***
Нажав отбой, Димка ещё какое-то время оставался в холле. Он выскочил туда ответить на звонок, прервав допрос с пристрастием, которому подвергся, спустившись к обеду в столовую, застав семейство Романовских в полном составе, включая Пашку и Бера. Его состояние с самого утра напоминало словно он с похмелья. Хотя почему «словно»? Именно так и было. Но он подозревал, что виной тому не количество алко, выпитого за те страшные часы, а сами события, предшествующие запою. И нахлынувшая на него физическая боль, ноющая в каждом мускуле, стала своеобразной квинтэссенцией душевной. Голова напоминала чугунок, при каждом шаге начинавшем болюче гудеть, суставы выкручивало, а внутри… Там все кровило и пульсировало. И по пустыне эмоций гулял вихрь из кроваво-черных ошметков. Эрик… имя, нет — каждая буква его чувствовалась в реале, остро впившись в плоть проворачивающимися бритвами. И хотелось сделать себе лоботомию, чтобы избавиться от надежно хранимых памятью картинок о нем… о них… Уничтожить воспоминания о разлетающихся при повороте головы черных стилетах и все еще осязаемых всей кожей их щекочущих кончиков, когда Эрик склонялся, целуя, и до сих пор ощущаемая их мягкость, застывшая на подушечках пальцев… Ко всему, карамельные искры так и продолжали гореть в венах… — Дим, я знаю, тебе сейчас плохо и не до разговоров, но потерпи. Кстати, мамин экзамен ты почти прошел, так что осталось нам вечером у Маришки гала-концерт дать и все будет нормуль, — подскочившая Ланка зачем-то погладила его по плечу, скорее всего, пытаясь таким образом успокоить, и, ухватив за руку, решительно потащила обратно в столовую. — Лан, все в норм, — плетясь за ней, соврал Шторм, на самом деле уверенный в том, что теперь он уже никогда не обретет равновесие. Хотя, как ни странно, весь последний час он не думал о случившемся, находясь под перекрестным огнем вопросов — Янины Олеговны: «Кто ваши родители, Дмитрий? Их сфера деятельности? Вы часто болели в детстве? Я слышала, что у пловцов бывают проблемы с сердцем. А как у вас? На каких типах судов вы планируете работать?» и так далее, прерываемых Светкой: «Ну мам, мы же всего лишь встречаемся», подколов Пашки: «Ланк, я тебе курсовки подарю! Ты же теперь бурсачка! Нашьешь! Штормяк, мож, принцессе кубарь организуем в роте?» и суровых взглядов Романовского-старшего, время от времени окатывающего льдом, но пока молчащего, предоставив супруге право первой пытки. — Скажите, Дмитрий, как вы относитесь к ранним бракам? — встретила их каверзным вопросом чрезвычайно напряженная мама, едва они переступили порог комнаты. Стоящую в ней могильную тишину нарушало лишь постукивание костяшек пальцев об стол главы семейства, ждущего ответа прежде, чем порвать Шторма голыми руками. А Славка, обхватив голову руками, мотал ею, и было не совсем ясно, в ужасе он или в позитиве от новости. — Это же треп пацанов! — взвился, хохотнув, Пашка, разряжая накаленную обстановку, и повернулся к растерянным «молодоженам». — Шторм, Лан, сорян, мне Никитос сообщение еще час назад прислал, что роту взорвала инфа о… ммм… беременности систер, а я открыл щас, прифигел и зачитал вслух, чисто поржать. Но все чет сразу поверили… Ланк, ты реал беременная? — Что за… абсурд? — засмеялась та и, увидев настороженность родителей, обняла их по очереди, попытавшись успокоить первым, что в голову пришло: — Какой ребенок? Мы с Димкой даже ещё ни разу не целовались! — Ниче себе! — присвистнул Пабло и повернулся к старшине, с трудом сдерживаясь, чтоб не загоготать в голос, но поблескивающие глазенки выдавали его с головой. — Молоток, Штормяка, терпеливый! Но как ты держишься? Поделись опытом. — Кхм… Все, кто распускает язык, будут наказаны, — устраиваясь на стуле, отчеканил Шторм, не обращая внимания на ржущих друзей, так и не сумевших сохранить невозмутимость. — Дмитрий, сделайте так, чтобы в дальнейшем грязные слухи не коснулись имени моей дочери, — грозно заявил отец Ланы, поставив тем самым жирную точку в муссировании этой неожиданно возникшей темы. — Дядь Виталь, да мы старшину больше года знаем. Не парьтесь, Ланка в надежнейших руках! — пытаясь кратко, но емко охарактеризовать старшину, вновь подал голос вездесущий миротворец Пабло. — Павел, прошу тебя убрать неоднозначные формулировки из своей речи, — уже под общий хохот сообщила Янина и сама улыбнулась.***
