***
Мягко покачиваясь у причала, пришвартованный парусник с взлетающими ввысь мачтами напоминал белоснежную птицу, пойманную людьми, опутавшими его силками, крепко привязав к земле, в попытке удержать возле себя вольную душу. Но та, невзирая на препятствия, стремилась надеть паруса и улететь в царство соленого, вольного ветра и своенравных, игривых волн. Экипаж курсантов, отправляющихся на «Неве», был смешанный. Большинство безусловно из судоводов, а как иначе, не зря ведь Шторм и Лютый гоняли их весь второй курс по учёбе и физподготовке. Оставшиеся — меньше трети — судомехи, электромехи, радисты. И во главе этой сборной солянки они с майором. Да и практика не такая уж простая. Они направлялись в Испанию отстаивать честь Академии на международной регате больших парусников, ежегодно собирающей странников морей со всего мира, посоревноваться в скорости и умении. Подходя к «Неве», Димка уверенный, что в мире нет ничего красивей, не раз любующийся ею и мечтающий обойти полмира, ступив на палубу, ощутил легкую вибрацию под ногами, точно фрегат приветствовал его, подарив немыслимое единение с собой. Отчего стало легче. Пусть и немного. За прошедшие с приезда трое суток Шторм ощущал себя запертым в каком-то постоянно пульсирующем огненном шаре. Было больно: думать о Глебе, смотреть на него, дышать рядом. Невозможно. И никуда не делась продолжающая полыхать ненависть к себе за слабость, зовущаяся именем того. За эти дни он твердо решил перевестись на Восток, но приближающаяся практика отсрочила отъезд до октября… Схера я, раненный на всю башку кубатурщик, вообще в Питер рванул. На востоке Бурса не хуже, а по многим параметрам круче. Город поболя захотел… Но, по всему, многомиллионник может быть теснее деревни… И когда за неделю до отхода потребовалось его присутствие на борту парусника, то Димка ни секунды не раздумывал, а где-то даже обрадовался возможности сделать на короткий период, пусть и ложную, передышку. Поэтому, оставив зама старшим по роте, уехал вместе с половиной семнадцатых на фрегат заниматься подготовкой к рейсу. Если по большому счету, то его присутствие в Бурсе и не требовалось. Глобальные дела, связанные с передислокацией в Потешку, семнадцатые закончили еще в первых числах апреля до их с Глебом отъезда в город на Волге. Да и двадцать семь курсантов в поход не шли и для них старшина составил подробный, пошаговый план завершения переселения. А на сегодня оставалось одно дело, переместить хозяйство баталера: одну часть в новую обитель, другую на судно. Хотя это так-то не лёгкое дело, принимая во внимание личность самого Большого. Но тем не менее, учитывая сложности характера последнего, Димка считал, что не особо нужен в роте. Впрочем, и наблюдать горланящего Матвея, без разбору выносящего всем и вся мозг своим подотчетом, совершенно не улыбало. Боцманы, встретившие их в первый день, сначала устроили краткий экскурс по паруснику и долгий нудный инструктаж по технике безопасности, выдав присутствующим по страховочному поясу и показав, как его надевать, сопровождая свои действия едва скрытой угрозой расправы, если желающий приблизиться к мачтам забудет напялить обвязку. С их слов бурсакам стало ясно, что можно забыть надеть все, вплоть до семейников, а страховку и нескользящие берцы — ни в коем случае. Димка даже подзавис, скоропостижно представив себя и почему-то Глеба, абсолютно голыми, но в страховке и гадах. В общем, рассказав дополнительно парочку страшилок, морские волки в заключение загрузили бурсаков работой по полной, отчего у тех выходил передых исключительно в столовой, да вечерами, получив увольнительную и сбегая в город. А на паруснике оставались из семнадцатых лишь вахта и старшина. Оставшись один, Димка с разрешения боцмана забирался на марсовую площадку и часами простаивал, рассматривая ночной город, огни неспящего порта, темнеющую воду, мечтая о скорейшем отходе, и размышлял о том, что произошло с ними в разрушенной после беседки на берегу реки сказке. На третий