***
На следующий день Шторм по-официальной версии уехал на свидание со Светой, а к Глебу неожиданно нагрянул отец. — Батя, говоришь? — осмотрев его нечитаемым взглядом, выслушав просьбу остаться за старшего до вечера, хмыкнул Гошка и пробасил: — Ну лети, голубь. Подменю. Маленькая, обшарпанная гостиница, затерянная между домами, осталась для них тем местом, куда каждый из них, при этом не признаваясь сам себе, ностальгически стремился. Словно в пространстве крохотного номера сохранился оттиск счастливых дней. Наивно. Еще бы. Но другие отельчики даже не рассматривались. Лишь этот. Нет, не начать сначала, а продолжить с прерванного места. — Светлячок, у меня встреча сегодня… прикрой… — позвонив по дороге Ланке, Димка внезапно смутился, что школота. — Не поняла… — потянула она, тут же догоняя, что таким голосом говорят не про деловую встречу, а интимную, и не удержавшись, завопила: — Дима! — Оглох щас, — засмеялся тот и, выскочив из маршрутки, продолжая перешучиваться с Ланкой, направился к метро, неожиданно словив себя на том, что хочется обнять Вселенную. Сняв номер и отбив сообщение с цифрой, он, приняв наскоряк душ, занял пост у окна в ожидании своей «вселенной», вглядываясь в прохожих и считая тягучие секунды. А когда у входа мелькнула знакомая ярко-синяя шапка с помпоном, захлебнулся воздухом, осознав, что все это время почти не дышал. Вихрем налетев на пахнущего морозом Роша, он впился в прохладные губы, согревая, и сорвал с того желтую парку. Вжикнув молнией мастерки, отправил ее в полет вслед за курткой. И запустив руки под майку, задрал ее до подмышек и притянул Глеба к себе, как можно ближе, чтоб кожа к коже. Смешивая их тепло. Исследуя языком улыбающийся рот. Зажимая гладкую кожу. И слегка отстранившись, окунувшись в сияющие шоколадным теплом глаза, дернул массивную пряжку ремня, не поддавшуюся с первого раза… Аааа… Непроизвольный смех. Прерывистое дыхание. Шорох. Стоны ожидания. Одержав долгожданную победу над бляхой, а следом над болтом и молнией, еле дождавшись, когда хозяин джинсов лихорадочно стащит желтый тимберленд вместе с носком и одну штанину, Димка рывком развернул его спиной к себе. — Готовился… — осторожно проведя по покрасневшим краям входа, он сначала припадает к шее, но не останавливается, а скользит ниже. Засасывает гладкую кожу. Покусывает. Замирает на миг. Запоминает. И добравшись до ягодиц, слегка растянув их, целует колечко мышц. — Дииим, вставь… Быстрее… — выдыхает Глеб, прогибаясь в пояснице. Жестко, до горячего трения под ладонями, проехавшись по гибкой спине уже скулящего Шоколадного и осторожно приставив к анусу головку, Шторм немного качнулся, погрузив самый кончик, моментально задохнувшись от нахлынувшего удовольствия, понесшегося по венам… И тут же едва не взвыл от обламывающего все движения Глеба, с силой насадившегося на член, громко застонав. — Сдурел?! Порвать себя решил?! — от неожиданности заорал он, спеленав того руками, чтоб не дернулся. — Соскучился… Сдохну щас, Дим… Не осторожничай… Хочу так… — глухо выстонал Глеб и, взяв его ладонь, зажал ею себе горло. — Будет, как хочешь… — улыбнулся Шторм, впаявшись в него, покусывая плечо, и резко качнулся вперёд, вбившись на треть члена, вырвав сдавленный крик. И не останавливаясь дальше. Так… Через боль он ближе. Остро… по-настоящему… Мой… Прибой внутри стонет в восторге. Сердце с каждым ударом разрывается на куски от боли, жара. И любви… Не осталось ничего во мне, что не требовало бы его. Шторм… Шторм… каждый нерв кричит его имя… До разрыва связок. Сжимай. До синяков. Глубже. Долби. Дааа. Забыть месяцы без тебя. Падаю… Член проезжает по простате. И еще… Все вспыхивает внутри… Глеб рефлекторно скользит по стене. Но сильные руки не дают упасть. Спасают… Туго. Первые мгновенья… До боли. Обняв, прижать, впитывая его. Всеми рецепторами… Мой… Член работает поршнем. Проникая все глубже… В унисон движения, стоны. Растеряв мысли, Димка ныряет в одну на двоих световую волну. Глеб заменил собой все. Мой… Прикусить шею. Лизнуть и вновь прикусить. Что-то мешает. Шапка, бля! Содрать. Уткнуться носом во влажные волосы, вдыхая его. Придвинуться ближе. Захватить губами маленькую кудряшку над ухом, посасывать ее. Сжать горло, продолжая грубо вбиваться в стонущее, податливое тело. Член ощущает обхватывающие плотным кольцом, начавшие сокращаться стенки анала, отчего летающие маленькие пульсары начинают