Вернувшись на следующий день в экипаж, первым, кого Шторм встретил, зайдя в роту, был Глеб, что-то втолковывающий дневальному. И скользнув взглядом по бывшему любовнику, он спонтанно для самого себя разозлился. Вот пойди разберись с чего бы… А ответив на приветствие, сразу зашагал к старшинской, испытывая одно желание — побыть одному, что за последние сутки никак не получалось. За исключением нескольких часов после дня рождения подруги Ланы, когда, вернувшись под утро в усадьбу Романовских, он, ни о чем не думая, провалился в черную пропасть безвременья. Очевидно, организму, пребывающему несколько дней в непроходящем остром напряжении, требовался отдых, вот мозг и накаутировал Димку, едва тот дополз до подушки. Ему очень хотелось спокойно обдумать произошедшее, но как раз этого и не удавалось, рядом, не отходя от него ни на шаг, постоянно находились Ланка и Славка с Пашкой. А на праздновании дня рождения Марины вообще случилась свалка из гостей — каждый рвался познакомиться и выразить поддержку их отношениям, преодолевшим противостояние семьи. Пожалуй, единственный, кто ничего не спрашивал, да и вообще не обращал на них внимания, был Гошка. За что Шторм был ему благодарен, внезапно поняв, если еще молчун Кравченко внезапничком полезет с вопросами, то он точно не вывезет. Зайдя в практически заброшенное с апреля помещение, посещаемое изредка по делам роты, Димка, оглядевшись, почувствовал, что ему именно это сейчас надо и, схватив ведро, рванул за водой. Закончив с генеральной уборкой, устроившись за столом, как любил когда-то давно, он рассматривал черноту оконного стекла, в котором отражалась залитая светом старшинская, и думал. Нет, не об Эрике. Было еще слишком больно, тяжело, непринимаемо. И сразу же накатывала тяжелая волна разочарования, мгновенно сбивающая с ног и дробящая каждую клетку на атомы. Сейчас Шторм запрещал себе даже рассуждать о принце, о них, чтобы не скатиться в пропасть разбитых надежд. Поэтому сейчас он старался размышлять на абстрактные темы, например, о поворотах жизни. Совершенно, сука, непонятных, но, вероятно, заслуженных каждым. Но если пойти дальше и вдуматься, то не может же быть так, чтобы человеку давалось все и сразу. И удача, и дружба, и мозги, и много еще чего, а вдобавок ко всему гениальная обманка человечества — любовь-нелюбовь. Не бывает такого. Что-то точняк не войдет в «комплектацию», зато будет замещено чем-то другим. Наверное, так справедливо. Да? У меня, например, как раз дружба вместо сказочек, которых на самом деле нет, потому как это фантазии людские. Но почему кажется все разбитым внутри, если их нет — тех сказочек?.. — Я на пять сек. Толстый вчера отрапортовал перед ротой, что все о тебе пиздеж… — прервал мысли Шторма вломившийся в старшинскую Глеб и принявшийся с порога торопливо делиться вчерашними событиями, но дойдя до стола и увидев отсутствие вообще какой-либо реакции на сказанное у старшины, все так же продолжающего пялиться в оконный проем, он захлебнулся словами и через миг спросил то, что не давало покоя уже сутки, мучая сотнями предполагаемых вариантов развития событий, одновременно понимая всю неуместность сейчас этого вопроса. — У тебя все в поряде? — Какая тебе хуй разница? — спустя мгновения тяжелого молчания развернулся к нему злой Димка, громко чеканя каждую букву. Ненужный ему в эти минуты интерес зама разорвал тонкую пленку терпения и внутри взвилась волна гнева. На него… За все… За эти, блять, постоянные разочарования, которые начали отсчет именно с него… и никак, сука, не могут прекратиться. Подскочив, Шторм дотопал до входа и рывком открыл дверь, показывая, что базары о порядках или беспорядках в его жизни табу. Выйдя в коридор, не глядя на старшину, Глеб, услышав грохот деревянного полотна об наличник, выдохнул сквозь сжатые зубы. И стало понятно на тысячу процентов, что случилось какая-то херня