день позвонила Лана и, услышав вместо смешливого тона глухой скрип, заволновалась, моментально догадавшись, это неспроста. — Что случилось? — Норм все, — буркнул Шторм, матеря себя за очередное палево перед ней. Но тем не менее, как всегда, не собираясь никого, даже друзей, пускать под кожу. — Устроишь экскурсию? — не сомневаясь, что не дождется пояснений, перевела тему Лана. — Давно мечтала попасть на «Неву». — Каблучищи свои не вздумай надевать, — пробухтел тот, уверенный, что от Светлячка просто так не отмазаться. — Так ты же меня тогда от земли не увидишь, — раздался звонкий смех, а затем она в течение пятнадцати минут пыталась отвлечь Димку от черных дум, тараторя обо всем на свете. — Марине сделай пропуск. Она вместе со Светой приедет, — спустя полчаса, поднявшись на площадку, без предисловий пробасил вернувшийся из увала Гошка. Их странное на протяжении двух лет общение с Нового года практически полностью сошло на нет. Карапет не реагировал на подколы, когда Шторм еще находился в счастливо-радостном дурмане и, обращаясь исключительно по необходимости, постоянно смотрел куда-то выше плеча. Закрепившись, Кравченко замолчал, заворожено перебегая взглядом по рангоуту*, напоминающему остов крыльев неведанной птицы, паутине такелажа, опутавшей фрегат, и окружающей их иллюминации большого города, подсвеченными соборами, горящими линиями фар проносящихся по набережным автомобилей. А Димка, не обращая внимания на угрюмое соседство, занимался тем же самым, но внезапно услышал совершенно, казалось бы, неуместную в настоящий момент тихую мелодию, наполнившую каждый уголок обожженной души и, постепенно усиливаясь, зазвучавшую настолько громко, что она оглушила, заставив зажмуриться. Забыв выдохнуть, он замер, уставившись в одну точку, осознав, что с самого приезда — два года назад, его неотрывно сопровождала, даря гармонию, музыка вечного спутника — моря внутри, ставшая постепенно привычной и часто незаметной. Бывало, едва доносящаяся до него сквозь плач или смех волн, иногда прячущаяся за цунами гнева и ярости, а порой, наоборот, громыхающая, соединяясь с ураганом возбуждения. Но она была с ним всегда! И с момента, как ступил на перрон вокзала в Питере, больше не стихала. Вспомнил взвившуюся песнь при встрече с Морем и при заселении радостно перекатывающуюся по каждому нерву… Но после кафе на несколько дней пропала, а ветер онемел, растерявшись от ненависти и боли и, замерев на одной ноте, не нарушал тишину выжженной пустыни, молча гоняя по ней барханы золы. Однако сейчас встрепенулся и, подпевая морю, принёс легкую волну свежести, сметая золу и даря силы. Димка долго простоял на марсовой площадке, не заметив ухода Гошки и что склянки пробили полночь. Раны внутри очищались, затягиваясь тонкой молодой кожицей, и хоть по-прежнему ныли при мыслях о Глебе, но он впервые смог думать о том без испепеляющей ненависти к себе. Приехавшие на следующий день Лана и Марина заняли их с Гором до обеда. С разрешения старпома парни, забив на работы, устроили экскурсию по паруснику от верхней палубы до трюмов. И стараясь ответить на сыплющиеся градом вопросы, Шторм тем не менее подвисал, что в принципе было естественно, учитывая его недолгое присутствие на борту, с тоской размышлял — норм залезть при них в Гугл или это будет не айс. Но выручал Кравченко: практически без пауз, подхватывая его рассказ. Из-за чего все выглядело полным унисоном и создавалось впечатление, что так и задумано. А прощаясь с девушками, Димка наконец догнал, почему Марина всегда ему нравилась. Своей смешливостью, и светлыми волосами и глазами она поразительно напоминала племяшку Ольчу.***