разрастаться. Одновременно закричав, они взорвались лучами солнца и, не разбирая кто где, упали в карликового гиганта, сплавляясь клетками в целое, став огромным слитком света и потеряв счёт проходящего мимо ласково улыбающегося им времени, не могли пошевелиться, дышать, думать, развеянные солнечной радиацией. — Тебя… Тебя… — шепчет Глеб спустя бесконечность, а Димка, целуя, прижимает к себе… Тебя… Ведь не обязательно зацикливаться на одном слове из возможных продолжений фразы, на самом деле, их куча: обожаю, хочу, чувствую, защищаю и еще, и еще, а вдобавок: отдаю тебе всего себя, задыхаюсь без тебя, не отпущу тебя никогда… Много всего… Тебя… Вытесняя день, сумрак мягкими лапами упрямо наползает на мир, настойчиво прокладывая дорогу ночи. Но двоим, в укутанной темнеющим кружевом и наполненной аккордами стонов комнате, нет дела до всей вселенной, у них своя планета.***
— Полин, как настроение? — присев рядом с койкой, Алексей пристроил на тумбочке пакет с фруктами. Три дня назад ее положили на сохранение. Ему она позвонила вчера, когда узнала, что угроза потери плода реальна и есть вероятность оставшуюся часть до родов провести в стационаре. — Работу жаль… Столько вела этот проект. А теперь его передали другому… — Впечатление, что она пытается оттянуть важный разговор. — Будут новые, еще интересней. — Лесовский ждет, внимательно рассматривая неизвестно чем расстроенную Полину. — Лёш, нашему уговору конец, — она поднимает на него голубые глаза и, увидев удивление, вздохнув, продолжает: — Вчера сделали УЗИ… У меня девочка… — И? — Алекс упорно складывает в голове известные ему факты, чтобы выйти на Полинин «конец» и у него в очередной раз не выходит постичь ход ее рассуждений. — Кроме отказа жениться, твои условия. Мальчик. И назвать его в честь твоего друга Герман, — поясняет Полина. А он продолжительно взирает на нее, а затем смеётся. — Поль, ты всё-таки дурища! — успокоившись, констатирует Алексей, усмехнувшись. — Ты же сама всех уверяла, что у тебя мальчик. Так что это точно не условие. Ну, а касаемо второго, то должен же был я поставить хоть какое-то условие вашему бабскому войску, чтоб не расслаблялись. Хотя на самом деле всегда хотел сына Геркой назвать. — Мне тоже нравилось это имя. — Она не спала всю ночь, уже приняв то, что Алексей распрощается с ней. — Но теперь, что уж. Ты хотел помочь, а то, что так вышло. Кто ж знал. Спасибо тебе за все. — За что все? — по новой впав в ступор, уточняет он, но не дождавшись ответа, качает головой: — Всерьез опасаюсь за твое душевное здоровье. С чего ты взяла, что другой пол ребенка может повлиять на мое слово? Мальчик или девочка, ребенок получит мою фамилию. — Значит?.. — Она в очередной раз сделала неверные выводы, невольно наслушавшись, пусть и не желая того, бухтящую мать. И становится неловко перед этим сильным человеком. — Прости, Лёш. — Меньше слушай советы. И перестань бежать впереди паровоза. Сначала спроси, подумай, а дальше уже выводы делай. — Я постараюсь, — смеется она. Становится легко. Пусть они не вместе и этому не суждено быть никогда, но он рядом и это придаёт силы. — Имя выбираешь ты. — Э, нет, — хмыкает Алекс, шутливо подняв руки, вроде сдаваясь. Можно, почему бы и нет, в честь матери, но ему внезапно приходит мысль, что у ребёнка должно быть свое имя. — Тут сама. — Как смотришь, если Регина? — блеснув улыбкой, тут же интересуется она. — Красивое и к фамилии подходит. — Хитрюга, — констатирует Алексей, хохотнув. — Сама же все давно решила. Напоминаешь лису из сказки про избушку. Зайчик, я тут с краешку на лавочке у стеночки посижу, а дальше — проваливай из моего дома, зайчище бестолковый. — Я не такая! — возмущается Полина, но, не выдержав, подхватывает его смех. Странно. Их закончившиеся отношения, когда прекратились интимные, становятся день ото дня дружескими. И это нравится больше. — Мне давно нравилось это имя. Регина Лесовская. Звучит? В этот момент в палату открывается и с грохотом захлопывается дверь. — Мама, — поясняет Полина, сидящая лицом ко входу и ее прорывает. — До сих пор не может тебя простить. Вбила себе в голову — ребенок твой, а я якобы специально говорю обратное, выгораживаю из-за отказа жениться. Непонятно одно, откуда такие страннейшие выводы… Знает же все прекрасно. Но твердит одно и то же, ничего не слышит, натурально замкнуло. — Зинаида Альфредовна крепкий орешек. — Ежедневно ругались в пух