между Димкой и Эриком. Хотя подробности он вряд ли когда-нибудь узнает. Но вместе с тем не было злорадства, исключительно ощущение его боли, как своей. Несколько недель время напоминало смолу, такую же тягучую, липкую. И Димка чувствовал каждую секунду медленно проплывающую мимо, наполненную одним — Эрик не с ним. Мучительно капающие мгновенья, в которые ты корчишься от острой нехватки кислорода, срываешь связки, воя в душе, и неосознанно — до безумия, ждешь его звонка, часами уставившись в телефон. Первые дни он старался как можно чаще находиться в старшинской. Где никто не мешал, не тревожил. И можно было разрешать себе слабость: воровато просматривать фотки Эрика, так и не решаясь их удалить, или, наплевав на все запреты, набирать его номер, который тоже не стер, как планировал, слушая про неабонента. Была ли это надежда? Пожалуй, нет. Скорее напоминало желание вернуть хоть на чуть-чуть те моменты, когда был до наивности, обманно счастлив. И вновь глупо поверил, несмотря на полученный в тумане урок, что сказки есть. Нет их! Люди спецом выдумали. Ведь надо во что-то верить! Необходимо как-то называть похоть, страсть, жажду другого… Отчего же тогда так больно? И крутит сумасшедшее отчаяние? Потому что ты дебил, Димас! Такой большой поц, а ведешься на всякую байду. Удостоверился же еще по весне, что все пиздеж! Схера опять ударился в сочинительство? Мало, надо полагать, мне было, решил репитнуть и опять нафантазировал о том, чего в природе не существует, чтоб уже не осталось сомнений. Запомни братец Гримм — любовь — придумка человечества… И все заблуждаются, считая, что любят. Это ведь помимо всего еще и желание избежать одиночества и пустоты… В общем, полная подмена понятий… Иногда, если становилось крайне невыносимо, Димка, в надежде спасти последние остатки самообладания, занимался подобными аутотренингами. Помогало ли? Да он сам не особо вдуплял. Но проходили дни и боль начала постепенно притягиваться из каждого отдельного нерва, клетки, нейрона в единое целое, до тех пор, пока не сконцентрировалась в одной точке. И снова получалось дышать, пусть и тяжело, и все реже снились сны с участием Эрика, и если он не думал, то казалось, будто бы и не было никогда и ничего. Всего-то точка внутри болезненно пульсировала ожогом. А жизнь, прихрамывая на все конечности, начала потихоньку вползать в колею. Но иногда Димка думал, что, вероятно, он бы скорее прошел на поправку, если бы не Глеб. И хоть он и осознал всю необоснованность своей злости, в первые пару дней направленную на того, и насколько мог ограничил общение, стараясь практически не пересекаться, тот стал напоминанием о глупых сказках. В эти наполненные разорванными мыслями дни ему помогла не скатиться в окончательное уныние непроходящая суета в роте — курсачи, как спецом, «радовали» залетами и заебами, плюс конкурс строевой песни, где они получили первое место, убив из двухстволки жюри «Морячком» и «We Will Rock You». А еще, конечно же, Лана — светлячок, получившая у семнадцатых негласный статус королевы. Все без исключения увалы Шторма она оказывалась рядом и, взяв его в оборот, таскала с собой — по клубам, друзьям, впискам. И на самом деле врать и придумывать ничего не пришлось. Димка всегда был молчун и особо не лез жахаться в десны с малознакомыми людьми, так что все, кто его хоть немного знал, не удивлялись не особо улыбчивому парню, а остальные ее приятели привыкли. К тому же он давно заметил, что люди, подчас интересуясь чем-либо, уже знают ответы ими же самими придуманный. Так вышло и у них с Ланой. На вопросы об их отношениях, он, выдержав паузу, слышал от собеседника уже готовый отчет и согласно кивал. В начале декабря Рош уехал домой на две недели — в их семье ожидалось пополнение семейства, что дало Шторму передышку и возможность еще больше прийти в себя. Вернувшегося сияющего и довольного Глеба поздравляла с новорожденным вся рота, носясь с ним на руках по коридору, засунув соску в рот, качая, подкидывая и горланя пожелания, точно он был не братом, а счастливым отцом. Димка, естественно, тоже присоединился ко всем, но постарался