***
— Как Маришка? У вас с ней все окейно? — Большой прервал ход мыслей хлюпающего чай Гора, уставившегося на шахматную доску. Сегодня Кравченко в очередной раз был старший по роте. А Матвей вообще считал, что он самый что ни на есть заместитель Шторма. Характерами в чем-то похожи. К тому же Гошан после Димки второй по авторитету у семнадцатых. Бесспорно, Лазарева сложно переплюнуть, но Гор именно тот, кто нужен в замах. И Большой даже одно время думал обратиться к старшине о смене Роша. Но Гошан прям взбеленился от такой перспективы. Заявил, что якобы не хочет руководить ротой и уточнил: «Нафиг мне этот гемор». Вот что за чел? А щас он что делает? Но тот пояснил, что это по желанию и он может в любой момент отказаться. Да? И когда, скажите, такое было? — Норм, — сделав ход черными, поднял на него взгляд Гошка. — С чего такие вопросы? — Да так спросил. Она прикольная девчонка. Красотка и вообще… смыслящая. Другая хрен бы так спокойно относилась, что из-за вахт свиданки табанятся. Фортануло тебе с ней, — констатировал Матвей. Он был рад за друга. Единственное по тому самому было не особо ясно — рад или нет. Но Гор не любил базарить о своих отношениях и старался обойти все темы, касаемые этого. — Так-то да. Ты бы тоже заканчивал уже хуетой маяться. Тогда и у тебя все будет зашибись, — пробасил Гошка и хмыкнул: — Только не начинай опять лечить, что у тебя на дев нестоямба. Мне хоть не пизди. Большой неопределенно мотнул головой и промолчал. Что сказать? Он же не монах. В плане секса все с тёлками пиздато. А остальное… Нет желания общаться дольше, чем в постели. Совсем с другим хочется говорить или, как обычно, молчать, и музыку на двоих, и на горизонт смотреть, и закрыть его от всего мира, чтоб никто не обидел. Честно признаться, когда он был дома, мелькнуло что-то схожее, но… Зря замутил с Любаней… Телочек на разок полно и париться не надо, а я зачем-то на эту малышку правильную повелся… Мой косяк. Она потом так смотрела на меня, когда поняла, что никаких продолжений не будет, и я уезжаю. До сих пор не по себе… Тишина в баталерке, установившаяся после разговора, нарушаемая бормочущим телевизором, не напрягала, а Гошка, наблюдая за копающимся в телефоне Матвеем, подумал, что пусть тот и не лезет больше к Сереге с признаниями и вообще этой темы не поднимает, но рвет его все так же. Мается пацан, но виду не показывает. Вот же перемкнуло… Наверно, так бывает. Угу, ещё как. Пример перед глазами сидит. Однако сам Гошка не понимал, как это, чтоб пробки повышибало. Да и влюблен никогда не был. И дело не в девушках, а во мне, скорее всего перегорело все внутри. Не, с Мариной все преотлично, она действительно и внешне, и по характеру золотая девчонка… и алкоголь на дух не переносит. Нравится. Сильно… Но, чтоб пылало, как у Большого, нет. И ему ни с того ни сего вдруг припомнился обрывок разговора на днюхе у Серого, куда он и старшина были приглашены. Отвахтерив положенное время за праздничным столом, они втроем устроились в одной из беседок закрытого загородного клуба, где отец устроил банкет в честь совершеннолетия Джуниора. Начало разговора Гошка пропустил, разглядывая потешную младшую сестрёнку Сереги, смешно ковыляющую по тропинке и пытающуюся сорвать все попадающиеся цветочки с клумб, и включился в разговор чуть позже, не совсем врубаясь, о чем речь. — С чего ты взял, что измены могут быть оправданы? — Я говорил о молчании между двумя, а не об изменах. — А я о них. Если понял, что нет чувств и они не появятся, то не хер мозги канифолить! Сваливать надо. Жить с человеком, который тебя любит, а ты нет — последнее дело… для обоих… — старшина замолчал, резко оборвав себя, и отвернулся. — А если оба… любят, но каждый додумывает за другого и уверен, что у него безответность? — после долгой паузы, глядя в упор на Шторма, спросил Джуниор. — Не так все… Базар окончен, — Димка, больше не сказав ни слова, вышел из беседки и направился к расположенному недалеко живописному озеру. А у Гошки создалось ощущение, что он попал на заседание тайного общества, где все говорят шифром. Но сейчас, прокручивая вновь этот странный диалог, Гор подумал, что старшина неправ — это счастье, когда тебя любят и уходить от такого человека ошибка.***