и прах, пока я была дома. Хорошо, что сейчас временно не затрагивает эту тему. И знаешь, ужасно сожалею, что рассказала ей. Подумать не могла, что маму понесет в непонятную сторону. Даже моя логика пасует перед ее. — Полин, то, что сейчас происходит между нами, лишено всякой логики. Поэтому пусть мама думает что хочет. А мы с тобой будем делать, что решили. Тем более вряд ли она смирится, что на рождении… Регины меня не будет. — Пусть узнает постфактум. А то рожу раньше срока от ее разоблачительных речей, — засмеялась Полина, настроение снова поднялось. Последние недели оно у нее скакало, напоминая взбесившуюся стрелку манометра. — Во вторник заеду, слушайся врачей, не нервничай и лопай фрукты, — не стал развивать он тему. Открыв дверь палаты, Алексей едва не налетает на царственную маму, проплывающую мимо с каменным лицом. — Здравствуйте, Зинаида Альфредовна, и до свидания, — холодно сообщает он, направляясь к лестнице. Впереди чуть больше трех часов пути до другого города.***
— Кристи… Кристи… — Любуясь едва различимым в полумраке силуэтом с закинутой головкой, ловя ртом сбитое дыхание, скользя губами по высоким скулам к маленькому подбородку, по длинной шее к хрупким ключицам, а дальше, обхватив розовый сосок и слегка прикусив, ласкает его языком, вырывая громкие стоны, желая одного — слушать-слушать эту музыку любимой, предназначенную исключительно для него. Опустив ладонь на плоский живот, Вадим нежно гладит пальцами атласную кожу и, спустившись еще ниже, закинув ее стройные бедра себе на плечи, касается языком, пробуя на вкус, еще и еще, сходя с ума от её запаха и бьющегося в его руках, будто в конвульсиях, тела… — До четверга. Не провожай… — Традиционная — охранная, фраза перед уходом… глаза в глаза, поцелуй… Стук дверного полотна о коробку, и навалившаяся темнота… и пустота… Не включая освещение, подойти к окну, воткнуть пуговицы наушников, тихо подпевая: «И если ты давно хотела что-то мне сказать — то говори. Любой обманчив звук, страшнее тишина…»*, смотреть, как в навалившейся черноте вечера она садится в такси, умирая от того, что ушла, ненавидя себя за продолжение, но одновременно зная, вопреки всему — он никогда не откажется от этих нескольких часов два раза в неделю, украденных у другого. А еще глупой надежды, что когда-нибудь она останется навсегда… — Сделайте погромче, — просьба к таксисту, глухо… Ее потряхивает до сих пор… И после каждой встречи, кажется, что подобное состояние усиливается и длится дольше… Не придумывай, идиотка! Это из-за такого количества оргазмов! И все!.. А перед глазами синие озера с дрожащей на дне волной… До отторжения не принимаются мысли о нем, о них, о происходящем. Незачем это! До невозможности мешает!.. И задумавшись, рассматривая внезапно начавшие расползаться огни вечернего города, она непроизвольно вторит: «И где-то хлопнет дверь, и дрогнут провода… Привет! Мы будем счастливы теперь и навсегда…»*. — Что с тобой? — Влад заглядывает Кристине в глаза, не понимая — что опять не так. Примерно полгода, как между ними растет невидимая стена — по кирпичику, но неизменно — день за днем, склеивающаяся раствором обыденности. И иногда впечатление, становящееся все настойчивей, что они женаты и вместе уже лет пятьдесят. Формально, пожалуй, так и есть. С одной песочницы. Дольше, чем ее, он знает всего-то родителей. Родная. Практически ни одного дня друг без друга, каждое воспоминание невольно связано с ней. Даже слово «первый»: дружба, любовь, поцелуй, секс… Однако сейчас они отдалились друг от друга. Но, вероятно, такое бывает? Как там? Кризис в отношениях. Пройдет… При этом Влад не верит сам себе. Этот кризис для него имеет конкретное имя, единственно, не произносимое даже шепотом, рождающее вину. А, может, Кристи слышит его слова, мысленно обращенные к другой?.. — Хорошо, что она пришла в норму, — шепот точно в никуда заставляет дернуться от неожиданности. Они с Кристиной на очередной тусовке семнадцатых, посвященной дню Святого Валентина, и Влад уже минут пятнадцать неотрывно наблюдает за дурачащимися и хохочущими Штормом и Ланой, пытающимися танцевать. А если уж совсем откровенно, то и на старшину не смотрит, лишь на девушку, которую тот кружит, держа на руках, отчего ее длинные развевающиеся за движением волосы, напоминающие фантастическую звездную материю из-за перемешанных между собой серебристых и золотистых прядей, опутывают мысли