долго не находиться рядом, потому что поднятые уголки губ и теплая кофейная волна стали неожиданно нарушителями обретенного равновесия. — Глебос, как обозвали малого? — за ужином поинтересовался Кит. Нереализованное желание поучаствовать в придумывании имен, так и не осуществившееся в отношении ребенка Шторма, забуянило внутри, как только он узнал о новорожденном в семействе Рош. — Еще решают, но вроде Игорем, — буркнул тот, обрубая на корню мечты бурсаков устроить очередной диспут, и уткнулся в тарелку с гречкой. Братишке, само собой, уже дали имя, но он не хотел его озвучивать. Потом. Увидев малыша и осторожно взяв на руки, Глеб, прижав к его себе и вглядываясь в еще слегка туманные серо-синие глазки, проникся такой трогательной нежностью, моментально почувствовав любовь к крошечному комочку. — Мам, давай его Димкой назовем, — неожиданно вырвалось, удивив самого себя и вместе с тем совсем не удивляя. — Димой? — Галина задумчиво посмотрела на старшего сына — Не знаю… Мы с папой подумывали об Игоре. — Все Димки, которых знаю, серьезные пацаны. Настоящие друзья. Надёжные… — принялся Глеб приводить аргументы. Ему вдруг стало очень важным, чтобы родители согласились. И тихо засмеялся, хитро блестя глазами, добавив: — И мамочек сильно любят. — Хм… Дмитрий Олегович Рош… Знаешь, мне нравится… — медленно произнесла мама, улыбнувшись, рассматривая спящего младшего. А Глеб обрадовался, если мама решит, то у него будет свой Димка. Смешно, безусловно, хотя если по чесноку — то по-детски глупо. Ведь это будет совершенно другой человек. Все так. Но любимое имя навсегда останется в их семье. — Предлагаю на выходных отметить рождение мужика, а заодно днюхи декабрьских, — не изменяя себе, предложил Пабло, тут же поддержаный остальными, невзирая на наступающую зачётную неделю, и, вопросительно посмотрев на старшину, дождавшись кивка, все разулыбались, а рыжий потешно потер ладони. Рота ушла в отрыв в том же баре, где отмечала посвящение, да и за прошедший год не раз посещала его, отчего семнадцатым там делали постоянную скидку. Глеб не хотел пить. Вот правда, знал, что при передезе его может понести, но бурсаки, будто сговорясь, требовали выпить с каждым по отдельности. Он сломался на тридцать восьмом, почувствовал это, начав резко заводиться, наблюдая за танцующим с Ланой на руках Штормом. И еле сдерживался какой-то период, чтобы не подойти и не отшвырнуть Романовскую в сторону. Взбесившиеся от храброй воды мысли, перепутавшись между собой, гоняли под черепушкой. А то, что понималось и принималось по трезвяне, с бухты-барахты приобрело другой вид. Ревность, с которой был подписан пакт о ненападении, разорвав этот остоебененный доку́мент, требовала сатисфакции, а проще — вломить Димке люлей. Бурлящая праведным гневом, она солировала: «Всем виновным писссдыыы!», взбивая, что в тестомесе, прибой с пьяными эмоциями. Держаться не осталось сил. И угрюмо глядя на любимого, отправившегося на перекур на улицу, Глеб последовал за ним. Около кафе было безлюдно, холод не особо располагал к прогулкам, и, завернув за угол, Шторм, облокотившись на стену, прикурил, выпуская струйку дыма и пара, наблюдая, как они растворяются в воздухе, и, подняв голову, посмотрел на темное небо, затянутое тучами, думая, что ему почти хорошо. Обманываю себя сейчас, но, с другой стороны, вовсе и нет… — И как? — Внезапно прервал размышления резко возникший перед ним злой, покачивающийся Глеб. — Заебись с телкой? — Захлопнись! — рявкнул Шторм, и, ухватив за локоть, потащил Шоколадного, перешедшего на ор, подальше от фасада здания на задний двор. — Ты же гей, Димочка! Расскажи, что ты с ней делаешь? — вырывался Глеб и встал перед ним, пытаясь заглянуть в глаза. — Гладильный, блять, цех открыл?! Или научился с бабьем кончать?! Или пиздел мне, что по пацанам?! — Завали! — Шторм, наконец, закинул его за угол, молясь, чтобы никто из пацанов или праздношатающихся их не увидел и не услышал. — Что завали? Ты, сука, зажимаешь ее у меня на глазах? Думаешь, я охуенно рад? — продолжала выть распоясавшаяся ревность окончательно потерявшегося в лабиринте зеленого