Что-то заставило открыть глаза. Некое беспокойство. И лёжа, не шевелясь, несколько секунд, он в очередной раз озадачился появившимся относительно недавно, ничем не заглушаемым и самому себе необъяснимым, чувством какой-то неправильности, происходящей в его жизни. Сев на кровать, Эрик продолжительно смотрел на пустое место рядом с ним. Димка… Ворвавшийся, как порыв морского ветра, принесший свежий воздух и успокоение, он закружил в ритме и атмосфере своего вихря, подарив шанс все изменить. Встреча с ним неожиданно оказалась новым витком надежды — забыть навсегда о своем безумном тяготении… спрятанном далеко и надежно, тем не менее не дающем нормально дышать уже пятый год и, вопреки всем запретам вновь начавшем выползать болючими острыми щупальцами из темных закоулков души, когда он в июне вернулся в Питер. И снова пришлось стотысячный раз объяснять самому себе, что тот, с кем он хочет быть, никогда с ним не будет, при этом срочно отправляя на гильотину поднявшие голову бессмысленные детские мечты. Но не стоит врать себе, постоянно тянет в Россию. Держит подобно якорю. В этот раз года не выдержал. Захотелось элементарно увидеть его и все — можно снова уезжать и вроде как и не вспоминать… почти. Но все спутал Шторм, став настоящим спасением, и благодаря ему отпустило. А еще откуда-то появилась убежденность, что именно он и есть самый лучший. Две недели до практики, наполненные сумасшедшим сексом, перемешанным со смехом и легкостью, пролетели одним мигом, а уже на следующий день после отъезда Шторма Эрик, не терпящий тоскливого ожидания, решил съездить к отцу. Но неделя пребывания в отчем доме превратилась в корриду, где ему была отведена роль быка. Отец, без сомнения, сговорившись с маменькой и отчимом, да так в общем-то и было — они созванивались постоянно, настаивал на возвращении в Оксфорд. И немного успокоился, единственное, крайне удивившись выбору, когда сын заверил, что продолжит учебу в Питере. Но основная проблема, безусловно, заключалась в брате. Пятнадцатилетний Бенито, у которого гормоны долбили мозг чертенятами, как и все представители семейства Руис де Парра, отличался неуемным темпераментом, матадоровским упрямством и безбашенностью, которая в отце — в большей, и старшем брате — все же в меньшей степени, подутихла, а в младшем превалировала надо всем. А ещё вечной головной болью семьи была его сногсшибающая влюбчивость, в перманентном состоянии которой он находился лет с шести. Его избранницами становились все подряд, невзирая на возраст и занятость: продавщица в супермаркете, горничная, цветочница, дочка соседей, незнакомая девочка, увиденная им один раз. Брат горел подобно яркому факелу, безостановочно рассказывал всем и вся о своей неземной любви, а если объект его любви находился рядом, то не отходил от него ни на шаг, и еще страдал, страдал от неразделенности. Одно, несомненно, радовало семью — длилось все это от недели до месяца. В прошлое посещение Эрика вся семья была озабочена внезапно вспыхнувшей страстью Бено к сорокалетней поварихе. И его отказом кого-либо слушать, включая нынешний предмет страсти, безуспешно взывающий к его разуму, так как обезумевший от любви юнец мешал ей своими страданиями и бесконечными торчаниями на кухне вовремя и качественно исполнять прямые должностные обязанности. Четыре недели семейство находилось в осаде чувств младшего сына. А когда поварихе, наконец, было найдено другое — не менее престижное, место работы и она с радостью покинула их, помахав на прощанье несчастному влюбленному рукой, все успокоилось. Побушевав пару дней, напившись и разбив параллельно ноутбук, телефон и зачем-то старинную вазу, Бено переключился на учительницу по катала́нскому языку. А в этот приезд Эрика младший внезапно обратил свой жгучий взор на него. Постоянные, якобы случайные, дотрагивания, непрекращающиеся дефиле перед ним в крошечных брифах, вламывания в его комнату в любое время суток, а затем засыпание в кровати, выбесили. Два разговора на повышенных тонах ни к чему не привели, а третий получился уже с применением