Празднично украшенный причал, наполненный гомоном одетых в парадку бурсаков и их близких, не шел ни в какое сравнение с похожей на вытянувшуюся перед стартом бегунью, наряженной в разноцветье флагов «Невой», терпеливо ожидающей команды: «Отдать швартовы!» — Серёга, когда перевезешь оставшееся, перепроверь. Обязалово! И про учеты не забудь. Ключ с собой везде носи, — сожалея, что не разрешили забрать весь подотчет с собой на фрегат, горланил последние наставления Большой. Ротный со старшиной оказались неумолимы, пообещав применить к нему карательные меры, если он не угомонится. В связи с этой незадачей пришлось оставить хозяйство на Джуниора, которому доверял не меньше, чем Гору. — Матвей, я уже стотысячный раз это слышу. И даже записал. И считать умею. И выпадением памяти не страдаю, — еле сдерживая смех, Сережка пытался успокоить баталера, пребывающего в состоянии: «Все, что нажито непосильным трудом». — Не трынди! Знаю тебя! Если зависнешь, перед носом слона, одетого в амуницию всей роты, протащи, не заметишь! — не переставая, возмущенно бухтел тот, но перед построением надолго замолчал и выдал, не глядя на Серёгу: — Ждать меня будешь? — Вас всех буду ждать, — твердо заявил Джуниор. Вот что с ним делать? — Попутного ветра, Матвей. — Кристин, ты к моим заскочи, когда поедешь домой, — Казах, прижав девушку, считая себя при этом распоследней сволочью, с элементами мазо, развернулся так, чтобы в обзор попала Лана, не отходившая ни на шаг от Славки и Шторма, по очереди обнимая их, но изредка бросая косые взгляды в их с Кристиной сторону. — Вов, мог не говорить. Твои для меня родные люди. — Отстранившись, Кристи сначала погладила его плечо, а затем вновь устроила на нем подбородок, не отводя взгляд от Вадьки, стоящего неподалеку с пожилой парой. Встретившись позавчера, они не могли оторваться друг от друга, хотя не произнесли ни слова. И сейчас глаза в глаза, будто вели неслышный разговор… Дождешься? Береги себя, Вадь… — Кааать, подожди… — едва не ломанувшись в сторону, шепчет Никита, торопливо убирая ее руку от паха и косясь на ротного, маячащего поблизости с каменным лицом. Любовь его девушки к интимным ласкам при всем честном народе в данную секунду напрягла. Не лайтово перед ротой и… Лютым. Бабуля вчера закатила им пир. Немного не по себе было сидеть и вежливо разговаривать с «Лёшей», но честно признаться, они не поругались ни разу с Нового года. И даже обращались к друг другу за праздничным обедом исключительно по имени. Ба сияла. Так и сказала, наконец мои мальчики помирились. Кит поначалу собирался гневно возразить: «Это он-то мальчик? В каком году случилось сие событие? И с фига стал вдруг тебе „мой“?» Но потом подумал, что не стоит бабулю расстраивать. Ну хочет она этого ледяного лося считать еще одним своим внуком, смысл грузиться, так тому и быть. Вдобавок фиг знает, что нашло вдруг на майора, если он свой последний день перед отходом решил провести с ними. Вероятно, поэтому не отказался — в первый раз, между прочим, от предложения подвезти до Питера. Единственное, молчали. Говорить-то особо не о чем. Не устав же пересказывать любителю курников чужих бабушек. Но, откровенно, было отчего-то уютно. Форик с ровно ворчащим движком мягко катился по трассе, радио тихо бормотало, а в салоне еле уловимо пахло одеколоном Лютого. Никите всегда нравился этот аромат, и он чуть не спросил название туалетной воды. Правда, вовремя очухался. Вот был бы неудобняк. Отвернувшись, разглядывая пролетающие километры, незаметно для себя он задремал, проснувшись от неясного, тревожащего сна, не оставшегося в памяти, и в окружающих густых сумерках несколько мгновений не въезжал, где находится. Спинка кресла откинута, под головой свернутая куртка майора, источающая его запах. Оказалось, тачка припаркована на обочине, а её хозяин обнаружился снаружи, курящим, облокотившись на переднее крыло, освещаемым светом фар пролетающих мимо машин. — Отлить бы, — выбравшись из салона, брякнул Кит, тут же поблагодарив бога, что темно и не видно его заполыхавших ушей. А майор равнодушно кивнул на темнеющий рядом с машиной кустарник и, выкинув сигарету, направился к водительской двери. До города они так же молчали. И назвав станцию метро, Никита, уже выскочив из тачки, задержался на миг и, не оглядываясь, пробормотал. — Спасибо, Лёш. До завтра. Его ждала Катя. Они