Моря не было видно. В белёсой мгле, спеленавшей со всех нас сторон, абсурдным было думать, что судно идёт к земле — если вообще это было судном, а не сгустком тумана, как будто влил кто в молоко белил. Бродский И.А. «Это было плаванье сквозь туман…»
— Тре-е-енд! — размахивая мицами, завопили Пабло и Славка, заглушая стоящий на причале шум, а остальные, дружно поддержав их, загомонили следом, как водится, за компанию. — Ты откуда здесь нарисовался, бродяга? — Вербуюсь в юнги до Генуи! — сложив ладони рупором, проорал тот. А Шторм, наблюдая за ним, невольно прокатал на языке имя принца и отчетливо понял, что еще полгода назад захлебнулся бы от боли. Но сейчас точка внутри, раньше спазмирующая огнём, даже не дрогнула. Исчезла она давно. Прихватив с собой детскую обиду, пацанячью злость и разочарование влюбленного. Оставив лишь легкую досаду за свой дикий срыв, небольшое сожаление, что расстались, не поговорив нормально, да воспоминания. Невзирая ни на что, хорошие. Единственное, кажущиеся теперь далекими, а порой, что происходили с кем-то другим. Чего я вдруг? Было и было. Настоящее мозг взрывает. Не расслабишься… Усмехнувшись, он скосил глаза на непривычно хмурого Глеба, напряженно всматривающегося в толпу на причале. — Ждёшь кого-то? Резко обернувшись, тот уставился на Димку тяжелым взглядом, в котором через мгновение растеклась растерянность, и, выпустив из себя короткий судорожный выдох, он произнес, едва шевеля губами: — А ты? — Понятно, — констатировал Шторм. Начинается, млять! Вот в чем прикол расковыривать себе, а до кучи и мне, нервы?! И так ведь ясно, без лишних базаров. Стихия, исполняя свою яростную песнь, больно хлестая по лицу нотами-каплями, продемонстрировала им, насколько легко можно потерять друг друга, и отсекла прошлое волной, забрав в свои глубины душевные диссонансы и перезагрузила то, что было ранее. Новый отсчет. Такую жесть хлебанули. Живы. Рядом. Но нет! Драку заказывали?! Тут по-любому целая спецоперация необходима для вбивания в мозг Глебосу очевидного — никто мне не нужен, кроме него. Сутки Димкино состояние скакало по синусоиде. То наплевав, кто что подумает, хотелось немедленно зажать и, не останавливаясь, целовать Роша, а потом, наоборот, загрузившись, он рисовал в голове жуткие картины альтернативной концовки их ночного рандеву — дедка за бабку, бабка за репку. Временами Шторм еле сдерживался от желания залезть на марсовую площадку и проорать на весь мир, что они живы, но через короткий период впадал в очередную крайность — скрутить Глеба и утащить в трюм, где запереть, что в каземате. — Если бы не Гошан, не успел бы я… — глухо шептал он после вечерней поверки в ленинской, обняв Шоколадного и уткнувшись ему в шею. Ошеломление от произошедшего не проходило. Начиная с того — непонятно, как так вышло, что Глеба притянуло к свободному от паутины снастей борту, заканчивая — почему, кроме Гора, рядом никого не оказалось и их никто не видел. Созданная штормом, страшная нереальная реальность. Утром он первым делом нашел Кравченко — поблагодарить, но тот оборвал на полуслове своим: «Взаимно» и, продолжительно помолчав, они разошлись в разные стороны. Общение между ними осталось прежним. Нейтральным. И хоть неожиданно обнаружилось — тот в курсе их с Глебом отношений, после ночных слов карапет больше ничем не высказывал свою осведомленность. А Шторму, как ни удивительно, не было перед ним неловко. Хер пойми почему. Совершенно не беспокоило, что Горыныч начнет наезжать на них или пойдут разговоры. Не такой он пацан. Ахаха… молча ухаракирит, когда запарится на нас смотреть. — Ты успел, — не согласился Глеб, целуя в плечо. Он тоже в течение дня раза три пытался перехватить Гора, чтоб