рукоприкладства. Взяв малого за шкварник, он выкинул его за дверь, пообещав по-русски, что в следующий раз оторвет хотелку. Тот, естественно, ничего не понял и грустный побрел к себе, зыркнув на прощание черными всполохами глаз. Но Эрик не сомневался, что ближайшее время Бено не угомонится, забив на угрозы о членовредительстве. На следующий день, после эпохального выдворения из своей спальни главного вечновлюбленного страдальца семьи, Эрик, наслаждаясь относительным покоем — Бенито с раннего утра уехал на три дня вместе с классом в летний лагерь на организованный тутором очередной тимбилдинг, раздумывал над выходом из сложившейся ситуации. Понятное дело, что это очередной заскок младшего, но, пожалуй, лучшим будет немедленный отъезд… Его размышления прервала мачеха, устроившись на соседнем шезлонге и, попивая сангрию, разразившаяся гневной проповедью о грехе гомосексуализма, как он есть. — Мария, ты современная женщина, европейского склада, что за инквизиторские замашки? — устав слушать, как он будет гореть в геенне огненной, покачав головой, улыбнулся Эрик, рассматривая красивую брюнетку, выглядящую младше своего возраста лет на десять. — Я не могу принять это извращение, как истинная католичка! — пафосно парировала мачеха, сделав большой глоток из высокого запотевшего бокала. — Спешу тебе напомнить, что устроенный тобой сеанс экзорцизма бесполезен в отношении меня. Я не реагирую на подобное в силу присутствия в моем ДНК разной генетической информации одновременно от каталонца, татарина и русского. — У меня сын, которому ты подаешь дурной пример! — наконец пошла к сути вопроса Мария. — Ты ведь знаешь нашего Бено, он любит кого-нибудь любить. А сейчас на него любознательность напала. Не переживай, натуралу не стать геем… Если он, разумеется, натурал, а не скрывающийся под его маской, — он замолчал, задумавшись, над вроде как лениво вылетевшими словами, поразившими тем, что выглядели так, будто давно сидели на языке, а сейчас прорвались, точно охарактеризовав одного человека. — Эрик, перед тобой сложно устоять и мужчине и женщине, включая всех святых, — вздохнув, серьезно посмотрела на него мачеха и, немного помолчав, добавила как-то жалобно: — Прошу тебя, уезжай. Хватит с Рауля одного сына гея. Он переживает до сих пор. — Я уеду сегодня, Мария. — Да, затягивать не стоит, неизвестно вообще с каким настроем Бенито возвратится и скорее всего пару-тройку лет в Каталонию заворачивать не стану, пока он не перебесится. Скучать буду по ним. Но с отцом можно в Англии пересекаться, все равно часто туда мотается по бизнесу. Решено. На Ибицу, на недельку в Лондон — маменьку попроведать, а дальше в Питер… к Димке. — Спасибо, Мануэль, ты всегда был понимающим мальчиком, — воспряв духом, разулыбалась Мария, назвав его, надо полагать, от радости, первым именем, которое считала красивым и наиболее подходящим Эрику. — Ещё бы, — усмехнувшись, он снял очки и, разбежавшись, прыгнул бомбочкой в бассейн. Пара часов у него ещё есть насладиться отцовским домом и в путь. А в одну из ночей, спустя месяц после приезда, его разбудило, словно толкнув мягкой лапой, пришедшее во сне осознание — лучший, это не значит «мой». Он тогда до утра думал обо всем, что происходило в его непутевой жизни… Нужен-то именно «мой». Пусть и не лучший, и совершенно не идеальный — для всех, кроме меня. Растерявшись от этих крутящихся мыслей, заново поднявших муть, давно слежавшуюся комом на дне души, он постарался отогнать их, однако выходило препогано и чем дальше, тем они больше укреплялись. И следом возникло ощущение, что он — Эрик, отбирает Шторма у кого-то. И тот «мой» другого. Пфф… Мистика какая-то лезет в голову. Тряхнув головой, он посмотрел на небольшое электронное табло, светящееся слабым синим неоном. Час быка. Вот и ответ. Его часто в этот период посещают странные мысли. Не включая свет — автоматика на движение была отключена ещё месяц назад по Димкиной просьбе, иногда подскакивающего ночью и бродящего по квартире, он, спрыгнув с кровати, отправился на поиски своего морского ветра. Который обнаружился на закрытой террасе, сидящим на софе. В темноте были едва различимы очертания