Пой, ураган, нам злые песни в уши, Под череп проникай и в мысли лезь, Лей звездный дождь, вселяя в наши души Землей и морем вечную болезнь! В. Высоцкий «Мы говорим не „штормы“, а „шторма“…»
Состоящая из всех оттенков серого. Поглощающая свет. Обостряющая органы чувств. Приближающаяся с монотонным, оглушающим рокотом чудовища. Взрывающаяся тысячей капель, разлетающихся с ее поверхности и опадающих мелкими осколками бритв. С седым кудрявым гребнем, нависающим гильотиной, которую вот-вот приведет в действие неведомая сила. Она была самой смертью. Первобытной. Неумолимой. Равнодушной… Заставляя в бессилии, закупорившем дыхание, бежать наперерез безжалостности… бежать к нему… Захлебнувшись, Димка вынырнул из серого вала и невидяще уставился на подволок верхнего яруса, не соображая, где находится. Сердце, выбитое из грудины ударом волны, тарабанило в горле на запредельной скорости. Перед глазами по-прежнему стояла картинка заброшенного пляжа, захваченного водным ужасом. А расползшийся по каждой вене страх несколько секунд не давал прийти в себя, скручивая болезненными спазмами. Медленно сев, он спустил ноги на палубу и, склонив голову, замер. Повторяющийся кошмар убивал своей очевидностью. Но при этом мозг отказывался принимать то, что было на поверхности, панически запрещая заниматься расшифровкой, оставляя разгадки в области непонятного… Я просто устал. Устал. Все не так. Это глюки. От вечного недосыпа… Уже второй год до одури хотелось придавить без перерыва часиков шесть. Достав из-под подушки сотовый, он обреченно хмыкнул. Полчаса. «Нева», вырвавшись из ловушки внезапно обрушившегося шквала, увалившись до бакштаг и взяв парусами ветер, обретя дыхание, огибая область, занятую туманом и штормом, встретивших ее при входе в Бискай, пошла курсом зюйд-ост-тень-зюйд в сторону испанского берега, разрезая килем пытающуюся сопротивляться волну. Очередную ходовую вахту должны были стоять камрады, но из-за случившегося во время аврала на фор-брам-рее, их подменили Кравченко и старшина. Все произошло, когда Кит, передвигаясь по пертам, едва не провел на себе опыт по выяснению пределов возможностей страховки. Оступившись, он, подхваченный ветром, на миг забалансировал, и неизвестно чем бы все закончилось, если бы не работающий рядом Лютый, предпринявший какой-то невероятный рывок и ухвативший его за шкварник. И хоть Никита отделался лёгким испугом, однако содранные почти до мяса ладони безостановочно кровили весь аврал. Поэтому место впередсмотрящего занял Гошка. А Димка, осмотрев валяющегося на палубе Вадьку, получившего снастью по фейсу, отправил того тоже отдыхать и, преодолевая боль в каждой мышце, вздохнув, поплелся к штурвалу. — Не вдуплю никак, откуда этот шквал взялся? — спустя час Гошка вдруг нарушил молчание, не считая переговоров по вахте. За рейс их общение со старшиной вернулось к прежнему. Нейтрально-безразличному. — Мы же с тобой вместе в учебной рубке занимались. По прогнозам не было его. — Хер знает. Ветродуй весь рейс. Но этот, и правда, резко налетел. Хотя с другой стороны, часто не передают, если скорость небольшая… — Отвечаю, больше восьми… — мрачно пробасил Гошка и после паузы добавил то, что ужаснуло каждого, кто стал свидетелем. — Никитос практически свою кандидатуру на конкурс пионера-героя выдвинул… — Да пиздец. Заебись у майора реакция, — кивнул Шторм и хохотнул, пытаясь разрядить обстановку напряга, ощущаемую после аврала до сих пор. — Я так очканул, что не раздумывая решил подвиг совершить и таки чудом с Грота на Фок не спикировал. Но ротный опередил. Обломингус. Эх, а слава, казалось, была так близко. — Ага, я тоже чуть с реи на рею не сиганул… — хмыкнул Гошка, всматриваясь в бинокль в синий горизонт, блестевший миллионом солнечных бликов. — Да норм все, — непонятно, успокаивая себя или его, или вообще не