять, почему тебя не любит именно тот, кто является всем…
— Ты собрался здесь навечно зависнуть? — приземлившись рядом с унылым Большим, пробасил Гор, протягивая бутерброд с котлетой.
— Мне надо бухнуть, — не поворачивая головы, печально выдал тот.
— Хуевая привычка, — отозвался Гошка, параллельно наблюдая за бурсаками, отрабатывающими внеочередные на камбузе, остановивших старшину и, размахивая руками, принявшихся ему что-то активно доказывать. И тут гадать было не надо по теме диспута — подсчитав коллективным разумом часы, потраченные на нечеловеческий труд, они стопудняк решили «Переработали, отвечаем!». Но Лазарев, как обычно, бесстрастно выслушав ходоков, едва покачал головой и пошел дальше.
— Сейчас реально не до морали, — дожевав бутер, повернулся Большой, отвлекая Гора от мысли — залетать в их роте настоящее трешево.
— А я тебе говорю — нахер такие капли успокоительные!
— Все равно нажрусь! В одного! — упрямо выпятил подбородок Матвей, злясь на непонятливость друга.
— Бля, давай ключи, — уступил Гошка, осмотрев решительного Большого, внезапно обретшего боевой дух, и сейчас гневно посверкивающего черными очами. Что с этим влюбленным бармалеем делать? Но если старшина спалит, точняк в гальюны отправимся. — Первый и последний раз, придурок! Услышу завтра «бухнуть» — вырублю нах на сутки!
Вернувшись с рюкзаком, забитым консервами, голубым осликом и внаглую взятыми на камбузе буханками хлеба, он, проходя мимо обратно впавшего в тоску Большого, мотнул головой в сторону побережья. Пройдя километр в противоположную от точки связи сторону, Гор свернул на небольшой пляж, спрятанный от глаз густо поросшим кустарником, вытащив прихваченную со склада клеенку, разложил на ней натюрморт и плеснул водки на два пальца в стаканы: — Пей, Ромео.
Спустя минут пятьдесят относительного молчания, нарушаемого лишь редкими междометиями, Матвея, практически единолично вылакавшего грамм семьсот пятьдесят, наконец прорвало.
— Ну почему так-то? Сердце колотится по-другому, когда его вижу… На все готов… Слышать не желает… Аааа… Хочется пиздануться головой с разбегу, чтоб он вылетел оттуда. Ничего не помогает… Делать-то мне что?..
— Не знаю, — пробухтел Гошка, уставившись на горизонт. — Ваши пидорские терки мне мозг уже разнесли.
— Любовь не имеет пола, — пьяно икнув, нравоучительно заявил Большой.
— Угу, твоя особенно, — закусив травинку между зубами, хмыкнул Гор. — Она-то как раз имеет… член между ног.
— Ты же должен понимать… это частности!.. ик… пфф… — замахнув еще сто, Матвей постарался найти дополнительные аргументы.
— Понимаю, да… что нихера не понимаю… — размышления о друзьях в подобном контексте отказывались формироваться хоть в какое-то восприятие. В голове были сплошные несрастухи.
— Как щас-то быть?..
— Жить, — задумчиво глядя на залив, припечатал Гор и, осмотрев друга, подвёл итог: — И найди себе нормальную девчонку, а то все каких-то левых чик цепляешь…
— Да я на телок смотреть не могу, — выдал тот, уставившись в одну точку.
— Это с каких вдруг пор? Напомни, я чет запамятовал.
— Со всех! — отрезал Матвей и попытался стянуть футболку, но запутавшись, упал на спину.
— Ты прогоняешь! — накатывающая иногда на Большого твердолобость напоминала придурь.
Но тот уже не слышал его и, сдернув наконец мешающую ему вещь, свернувшись калачиком, затих.
Серега не находил себе места. Несвойственная ему злость, появляющаяся уже ни один раз от разговоров Матвея, как всегда быстро прошла, а ее место заняло чувство вины, набирающее обороты. Потому что понимал его чувства. Полностью. Больно. До физических ощущений, когда тебя не любят. И нет спасения от тысячи вопросов. Но он не мог себе позволить дать даже малейшую надежду — ту живучую сущность, неубиваемую ничем, которая в их положении лишь все отсрочит, а потом будет ещё хуже. Поэтому и рубил резко, ко всему ещё зная упертость баталера, идущего к цели, что локомотив. Хотя вина за все происходящее не исчезала. Пытаясь немного отвлечься, Джуниор побрел к заливу, решив где-нибудь посидеть в одиночестве и посмотреть на воду. Странно, но вопреки всем своим страхам, именно монотонный ход волн всегда его успокаивал. Он не помнил сколько шел вдоль линии прибоя, размышляя обо всем, что происходило между ними с самого начала, но обойдя небольшой мыс, увидел сидящего на песке Гора. Потоптавшись на месте, Серёжка все-таки подошел, опустившись возле друга, он осмотрел мельком импровизированный «завтрак на траве» и с особым вниманием Большого, а затем перевел тревожный взгляд на Гошку:
— Что с ним?