фигуры, но огонек сигареты выделялся маячком. Подойдя вплотную, Эрик несколько секунд вглядывался в запрокинутое лицо, а затем сев Шторму на колени верхом и вынув из пальцев сигарету, затянувшись, медленно выпустил дым, поверх их голов. Почувствовав охватывающие его руки, он, обняв за шею, притянул Димку еще ближе и прикоснулся к слегка горчащим от табака губам своими. Не требовалось слов. Идеальное совпадение. Моментальное попадание обоими в единый ритм. Движения Шторма стали жестче, как любили оба и, приподнявшись и слегка прогнувшись, Эрик начал медленно опускаться на уже эрегированный член, помогая себе рукой. Преодолев слабое сопротивление мышц, замерев привыкая, он полностью опустился на член, проехавшийся по простате. Акх… Миллиард разрядов, улетев в головной мозг, мгновенно разнесся оттуда по каждому нерву. И находясь в бьющем током экстазе, он начал двигаться — сначала медленно, а затем в темпе, который ему нравился, всхлипывая при каждом шлепке широких ладоней по ягодицам и отзеркаливая привычку Димки — ловил в ответ его дыхание. Соединившись стонами и криками, они одновременно улетели на гребне волны в невесомость.***
Губы не в силах оторваться от нежной, напоминающей атлас, кожи, и невозможно не покрывать ее цепочкой поцелуев, накручивая их, как шелковую нить наслаждения, на катушку из его глупого сердца. И хочется гладить-гладить, мечтая, чтобы через рисунок линий отпечатков пальцев, прошивая насквозь, проникло тепло любимого тела, окутав паутиной. — Кристи… Кристи… — единственное, что помнит сейчас мозг. Других слов нет. Их не существует. А эта мантра вводит в какой-то транс, заставляя забыть обо всем. Есть она. Рядом с ним. А об остальном будет ещё время подумать. Они встречались четвертый раз в течение полутора месяцев. Так мало. Его прогрессирующему сумасшествию не хватает дозы. Впервые у них случилось в день, когда Джуниор устроил празднование своего бездея для роты. Подготовку к грандиозному событию, без сомнений, не смог обойти стороной Пабло, вернувшийся накануне с его слов «из рая» и, поблескивая глазенками на загорелой мордашке, никого не спрашивая, как обычно самовыдвинулся в устроители сего мероприятия, лишив при этом именинника любой инициативы. Но это непоседливому рыжему, по всей вероятности, нагулявшему в отпуске огромное количество энергии, показалось мало и он предложил объединить всех августовских именинников, а заодно и наступающее первое сентября. Народ поддержал идею и, скинувшись, несмотря на протесты Сереги, отправился пропивать и его и всех остальных, включая начало второго курса, в очередном ночном клубе, вздрогнувшем от бурсаковского отрыва. Весь вечер Вадька старался не смотреть в сторону Казаха, а уж тем более его девушки. Они пару дней как вернулись из дома, и выглядели оба невероятно счастливыми. Не то чтобы чужое счастье ему было поперек горла, но он ловил себя на том, что даже случайно брошенный на сияющую Кристи взгляд лишал его любой воли, превращая на неопределенное время в загипнотизированного кроля. А после того, как Кит, не услышав ответа, пару раз больно толкнул локтем в бок, выведя из прострации, он решил внушить себе, что ее нет на тусовке. Вот нет и все. Никитоса буду слушать и смотреть на него. Но наблюдать за унылым другом было совсем не круто. Что он там не видел? Зеньки голубые или волосы всклоченные. А, кстати, чего они у него дыбом торчат? Ааа… так он уже пьян! Это ж первый признак! А я? Тож в ноль? Киря попытался встать, но как-то не особо вышло, и он опять рухнул на стул. — Я вообще решил… Буду всю жизнь один! Нет, точнее, я и бабуля! И не надо нам никого! От тяночек одни расстройства… — подперев голову рукой, делился новой философией своей жизни Кит, но был прерван камрадом, не остановившемся на стуле, а рухнувшим под стол. — Вадь, ты куда? Занырнув под стол во имя спасения друга, он там задержался, геометря, как поднять развалившегося между чужих ботинок Кирю. И спустя пару секунд они там же — коллективно, порешили, что чет уже перебор и надобно Вадьке — дуть домой, а Никитосу — в Бурсу, потому как ему завтра вставать ни свет ни заря и двигать в увал к ба. Вытащенные Штормом