блестящими нитями. — О чем ты? — Отвлекаясь, он скашивает на нее темный взгляд, оставаясь по-самурайски спокойным. А сердце стучит ненормальным ритмом, да мысли скачут между развевающимися звездными прядями. — Об аборте, — брякает Кристи и в испуге зажимает себе рот ладонью, сразу же начиная тихо умолять: — Влад, забудь, пожалуйста! Я пиздоболка! Язык мне отрезать за такое! Лана моя подруга… Это наша с ней тайна, а я… — Она все-таки была беременна? — перебивая, невольно продолжает он, вспоминая те несколько часов своего личного ада, по сути, продолжающегося до сих пор, и пристально смотрит на Кристину, которая, опустив голову и продолжительно помолчав, виновато кивает. — Ясно… Поэтому Димка был мрачнее тучи… — Да… Но ребенок не его… — судорожный вздох и тут же поправка, тихий шелест губ, убивающий его: — Точнее, она сама не знает от кого… Есть вероятность, что от Лазарева… — Ты!.. — хочется разорвать Кристи за ложь. Он не верит. Н-Е-В-Е-Р-И-Т! Лана не может оказаться настолько… настолько… Любое грязное слово не паруется с ней. Она чистая… светлая… — Тише, тише… Ты хочешь, чтобы вся Бурса узнала?.. — Кристина хватает его за ладонь, крепко сжимая, и продолжает шептать, вбивая каждым словом гвоздь в район солнечного сплетения. — И лучше ори на меня за треп и вранье! Но Лану не трогай… Мы с ней едва пережили все произошедшее… — Этого не может быть! — Мозг отказывается принимать эту грязь. И не принимает. Кристи что-то напутала… Они же подруги не разлей вода… И он ни разу, кроме того случая на дне рождения, не слышал от нее ничего плохого в адрес Светы, исключительно восхищение… — Да… Ты прав… Влад, прошу… Я рассказала тебе, как самому близкому человеку… — Просящий взгляд зелено-карих глаз. — Получается, Шторм не знает ничего… — Не слыша ее, он переводит взгляд в сторону танцпола, где подскочивший Пашка, вырвав из рук старшины, начинает подбрасывать девушку, а Славка, перехватив, отворачивается от всех, прижимая к себе смеющуюся сестру и чмокает куда-то в скулу. «…Она со своим родным братцем…». Та, забытая еще тогда мерзость, всплывает, оказываясь смертельным токсином, а пряди светящихся волос, между которыми скакали мысли — всего-то миражом, на самом деле это кубло мерзких змей. — Он любит ее. Сам мне сказал… — Кто? — Отравленное сознание с трудом воспринимает продолжение разговора. — Лазарев. — Кристи удивленно смотрит на Влада, повторяющего про себя по кругу, пытаясь вникнуть в смысл слов: «любит ее…». В узком пространстве коридора, разрезаемого звуками и цветными лучами, возвращаясь из туалета, где, мечтая отрезветь от полученной информации, простоял минут пять, опустив голову под струю холодной воды, он столкнулся нос к носу с Ланой и, растерявшись в миг, не знал как себя вести, мечтая об одном — чтобы этого вечера не было вообще никогда. — Привет, Вов. — Не принимается, что чистота глаз цвета небесной выси лжива, а улыбка, заканчивающаяся с двух сторон ямочками, раньше принимаемая за ангельскую — ведь она именно такая и должна быть у этих эфирных созданий, делающих добрые дела, на самом деле притворство, скрывающее черноту нутра. — Мы с тобой сегодня не поздоровались даже. Едва кивнув и полоснув по ней невидящим взглядом, он пошел дальше, стараясь держать спину ровно. Не моё дело морализовать. Мы с ней абсолютно чужие друг другу. Противные аспиды, вползшие в голову и распространившиеся по всему телу, пронзают острыми хвостами грудь насквозь, отчего трудно дышать…***
— Светлячок, мне надо свалить, — зашептал Димка, отыскав Лану в коридоре, так и продолжающую стоять на том же месте, где встретила Влада, но присмотревшись к грустной девушке, приподнял пальцами ее подбородок. — Кто обидел? — Ты чего? Устала немного, — проглотив ком горечи и пряча расстройство, улыбнулась она как можно искренней и, хмыкнув, перевела тему: — Свалить, значит? Так-так… Кто же тот незнакомец, из-за которого мне приходится прятаться дома от всех во время ваших рандеву? Расскажешь? — Ок, пока примем, что устала, — внимательно рассматривая ее, согласился он, проигнорировав остальное. — Но, Лан, просто знай, что ты можешь мне все рассказать. — Договорились, — засмеялась она, давно смирившись, что ее вопросы навсегда останутся без ответов. Шторм — конспиратор! Охраняет любую инфу о своем новом парне. Конечно, Лану не разрывало неуемное любопытство, но она бы не отказалась познакомиться с тем, кто заставил