змея Глеба. Надеясь привести в чувство впавшего в пьяную истерику заместителя, Шторм, схватив за грудки, тряхнул, отчего его голова стукнулась о стенку, но тот так и не замолчал, единственное, перешел на нечленораздельные выкрики, через десяток секунд начавшие сопровождаться всхлипами. И тогда Димка, внутри которого разбушевавшееся море, подхваченное воющим ветром, уже достало до макушки, размахнувшись, врезал. — За Макса, — хмурой волной вырвалось то, что давно сидело внутри и требовало выхода. А далее, прикурив новую сигарету, Шторм молча рассматривал сразу заткнувшегося, сползшего по стене Глеба, который закрыв голову, уселся на земле. И докурив, так же, не произнося ни слова, взвалил его на себя и понес в кафе. Усадив Глеба на скамейку в крошечном фойе, Димка, вернувшись в зал, сообщил Ланке о необходимости уйти, оставил старшим над бурсаками Славку, а позже, отыскав в маленькой подсобке, играющей роль гардероба, в куче наваленных вещей кожаный бомбер, одел Роша. И напялив на себя бушлат, снова закинул на себя Шоколадного и направился в сторону Бурсы, матеря истеричного алкаша, едва не спалившего уже их обоих, решив отложить до завтра его капитальный раскат в асфальт. На тумбочке в пустом ротном помещении стоял унылый Ковалев и, увидев расхристанного старшину, ввалившегося на руках с замом, находящимся в отключке, да ещё с расплывшимся на пол-лица фингалом, поинтересовался голосом, полным сочувствия: — Кто его так, Шторм?! — Водка, блять! — рявкнул тот и занес в кубарь не подозревающего, что завтра отхватит по полной, спящего богатырским сном Глеба. А после того, как устроил его на койке, опустившись перед ней, пару минут вглядывался в поднятые в улыбке уголки рта, ловя себя в очередной раз на дежавю. Вот заебали эти повторы, реал! Надеюсь, хоть Шоколадный во сне молоть что попало не будет, а то где тогда нам вторую Ланку взять… Клонировать? На утреннем построении часть относительно живых бурсаков долго ржали над багрово-синей правой стороной лица Роша, который боялся поднять взгляд на Димку. Некоторые всплывшие детали убивали, хорошо, что он не все помнил, иначе бы точно сдох от позорища. По окончании занятий он поплелся в старшинскую, но Шторм, открыв дверь, не пропустил внутрь, а, наоборот, пошел в направлении лестницы. Выйдя на улицу, они отошли подальше от лишних глаз и ушей, остановившись на кромке леса. Стылость, расползшаяся по миру, звук гудевшего, запутавшегося в кронах ветра и спускающиеся сумерки создали, подобно холсту, атмосферу для них двоих. Холод и одиночество. — За вчерашние тройные тулупы тебе там же надо было ебало перекроить вместе с мозгом. Но уже поздно об этом базарить. Поэтому запоминай — следующего раза не будет, — развернувшись, Шторм направился в экипаж. Не перетирать вчерашнее, не морализировать, а тем более вламывать — не хотелось. Прошедшая ночь не успокоила, и он был все ещё зол на Шоколадного, но и на себя тоже. Сам виноват. Надо было остановить, когда тот пил со всеми подряд… В дверях казармы Димка столкнулся с Гошкой, окатившим его яростным взглядом и потопавшим в сторону курилки. Че еще на карапета нашло? Ааа… не суть. Важно, что нас с Глебом не спалили… После ухода Шторма Рош какой-то период постоял, глядя на зимний лес, пытаясь прийти в себя. Опять я все испортил, откинув возможность быть вместе на неопределенный период. И теперь необходимо время, чтобы Димка успокоился. Хорошо, что в роте всё спокойно, значит, свидетелей моего заеба не было, а то подставил бы нас… Они ошиблись оба. — Серёга, на улице дубак, возвращайся обратно, — выходя из дверей кафе на пустынную улицу, повернулся к идущему по пятам другу Гор. — Я же в аляске, — засмеялся Джуниор. — Да и кто тебе компанию составит, чтоб не скучал? — Угу, насоставляешься опять до лазарета, — хмыкнул Гошка, дойдя до угла кафе, и остановился перед освещенными окнами, подкуривая. — А компания… Раздавшееся «Ты же гей, Димочка!» помешало Кравченко закончить фразу, и он, замолчав и вытянувшись, напоминая гончую, ловил каждое слово, доносящееся из-за угла, нахмурившись и невидяще уставившись на такого же