из мебельной ловушки, камрады в унисон уверили, что в норме и в качестве доказательства попытались пройти перед ним по прямой, находящейся исключительно в их головах. Через некоторое время утомившись выписывать зигзагообразные линии, они успокоили его, объявив, что сваливают. А старшина, понаблюдав за их полинезейскими танцами, означающими ровнохождение, пришел к выводу — общественный транспорт находится в явной опасности, если эти двое решат добираться на нем, и вызвал им по такси. С таким решением они полностью согласились, но гордо отказались от предложения лично рассадить их по тачкам, оскорбленно доказывая, что это-то они сумеют — самостоятельно совершить загрузку своих тел куда надо, завывая в унисон: «Не надо считать, что мы в дрова! Мы в теме!», однако, забыв уточнить — в какой именно. На улице они долго прощались, словно расставались не на два дня, а минимум на пару лет, и совместно вывели новую формулу идеального существования в этом жестоком мире: «Жизнь без баб!». Затем каждый порывался уступить первое подъехавшее такси другому, крича: «Все ради тебя, бро!». Но Киря все же оказался проворней и технично запихал Кита в машину, с посылом: «Пиздуй спать!». А затем, оперевшись на курящего рядом старшину, все-таки вышедшего, проигнорив сопротивление двух кривоходящих, проверить их отбытие, Вадька доверительно сообщил, что телки на корабле к беде и, попытавшись обнять его, проникновенно заявил: «Настоящая мужицкая дружба — это самое заебись!», не понимая, почему Димас, отодрав его от себя и прислонив к столбу, ржет над выведенной им путем долгих и мучительных изысканий мозга сакральной истиной. Но задать вопрос он не успел, вылетевший из дверей Пабло заорал, что начались бычьи разборки и пока Шторм здесь прохлаждается, Гор успеет всех рамсующих раскрошить в салат. Оставшись один, Вадька, в ожидании таксо, надумал посмолить, но почему-то каждая сигарета — зараза такая, упорно прикуривалась фильтром. Израсходовав все четыре штуки и осознав проблематику случившегося, он решил вернуться в клуб — стрельнуть парочку на дорожку, и, резко развернувшись, сбил с ног свое наваждение. — Кристи… извини… — помогая ей встать, он стремительно трезвел от навалившегося мандража, что посмел уронить божество. — Бестолочь! Шары залил и не видишь ни черта! — Девушка, встав, стряхивала налипшую грязь. — Испортил дорогую шмотку! — Я не спецом… — постаравшись исправить свой косяк, он начал очищать юбку. — Руки убрал! Ещё бы ты спецом это сделал! — При свете фонаря ее рыжеватые волосы виделись расплавленным огнем, а оливковые глаза отливали желтым, усиливая схожесть с ведьмой. Она была зла. Очень. Все шло немного не так, как было задумано. Точнее, медленно. И хоть она успокаивала себя, что месть блюдо холодное и тому подобной лабудой, но иногда хотелось поторопить события. Общение с этой маленькой дурочкой, тоже сегодня присутствующей на тусовке, давало, конечно, результат и они уже довольно мило общались. Но создавалось впечатление, что Лана, понимая ее намерения, как специально улыбалась, осыпала кучей комплиментов, а затем сливалась. Не ухватить. Девочка-то оказалась себе на уме. И от этого всего Кристина впала в такую тихую ярость, что поругалась с Владом вдрабадан. И выскочив на улицу, подышать воздухом и успокоиться, столкнулась с этим ротным паяцем. Ну что за невезуха! — Кристи… поехали ко мне, я все почищу сам… — мотнул головой в сторону подъехавшего такси расстроенный Вадька. Ругая себя за косолапость и удрученно думая, что теперь она его точно возненавидит. Посмотрев на грустного клоуна, который вдогонку еще и потер свой нос, ей вдруг сделалось отчего-то весело и она язвительно поинтересовалась: — Сам? — и получив утвердительный кивок, вдруг, удивив саму себя, согласилась: — Поехали! В машине он продолжил трезветь от алкоголя одновременно пьянея от присутствия Кристи. И устроившись рядом с ней на заднем сиденье, стараясь не соприкоснуться даже одеждой, смотрел в окно, изредка поглядывая на предмет своих грез, пребывая в раздумьях — мираж все происходящее или реальность. — Да! — Кристина приняла вызов безостановочно трезвонившего всю поездку