— Средиземноморские страсти измотали, — успокоил тот, не отрывая взгляд от чайки, летящей над морем. — Прилег передохнуть малех.
— Ему надо время… — опустив голову, пробормотал Джунир.
— На эти темы базарить не собираюсь, — перебил Гошка, и, помолчав, добавил: — Лучше ответь, когда зайдешь в воду? Лазарев и Никифорович тебе практику не зачтут.
— Пусть, — равнодушно пожал плечами тот, в который раз раздумывая — стоит ли рассказать другу, что совершенно не планировал задерживаться в Бурсе, и это сейчас все изменилось. Правда, неизвестно на сколько. Шторм и Глеб все дальше и дальше друг от друга.
— Попробую перетереть со старшиной.
И они замолчали, каждый думая о своем и, невзирая на все случившееся, ощущали оба какое-то умиротворение и… уют. Да, вот в эти самые мгновения, сидя на крошечном пляже рядом со спящим Матвеем, под лучами как-то по-южному согревающего солнца, подставляя лица легкому ветерку, долетающему до них небольшими порывами, слегка охлаждающего и наполняющего все вокруг шумом волн и шелестом листвы. Но установившаяся идиллия продлилась недолго, нарушенная старшиной, раздвинувшим ветки кустарника и удивленно оглядев неучтенный сабантуйчик, усевшегося около Большого, устало вздохнув:
— А хотел всего-навсего искупаться… И вы туда же, братцы-кролики? Въебошу-ка я вам всем по неделе внеочередных, чтоб закодировать от забывчивости и заодно от спиртяги. А тебя, Серый, предупреждаю — ты встал на скользкий путь гранёного стакана. Он ведёт в никуда.
— Шторм, у нас обстоятельства, — уныло возразил Джуниор. Заниматься клинингом деревянных сортиров не хотелось категорически. Но что тут было возразить — Димка предупреждал о карах в случае стихийных пьянок. И решений не меняет.
— И какие позвольте спросить? Задницу внезапно защекотало от свободы? — продолжил допрос старшина, но оба карапета угрюмо молчали. Не дождавшись ответа, он кивнул на всхрапнувшего в этот момент счастливо улыбающегося Матвея. — Исключив очевидное — тёплую водяру на жаре, да еще без закусона, хочется услышать первопричины, доведшие баталера до такого расколбаса.
— Безответную любовь поминаем, — вдруг ни с того ни с сего сообщил Гор, удивив откровенностью в первую очередь самого себя, и серьезно посмотрел на опешившего Димку.
— Судя по остаткам алко в ослике, вы и будущие тож учли… — мрачно хмыкнул Шторм. «Да и мою, видать, заодно помянули»… И эта мысль, неизвестно откуда появившаяся в голове, крутанула там все, точно в миксере, заставив надолго замолчать. Находясь в некой прострации, он на полном автомате добавил: — Сегодня все равно была намечена туса. И по-барабану, что время и место не совпадают. Объявляю пьянку открытой.
А затем поднявшись, пошел к кромке воды, отказываясь переваривать свои же слова и одновременно недоумевая, почему он вдруг подумал об отношениях, растворившихся в весеннем тумане, как про свою безответную. И нырнув в любимую синюю бездну, быстро поплыл, желая одного — слиться с ней в одно целое, растворившись, забыть на время о сказанном.
— Не грузись, Кит. Ну что тут… — два камрада брели по пыльной дороге в неизвестном направлении. — Да и хрен с ней! Еще лучше найдешь! Подумаешь, принцесса! Да таких плюнь — попадешь!
— Не собираюсь я ни в кого плевать. Я Настю… любил… нет, люблю, — глухо отозвался Никита, пнув маленький камешек, отлетевший в кусты.
— Я перед практикой таких двух тяночек запикапил, — не сдавался Вадька, рисуя заманчивые перспективы. — Вернёмся, оторвемся!
Но Кит покачал головой и свернул в сторону кустарника, закрывающего берег. Захотелось искупаться, чтобы смыть с себя весь негатив от случившегося на рассвете. И вымыть, хоть это из области фантастики, разрывающие вместе с воспоминаниями мысли.
— Ни хо-хо себе хо-хо! — рассмотрев присутствующих, заржал Киря, когда они с Никитой продрались сквозь частокол растительности и оказались на пляже. — Здесь база клана бессмертных?
— У нас охранная грамота, — усмехнулся Гор и кивнул в сторону залива, где вдалеке среди волн мелькала голова старшины, а Большой всхрапнул точно подтверждая.
— Это меняет весь расклад, — расплылся Вадька присаживаясь возле импровизированного стола и потер ладони. — Кит, падай, займемся левел апом.