встречались уже пять месяцев. И она очень нравилась Киту. Вот очень! Настораживал один нюанс, иногда поражала ее страсть к занятиям сексом в публичных местах. Начиная отношения, ему и в голову не могло прийти, глядя на скромную, мягко улыбающуюся девушку, подобное. Их первый секс случился в кинотеатре на дневном сеансе в полупустом зале. Катя сначала погладила его член, легонько сжала и, вжикнув молнией, склонилась над не успевшим даже мявкнуть Никитой. Было страшно. И стыдно. И крууутооо. А следом понеслось. Зимний парк. Холодно, но жарко. Лифт. Доносящиеся разговоры проживающих. Аааа… Звиздец! Площадка между этажами. В голове бабахает от возбуждения и остроты палева. Кайф! В туалетной кабинке кафе, в метро, в ее универе… твою же. Да где попало. Никита первый месяц каждый раз непреклонно говорил: «Нет!», но сразу же менял его на: «Даааа!». У неё в квартире они испробовали все возможные плоскости и позы, причем обязательным являлись включенное освещение и раскрытые шторы, но Кате больше нравилось на широком подоконнике в кухне. А вчера, уже кончая, Кит, подняв глаза, понял, что из окон напротив кто-то опять смотрит на него. — Рота, стройся! Смирно! — разнеслось над причалом, и курсанты, выстроившись и прослушав торжественное напутствие ректора и Седова, под увертюру Дунаевского один за другим поднялись на борт парусника. И вытянувшись вдоль фальшборта, загалдели, прощаясь с провожающими, стараясь переорать музыку, одновременно испытывая налетевшую легким бризом внезапную тоску по берегу, перемешавшуюся с ощущением нескончаемого восторга от предвкушения невероятного путешествия. Димка, перемахнув трап в три прыжка, встал с самого края шеренги, наблюдая за бурсаками и их родными, остро сожалея, что сегодня здесь нет родителей. Остальные же… Друзья рядом. А тот единственный, кто по всем традициям провожает в рейсы и ждет на берегу возвращения… Он рефлекторно нашел взглядом Глеба, который будто почувствовав, повернулся и в упор уставился в ответ… Тоже со мной… Мелодия закончилась, послышался звон рынды, и ор бурсаков в сто двадцать глоток огласил пространство над причалом, сопровождаемый полетевшими в воздух мицами, а фрегат, радостно вздохнув, дал длинный гудок, отшвартовался и буксируемый двумя тягачами заскользил, разрезая поверхность воды, навстречу ожидающим за горизонтом странствиям.***
— Парусный аврал! — Разносящаяся из динамиков по каждому закоулку фрегата в любое время суток ставшая привычной команда заставляет, бросив то, чем занимался, нестись на верхнюю палубу. К своей мачте. Их три. Красавицы. Фок. Грот. Бизань. Манящие взобраться на свои реи. Обещающие не один лишь пот и кровь сорванных ладоней. А самое главное — красоту морского простора, непередаваемый запах ветра и круговерть волн. И еще благодарность, сначала трепещущих, рвущихся на волю, но вслед наполнившихся свободой парусов. Димка старший команды курсантов грот-мачты. Глеб рядом… Еще до поездки домой они мечтали, что будут плечом к плечу. Так и случилось. Рука не поднялась поменять курсанта Роша на кого-то другого, и он рассказал сам себе в очередной раз сказку венского леса, что ненавязчиво присматривает за Шоколадным. Тем не менее каждый подъем, проверив обвязку того, Шторм карабкался след в след по вантам, страховал шаги по пертам, контролировал крепёж лееров или просто, когда они не авралили, приносил будто между делом соленые сухарики.