телефона. — Уехала. Не хочу разговаривать. Завтра. Сама тебя наберу. — Приехали, — выскочив из машины и открыв дверь с ее стороны, он подал слегка дрожащую ладонь, помогая выйти. И весь путь до квартиры, идя чуть впереди, постоянно оборачивался, для того, чтобы удостовериться — она не исчезла. Открыв дверь и оказавшись в узкой неосвещенной прихожей, оба продолжали молчать, нарушая тишину прерывистым дыханием, а потом Вадим, не понимая толком, что творит… или понимая, притянул Кристину к себе и, обняв, принялся покрывать ее лицо, сияющее в темноте, легкими поцелуями. И слыша биение своего и ее сердец, как одно, хотелось вопить от счастья. Вот же оно. Другого и быть не может. Подхватив ее на руки, он добрался до такой же темной спальни, освещенной всего-навсего слабым отсветом уличных фонарей, и, уложив Кристи на диван, встав на колени, начал медленно раздевать, не переставая целовать. Мир остановился… и тихонько начал другой ход, наращивая темп с каждой минутой. Прикосновения, от которых жар расползается по всему телу… Даря солнце… Погладить по животу и повторить это движение губами. Вдохнуть ее сладкий аромат… Лизнуть сосок и, слегка зажав зубами, ласкать языком… Ближе… Соединить тела… Слышать ее стоны… Невероятно, что она рядом… Трогать непрерывно, вновь и вновь убеждаясь… И умирать, сначала погружаясь в ее нежную глубину, а затем разорвавшись на атомы… А после того, как у Кристи наступил оргазм, он, не переставая ее ласкать, продолжил — ещё и еще, и еще, пока измотанная, она не уснула, а Вадька просидел подле нее до рассвета, любуясь своим наваждением, понимая, что ему теперь ее всегда будет мало. Он прервал своё занятие лишь для того, чтобы очистить ее вещи и навести себе огромную кружку сладкого чая, а затем снова вернулся к своему спящему нежному счастью. Ожидая, когда она проснется, чтобы при свете дня увидеть своё отражение в ее глазах. Очнувшись, Кристина, сияя взглядом, потянулась с улыбкой к нему и он, проникнув в нее и неспешно двигаясь, снова умирал, чувствуя бьющуюся под ним в экстазе любимую и ловя себя, как в зеркале, в драгоценных камнях глаз. — Мы ведь теперь вместе? — по-детски спросил он, скорее утвердительно, когда они, приняв душ, уже завтракали наскоряк приготовленным им омлетом. Дурацкий, без всякого сомнения, вопрос. Но это единственное, что волновало его, остальное — то, что Кристи Казаха и это не вариант совсем, девушку у друга уводить — отступило на последний план. И ожидая ответ, он повторял про себя одно: «Скажи „да“!» — Нет, — Кристина подняла на него удивленный взгляд, ругая себя за случившееся с ней сумасшествие. О чем я думала?! Опять проперлась. Непростительная ошибка. Она оглядела более чем скромную кухню. Ради этого я не собираюсь менять свои планы. — С чего ты взял? Мы прекрасно провели время. Ты шикарный любовник, Вадь. Но я с Владом и ничего не собираюсь менять. И ты будешь молчать. Вадька на время перестал дышать, казалось, она ударила его с размаха и он сейчас упал, разбившись насмерть о землю. На автопилоте проводив ее до такси и вернувшись обратно в квартиру, он так и не смог собрать себя обратно, просидев весь день неподвижно на диване. А спустя неделю зачем-то отправил Кристи сообщение: «Скучаю» и не ожидал ответа, матеря себя за глупость, но через пару часов получил ответ: «Я тоже». И перечитав тысячу раз два слова, вознесших его обратно на небеса, отбил: «Жду тебя», едва не добавив «всегда». И он понимал, знал, что совершает ошибку, продолжая эти неправильные отношения, но, когда она находилась рядом, все становилось неважным: и вина перед Казахом, и что он Кристи не нужен. И то, что он ворует кусочек чужого счастья для себя. Все так, но он уже никогда не сможет отказаться от их встреч, пусть и редких, но таких необходимых.***