— Кульно вы устроились! — минут через пятнадцать послышался удивленный голос рыжего, и на пляж выползли Пабло со Славкой. — Вам ещё банера не хватает: «Штормяка, мы хардкорим и совсем не ссым!».
Но услышав пояснения о легальности мероприятия, тут же развил бурную деятельность и, ухватив Кирю, потащил обратно в лагерь для доставки необходимого на берег: в целях придания масштабности происходящего действия. Вернувшийся после заплыва Димка, устроившись рядом с Серегой и Гором, наблюдающими за суетой, устроенной семнадцатыми под предводительством Пабло, усмехнулся, припоминая бородатую присказку:
— Если не в силах тормознуть бухач — возглавь!
Глеб не хотел идти на очередную попойку, не было ни малейшего желания веселиться. Абсолютно. Утренний разговор размазал. Набор букв, произнесенных Штормом, выжег раны внутри, подытожив все, что было между ними. Ни измены, ни истерики и даже ни Эрик, а именно слово. Одно. Которое вновь разрушило все ростки надежд, в очередной раз возрожденных глупыми мечтами. А теперь, не осталось их?.. И когда Димка ушел, он просидел у воды несколько часов, в очередной раз перебирая мгновения — общие для двоих, воспоминая все, начиная со знакомства. Но вернувшись и побродив по пустому лагерю, стало почему-то еще хреновей, и, наплевав на поганое состояние, он решительно направился в сторону пляжа, облюбованного семнадцатыми. И когда добрался, бурсаки уже веселились, разбившись на группы по интересам или кубарям. Устроившись рядом с Пабло, Глеб молча выпил и уставился на сидящего напротив Димку, надеясь, что ничего не дрогнет. Зря. Все внутри заныло еще сильней.
— Клал я на твои советы! — злой крик Вадьки на Казаха, что-то рассказывающего ему, заставил всех удивлённо повернуться. — Другим мозг полощи!
— Киря, ты перепела схавал? — непонимающе уставился на него Влад.
— Не твоя хер разница!.. — не собирался успокаиваться тот.
— Захлопнулся! И вали охладись! — перебив зарождающуюся ссору, гаркнул Димка и осмотрел всех тяжелым взглядом. — Для тех, кто в танке, и не вдупляет. За пьяные разборки развальцую нах всех! И пьянки в роте запрещу.
Все согласно загомонили. С самого начала было ясно, и неизвестно, что на Кирю вообще нашло. А тот, сопровождаемый встревоженным Китом, поплелся к морю, раздумывая сквозь алкогольный дурман, что надо держаться подальше от Казаха, потому что когда тормоза от водки теряются, то срывает по полной и хочется врезать. От того… того, что Кристи не его. Дурь. Влад же ни причём, и то заскоки исключительно самого Вадьки, но от этого знания не легче нифига.
— Кирь, что случилось? — не выдержав, спросил Никита, с беспокойством глядя на друга, когда они, нанырявшись, уселись у берега по пояс в воде, но Вадька в ответ неопределенно мотнул. Не выходило у него рассказать другу. Неправильно все это.
— Серый, совсем с фобией не справиться? — повернулся Шторм к Джуниору, на что тот медленно мотнул головой. — Пойдем.
— Дим, нет, — смутно догадываясь, что старшина собирается делать.
— Давай так. Ты запрыгнешь мне на спину, а я осторожно поплыву — вдоль берега, где мелко. Если будет совсем очково, скажешь. И уговаривать тебя не собираюсь, — не слушая возражений, Димка пошел к воде, и Серега, немного подумав, поплелся за ним, а следом потопал и Гор.
— А ты чего? — дойдя до воды и увидев хмурого Гошку, хохотнул Шторм. — Тоже хочешь запрыгнуть?
— Почти, — отозвался тот. Необъяснимая тревога, заставившая подняться ночью вслед за Серёгой и Большим, и сейчас не дала спокойно сидеть. Влетевшая в башку дурная мысль не отпускала: «Хрен знает, как у геев все устроено. А вдруг у Сереги стоямба приключится? О чем я, баклан, думаю?! Но если все так? Лазарев же притопит его без базара, он и квакнуть не успеет». Гошка угрюмо осмотрел Димку. Бля, я же в воде даже ему по яйцам не попаду. Успеет отклониться. Да и не в воде тоже. Гибкий и быстрый, зараза. Выносить надо одним ударом. Второго шанса он мне не даст — вырубить. И пока Гор раздумывал над идиотской дилеммой — способ быстро уработать старшину, тот с Джуниором лег на воду и осторожно поплыл.
Глеб, не вникая в болтовню пацанов, не отрывал взгляда от Шторма, тренирующего Джуниора, и поймал себя на мысли, что не испытывает даже оттенка ревности. И от этого стало еще хреновей. Потерять, чтобы в конце концов дошло — тот никогда не изменит. Услышать — нелюбовь, чтобы наконец почувствовать — ему плохо, как и мне. Пройти все это, чтобы понять — сам все загубил. И ничего не вернуть…
Надув освободившегося от зеленого змия ослика, положив под голову и сообщив, что скучал по нему всё долгие недели разлуки — спать не мог, Пашка задремал.