пойми кого, немного погодя прервал вновь установившееся между ними безмолвие старшина. — Отбились же от шквала. Капитан наш молоток… — Все равно не нравится мне это, — угрюмо констатировал Кравченко, на что Димка лишь пожал плечами. Любому не по кайфу. И хоть вроде пообвыкли к ветрам и высоте, но к таким мощным порывам хрен приспособишься. — Надеюсь, мы не в туман идем?.. — прервал молчание, к которому они опять вернулись, возникший перед ними минут через сорок Никита с перебинтованными ладонями. — Чем он, так лучше шквал. Правильно, что капитан увел нас в сторону. Не вышло бы, как в Ла-Манше — по кромке пройти. Или в него, или курс менять. — Ты угораешь, что ли? Туман напостой на море, — пробасил Гошка, отвлекшись от наблюдения за обстановкой вокруг. — Да в нем какая только фигня не случается. — «Про фигню точняк», — угукнул про себя Димка, вспомнив белесую мглу год назад, из глубин которой выполз мираж слов. А Кит, немного погодя, ни с того ни с сего уточнил, драматично понизив голос: — Тут полно кораблей-призраков шарится. — Чего? — удивленно уставились на кинолюбителя Кравченко и Шторм, заговорив одновременно: — Прикалываешься? Большой поц, а веришь во всякую херню. — Думаете, их в Бискае мало затонуло? — Не морочь себе и нам бошки, — прервал его Димка. Вот совсем сейчас чет не в масть слушать о затонувших судах. — Спать иди, и сам не шарься здесь, как призрак. Но, видимо, покой им был заказан, потому что спустя минут двадцать после ухода раненого непойми в какое место красноармейца, притопал Пабло. Некоторое время, опершись на фальшборт, он таращился на бьющиеся о борт волны, а затем, несомненно, настроившись на ту же частоту, что и Кит, обернувшись, сообщил трагичным голосом: — Я подставил всех… По полной… В Па-де-Кале… — Не понравились приветосы твоего доброго бога? — Догадавшись, о чем тот, хмыкнул старшина. — Они были горячи. Едва парус не порвало и народ чуть с рей не посносило. — Думаю, это не он… — глядя сквозь них, рассматривая морскую безбрежность на другой стороне корабля, нахмурился рыжий. — А кто? Нептун Иванович или Плутон Петрович? Харэ, Пабло, в сказки верить. И что за мрачнота? Мы с Питера в болтанке. При чём тут ты? — При всем… — упрямо мотнул Пашка. — Тогда началось. Туман помнишь? — Они сговорились? — повернулся к Димке угрюмый Гор. — Нам опять про летучих голландцев втирать начнут? — Да, блять, обычный для тех мест, — не отвечая карапету, отрезал старшина, не желая слушать Пашкины страшилки. — Не сказал бы… — Заканчивай, Пабло, и иди покемарь. А то от усталости скоро уже вся рота начнет дружно прогонять. Поднявшись, Димка секунд десять внимательно рассматривал посапывающего Глеба, улыбающегося во сне, несмотря на измождение, проглядывающее на бледном лице, и, механически натянув выше сползшее до колен одеяло, вздохнул: — Что же нам делать, шоколадный заяц… — С каждым днем росло понимание, что нечто внутри забило большой болт на ненависть к себе и злость на него. Хоть те еще тлели огромными углями, не желая окончательно гаснуть, добавляя происходящему между ними шаткость и иногда, представлялось, что легкий порыв раздует их вновь в пожирающее все вокруг пламя. Однако сейчас прошлое отошло куда-то в сторону, и усиливающееся беспокойство заняло каждую мысль. Подъем после ночных работ перенесли на час дня, отчего практически вся рота дрыхла. Не зная, чем себя занять, Шторм побрел в столовую. Пять бурсаков с разных вахт лопали поздний завтрак, и, помучив овсянку, он потопал наверх. Часть палубной команды занималась фоковыми парусами. Присоединившись, Димка принялся брасопить вместе с ними, отвлекшись от мучающего предчувствия и спрятавшегося на какой-то период диссонанса. А потом бесцельно шарахался по палубе, ощущая каким-то звериным чутьем опасность, разлившуюся невидимой мглой над фрегатом, пока не измотался от тревоги и не устроился на юте, уставившись на синь, окружающую корабль, тупо считая барашки. Стараясь при этом ни о чем не думать вообще.