замершего Джуниора. — Ааа… пффф… — сигарета выпала изо рта, когда Гошка попытался что-то сказать, вслед за тем, как звуки затихли, и переведя взгляд с Сереги в темноту, где происходила разборка, и обратно на друга, подняв руку, повторил движения, засинхронив их с движениями глаз. — Эээ… Мммм… Не вникая в шифроречь, следствие очередного катарсиса Гошки, временно парализованного от прилетевшего на голову пиздеца, размером с небесное тело, Серёга, пока друг не очухался, уцепившись за рукав бушлата, потащил его в противоположном направлении — к расположенному недалеко скверику. Там подвел все так же находящегося в ауте друга к лавочке, теряясь от предполагаемых вариантов, как начать разговор. — Гош, успокойся. — Успокойся… — протупил тот и, понаблюдав, как старшина заносит чье-то тело в кафе, наконец выдохнул: — Шторм… Шторм!.. Это же пиздец! — Тише! Молчи, ничего сейчас не говори, — просяще сжал его ладони своими Сережка. Его начало трясти от того, что может произойти. — Пожалуйста, Гош, не кричи. Успокойся. — Хули ты меня постоянно успокаиваешь?! — Ветер, взвыв внутри, начал раскручивать маховик до критической скорости. — Я где учусь? Это что за, сука, голубая дружина?! — Нет никакой дружины, — продолжая цепко держать его за руки и не отводя взгляд, уговаривал Джуниор, одновременно пытаясь найти нужные слова. — Как это нет?! Ты, Большой, а сейчас выяснилось — еще и Лазарев с замом. Это ведь Рош был? — Серёжка обреченно кивнул. Тут ничего не придумать — голос Глеба слышался отчетливо, хоть тот и был в дрова. — Кто ещё?! — Никто. И Матвей не гей, — не согласился тот, и бухнулся рядом на лавочку. — Трое тоже дохуя! — гаркнул Гор. Он был в ахуе. Нет, не так! В-А-Х-У-Е-Е-Е! — Двое. Я не в счет. Случайно сюда попал, — и прикусил язык, потому как едва не брякнул, что не собирается оканчивать Академию. А сегодня, услышав, а позже увидев Димку и Роша, у него мелькнула мысль, что скорее всего его уход ближе, чем он думает. — Но ты здесь! — продолжал бушевать Гошка. — На сто десять пацанов трое гомиков! Это дофига! Лазарев! Да он, блять, пятьдесят заменит! Считай, вас половина! — Гош, ты наравне с Димкой. Так что нас по-прежнему трое, — немного ошарашенный странной арифметикой друга, понимая, что говорит глупость, тем не менее возразил Матвеев. — Я завтра Лазарева в старшинской ухаракирю, — угрюмо пообещал тот. — Не трогай его… их, пожалуйста, — попросил Серега и вздохнул, понимая, что придется рассказать некоторые вещи. И пусть друг не принимает подобное, но если проникнется, то не станет ничего делать, что способно навредить Димке. Гошка честный во всем. Самое важное — суметь объяснить ему. — У них отношения, Гош. Серьезные. Думаю, это и есть любовь. Не говори, что так не бывает. Бывает. Редко, но встречается. Но сейчас у них все сложно. Почти год в ссоре из-за меня… — Ты с Лазаевым?.. Того?.. — после продолжительного молчания с обеих сторон, переварив сказанное, внезапно выдал в ужасе Гошка, развернувшись к нему всем корпусом. На Роша он почему-то даже не подумал, Серега с ним никогда не общался, а вот со старшиной… — Нет конечно! Но по моей вине произошла ситуация, что выглядело именно так… — опустил голову Джуниор. Он часто прогонял в голове произошедшее в те дни и, хоть понимал, что ничего не изменить, но куда деться от осознания, что поведи он себя по-другому — двое бы не стали чужими. И вздохнув, тихо зашелестел, рассказывая другу о событиях почти годичной давности. — Понятно… Теперь многое догнал, что не стыковалось, — прервал задумчивый Гор десятиминутную тишину, вновь повисшую над лавочкой по окончании Серегиного монолога, и добавил, из-за чего тот неверяще уставился на него: — Если спокойно поговорить, то всегда можно разобраться. — Гош, — боясь поверить, что получилось снизить градус решительности друга пойти и уконтропупить Димку. — Я прошу тебя, не пали их. Шторму тогда из Бурсы уйти придется. И Глебу тоже. — Ты меня совсем за конченного держишь? — мрачно пробасил Гор. — Все, что ты сказал, не для того, чтобы пиздеть на каждом шагу. — Извини… — Не беси меня, бакланище! Пойдем, ты задубел совсем, — проворчал Кравченко и потопал в сторону кафе, а Серёга поплелся за ним.***