— Пабло, — оторвал его от приятного ничегонеделания развалившийся рядом Киря, уже обретший себя и извинившийся перед Казахом. — Ну дай рисунок нам с Китом. Очень надо. Особенно щас. У нас стресс.
— У тебя-то с чего? — скосил сонный глаз устроитель пати.
— С того, — шмыгнув, туманно пояснил тот.
— А почему ты решил, что татуха вас успокоит?
— Замещение.
— Извини, Вадь, но нет, — покачал рыжий головой. — Не готов пока. Я даже Шторму отказал и Гору. Поначалу через день подкатывали. И Большой не отставал. Так что если надумаю, то в очередь за ними.
— Слушай, ты реально не в курсе, что это означает? — Киря, в который уже раз, внимательно рассматривал притягивающее магнитом изображение, а Пашка, отвернувшись, посмотрел на сидящего рядом Славку.
Сла тогда ругался сильно, еще и из-за того, что бить непонятные символы — это дичь. И тупизм. Так и орал: «Ты охуел!». Но тут же стал искать любое упоминание про связки этих символов. Но зерро, о чем и предупреждал Паук. Нет, отдельно можно было распознать ту или иную руну, но вместе они не соединялись, хоть ты убейся. Он даже таскал Пашку по всяким странным личностям, занимающихся то ли гаданием, то ли предсказаниями по рунам, и те, делая умные рожи, несли сплошную бредятину, на что Славка, выслушав, хмыкал и продолжал поиски специалистов дальше, становясь день ото дня все психованней. Старенького профессора Аристарха Даниловича Крыжовского, специалиста по древнегерманским языкам, он нашел спустя полгода. Тот сначала отказался даже разговаривать, но увидев рисунок, долго рассматривал его, с недоумением крутя в разные стороны, а следом спросил разрешения оставить у себя на пару дней. Однако Пашка, как и в случае с шарлатанами, уперся, не желая оставлять его в чужих руках и не поддался на уговоры друга. Профессор же, получив отказ, не отправил их восвояси, а попросил несколько дней для сбора необходимой литературы. В назначенное время, он опять несколько часов вертел рисунок, что-то бормоча себе под нос, периодически конспектируя и сверяясь с толстыми книгами или исписанными мелким убористым почерком тетрадями. Когда стрелки перевалили за полночь, он, оторвавшись от символов, снова обратился с просьбой поработать с ними и дал слово, что не сделает копии. Хозяин рисунка поворчал, но все же согласился. Очень хотелось узнать, о чем идет речь. Через пару недель Аристарх Данилович позвонил, назначив встречу.
— Вот что я скажу вам, молодые люди. Не знаю, откуда к вам попал сей набросок, но перед нами весьма редкое сочетание рун. И на первый взгляд может показаться абракадаброй. На самом деле… хм… если сказать проще, то мы имеем дело с неким зеркальным трехмерным изображением символов, причем каждого по отдельности. Индивидуальное отображение, расположение и чтение в определенном порядке. Видел похожее — знак-два, но чтобы целый текст, подобного не встречал. И разобраться получилось в общих чертах. До сих пор не понимаю, зачем столько сложностей, чтобы зашифровать старую легенду. Наберусь смелости предположить, что так было изначально, когда ее перекладывали впервые из устной формы. На вашем рисунке новодел, и даже не с копии первоисточника, который, по всему, имеет допрагерманский пересказ, а с более позднего варианта, записанного рунами. Странная сага и путанная. Не возьмусь определить ее точный возраст, но может статься, что она древнее всего, о чем мы имеем представление. И неизвестно сколько за прошедшие века копировалась, искажения возможны. Это песнь о Море. Порождении космоса и первом жителе планеты. И о его детях, рожденных на суше. О зове. Поиске их дороги к Отцу, к самим себе, и вот чудно — к своему потерянному. И о Вечности, — профессор говорил долго, перебивая сам себя, раскрасневшись и размахивая руками, хотя по существу так больше ничего и не добавил к сказанному, кроме, пожалуй, в конце, когда они все вместе поздно вечером шли вдоль темнеющей аллеи к его дому: — Не возьмусь утверждать, Павел, к добру у вас на руке или к худу, оказалась эта легенда. Но она ещё о верности. Да… о верности морю.