* — Ты поел? — уточнил Шторм, заглянув в позеленевшее лицо Глеба, бухнувшегося рядом, отвлекая от занимательной арифметики, и, увидев ожидаемое отрицательное мотание, нахмурился. — Надо перекусить. Хоть немного. Пойдем. Вскочив, Димка почувствовал, что качка и угрожающий рокот бьющихся о борт волн усилился. Уже в столовой, когда они уселись друг напротив друга, он, высказывая разом все, что не давало дышать последние месяцы, понизив голос, постаравшись не привлекать внимание других, прошептал: — Если… начнется что-то… Не выходи на палубу. Только в случае шлюпочной тревоги. Понял? — И дождавшись кивка удивленного Роша, продолжил: — Спасательный жилет не снимай. Ни при каких обстоятельствах. Страховку надень. В кубаре не сиди. Будь в проходах главной или нижней… Когда… если… я найду тебя… А потом, сидя посреди наполняющейся курсачами столовой, они больше не разговаривали, не отрывая друг от друга взглядов. Принятое метеосообщение о сместившемся и двигающемся в их сторону шторме, пересекающем их курс, наконец подтвердило показания приборов, словно сошедших с ума за последние сутки. И тут же пришла зыбь, но ненадолго. А немного позже ветер отрезал фрегат от оставшегося мира, пригнав черноту, наполняющую горизонт, за которой, похоже, и не было ничего, одна лишь тьма. Кусок моря, они и стихия. Злая, безжалостная, посылающая одну за другой волны, обрушивающиеся на парусник. Первые капли, громко забарабанив по палубе и надстройкам, упали, когда объявили аврал. Единственное отличие которого состояло — не поголовный для бурсаков, а кто пожелает. И большинство рвануло наверх, еще не догадываясь, что именно сейчас будет происходить главный экзамен. Не знаний или умений, а себя. Набежавший мрак забрал свет. Фонари палубного освещения, раскачиваясь вместе с судном, будто посылали известные исключительно им сигналы, мигая от перекрывающих их свечение тугих струй ливня, бьющих по судну и людям, спасающихся из плена стихии. Ветер, вырвавшись на волю, завывая до хриплого ора, стараясь уничтожить любое препятствие на своем пути, рвал своими лапами паруса, сносил снасти, команду. Темные волны, налетая, зло рокотали, пытаясь ухватить за борт свою добычу, а пронесясь по палубе и откатываясь обратно без жертвы, разочарованно рычали, но не останавливаясь набрасывались вновь.***
Выскочив почти последним, Пашка, точно ударившись о невидимую стену, застыл на несколько минут и уставился во тьму за пеленой дождя, окружающую фрегат. — Хули встал?! — гаркнул Славка, подхватывая его, едва не покатившегося по палубе при очередном крене. — Крепись, давай! — Подожди, Сла, — повернул к нему белеющее в темноте лицо Пабло. — Слышишь, она смеется… — Ты крышей, блять, поехал?! — со страхом заорал тот и, наплевав на аврал, схватив задыхающегося друга за руку, потащил обратно к надстройке. Затянув внутрь, он заглянул в испуганные глаза и, ухватив его за шею, притянул к себе. Мгновение помолчав, Славка, сглотнув колючий ком, зашептал в висок, согревая своим дыханием: — Паш, нет там никого… Обычный шторм. Нет их… Белая ночь проникает сквозь щели неплотно задернутых гардин в детскую, наполняя ее слабым светом, очерчивая предметы. Словно толкнув, что-то будит маленького Славку и, распахнув глаза, он утыкается в мокрую от слез бездонную зелень. — Ты почему плачешь? А рыжик, дернувшись, замолкает, перестав дышать, но не выдержав, немного погодя громко всхлипывает. — Не хочешь говорить? — Кивок в ответ. — Я никому не расскажу. Честное слово. — Там страшные дядя и тетя… — решается наконец пятилетний Пашка. — Где? — Сердце замирает в груди от страха и, в испуге оглядев пустую комнату, Славка поворачивается к судорожно