— Лёш, а тебе Новый год больше нравится в Европе или среди пальмы? — Полина прокрутила ножку бокала, заинтересованно посмотрев на сидящего напротив Лесовского. Они ужинали после прогулки по городу в одном из кафе. — Полин, у меня не получится вырваться. Котеночкин в отпуск идёт, у него Вере рожать в конце декабря. Мы его дежурства делим. Но если хочешь, поезжай сама — с подругой или мамой. Я оплачу. — Я хотела с тобой, — капризно надула губы Полина, тем не менее раздумывая, что почему бы и не смотаться на недельку куда-нибудь в рождественскую Францию или, наоборот, на Мальдивы. — Это исключено, — отрезал Алексей. Не хватало еще юного алкаша без присмотра оставить. За тот раз еще наряды не отработал. И я с ним ещё не закончил. Чуть меньше полутора месяцев назад семнадцатые устроили грандиозную пьянку в ночном клубе. Обговорив с Лазаревым накануне примерное время возвращения, Алексей дал разрешение им гулять до утра. Но вечером уже привычный беспокойный стук изнутри в очередной раз не дал провести спокойно время, и он часов в десять, собравшись, поехал в экипаж. Подходя к крыльцу казармы, обнаружил сидящего на ступеньках кинолюбителя, ведущего светскую беседу с котом и собачонкой. — Ты, Жужка, не обижайся… Морган вон понимает, о чем я… Вы, тяночки, ненадёжные создания. Вас любишь… Все готов сделать… — Это что за ночные бдения! — рявкнул майор, поняв, что это косоногое недоразумение пьяно в зюзю. — Ваше лютейшество! — безуспешно попытавшись встать, но в итоге так и оставшись сидеть, отрапортовал Никита, приложив козырьком ко лбу ладонь. — Курсант Ковалев… прибыл… прибыл… курсант Ковалев… — Я вижу, что вы прибыли. И судя по причёске, верхом на вагоне электрички, — загрохотал ротный. Я тебе покажу лютейшество! Малолетний пьянчуга! У такой героической бабушки, такой внук бестолковка! Рывком подняв Кита, обнимающего Моргана, Алексей потащил его к дверям. — Пять нарядов тебе за непотребный вид! И отпусти кота! — Я щас блевану… — чистосердечно сообщил ему Никита уже при подъеме по лестнице. — Да грёбаный ты… — не закончив, Лесовский подхватил на руки шатающегося пандамэна и помчался вверх. Вбежав в роту, не задерживаясь возле перепуганного, как будто перед тем явился как минимум Василиск, причем сразу с жертвой, дневального, спустя длительную паузу заоравшего ненормальным голосом: «Лютый в роте», Алексей под разлетевшийся гулким эхом по пустому помещению дикий крик проследовал в гальюн, продолжая держать в охапке фаната советских кинолент, все так же обещающего нарушить баланс своего организма: «Вот прям щас…». Вломившись в кабинку, он сгрузил недоразумение, по случайности называемое курсантом и, выдохнув, сопровождаемый доносящимися из толчка звуками — призыв морского царя на берегу окияна, вышел в коридор. — Вам, курсант Симоникин, пять нарядов вне очереди, за несоблюдение субординации, — наградил он загрустившего дневального, успокаивавшего себя впоследствии все оставшиеся часы вахты — что пять — это все же не расстрел. А майор, медленно зверея, полночи успокаивал Ковалева, лепя тому один за другим внеочередные. Кит, напоминая горящим голубым взором и стоящими дыбом волосами фанатичного борца за что-то с кем-то, постоянно вваливался в «Канцелярию», пытаясь в весьма запутанной форме объяснить сатрапу, что он в корне неправ, но возникающая в очередной раз потребность позвать Нептуна нарушала ход его мыслей, мешая договорить, и ему приходилось нестись в гальюн мимо уже ничему не удивляющегося вахтенного, мысленно перебирающего все известные ему способы умерщвления, гадая какой из них Лютый воплотит в отношении Ковалева. Утром, проснувшись с больной головой необъятного размера, Никита, вспомнив все, что натворил, впал от ужаса на десяток минут в состояние прострации, раскачиваясь на койке, как умалишенный. А затем, приняв душ, поплелся в «Канцелярию» на казнь. После взрыва «Войдите» он, немного приоткрыв дверь, осторожно просочился в образовавшуюся щель и замер на пороге. Ему было стыдно. И за то, что так нажрался, и за свои пьяные батманы, и за лозунги, озвученные ротному, часть из которых запечатлелись огромными буквами на сером веществе навечно: «Лютый, вали в Антарктиду!», «Руки прочь от бабули!», «Сатрапу не место среди прогрессивной молодежи!», «Блять, где здесь выход!», «Внеочередные — отстой!» и «Гдеее двееерь?!». — Что вы там застыли весь в скромности, как красна девица перед батюшкой? — отвернувшись от окна, тихо поинтересовался Лесовский, выпуская взглядом в храброго зайчишку серию разрывных. — Вас