И как, скажите, это озвучить пацанам. Славка и тот не поверил. Злющий тогда ходил. И опять обещал ему и Тренду морды набить. По итогу Марк сообщил, что сам всем лещей навешает, если еще раз услышит о татухе. Они со Сла тогда второй раз жестко рамсанули, но ненадолго, следом помирились, но на эту тему действительно больше никогда не говорили. А с Пашкой Славка провел очередную долгую нудную беседу, напоминающую скорее монолог, в результате которой тот, утомившись, взял первый попавшийся диск с порнухой и, приложив к нему ладонь, поклялся впредь ничего себе не запиливать, без позволения Сла. Из-за чего друг ржал, напоминая ненормального, и пообещал, если он обманет, оторвать ему все, что выпирает, чтоб разве и смог исключительно наблюдать, а не воплощать в жизнь действия, записанные на диске. Пашка позже рассмотрел впопыхах схваченный диск и чуть с кровати не упал — он пару месяцев назад качнул на него понравившийся фильмец с гей-порнухой и именно в эту коробку с сексом натуралов сунул. И когда Славка свалил, он даже перепроверил. Точно! Бля, во я обещала!
— Пабло, вот этот знак напоминает тот, что у тебя на кулоне, — продолжал разгадывать рисунок Вадька, а Пашка, зажав в руке подвеску, подаренную Сла, улыбнулся.
В то наступившее после бездея утро, увидев руну, он поначалу слова вымолвить не мог и, повернувшись, неотрывно смотрел на довольного друга, собираясь так много ему сказать, но внутри захлебнулся словами, и не озвучил ничего, кроме «спасибо».
— Знак воды. Всего-навсего это и поняли…
— Офигеть! Так татуха про воду?
— Ну, приблизительно, — сверкнул зеленью на Славку рыжий. — Хотя догадаться можно было — волна омывает символы.
— А вы после практики сразу улетаете? — переключился мгновенно на другое Вадька, любитель бомбить вопросами.
— Через день, — потянулся тот. Это был самый первый подарок Сла, когда они проснулись на рассвете в его день рождения. Да и не романтичный вроде бы совсем. Так это на первый взгляд. Для него очень даже. Вдвоем на отдых. Без предков или тусовки. Он и я. — А вообще, кто это «вы»?! Я ещё ничего не решил! Может, мне компашку составит, хм, Дианка…
— Та, что на флагштоке? — подал голос Славка, повернув голову, но за стеклами очков не было видно глаз.
— Зачем? Твоя. Тропики, море, пина колада. Не пробородит, точняк.
— Давай, подарок твой, тебе и решать, — хмыкнув, отвернулся друг.
— Да ладно, не боись, — Пашка весело засмеялся. — Я выбираю тебя.
Ночью Шторм подскочил в холодном поту, захлебнувшись собственным криком, от очередного кошмара. Не похожего на уже привычный провал или недовольное море. Нового. Совершенно. Рывком сев на койке и быстро осмотрев целого и невредимого спящего Глеба, отвернувшегося от него спиной, он, облегченно выдохнув сквозь зубы болезненный ком и обхватив голову руками, пару минут пытался успокоить колотящееся сердце, казалось, взорвавшееся кровью от приснившегося.
Пустынный пляж, где сегодня гуляли семнадцатые. На песке, улыбаясь, сидит Глеб и смотрит в упор своим фирменным взглядом — присущим лишь ему — обволакивающим теплым коконом. Гул откуда-то слева заставляет перевести глаза на источник шума и с ужасом уставиться на идущую, снося все на своем пути, огромную седую волну с отчетливо слышимой, смертельно бренчащей на гребне, ледяной шугой. Срывая связки, Димка бежит на пределе сил, отсчитывая миллисекунды. Успеть… Успеть спасти… Спасти Глеба… От надвигающегося водного чудовища, но… вал накрывает того… И он просыпается от своего дикого воя… Глеееб…
Долго не выходило прийти в себя — картинки из сна, накатывая непрекращающейся рябью, заставляли сердце вновь и вновь пропускать удар. И он, продолжительное время погипнотизировав спину Глеба, решил выйти на улицу, в надежде хоть немного успокоиться, сменив обстановку, и, выйдя, чуть не снес расположившегося на ступеньках крыльца курящего Гора.
— Ты бы сигнальный маячок повесил, а то затопчут, — присаживаясь рядом, Димка потер ладонями лицо и, закурив, уставился на огонёк сигареты.
— Поможешь Серому? — проигнорировав начало беседы, спросил Гошка. Ему опять не спалось. Сам не знал из-за чего. Но уже минут сорок он сидел здесь, думая обо всем сразу и одновременно не думая ни о чем.
— Сказал ведь. Тренироваться будем до зачета каждый день по три раза. С вышки по-любасу он не прыгнет. В воде будет нас ждать. Но для отработки всех положений нам нужен третий.
— А я на что?
— Значит, договорились.