вздыхающему другу. — Тут нет никого… — Во сне… — Так это же понарошку! — смеется Славка, стараясь успокоить себя и друга. Но ведь Пашка почти никогда не плачет. — А что они делают? — Хотят забрать меня… Далеко… Там холодно. И страшно… — Не бойся. — Один малыш двигается ближе к другому и, обняв его твердой, маленькой рукой, обещает: — Я приду в твой сон и та-а-ак им врежу, что они улетят на небо! — Как ракеты! — подхватывает, улыбнувшись сквозь слезы, рыжик и громко шмыргает. — Ага! Я всегда буду тебя защищать! — Ты убьешь их… — Да… — Сла, у тебя есть золото? — подняв на него твердый взгляд, неожиданно спросил рыжий. Самый дурацкий вопрос, который можно представить в этой обстановке. Но он, как в подтверждение, что Романовскому не почудилось, лихорадочно сорвал с шеи прошлогодний подарок. — Ты ведь приготовил мне сюрприз на днюху? — Да, но… — Погнали, — вновь обретя присутствие духа, Пабло понесся по трапу на нижнюю палубу, балансируя, чтобы не скатиться кубарем. В кубрике, с летающими от переборки к переборке и перекатывающимися по палубе предметами, он, достав из рундука, начал рыться в сумке Сла, игнорируя офигение того, пока не обнаружил небольшую коробочку, открыв которую, уставился на кольцо с волчьим крестом, размером с фалангу. — С бездеем тебя, — вздохнув, заранее поздравил Славка друга. А тот, не слыша, не мигая рассматривал вязь кольца с вкраплениями желтых отшлифованных камней вместо глаз, будто горящих солнечным светом. — Это… — Крест Викингов… Обладатель его всегда найдёт берег, — прошептал Пашка и сразу же очнувшись, рванул из кубаря, тараторя на ходу: — Кольцо то, что ей надо! — Кому? — не отставая от него, проорал Славка, окончательно переставший что-либо вдуплять. — Идеальный подарок, — бормотал рыжий и, резко остановившись посреди трапа, развернувшись, качнувшись к переборке и ухватившись за леер, навис над поднимающимся следом Сла, едва не снесшим его. — Пообещай, что ты потом мне подаришь и его, и кулон? — В смысле? А эти куда? — ошеломленно моргнул Романовский, но Пабло, не ответив, уже бежал к выходу на палубу, где творилось светопреставление. Происходящее на ней напоминало фантасмагорические, ужасающие кадры и могло показаться нереальным, если бы не режущие кожу бритвами струи ливня и капли от окатывающих фрегат волн, яростно рычащий ветер, проносящийся по судну, запутываясь среди парусов, людей, снастей и еще звуки катастрофы, смешавшие в одно: треск рангоута, хлопанье парусов, крики команды, глушащие все остальные. Не обращая внимания на порыв, зло бросивший в него острые брызги воды, Пашка, прокатившись до накренившегося левого борта, ухватившись за поручень, перегнулся и выбросил в уже уходящую волну кольцо и цепочку со знаком воды. Едва не кувыркнувшись следом. — Сбрендил?! — ухватил его в последний момент Романовский. — Она примет дар… — переводя дыхание, захлебнувшееся от ветра, улыбнулся тот. — Вот увидишь! Мы на краю шторма. Он как повернул, так и отвернет. — Сумасшедший, — лишь покачал головой Славка. Вера Пашки с самого детства в эти мифы иногда раздражала, но сейчас реально напугала. И не находилось печатных слов, чтобы возразить ему. А с другой стороны, если он находит в подобном успокоение, то и пусть.***
Работающие на палубе не отвлекались на играющую с ними смертельную партию стихию. Было не до красоты ярости разбушевавшейся природы. Это на берегу, на экране телевизора, можно восторгаться, наслаждаться, но в шторм… Отключив любые ощущения, мешающие сейчас, команда спасала себя и фрегат, не позволяя усталости одолеть их, не реагируя на боль в натруженных мышцах, сопротивляясь пытающимся забрать их с собой ветру и волнам. Не слыша ничего, кроме команд, не понимая, что мокрые насквозь, видя исключительно фалы, шкоты и паруса. Незакрепленное или не закрытое в рундуках летает вокруг. Карусель