несгибаемого Димку уже третью неделю сиять, что новогодняя елка. — Когда закончится… этот балаган? — улыбаясь, шепчет между поцелуями приехавший раньше на полчаса Глеб, встречая голым у двери вломившегося в номер распаренного Шторма, бежавшего, выскочив из тачки Романовских на светофоре, от Пяти углов до их отельчика, затерянного среди домов и переулков. — Потерпи, ревнивец мой… решили, после практики… — проведя ладонями по голой спине до ягодиц и сжимая их, тихо смеется Шторм, выстанывая «Глеб», почувствовав на члене пальцы, мгновенно расстегнувшие молнию. Куртка улетает куда-то в неизвестность и Димка, сопровождаемый шелестом их диалога: «Ждал меня?.. Ждал… Ждал?.. Ждал…», сдирает с себя футболку, моментально запутавшись в ней — ослепнув, и прижимает Глеба вплотную к стене — обездвижив. Навалившись, сдернув наконец с головы мешающую вещь, он начинает покрывать поцелуями-укусами желанное тело, выбивая каждым протяжный стон, сам отъезжая в другую реальность от этих звуков и запаха пота, мгновенно выступившего испариной на коже Глеба. А затем подхватив, сделав пару шагов, падает с ним на кровать. — Надорвешься, что я с тобой делать буду? — ржет Шоколадный, обхватив Шторма за шею и лизнув родинку. — Меньше лопай, обжора, — хмыкает тот и, перевернувшись, оказывается сверху. Они начинают кататься по покрывалу, хохоча и сдергивая оставшуюся на Димке одежду, но только мешают друг другу. Пока не затихают, пристально глядя в глаза, и слегка прикоснувшись губами, нежно пьют друг друга. Но постепенно нежность исчезает и ее место занимает резкость. — Штооормм… мммм… Быстрей… — стонет Глеб. Бляяя, сам хочу быстрее. Димку уже кроет от острой потребности скорее погрузиться в него. Приподнявшись, он окидывает взглядом вцепившегося в его плечо Глеба, бесстыдно раскинувшего ноги, надрачивая себе. И от этой картины кровь, и без того кипящая во всей кровеносной системе, начинает бурлить, сравнявшись по температуре с магмой. Едва не разорвав судорожно раскатываемый презерватив, он замирает, со свистом выдыхая сквозь сжатые зубы. Соединив и зажав запястья Роша над его головой, рыча, Шторм врывается в расширенный анус на одной скорости. Полустоны-полукрики вторят хлюпающим звукам, создаваемыми возвратно-поступательными движениями члена. Много пота. Смазки. Синяков. Экстаза. Склонив голову, он подхватывает языком капельку пота, катящуюся по виску Глеба, который держится за него, потому как закончились силы. Одно на двоих пламя загорается одновременно, сжигая их дотла и рождает заново. — Дим, с днем рождения. — Шепот вырывает из дремы и он, не врубаясь, смотрит на улыбающегося Глеба, а затем на свисающую с его ладони, поблескивающую в темноте нить. — Подарок ждал своего часа. — Главное, выбрать момент, — смеясь, Димка включает бра и рассматривает армейский жетон. Красивый. — Спасибо, он суперский. А что значат цифры? — Наши группы крови и даты рождения, но они перемешаны, чтоб без определялова, — Глеб надевает цепочку на его шею, и они, не удержавшись, по новой присасываются истерзанными губами. — А на другой стороне, что за шифр? — нацеловавшись, они лежат обнявшись, разглядывая жетон. — Тебя… — произносит Глеб пересохшими губами, пристально глядя в серебро радужки. «Тебя…» откликается волна внутри Шторма.***
Морган пропал в феврале. Честно говоря, до этого у него периодически случались «загадочные», по версии Пабло, исчезновения, но они длились максимум неделю. — Склонен к побегам, — резюмировал Шторм, рассматривая деловую морду котеича, вернувшегося после третьего загула. Первый забил тревогу, спустя десятидневное отсутствие талисмана Бурсы, естественно, Джуниор. Но народ, до этого периодически участвующий в поисковых экспедициях, организованных бессменным председателем движения «Спасем Моргана» Матвеевым Сергеем Ивановичем при поддержке творческого центра «Пабло и партнеры», в этот раз совершенно не проникся призывами. «Харэ!.. Волки, волки, млять! Свали в туман, паникер!.. Да дай ты ему нормально поматросить какую-нибудь кису!.. Отвечаю, со дня на день нарисуется, хрен сотрешь!.. Что?! Опять трупешник живого Морги в лесу искать будем?! Иди нафиг, депрессушник трешевый!..» — культурно возражали бурсаки. Пабло в качестве поддержки засплиневшего руководителя поисков, бродящего каждую свободную минуту среди сосен, по новой разместил на всех информационных стендах Академии фотки Джуниора в обнимку