** И ничего в этом нет. Глеба реал измотала морская болезнь. Но Димка примерно недели через три, впав перед этим на несколько дней в философские размышления, пришел к выводу, что то, чем он занимается, похоже на самонаебку, и признался себе, что является конченным пиздоболом, а до кучи и ебланом, каких свет не видывал. Для него было не особо ясно, что повлияло. То ли обстановка на паруснике, вот нифига не напоминающая беззаботный круиз и заставившая на многое взглянуть иначе, то ли никак не выходило позабыть теплую глубину карих глаз и улыбающиеся уголки рта… Тебя… Тебя… Хотя, несмотря на понимание, что он не в силах отказаться от Глеба, с другой стороны внутри по-прежнему оставалась тлеющая ненависть к себе за это же… И происходящий диссонанс не давал заснуть. Ко всему по новой пришли сны со страшным серым валом. Ночью, искрутившись на койке, он срывался на воздух покурить на юте, а немного погодя к нему присоединялся Шоколадный, занимающий в кубрике над ним второй ярус. Иногда, так ничего и не говоря друг другу, они сидели до рассвета, рассматривая блестевшую загадочными бликами тёмную воду… Учеба началась у семнадцатых уже на следующий день по выходу в рейс. Паруса звали, однако желание освободить и послушать их песнь о воле откладывалось на неопределенный период. Без необходимого набора знаний, вбитых в мозг — названия каждого паруса, троса, команды, никто их наверх не пускал. Вот пока и оставалось заниматься перетягиванием каната между командами мачт, учиться травить, выбирать и крепить, тренироваться взбираться по вантам, еще имея возможность приостановиться на выбленках, осматривая расстилающийся до горизонта морской простор, проводить свободное от вахт время на специальном тренажере, укатывая парус и зубрить терминологию.Тарабарщина, звучащая из уст боцмана мачты: фалы, ниралы, штаги, бом-брамсель и еще миллиард непонятных обозначений в первые пару дней напоминали китайскую грамоту. И создавалось стойкое впечатление: «Вот отвечаю, что мы эту херню одолеем минимум к концу рейса, а если по чесноку, то никогда!»*** Однако абракадабра постепенно стала поддаваться, и через неделю состоялся их первый аврал по мачтам. Сначала Фок, где старшим был Кравченко. И по завершению тревоги боцман фок-мачты пообещал всех отправить в наряд, в целях возвращения памяти из глубокого обморока, но Гошка уверил, что это лишнее, он и так уконтропупит каждого, кто ещё раз лажанет. Посмеиваясь над грозным карапетом, Димка ждал аврала своей мачты, уверенный, что они-то полюбасу справятся, но когда прозвучало: «Грот» и они рванули по местам, то по итогу тоже перепутали, что только можно. Команда Бизани во главе с ее старшим — Большим, не отстала от Фока и Грота. В результате за сутки аврал случился еще пять раз, оставив за собой стертые в кровь ладони, сорванные связки, нереальную усталость и тихую радость: «Мы это сделали!». Волнение на море сопровождало их постоянно, за весь переход по непредсказуемой Балтике и такому же Северному морю. В целом спокойная вода выдалась дня на три, а в остальные хоть по-тихой, но шкивало. Так, незаметно для себя, по истечении пары недель бурсаки уже без страха, не реагируя на качку, карабкались по вантам, укатывали или ставили паруса, каждый раз радуясь, чисто дети. Почти все прикачались, кроме Глеба. Он так и не смог. — Совсем никак? — после третьих адовых суток сплошных авралов, глядя на позеленевшее лицо лежащего на койке Шоколадного, больше утвердительно спросил Димка и тут же постановил: — На высоту больше не лезешь. — Нет, — Глеб с трудом сглотнул ком, непроходящий с самого Питера. Состояние было далеко от зашибись. Казалось, кишки перекрутило, а на черепушку кто-то напялил металлический шлем, бухающий и регулярно переворачивающийся вместе с головой. Но так хотелось быть рядом со Штормом, наблюдать за ним и чувствовать, что Рош был готов наплевать на свою морскую болезнь. — Останешься на палубе или вообще освобожу от авралов! — тоном, не терпящим возражений, припечатал Димка и тихо добавил перед уходом: — Мне тебя живым и здоровым родителям доставить надо. — Эх, попасть бы в шторм! Настоящий! — облокотившись на рею, вздыхал Пашка, оглядывая совершенно не бескрайний простор пролива Па-де-Кале, напоминающий по интенсивности движения оживленную трассу. «Нева» утром снялась с якоря в Кале, где постояла с дружественным визитом четверо суток, как до этого в Норвегии и Германии, а через пару склянок уже объявили два подряд аврала. Сначала ставить, а когда команды спустились на палубу — убирать паруса. И вновь несясь к своим мачтам, отчетливо