из вещей, предметов. И в мозгах. Душно… Очередной крен кидает в переборку, и впечатление, что ты разбился вдребезги, но судно валится на другой бок и, стукаясь о противоположную, кажется, что сейчас-то тебя точно размазало. А затем назад. И опять… Проход. Зачем я сюда пришел?.. Дима сказал. И еще что-то о спасательном жилете. Где он? А… Снял. Неудобно. Давит. Душно. По новой хочется выблевать кишки. Гальюны заняты… Вверх… Вдохнуть свежего воздуха. Дрожащие руки не ухватывают леера. Вверх… По трапу… Ветер швыряет в лицо горсть колючих капель, мгновенно промочив. Кроссовки съезжают куда-то в пропасть. Или фрегат уходит из-под ног. Не понимаю. Борт внизу. Так близко. Его накрывает темное, кричащее. Лишает воздуха. Ослепляет. Тащит. Ударяет обо что-то твердое. И, теряя сознание, он чувствует разливающуюся боль. Не отрезвляет. Ладони обхватывают… нагель?.. Не держат. Чудовищная сила тянет в бездну… Сопротивляться ей. Сопротивляться. На миг она отпускает, чтобы вцепиться вновь… Пальцы соскальзывают… Обрывая все внутри…*****
— Все, Гош, идите с мужиками отдыхайте. Спасибо. Дальше мы сами. — Боцман Фока, похлопал по его плечу. — Рацию держи рядом. Курсанты, еле передвигая ноги, один за другим поползли к надстройке, сопротивляясь воющему ветру, врезающегося в них, желая свалить их на палубу. А Гор, согнувшись пару мгновений, пытался перевести сорванное дыхание. Сил не было. Закончились. Нужно немного передохнуть. Иначе кончусь… Задержавшись перед входом, он зачем-то перещелкнул карабин к штормовому лееру, перехватил его руками и, облокотившись спиной о рубку, застыл, рассматривая ход накатывающего на правый борт темно-серого вала. Именно такой видел тогда. В другой жизни. С берега. Волна накрыла с головой, лишая воздуха. Жутко. Быть внутри ее. Страшно… Быстрее валить отсюда… Дебил… Движение справа заставляет повернуться… Ветер с силой швыряет чью-то тень о фальшборт, а накренившийся правый борт захлестывает, крича, новая волна. А Гор уже летит в ее направлении, ныряя в миллиард соленых капель, не осознавая, что страховка натягивается и трещит штормовая веревка. Вцепившись в перевалившееся через планшир тело, он, не удержавшись, скользит вслед за ним во тьму…******
Разорванный в клочья нижний бизань мешал, вырывался, с остервенением хлопая по работающим, высказывая обиду за учиненное безобразие. Перекосившийся бегин-рей, грозил вырваться с мясом и покалечить без разбору любого, и создавалось стойкое впечатление, что сейчас нахрен снесет саму Бизань. Из-за сумасшедшего ветра, гудя, бомбардирующего иглами-каплями команду, не оставалось мыслей и эмоций о происходящем, только рифить, выбирать, травить. И пытаться срезать штормовой парус, закрутившийся между собой рваными частями. — Все. Убрали. Судорожный выдох. Силы закончились. Щас сдохну. Лягу и сдохну. Но руки продолжали наравне со всеми травить, и Димка по-прежнему еще держался на каком-то полувздохе. Не замечая, как паруса берут ветер. — Отбой, мужики. Курсанты по кубрикам. Лазарев, рацию на прием. Димка, переведенный боцманом Грота в помощь на Бизань, когда разорванный нижний парус вывел из строя несколько человек, устало кивнул и поплелся, держась за штормовой леер, за остальными… Затрахался. Звиздец… Судно, накренившись на левый борт, с силой швырнуло его в сторону волны… Если бы не страховка, то реал смыло… С трудом выравнявшись, он дополз до надстройки и шагнул в теплый салон, не замечая, не слушая шторм, поющий свою страшную песнь. И уже спустившись на треть трапа замер, оглушенный криком чего-то древнего внутри. Того — знакомого, которого боялся — спрятанного далеко, даже от себя самого. Но сейчас, визжа ультразвуком, оно, ломая засовы, вырвалось из темницы. Уничтожив внутренности, взорвав их звуковой волной, заменило собой. А затем часть чудовища вылетела, окружив