с котеичем с надписью: «Ищем их!», указав телефон Славеня для связи. И в догон создал тему на форуме: «Морги, позвони Серому!», где практически каждый курсач пожелал высказаться по вопросу — кто кому должен позвонить первым. Но, как обычно, через пару часов народ, забив на сабж, принялся оффтопить, устроив виртуальную бойню, что по итогу закончилось грандиозными разборками между ротами уже в реале, не переросшее в массовый мордобой благодаря Шторму. Прибывшему на место схлестки в последний момент и, осмотрев враждующие армии, предложившему всем понюхать хуи, на выбор свои или рядом стоящего, и свалить к херам в туман, а кто ослушается, пусть готовит вазелин. Народ поорал, но рисковать не стал. Старшина семнадцатых пустым трепом не отличается. Да и чего в натуре мы завелись? Котеич где-то здоровье поправляет, а мы все дружно прогнали… Никто всерьез не воспринимал исчезновение Моргана, за исключением Матвеева. Однако прошло полтора месяца, а Морги так и не появился на горизонте. И всем стало не до шуток. Поэтому в один из погожих апрельских дней часть семнадцатых и все переживающие стихийно собрались возле лавочки Сереги с намерением обсудить план поисковых мероприятий запропастившегося котейки. — А на черта заново прочесывать лес? — выпустив струйку дыма, задумчиво поинтересовался Димка, рассматривая вместе со стоявшими с одной стороны Рошем, с другой Кравченко, устроившуюся перед ними Жужку, радостно поблескивающую карим взором, задорно тявкнувшую, похоже, подбадривая… Эти трое напоминали ей людей с картины, которую бурсаки тащили пару месяцев назад в столовку. Вот ещё бы коней им и кастрюли на головы. И один в один. — С чего вы взяли, что Морган жмур? — Мы нет, у нас для этого есть решала, — угрюмо сообщил Гор, и они покосились на сидящего с несчастным видом Серегу. — Зырьте на довольную морду Жу. Она нифигаси не переживает! Знает, собака, где он! Отвечаю! — заорал Киря, с самого начала отказывающийся искать труп, и притопавший на сходку высказать протест Джуниору. В этот момент, прервав намечающуюся ссору, Кит, громко свистнув, указал на кромку леса. И разом заткнувшись, все удивлённо уставились на приближающегося к ним потрепанного Моргана, держащего в зубах черный пушистый комочек. Подойдя к скамейке, тот положил возле ботинок Джуниора свою ношу и с независимым видом устроился рядом. А Жужка, повизгивая облизав его, принялась за его сыночка. — Я же говорил — где-то чпокается! — заржал Вадька. — Дочпокался, — пробасил Гор, а бурсаки, гомоня, окружили лавочку, рассматривая котенка, подслеповато тыкающегося в гады Сереги, который, сияя от радости, схватил его и, продолжительно покрутив, выдал: «Пацан», а после осторожно засунул в расстегнутый бушлат, вызвав возмущенный гавк кудлатой. — Предлагаю его назвать… — подал голос Большой. — Матвеем сразу нет! — перебил его Джуниор, погладив сразу задремавшего кроху между ушками, а Морган поддержал его, гневно мявкнув. — Почему сразу Матвеем? — обиженно засопел баталер. — Пиратом! У меня в детстве кота так звали. — А давайте Фигаро, — бухнулся на скамейку рядом с Серёгой Пашка, и на вопрос того: «Тебе нравится Бомарше?», непонимающе хлопнув глазами, пояснил: — Я малым мульт любил про Пиноккио. Там котенок смешнючий. — У него пятно, напоминает повязку на глаз, только наоборот, — хмыкнул Гор. И действительно, малыш окрасом пошел в папу, за исключением беленьких носочков и пятна вокруг левого глаза. — Наоборот, говоришь, — улыбнулся Димка, почесав лобик котенка. — Во всем получается. Да и видит. Забавно. Может, тогда Нельсоном. — В честь Манделы? — вскинулся Кит, как раз перебиравший в уме варианты героических имен. И опередив поток вопросов семнадцатых, подозрительно уставившихся на него, продолжил с упреком глядя на одногруппников: — Позор не знать такого. Легендарная личность. Борец с апартеидом. — Я так-то английского контр-адмирала имел в виду, — пояснил старшина, — но борец тоже неплохо. Так в Бурсе появился новый житель — Нельсон Морганович.***