Наперекор глухому сопротивлению Сереги, занятия с ними продолжились вплоть до экзамена, и в день «Ч» тот, пусть и трусясь зайцем, но сумел, болтаясь в жилете в воде, дождаться команду, прыгающую с вышки и, повторив вместе со всеми необходимые упражнения, добраться до спасательной шлюпки, по итогу получив зачет. Тренировки с ним позволяли Шторму отвлечься, хоть на короткий период, от беспокойных, не отпускающих мыслей. Кошмар с холодным, серым валом больше не повторялся, но воспоминания о нем, застряв в клетках серого вещества, продолжали тревожить пугающими предчувствиями, и стали каким-то наваждением, заставляя постоянно искать Глеба взглядом, для того, чтобы убедиться — с тем все в порядке. Но помимо беспокойства, сон принес еще одно — закрытые до этого момента надёжными засовами воспоминания, неожиданно прорвавшиеся сквозь все табу, установленные Димкой самому себе, возвращая к их прошлому.
Набережная Невы… Они бегут против поднявшегося ветра, а он, слегка приотстав, смотрит на повернувшегося, пытающегося что-то сказать, смеющегося Глеба, и его развевающийся, будто стяг, шарф. И хочется бежать так бесконечно, но одновременно с этим, ухватив колышущийся синий вязаный кончик, дёрнуть на себя, с силой прижать и ткнуться губами в поднятый уголок рта, чтобы нырнуть в их тепло.
Кинотеатр… Разрываемая звуками и мелькающими кадрами, окутывающая их темнота, обостряет тактильность до болезненной чувствительности и, дождавшись, почему-то с замиранием сердца, пока Глеб переплетет свои пальцы с его, он сразу зажимает ладонь и начинает вроде бы автоматически поглаживать подушечкой большого пальца кожу, ощущая при этом желание смеяться безостановочно от наполняющей сердце теплоты.
Их новогодний номер. Сумерки зимнего дня. За окном проходит время, но здесь кажется, что оно течет по совершенно другим законам, отделяя своим ходом их одно на двоих пространство от всей вселенной. Сидя по-турецки на кровати напротив друг друга, они едят одно мороженое на двоих, одновременно целуясь, и при этом ему глубоко наплевать на остальной мир, вместе со всеми его законами физики. И так необыкновенно чувствовать одновременно холод губ и горячий язык Глеба, а когда он случайно тыкает в того мороженым, то вопль в ответ наполняет такой искристой радостью, что, опрокинув Шоколадного одним движением, он принимается прикасаться к нему эскимо и тут же слизывать сладкие капли, не отрывая взгляда от расширяющихся зрачков кофейных глаз, затягивающих внутрь, окутывая теплом.
Выскочив из воспоминаний, он пару мгновений, не мигая, смотрел на горку песка, высыпавшуюся из ладони, не понимая, когда успел его зачерпнуть. Такое впечатление, что все это было не со мной… Да что же такое-то? С какого, млять, эти рефлексии? Все же решено между нами давно. А я сейчас веду себя, как упоротый. На Глеба набросился с каких-то херов… Пффф… Но реал тянуло переебать… И он, получается, за мои же загоны отхватил бы. Это вообще, пиздец пиздецовый! Так еще, ко всему, слабость ему свою показал: «На, Глебос, смотри какой Шторм ебанько!» Угу, он и есть. У меня Эрик. Мой Эрик! От одних мыслей о котором хочется взлететь на пару миль в небо, и непрерывно дышать-дышать его воздухом, наполняющим все вокруг сиянием. А я гружусь прошлыми непонятными отношениями. Придурок! Стремно перед принцем… и Глебом… Бесит реакция на Шоколадного — это сродни предательству Эрика. И злюсь на себя. Сильно. Оттого, что сорвало, блять, тем утром на берегу, и ещё за «безответность» — неидентифицируемую, пока Гор не произнес. И, несмотря на то, что мозг по-прежнему отказывался толком анализировать ряд событий, Димка знал точно одно — его окончательно вынесло от «любовь прошла». Перекрыло по-тяжелой от этой фонарной детсадовской шутки. Вот и спрашиваю, чего же так скоропостижно?.. Но если не пытаться понять поведение Шоколадного, а подумать над своей реакцией, то все проще. Не мог Шторм принять даже малейшего стеба в сторону их с Глебом отношений, даже от него самого. Потому что было у нас… все. Что?!.. Да то, себе хоть не пизди, Димас! Единственная поправка — не у нас, а у меня… Но все же позади?.. И тот туман, заползший в каждую каплю крови, отравив ее, уже выветрился — благодаря Эрику… кроме, пожалуй, одного малюсенького кусочка, отказывающегося исчезать, так и сидящего на краю сознания.