его облаком, но не темным, как в предыдущие два раза, а почему-то сине-зеленым, мерцающим, воющим с такой силой, что дрожал воздух. Быстрее… Кричал древний ужас… Быстрее… вторил Димка. Не думая, он развернулся и рванул к выходу. А выскочив на палубу, не замечая застонавшего от восторга в предчувствии новой жертвы ветра, понесся в темноту правого борта, не разбираясь почему, следуя за своим предчувствием и словно тянущим его туда облаком. Навстречу тёмной волне… Поглощающая свет. Обостряющая органы чувств. Приближающаяся с монотонным, оглушающим рокотом… Взрывающаяся тысячей капель, разлетающихся с ее поверхности и опадающих мелкими осколками бритв. С седым кудрявым гребнем, нависающим гильотиной, которую вот-вот приведет в действие неведомая сила… На фальшборте что-то чернело, и он, ускорившись до предела, прыгнул, обхватывая скользившее в море тело, впаявшись в него. Мечтая об одном — удержать. Уперевшись ногами в палубу, рефлекторно завалился на спину, таща за собой тяжёлую массу. Заорал от досады ветер, волна, гневно рокоча, схлынула сквозь шпигат, оставив лежащим на палубе старшину, придавленного кем-то.**** Судно, освободившись от волны, сначала накренилось на другой бок, а следом заново стало валиться на правый. И осознавая, что скатывается вместе со своей ношей к фальшборту, оглохший и ослепший Димка, с силой прижимая ее к себе, уперевшись берцами, подтянулся выше… И ещё. На середину… — Отпусти, — раздался спустя время полузадушенный хрип, но руки свело судорогой, отчего у Шторма никак не выходило разжать их. Да и вообще пошевелиться. Острый локоть ткнул куда-то под ребра, и на миг инстинктивно разжав объятья, он сцепляя обратно руки, догнал, что держал сразу двоих. Придвинув ближе оставшегося спасенного, Димка, медленно приходя в себя, обнаружил, что крепко обнимает Глеба. Из-за чего сердце, внезапно появившись в груди, моментально оборвавшись, сделало кульбит. Каменея от ужаса, он, усевшись на палубу, намертво обхватил откашливающегося Роша. — Блять, ты почему без страховки?! — срывающийся на фальцет голос заставил медленно поднять голову и, сфокусировав взгляд, Димка удивленно уставился на Кравченко. Выходило, что освободившийся был он. Потеряв на какой-то период способность к воспроизведению речи, Шторм лишь оторопело смотрел на Гошку сквозь сине-зеленое мерцание облака, окружающего их. Горло свело от ужаса и радости. И продолжая вжимать в себя Глеба, он повторял про себя одно и тоже… Успел. Добежал. Почти год. Пытаться спасти. И суметь. — Спасибо, Гош, — позже наконец смог просипеть он и, толком не соображая, практически задушив не сопротивляющегося Глеба, уткнувшись в затылок, принялся целовать его. — Ты что творишь, придурок?! — завопил шепотом Гошка и, не удержавшись от очередного удара волны, окатившей их, свалился на Димку. Пару минут они дружно барахтались, напоминая кучу малу, сопротивляясь тянущей в море воде и друг другу. Глеб — устало. Шторм, прижав его к себе, уперевшись ботинками в палубу, чтоб не снесло, и параллельно удерживая от дальнейшего падения Гора, пытающегося и врезать старшине, и подняться. А когда Гошке удалось встать, он навис над Димкой, вновь зарывшимся носом в мокрые волосы Роша, и, отдышавшись, пообещал: — Я тебя ушатаю, Лазарев, если ты не прекратишь, — но видя не реагирующего старшину, продолжающего обнимать и целовать зама, неожиданно чуть не плача, выдал: — Гребанные придурки, вас же щас спалят! — Горыныч! — выдохнул Димка, все больше обретая силы.