— Три остановки на маршрутке и мы дома, — сверкая белозубой улыбкой, поправил рюкзак Глеб, а Димка молча кивнул, осматривая длинный перрон, освещенный утренними лучами. Он сам не разобрался: ништяковой была идея наведаться в родной город Шоколадного или… Что-то внутри сопротивлялось поездке, прям выло: «Нет!». Ко всему было совсем не айс оставлять роту почти на шесть дней за полмесяца до практики — хрен знает, что посетит буйные головы бурсаков от перспективы предстоящей разлуки с берегом. Вдобавок он считал, что перед длинным рейсом Глебу лучше побыть с родителями без посторонних. А тут он, весь такой зашибический, свалится, как первый снег на дорожные службы: «Хаюшки, я Димас…» И Шторм почти отказался… Не поехал бы, вот сто пудов, несмотря на то, что за прошедшие три месяца так и не насытился Глебом, и эгоистично не хотел отпускать его от себя надолго. Сдержался бы. Ну не совсем же он отмороженный, понятия имеет. Но уговаривая поехать с ним, Рош произнес фразу-ключ, которая неожиданно решила все, вскрыв крепко запертый шлюз памяти: «Шторм, поехали домой». Уже два года вернуться домой стало для Димки навязчивой идеей. И иногда он даже представлял, как идет по известному с детства маршруту — от разъехавшихся дверей электрички до родного порога. Шаг за шагом. Вдоль небольшого перрона, сбежав по его щербатой лестнице на дорожку, проследовав по ней мимо частного сектора к светофору, перейдя автомобильную дорогу, миновать сквер, и вдали уже виднеется знакомая с детства четырехэтажка. Взлететь на третий, нажать кнопку звонка… И заново… Пока исключительно так. Единственная надежда, что Мишка отменит свое решение. Хотя такого ещё не бывало. Семейное гнездо Рошей находилось на последнем этаже старинного дома, расположенного в центре города. Поднимаясь по широкой лестнице, Димка, пропуская едва не врезавшегося в него шкета, несущегося сверху, вдруг невольно нарисовал в голове маленького Глеба, скатывающегося по этой же лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и уставился на него, идущего впереди, глупо улыбаясь. А тот, словно почувствовав, обернулся, и они, скалясь, как два дебила, так и дотопали до квартиры. Родители встретили их с распростертыми объятиями и, когда все устроились за столом, обрушили град вопросов, на которые Глеб еле успевал отвечать за обоих сразу. Потому как Шторм больше отмалчивался, да глазел на маленького Димаську, сладко сопящего в установленной рядом специальной люльке. Тот действительно оказался похож на Шоколадного. И рассматривая поднятые уголки крохотных губешек и темный хохолок, Димка пролыбился весь завтрак. А оставшись наедине, они долго целовались. Особенно нежно. Пик потребности Глеба, слегка удивившей Шторма, каждый секс превратить практически в жёсткий изнас, уже месяц как прошел. И все вернулось к тому, что нравилось обоим не постоянно грубо, но и нежно, а еще лучше — перемешивая в одно. — Вот, значит, как жил до меня? — Окинув комнату с высокими потолками, по стилю отличающуюся от дизайна остальной квартиры, хмыкнул Димка, когда они на миг оторвались друг от друга перевести дух. Черт знает, но вся обстановка казалась продолжением Шоколадного. И Шторм точно попал в родное место. Ведь если подумать, то все, что составляет жизнь Глеба, теперь и его часть, и наоборот. Кроме, разумеется, древнего чудовища, спрятанного за железными засовами, но оно останется с ним навсегда. — А это что? — Гардеробная, — толкнув на низкую кровать, застеленную мохнатым, напоминающий медвежий мех, пледом, ухмыльнулся он и, приземлился на Димку сверху. — Шмоточник, — констатировал Шторм, смеясь. Количество вещей Глеба было вечной темой возмущения его соседей по кубарю. И еще баталера, вынужденного выделить тому дополнительный рундук у себя в пещере. — Много не мало, — между поцелуями выстонал, запустив руку под резинку Димкиных трико, чуть приподнявшись, чтоб тот сдернул с него джинсы. Город оказался красивым. Очень. И Димке понравилось часами вдвоем гулять по нему. К тому же экскурсовод из Глеба оказался путевый. Самый лучший. Какая разница, кто и зачем церковь заложил на этом месте, или какой меценат в этом или вон в том доме проживал. Да без разницы! А вот посмотреть место приземления десятилетнего Глебоса, решившего скатиться с крутого склона и летящего впереди, велика. Ахаха, лошара. Или где именно лучше всего нырять. Тож хочу. Сидеть в сквере на лавочке рядом с местом, где состоялась битва между центральным и нижними, в которой тому прилетела льдина в лоб, отчего до сих пор справа еле заметная оспинка. Пизда бы тем смертникам, меня здесь не было. И еще много-много личных моментов, связанных с Шоколадным. — Всё-таки были сотрясения? — ухмыльнулся Димка. А у самого зачесалась рука от желания сдвинуть шапку-носок и погладить маленькую