И разве Глеб виноват, что я ему был в параллель. Как там? Насильно мил… Ну трахался он, и все. Не чувствуя нихера ко мне. Что в этом такого? Мир, сцуко, остановился?.. Тем более он сразу определил границы. С первой минуты. Это меня, с какого-то перепугу, понесло не туда… А он-то как раз не отступал от первоначальной договоренности. И мы в верности не клялись. Он с кем хотел, с тем и спал… и спит. С чего я тогда завожусь, да ещё и психую на его подкаты? Может, с того, что меня такого — вах, красавчик, слушай, Васья — променяли на другого? Не, не так — в одну кучу сгребли, и я, оказывается, был для Глеба один из многих. И что с того? Задело. Но это уже, господин Лазарев, гордыня. Перетопчитесь… А нахера он тогда бесился пару месяцев?.. Как спецом, доводил меня своими истериками. Знал же, что не терплю всех этих «нахуй-захуй». Зачем?.. Все! Харэ думать! Я опять запутался! И в бетонную стену упёрся! Да и ни к чему все это. Через три дня наконец закончится практика и я увижу Эрика. И все пройдет… Димка, поднявшись, быстро пошел к лагерю. Скоро побудка.
***
Старый теплоходик, слегка покачиваясь на волнах, бьющихся о причальную стенку, ожидал, когда матросы закрепят швартов и гомонящие пассажиры сойдут на берег. Как только спустили трап, семнадцатые орущей толпой скатились на настил и выстроились перед Лютым, рядом с которым устроились Морган и Жужа, примчавшиеся принимать парад.
— Здравия желаю, товарищи курсанты! — поприветствовал тот, пройдясь вдоль строя. Удивительно, но Алексей соскучился по своим неугомонным пацанам. Обезлюдевшая на пять недель рота навевала тоску. Естественно, она была не совсем пуста — шел ремонт, и сейчас курсантам предстояло не отправляться в увалы, а драить помещения сверху донизу. Он остановился, разглядывая недоразумение. — Курсант Ковалев, а вы неизменно в привычном для всех гриме.
За все эти недели Алексей навещал Антонину Никитичну несколько раз. Понимал, что Ковалев будет злиться из-за его приездов, и в общем-то обоснованно, он никто для них — чужой человек. Все так. Но помогая бабуле хлопотать по дому или ремонтируя, не слушая ее протесты, вечно выходящие из строя сантехнику и электрику, или поедая курник, особо полюбившийся за последний год, или просто сидя на крохотной кухоньке, наслаждаясь ароматным, каким-то особенным, чаем с вишневым вареньем и разговаривая — он ощущал настолько родное и близкое, похожее на давно позабытое, закончившееся много лет назад на обледенелой дороге. Которое поначалу упрямо старался отыскать и даже на время обманул сам себя, но потерпел полное фиаско. После чего был уверен — то состояние никогда уже не вернуть, но оно тем не менее пришло — внезапно, и не собиралось исчезать, эгоистично не позволяя прекратить посещения гостеприимного, уютного дома. Разве от такого можно отказаться? Но, честно говоря, последние месяцы главным стало другое — в маленькой квартирке все сильнее пахло сердечными каплями. И хоть на его вопросы и предложения об обследовании Антонина Никитична лишь отмахивалась, утверждая, что ничего страшного — всего-то возрастное, но он не мог принять ее объяснения и при первой возможности мотался в другой город. И в один из таких вечеров для него произошло нечто маловразумительное. Когда он вдруг ни с того ни с сего стал расписывать бабуле курорт, куда отправилась рота на практику, утверждая, что все будет отлично. Но через некоторое время обнаружил, что мотает головой, успокаиваясь от ее заверений: «Не тревожьтесь, Алексей, с Никитушкой все будет в порядке, он умный и осторожный мальчик». И возвращаясь поздним вечером домой, он растерянно думал одно: «Что на меня нашло?». А сейчас, разглядывая сине-бордовые круги под глазами «осторожного мальчика Никитушки», ему захотелось этому косоногому панде добавить от себя лично и еще допом месяц нарядов вкатить.
Вынужденная задержка в роте заставила Димку скрепя сердце скорректировать планы. И драя, наравне со всеми, кубарь, он терпеливо ждал единственно важного для него сейчас момента, когда увидит Эрика и сможет обнять его, вдохнуть полной грудью, уткнувшись носом в местечко на его шее и зарывшись пальцами в черные лезвия, обретёт так необходимое ему равновесие. Десяток эсэмэсок пришли, когда они были на подходе к причалу. Остальные так и затерялись на просторах сот. Услышав блямканье начавших валиться сообщений, он, не читая, немедленно набрал молчащий почти пять недель номер и выдохнул одновременно с «Ола» на том конце:
— Привет!
— Шторм, это чудеса какие-то, самолет всего с минуту как приземлился.
— А мы швартуемся. Соскучился нереально, — все вопросы потом, сейчас главный: — Когда?
— Я тоже, — в трубку слышно, как Эрик улыбается. — Давай через пару часов.
А теперь два полных хода минутной стрелки постепенно превратились в четыре, и грозили сделать шесть кругов. Но ведь это все хня, важно другое — Эрик ждёт его. Его. И в ожидании шлет забавные рожицы и смешные фразы. Отчего становится нереально здорово.