— Я тебя тоже могу поцеловать! За героизм! — Иди нахер, извращуга! — прорычал Гошка и, ухватив его за локоть, потянул на себя. — Подъем. Разлеглись тут. Подняться, не отпуская Глеба, было невозможно и Шторм в сопровождении матов Гора, проскользил на заднице до входа в надстройку, волоча на себе практически оглушенного Роша. С трудом встав, под порывами начавшего слабеть ветра, он, взвалив его на себя, шагнул внутрь и, прислонив к переборке, заглянул в бледное лицо: — Глеб, держись за меня. — И спустившись на две ступени ниже, почувствовав его руку на плече, направился вниз, по-прежнему окруженный дрожащей сине-зеленой прозрачной субстанцией… Глюки! По мне дурка плачет горючими слезами. Ладно, потом подумаю над всем этим… Сначала Глеб. — В ленинскую комнату давай. Где ключи? — повернулся топающий впереди Гошка и, получив ответ, практически слетел по трапу. И пока Димка с Глебом брели до цели, останавливаясь, чтобы перекинуться парой фраз с бурсаками, изредка встречающимися по дороге, Кравченко, нагруженный ворохом одежды и одеялами, догнал их у ленинской комнаты, сохранившей свое название с советских времен. Открыв дверь, они ввалились внутрь. И Шторм, оставив без внимания застывшего с вещами Гошку, развернул Глеба и начал в каком-то исступлении покрывать его лицо поцелуями. — Блять! — подпрыгнув, очнулся Гор и, швырнув на диванчик свою ношу, резко отвернулся. Но уже шагнув к проему и взявшись за ручку, тихо пробасил, прежде чем мягко притворить дверь: — Закройся, придурок. — Где-нибудь болит? — шептал Шторм, лихорадочно срывая мокрую одежду и осматривая дрожащее тело. Большая гематома на животе и пара царапин. Целуя их, он почувствовал, что его накрывает колотун. — Дим… Дим… — до сих пор еще пребывая в шоке, повторял Глеб как заведенный, вцепившись в него. Не замечая качки, воющего ветра, летающих по ленинской комнате стульев, они не могли оторваться, продолжая вжиматься друг в друга. И никакая сила сейчас не смогла бы их разъединить. Вместе. Рядом. Обоих, после выброса адреналина и пережитого кошмара, била трясучка. Сердца, вернувшись обратно в грудь, разрывались от ужаса. И постепенно пришло осознание, нахлынув волной. Там — наверху, все могло закончиться иначе… Вообще. Все. И они никогда бы больше не стояли вот так — впаявшись в друг в друга. Не стало бы их. В один миг. Ничего не было бы… Димка, не замечая отходняк, колотящий каждый нерв, в каком-то истерическом припадке сжимал родное тело, не понимая, что внутри до сих пор в ошеломлении застыла волна, не в силах петь или плакать… Бездна забрала бы Глеба. Навсегда. И растворив в себе, превратила бы его в прибой… Это обрушилось цунами, сносящим все на своем пути. Не отдам. Никому. Никогда. Ни черту, ни богу… Ни Морю… — Щас немного отдохнем, а потом тебя угандошу, — безостановочно целуя соленое, любимое лицо, между вдохами пообещал Шторм. — И прикую к себе, чтоб, блять, самодеятельностью не занимался. — Согласен… — целуя в ответ, хрипло засмеялся Глеб.***
Ветер, изменив направление на полрумба, сместил в сторону юго-запада заметно ослабевший шторм, уводя от истерзанного фрегата, оставив тому прощальный подарок — мертвую зыбь. Заставив оставшуюся в одиночестве на поле боя, пожертвовав в битве со стихией парусом и реем, «Неву» запустить на полную двигатели, выручившие ночью, дав дополнительные силы, и, не задерживаясь, лечь на прежний курс. И пока был небольшой перерыв, боцманы осматривали поломки и потери, тщательно переписывая каждую мелочь.***** Вытянувшись на узком диванчике, вжавшись друг в друга, Димка с Глебом спали крепким, напоминающим обморок, сном, не подозревая, что парусник освободился из морского плена и направляется к берегу. Очнувшись, Шторм уставился на темный вихор перед глазами, непонимающе моргнул, но в следующую секунду в голове запустилась цепная реакция, накрыв воспоминанием, произошедшим накануне. Он мог не удержать. Не успеть. Задержаться у Бизани. Ужаснувшись от мысли, что успел в последний момент. И благодаря госпожу случайность, давшую возможность добежать, Димка, прижав Глеба к себе, практически душа, по привычке уткнулся в его макушку, радуясь до какого-то детского