отметину на лбу, но он решил, что вот когда останутся наедине, то зацелует ее. — Не было! — заорал Глеб, толкнув его в плечо. — У меня крепкая черепушка! Два дня пролетели незаметно для обоих, а на третий, гуляя по безлюдной набережной, они добрели до белой ротонды. И когда оказались внутри, Глеб, опершись на одну из колонн, какое-то время смотрел на Волгу, но потом резко повернулся и шагнул вплотную. — Беседка любви. А Димка, переплетя их пальцы и нырнув в теплую кофейную волну, молчал. Запоминая это мгновение, не желая нарушить магическую сферу, в которой они оказались. Все ясно без лишних фраз. Они лишь помешают. Люди обесценили то самое слово, говоря по любому поводу всем и вся. Его надо произносить наедине. И двоим часто достаточно просто взгляда… Тебя… Тебя… Потеряв счёт времени, они очнулись от громкого разговора гуляющих, приближающихся к беседке, и, сожалея, что приходится покидать это место, теперь навсегда ставшее их, выскочили из ротонды и понеслись по набережной наперегонки, смеясь от разрывающих грудь радостных фейерверков, ощущая себя счастливыми до одури. Позже они заскочили в любимое кафе Глеба и, устроившись друг напротив друга, облокотившись на резные спинки диванчиков, опять не отводили взглядов, пока их не прервала официантка. Рош, улыбаясь, прошептав: «Ночью», продолжил рассказывать смешные, но какие-то напостой травмоопасные, по мнению Димки, случаи из детства. И слушая, он иногда отвлекался на кружащиеся в голове мысли, что хочет смести стол в сторону, дёрнуть на себя Шоколадного и глядя в расширившиеся от удивления и возбуждения глаза, уткнувшись в уголок рта, лизнуть пухлую нижнюю губу. А ещё поцеловать маленькую оспинку. Теперь это будет ещё один личный фетиш. Уголки рта, спина, кудряшка над ухом и оспинка, блин, еще же… — Привет, Глеб, — Шторм, продолжая улыбаться, поднял взгляд на подошедшего к ним парня… Бывают такие моменты, когда осознаешь — сейчас что-то случится. Необъяснимо, откуда берется это понимание. Но ощущаешь его. И часто буквально видишь темное надвигающееся марево, поглощающее все вокруг, а следом и тебя. Возможно, это то самое шестое чувство, третий глаз. Именно поэтому ты осязаешь приближение траблов. Оно не обманывает. Никогда. Вот и теперь, за несколько мгновений до того, как увидел Андрея, за десяток ударов сердца, пока не услышал его голос, Глеб до судороги в горле почувствовал — сейчас будет большой пиздец… Накрывшая его паника отключила функцию дыхания, подняв со дна души тень, не дающую покоя долгие месяцы, вначале закружившуюся в вихре, а следом ставшую огромной, заполнив собой все, уничтожая надежду. Все эти счастливые недели, наполненные радостью, он хотел забыть, иногда обманывая, оправдывая, но чаще наказывая, стараясь получить как можно больше боли от Димки. Однако вместо мучений испытывал удовольствие, за что винил себя еще больше… Андрей никогда не был злым… И мстительным и тухлым тоже. Он позитивный и всепрощающий… и не станет пошло, по-девчачьи говнить бывшему. Да… Он может все… — Сладкий, ты когда в прошлом марте уезжал в свою Бурсу, часть вещей забыл. Заедь забери. Что-то лопнуло. Внутри. Звонко. Похоже на хрустальный шар, разлетевшийся на миллион острых осколков, разрезавших нутро в кровь, наполняя его. Я захлебнусь сейчас ею. Не вдупляю ничего. Не могу дышать. Взгляд не отрывается от окаменевшего Димки. И всматриваясь в грозовой фронт, не соображая от страха, боли и вины, он подписывает себе смертный приговор: — Выбрось их на помойку, — скрученным горлом, глядя на столбы грязной пыли от двух рухнувших башен-близнецов в глазах любимого. Шторм никогда не был дураком… Спустя время, когда Андрей ушел, Димка встал и, пошатываясь, пошел на выход… Мыслей нет. Они исчезли. Пусто. Слова палом проникли в каждый уголок и, вспыхнув огромными темными пожарами, мгновенно выжгли все внутри. Пепелище… Всю дорогу до дома Рошей он проделал на автопилоте. Ничего не соображая. Практически ничего не видя, кроме ленты тротуара перед ним. Не замечая идущего рядом Глеба… В спальне, кидая в сумку вещи, на миг неожиданно очнулся и уставился на свои дрожащие пальцы, не понимая, что его колотит всего… Дом? Это не мой дом… Не мое место… Застегнув молнию и подхватив поклажу, он вышел из комнаты, оставив в ней свою тень, на которую смотрела другая, облокотившись на стену, чтобы не упасть, потерявшая надежду, шепча одно: «Тебя…». Тень Глеба.