понимали — до Испании осталось не так уж много ходу, а им необходимо научиться управляться с парусами, закрыв глаза. Потому что фрегат шел за кубком победителя. Никто из присутствующих на борту в этом не сомневался. Даже на йоту. Поэтому и учились сутками. Все для победы. Пригодится любая информация: сигнальные огни и знаки, преподаваемые Лютым, причем неожиданно интересно — подойдёт; астрономия и обращение с секстантом — не помешает; борьба за живучесть судна — это важно, заново уроки про средства спасения — повторение мать этого… ну да, его самого. И авралы, авралы… нескончаемые авралы. — Тебе не хватило при переходе из Осло, — хмыкнул висевший рядом старшина, наблюдая за маневрирующими мимо идущей на двигателях «Невы» судами, и задержал взгляд на едва виднеющемся вдали танкере. Шторм, настигший их по пути в Гамбург, хоть и был несильный, но звали Ихтиандра многие из роты. Да чего там скромничать, почитай из десяти семь, точняк! Самого Димку всего-то немного помутило и остальное время он носился, напоминая дурную торпеду, срывая бурсаков с коек, давая дебильные поручения — главное, чтоб не лежали, да таскал не отстающего от остальных Глеба то на палубу «подышать», то в душевые, то в гальюн. — Да разве это шторм?! Пяти баллов не было. Четыре! А хочется такой, чтоб берега попутать! — возмутился рыжий и внезапно заорал: — Ньёрд! Ньёрд! **** — Ты какого, блять, его зовешь? — встрепенулся с другой стороны Славка, дернув его за робу. — Прифигел вконец, придурок! — Спокуха! Ньёрд добрый бог. Нас не обидит, — засмеялся Пашка и резко запел, мгновенно поддержанный другом: На чужих берегах — переплетение стали и неба, В чьих-то глазах — переплетение боли и гнева; Эй-ох! — взрезаны вихри узорами крылий; В вое ветров мы слышали песни последних валькирий.***** Их голоса, соединившись и став словно одним целым, разносились над фрегатом, заставляя народ, улыбаясь, поворачиваться на грота-брам-рей. А Димка найдя глазами Глеба, кажущегося совсем маленьким с высоты больше двадцати метров и задрав голову, наблюдающего за ними, даже не сомневался на кого тот смотрит. Миновав относительно спокойный Ла-Манш, фрегат «Нева» на шестой неделе плавания зашел в Бискай. Метеопрогноз за три дня сообщал о густом стелющемся тумане, окутывающим северо-восточную часть побережья и сильном шторме немного южнее. Для июня коварная мгла нередкое явление. Закрывая собой изрезанные природой берега, она, как и тысячи лет назад, точно не хочет пускать суда дальше, обманывая, нашептывает свои смертельные песни, направляя на рифы. А вот шторма в начале лета нечасты… хотя залив всегда беспокоен. Штиль редкость. Атлантика. Резко налетевший шквальный ветер стал последней точкой. Фрегат, поменяв направление, лёг на курс зюйд-вест, уходя в бейдевинд на правый галс, решив обойти творящуюся чертовщину. Долгой, показавшейся нескончаемой ночью курсанты и палубная команда травили, выбирали, скатывали и ставили, работая практически на автомате, борясь с завывающим ветром, стремящимся разорвать паруса в клочья и захлестывающими борта злыми волнами, пока не ушли от взбесившейся стихии. Когда объявили отбой авралу, спустившись с мачт курсанты повалились на палубе рядом с остальными, кто где. А Димка, вытянувшись и подложив руки под голову, наблюдал за багровым рассветом, разливающимся над Бискаем, от красоты которого захватывало дух. Почувствовав взгляд, он повернулся и встретился с теплыми карими глазами. «Норм?» — спрашивая Глеба тихим выдохом. «Да. Ты?» — движение губ в ответ. А потом они расслабленно валялись под волшебным небом Атлантики, улыбаясь друг другу. Спустя двенадцать часов на Навтекс фрегата пришло сообщение о штормовом предупреждении. В их сторону, сменив направление, двигался восьмибалльный шторм.****** — Отскок делать некуда, да и некогда, — изучив факсимильные карты погоды и навигационные, подытожил старый капитан, проходивший на своей ласточке двадцать лет и поднял глаза на старпома. — Отштормуемся. Команде готовиться.*******