восторга, что тот рядом. И жизнь прекрасна! Ведь прекрасно же! Всем вокруг! Бьющим в иллюминатор солнцем, мягкой качкой на ласковых волнах, и главное — присутствием рядом его. И плевать! Плевать! На любые, кажущиеся неразрешимыми непонятки. Мы живы! А остальное разрулим! Разберемся! Не выйдет иначе. Теперь же оба знаем, что все может оборваться в любой момент. Навсегда. Пиздец слово… Если применять его ко вчерашнему — жуткое, бесповоротное. Ну нахер это! Лучше говорить его про другое… И ухватив губами темную кудряшку, он пососал ее… Вот про это… Навсегда… — Дим… — Ммм… — Ты меня задушишь… Долгий поцелуй, перекатывающий по легким один на двоих воздух. — Да, так лучше… — Я ещё не отдохнул, но ты пока перечисли, за что я тебе люлей навешать должен. — За жилет?.. — смеется Глеб. — Угу… — лизнув поднятые уголки рта. — Дальше… — Не подниматься на палубу… Все… — Про страховку забыл, — короткий поцелуй-укус в плечо и пощекотать. — В общем, пизда тебе! — Пощады не будет? — Звонкий хохот. — Не рассчитывай! Правда, мне сейчас бежать надо. Но позже… Отдохну и доберусь до тебя! Готовься! — Всегда готов! — ржет Шоколадный, и нет сил оторваться от него, но, к сожалению, скоро подъем. Ленинская комната наполняется шепотом и стонами, руки не желают отпускать, губы перестать целовать, сердца стучать в унисон. — Дим, а тогда… ты ведь ждал меня, чтобы остаться… и если бы я не ушел… — Сам не знаю, — сложно объяснить. Что можно и желать чего-то, и одновременно нет. Вжав Глеба ещё сильнее в себя, Шторм втянул носом его запах, смешанный с морем. Случившееся в городе на Волге, сейчас, казалось, не стоило таких сумасшедших переживаний. Все меркло перед увиденной ими гранью. Тонкой до остроты лезвия, за которой уже нет ничего. Нет их. Пустота. Прошлое смылось серой страшной волной, стерлось ее чудовищной силой, заглушилось смертельным воем. Этот вал, приходящий в кошмарах, в настоящем — этой ночью, разбившись на десятки мелких, подарил им с Глебом шанс. Жить. И еще, нет — не продолжить, начать заново. И верилось, как непреложная истина, что так и будет.***
Красавица «Нева», убрав паруса, идя на двигателях, вошла в акваторию порта Ла-Корунья. Рота, выстроившись вдоль бортов, еще когда берег был едва виден, с каким-то немым восторгом следила за его приближением. Это чувство, испытываемое каждым моряком и тысячи лет назад и сейчас, теперь стало знакомо и им. Крики сотен чаек, как-то по-особенному звучащие у побережья, ветер, зовущий к причалу, предвкушение ощущения твердой земли под ногами, пусть и чужой, оставленные позади шторма, шквалы и штили, невероятные отражения звёзд в морской воде и тысячи солнечных зайчиков. Прошлое и будущее, соединившиеся в одной точке — приход в порт. Заставляющей губы непроизвольно растягиваться в счастливой улыбке, наполняющей сердце радостью, заключающейся в таком простом, но огромном слове — возвращение. Пройдя «Башню Геркулеса», фрегат, буксируемый двумя тягачами, подхватившими его на рейде, направился к определённой для него стоянке. Пришвартовавшись среди своих сестер, собравшихся вместе для участия в регате, он покачал им в приветствии мачтами. Бурсаки, сгрудившись у левого борта, в нетерпении ждали, пока опустят парадку. И те, у кого был увал в город, и те, кто оставался на «Неве». Но ведь погулять по аккуратному терминалу вдоль парусников никто не запретит. Стоя плечом к плечу с Димкой, Глеб, улыбаясь, скользил взглядом по причалу. Выхваченная из толпы фигура одного из встречающих убила узнаванием. Сердце сжалось в панике, воздух перестал поступать в лёгкие, ладони до боли сжали планшир. А высокий парень с темными волосами до плеч и белых футболке и бриджах, подчеркивающих смуглость тропического загара, улыбаясь во все тридцать два, подняв руку в приветствии, заорал: — Ола, семнадцатые! Bienvenidos a España! ******