За неделю до Нового года Полина потащила его на премьеру какой-то очередной романтической бредятины. Алексей честно старался проникнуться трогательностью сюжета, но ничего не выходило. Девчонка слева от него всхлипнула, да и Полина сидела, вся сжавшись, и даже охнула в самый трагический момент. Что ж меня не цепляет? Никак. По всей видимости, оттого, что страсти на экране напоминают картонные, которые не хочется жевать. Или знание, испытанное на собственной шкуре, как вся эта трогательность разбивается вдребезги о камни бытовухи. Аж осколки в разные стороны. Не собрать их воедино. И вот незаметно для двоих вместо романтического мурлыканья спустя время вдруг начинает слышаться рычание с обеих сторон, усиливающееся день ото дня. И в какой-то момент каждый из них вдруг осознает, что непонимание достигло космических масштабов. Но исправить уже не получается, а потом и не желается. — Трогательно, да? — взяв под руку Лесовского и плотно прижавшись, восторженно делилась впечатлениями Полина, когда они из кинотеатра шли по предновогоднему городу в кафе. — Не очень, — констатировал Алексей. После просмотра фильма у него было ощущение, что он сожрал два кило зефира и запил все это сиропом. А мысли, которые одолевали весь сеанс, продолжали крутиться в голове, заставляя отвлекаться от настоящего, вспоминая прошлое. Поначалу все кажется беспроблемным, а если начинаются мелкие ссоры, то все решается уступкой одной из сторон, и ещё есть секс, как завершающая точка примирения. Он начинает даже казаться именно тем, благодаря чему любой негатив уходит и заново все отлично. И сначала действительно помогает, но с каждым разом позитивного настроя и всепрощения хватает на все меньшее и меньшее количество времени. А все заканчивается рано или поздно тем, что глухое недовольство друг другом не проходит. Глупцы те, кто уверен, что секс способен что-то решить и наладить. Если люди не понимают друг друга, то им надо в первую голову вдвоем искать совместное решение проблем. Иначе они — мелкие и крупные, — накладываясь друг на друга, спрессовываются и становятся чугунно-неподъемными. — Какой же ты бука! — засмеялась она. Последние месяцы ее настроение было более чем прекрасным, в середине января ее с мамой ждет теплый тропический остров. Безусловно, она хотела, чтобы с ней поехал Алекс, ведь поездка вместе с мужчиной сразу же меняет статус. Но уговорить его изменить решение так и не сумела, хоть он и оплатил путевки, как обещал. Перед входом в кафе, едва Лесовский протянул руку к металлическому поручню на двери, та распахнулась, выпуская навстречу двоих в обнимку, заставив Полину охнуть: — Ковалев?! — Добрый вечер, Полина. Здравия желаю, товарищ майор, — отрапортовал Никита, нахмурившись, но руку с плеча Кати не убрал, наоборот, притянул ближе девушку, которая, доброжелательно улыбнувшись, поздоровалась с красивым мужчиной и его яркой спутницей, судя по всему, знакомыми ее парня. — А Настя знает, что ты по кафешкам ходишь без нее?! — возмущенно повернулась к Киту Полина, проигнорировав серую мышку, лишь бросив на нее презрительный взгляд. Лесовский пару мгновений удивленно взирал на Полину, поразившись зашкаливающей беспардонностью, а затем посмотрел на Никиту, в глазах которого плеснулась волна обиды и боли и ещё чего-то неидентифицируемого, отчего захотелось защитить этого несуразного пацана от любых нападок… И от всех… кто может обидеть. — Хорошего вечера, — резко попрощался Алексей, оборвав Полину, и, взяв ее под руку, практически насильно потащил за собой в кафе, где, устроившись за столом, продолжительно молчал, не обращая внимания на обличительную речь о блядовитости молодых парней, но вскоре не выдержал. — Ты совсем не ведаешь, что творишь? — Алекс, я понимаю, что мужская солидарность и все такое, но подобные вещи должны быть наказаны. — Кто дал тебе право выносить приговоры Ковалеву? И вообще лезть в чужую жизнь? — понимая в этот момент, что все его якобы выводы о ней, сделанные ранее — миф, он абсолютно не знает ее. — Моя справедливость