сегодня не узнать, Ковалев! А вчера были смелы до безрассудства. Не хватало баррикады, сподвижников и флага, чтоб водрузить на мое поверженное тело. — Извините, товарищ майор, я больше не буду, — опустив голову, выдавил Кит. Бля, я же ещё орал: «Леша, твоё второе имя — садюга!». Ужас! Капец, я олень… — Разумеется, не будете, все заработанные вами вчера пятнадцать внеочередных отработаете в дни массовых гулянок роты. Я лично прослежу за этим. — Так точно. Разрешите идти, товарищ майор! — хотелось побыстрее свинтить отсюда. Вспомнившееся некстати обращение к ротному по имени обескуражило своей шизанутостью. И трясясь в автобусе до родного городка, Никита, бездумно разглядывая в окне проплывающий мимо пейзаж, вдруг поймал себя на том, что катает на языке, бесконечно повторяя: «Леша». Что?! Какой, елы-палы, «Леша»?! Это ошибка программы! Баг! Сто пудов! Видимо, в мозг из сивушных масел попал вирус… Надо срочняк грохнуть в башке всю систему, обнулив данные!***
— Ммм… — кончая, Глеб закинул голову и, шлепнув по оттопыренной ягодице, тут же уткнувшись в белобрысый затылок, продолжил ещё какое-то время судорожно двигаться, выбивая стоны из распластанного под ним тела. Когда земля прекратила вращаться перед глазами, он стянул презерватив, завязав, бросил на пол и, сев на край кровати, выравнивая дыхание, потянулся за сигаретами. — Кахм… Это было суперски… Как всегда… — прерывисто сообщил все еще лежащий на животе Макс, повернув к нему лицо, на что Глеб равнодушно кивнул. Они встречались в этом отельчике на окраине Питера уже несколько раз в течение двух с половиной месяцев. Без обязательств. Когда требовалась сексуальная разрядка. Глебу. В тот день в курилке предложение Макса показалось ему выходом — шансом уйти от зависимости по имени «Шторм». Хоть немного уменьшить ломку, скручивающую сосуды и каждое волокно всех мышц одновременно. Но не отпускало, не забывалось, не уходило никуда-то, что попало в организм, чуть больше года назад, когда он впервые посмотрел в стальные глаза и услышал голос со смешинками. Он старался не вспоминать. Очень. Только скажите, как можно сделать подобное, если ритм сердца стучит Штормом, глаза ищут его в течение дня и обретают зрение, переступая порог казармы по возвращению, и приходят сны, где Димка смеется и обнимает его. Как это можно уничтожить в себе?! Как?! А самое страшное, что не вернуть потерянное. И ощущение от этого всего ужасное. Вот он, казалось бы, протяни руку, дерни на себя, уткнись губами в родинку и дыши им, но даже рядом в строю Глеб понимал, что Шторм далеко от него, как если бы между ними были сотни километров. — Ещё один раунд? — погладив его по ладони, улыбнулся Макс, вырвав из обрывков мыслей. — В Бурсу надо бежать, — вралось легко. И не было даже малейшего желания задержаться на четвертый, пятый и так далее. Как и остаться на ночь. Глебу хватило переночевать в их первую встречу. Проснувшись под утро, он с трудом успокоил колотящееся сердце, решив, что рядом Димка, который мгновение назад был с ним во сне. И не дожидаясь любовника, он тогда уехал в экипаж. — Я с тобой, — блондин подскочил и потянул Глеба в сторону ванной. — Мы по-быстрому. Спустя час эскалатор опускал их в чрево метро. Макс о чем-то весело трещал, заливисто смеясь, а Глеб улыбался, не слушая, рассеянно глядя перед собой и думая о том, что тот в общем-то неплохой парень, но чужой. Не его. А тот, кто «мой», рядом с другим. И что с каждым посещением гостиничного номера в нем крепнет уверенность о совершенной в очередной раз глобальнейшей ошибке. Взгляд сначала выхватил из толпы людей на движущейся навстречу лестнице голову в синем капюшоне возвышающегося над всеми парня, а следом примагнитился к стали глаз приближающего Шторма. Улыбка, застыв, как приклеенная, не желала сползать под гипнозом грозовой серости, цепко ухватившей его. Так они и ехали, не отрывая взглядов, пока не поравнялись, и оба, одновременно кивнув, отвернулись, смотря перед собой. И уже миновав друг друга, через два стука сердца разом повернулись и, спаявшись серебром и шоколадом в одно целое, не обращая внимания на все вокруг, разъехались в разные стороны.