— Гош, дней десять не увидимся, но обещаю звонить, надоедая, — пообещал другу Джуниор, когда они уже вышли из экипажа и пошли к воротам, сопровождаемые ещё двумя четвероногими жителями Бурсы. Поездка во Францию, к его радости, отложилась. Отец, вероятно так и не поверив, сам приехал вместе с матерью и Софи в Питер, чтобы отпраздновать день рождения сына, а перед этим зачем-то запланировал поездку их «дружной» семьей на неделю в Данию. Уже у калитки, потрепав на прощание котеича и белокурую, Серёжка улыбнулся: — Жду тебя и Шторма на днюху, к этому моменту вернусь. И перестань отказываться. Вместе с вами мне легче будет пережить этот день. А в роте уже по окончании отпуска проставлюсь.
— Угу, устроим в честь твоего совершеннолетия танцевальный марафон всей братвой, — усмехнулся Гор. Рота завтра опустеет больше, чем на треть. Матвей тоже домой уезжает. И Киря с Китом. Скукота будет без пацанов.
— Славень, — двигаясь спиной вперед, Пабло подпрыгивал перед Романовским, изображая самолет. — А Дианка при делах, что ты на три недели отчаливаешь? Или ей сюрприз будет?
— Нет, — отрезал тот неопределенно. На практике он решил, что расстанется с Дианой. Но рыжему чуду об этом еще не сообщил, а то тот решит, что из-за него. Я щас кого тут наебать пытаюсь? Конечно же из-за него! Не выходит у меня с телкой долго встречаться, если она Пашке не вкатывает. Но ему знать об этом строго воспрещается.
Опустившись на скамейку в курилке, Глеб наблюдал за удаляющимся по дорожке Штормом, прекрасно понимая, куда он торопится. Все дни, прошедшие после разговора на берегу, он старался бороться с собой, игнорируя его, когда дело не касалось вопросов роты. Но выходило отвратно — все рвалось к нему, не обращая внимание на любые доводы… Блять, даже смотреть больно… Все. Пора уже прекращать мечтать о том, чему не сбыться больше никогда… И перестать давать самому себе непонятные шансы! Именно так! Вот сейчас мой Димка скроется за поворотом. И тогда точка. Настоящая, без условий. Жирная такая. Да. Вот сейчас…
— С возвращением, Глеб, — обзор неожиданно закрыл улыбающийся Макс, вызвав тем самым растерянность и одновременно раздражение. — Я ждал тебя.
Рош медленно поднял голову и, выпустив струйку дыма, внимательно посмотрел на маслопупа.
***
Прозрачный утренний воздух был наполнен непередаваемым ароматом южных садов, и, идя вдоль широкой улицы станицы, Матвей, вдыхая запах дома, не мог им надышаться. Непохожий ни на какие другие. Самый лучший в мире. Он вспоминал его, точнее, мозг напоминал, когда было совсем тяжко, и от этого становилось отчего-то спокойней. И нынче, казалось бы, вся разрезанная на куски душа и кровоточащее сердце ныли будто меньше. А может, привык к этой непроходящей боли. Да и ощетинившиеся «р» так и бродят по крови.
— Матвей! — радостный окрик заставил обернуться, когда он уже позвонил в калитку. К нему быстрым шагом направлялась Ирка. — С приездом! Ты надолго?
— Привет, — он кивнул однокласснице и скользнул взглядом по идущей за ней робко улыбающейся незнакомой девчушке, задержавшись на ее золотящихся под солнцем длинных волосах. — На три недели.
— Значит, успеем ещё пообщаться. А мы на море купаться. Ой, знакомься, это Люба. Вместе учимся. Приехала к нам погостить, — Ирка тараторила и, как обычно — не изменяя себе, вываливала тонны информации на голову собеседника.
Большой успел всего-то кивнуть в ответ и подумать о чистоте светлых глаз, порхнувших по нему, как калитка открылась и, загомонив на всю улицу: «Мотяяя!», на нем с визгом повисли брат с сестрой, вытянувшиеся с его последнего приезда еще больше, напоминающие жеребят. Подхватив мелких обеими руками с зажатыми в ладонях сумками с гостинцами, он шагнул в тень двора, увитого с обеих сторон виноградом, и уже там опустил на мощеную площадку и раскрыл объятья бегущей навстречу матери, за которой, съехав с крыльца по пандусам, торопился отец.
— Родненький, шо ж ты не предупредил. Мы тебя через два дня ждали, — обняв, прижалась к груди старшего, Мария.
— Да удачно получилось поменять билеты. Сюрприз решил сделать, — расплылся Матвей, пожимая руку подъехавшему отцу. — Много, небось, дел мне приготовил?
— Семь потов сойдёт, — засмеялся тот, пообещав. Скучают они за своим старшим. Но что делать — вылетел из гнезда. За мечтой поехал.
— Отец, набалакаетесь ещё вдоволь. Матюшенька устал с дороги. В хату идите, за стол, — улыбнулась мать, погладив сына.