дает это право! — в запале сообщила Полина и, отвернувшись от него, махнула рукой официантке. Отказавшись от заказа и дождавшись, пока они останутся вдвоем, Алекс рассматривал чужую ему молодую женщину, которую не хотел пускать в свою жизнь, но она тем не менее незаметно для него самого надежно в ней обосновалась. Затянул я, а потом привык. Прав Батя… — Знаешь, Полина, думаю, пришло время нам с тобой… — медленно произнес он, решив сказать то, что надо было сделать еще год назад, но его прервал звонок. — Лесовский… В роддом?.. Разумеется, Костя… Полчаса… Удачи вам с Верой… Жду новостей… Полина, мне в Бурсу срочно надо. Завтра я заеду к тебе. Нам необходимо серьезно поговорить. — Почему у меня? — удивилась она, теряясь в догадках, Алексей всего-то раз был у нее — больше года назад, и, отметая сомнения, твердо заявила: — Я буду у тебя. — Нет. Завтра я буду у тебя к полудню. И это не обсуждается, — тоном, не терпящим возражений, припечатал Алекс и направился к выходу. Оставшись одна, Полина, недоумевая, что могло так разозлить его, стала просеивать их разговор, понимая, что где-то допустила ошибку, но не улавливала в чем. Тон и ледяной блеск глаз не оставлял сомнений, что Лесовский разозлился. Таким она его не видела. И это нервировало. Говорила мама, чтобы я осторожней со своим языком. Уже двадцать семь, а задержался за все годы рядом только он, остальные месяца почему-то не выдерживали. Что этим мужикам — идиотам — надо? Да знаю что! А как в ЗАГС, так в кусты! «…пришло время нам с тобой…» Что? С таким лицом замуж не зовут… скорее посылают. Видела уже подобное. Что же делать? Всю вахту Алексей размышлял о том, как так вышло, что ненужный человек находится рядом с ним так долго, и к тому же уже диктует свои правила. О чем я думал? Да ни о чем. А ведь Батя предупреждал, что я ошибаюсь в самой женской природе. Он в тот раз приезжал на пару дней в Питер проведать его. Засиделись тогда допоздна. — Не надоело ещё одному? — Батя считал, что ему надо жениться. — Или есть кто? — Знаешь же, семейная жизнь не для меня. Не мое. Но встречаюсь полгода уже. — Замужняя? — поинтересовался командир и, увидев отрицательное мотание, усмехнулся. — А она в курсе, что ты не собираешься окольцовываться? — У нас не те отношения. Хотя да, сказал ей, что жениться не собираюсь. — И она поняла? — Да. — Эх, дурной ты, Леха. Знаю одно, бабе хоть сто раз скажи «нет», но если она решила, то гнездо вить все равно будет и тебя не спросит. Так и вышло. Все ее родные и знакомые считают, что бракосочетание дело времени. Мама так вообще на обеды каждую неделю зовёт. Сходил на парочку, поддавшись уговорам, чувствовал себя, как на смотринах. Полина бригаду ремонтников наняла обои переклеить. На вопрос «Зачем» сообщила, что ее угнетает цвет нынешних. А на недоумение к чему было мастеров звать, если можно было своими силами, лишь легкомысленно махнула рукой и озвучила сумму для оплаты. Сам разрешил ей все. Металлическое полотно распахнулось, как только палец дотронулся до кнопки звонка, словно Полина стояла за дверью. Он, не ответив на поцелуй, прошел в крохотную комнатку, собираясь словами, хотя за ночь приготовил речь, но говорить о расставании всегда неприятно. Да и расставался он всего раз. Или все же с ним… — Мой руки и проходи на кухню, обед готов. Запекла твоё любимое мясо по-капитански. — Она исчезла в кухне, а он пошел следом. — Полин, я есть не буду, — наблюдая за суетящейся около плиты девушкой. — Я поговорить пришел. — Тогда чаю, — схватив кружку, она налила кипяток, кинула пакетик заварки и поставила на стол. — Садись. Кто родился у Кости? — Ты откуда?.. А, ну да… Девочка… Матильдой хотят назвать… — Устроившись на стуле, он провел ладонью по клеенке, рассматривая ядовито-розовые цветы на ней. — Полин… — Подожди. Дай сначала я. Все собиралась сказать, но откладывала. Лёш, я беременная. Девять недель. У нас будет маленький. Уверена, что мальчик! Тебе какое имя нравится? Мне Даниил. Ты рад? Я очень! Чего ты молчишь? Подняв тяжёлый взгляд, Кашалот в упор смотрел на замолчавшую, улыбающуюся Полину, а затем усмехнулся… жутко.