поговорить, но безуспешно. Не дослушав, тот басил: «Забей» и по-быстрому ретировался. — Опоздал. В последний момент ухватил Горыныча. Спас он нас с тобой. — Ты нас вытащил, — упрямо повторил Глеб. Ему не нравилось, что любимый отрицает очевидное. — Я, конечно, мало, что вкуривал в тот момент. Но точняк утянуло бы нас с ним на па́ру. — Нахуа ты вообще полез на палубу?! Я же тебя предупреждал! — прорычал Димка, вспомнив, что хотел вломить ему за самоуправство, и, отстранившись, с силой тряхнул. — Да попутал вконец от болтанки. Временами почти норм, а иногда, звиздец, кишки и мозги переворачиваются… — Прикачаешься. Ну, а если нет, то на берегу тоже кульно. — И не подумаю! Не отпущу тебя одного! — Слушай, это же круть, когда ждут. Будешь меня встречать из рейсов, — заулыбался Шторм и продолжил дразнить тотчас забывшего о тошноте и ночном кошмаре надувшегося Глеба — такого забавного. — Только смотри мне, чтоб какой-нибудь вачман* не пророс на нашей жилплощади, пока отсутствую. — Что?! — Задохнувшись, Рош гневно уставился на него и с силой пихнул в плечо. — Бесишь! — Бесишь! — по-медвежьи облапив его, заржал Димка, целуя поднятые уголки. Вот никогда не умел выражать словами, что чувствую. Напостой какой-то левак получается. Да и к чему сопли разводить? Главное, действия! — Кравченко за старшего, — распорядился он и почти бегом направился к надстройке, незаметно кивнув Глебу, горя желанием одновременно втащить и обнять его. Пропустив насупленного ревнивца вперед, Димка, захлопнув дверь ленинской и дернув его за руку, прижал к деревянному полотну и заглянул в пылающие карим пламенем глаза. — Совсем не але? — Ты спросил меня, я тебя… — не отводя взгляда, угрюмо выдавил тот. — Что не так? — Мне-то не гони. У тебя во все табло надпись. — И какая? — Порешу. Его, тебя, себя. — Дим… — Шоколадный заяц, мы ведь решили оставить прошлое за бортом. — Заграбастав ревнивца в объятья, он прикоснулся губами к его виску. Кивок. — Нафига опять этот мозговынос? — Иногда нихрена не могу с собой поделать. В те страшные секунды, замерев в Димкиных объятиях от ужаса, он ощущал, как они срастаются навсегда и теперь не отпустят друг друга. Однако страх, что кто-то чужой сумеет влезть между ними и разорвать в разные стороны, пока был неистребим. — Бесишь! — приподняв Глеба под бедра и закинув на себя, Шторм впился в улыбающийся рот. — Бесишь! — смеясь, отзеркалил упрямец и, обхватив руками и ногами, пообещал между поцелуями: — Всегда буду тебя ревновать… Спустя минут пятнадцать, с трудом оторвавшись друг от друга и впопыхах оправив форму, они понеслись наверх. Их тревоги словно смыло солнечной волной. Не важно, все не важно, когда ты держишь в руках его, а он тебя, а впереди тысячи миль на двоих. На палубе царил гомон, сконцентрировавшийся вокруг Пашки и Тренда, уже поднявшегося на борт. Но Димка, кивнув Гору, осмотревшему их с Глебом нечитаемым взглядом, сначала направился к группе командиров, стоящих в стороне в ожидании прибытия на борт представителей оргкомитета регаты. — Товарищ старшина, разрешите представиться, трейниз** Марк Новицкий, — шутливо обратился Тренд, когда он, получив вводные, вернулся к роте. — Добро пожаловать, турист. Зашебический способ добраться до Италии. — Основное, не быстрый и романтический! — Ага, и каторжный! — заржал Пабло, хлопнув друга по спине. Первые дни после Биская Димка не мог отделаться от пугающих воспоминаний о странном сине-зеленом нечто, визжащем ультразвуком. Пиздец, чистая дурка. Других объяснений увиденного не находилось. Жуткая тварь, обитающая в нем… Нет, так не бывает. Это и есть я сам… И из меня эта дрянь регулярно вырывается на волю. На выпускном пожелала уничтожить Вовку, спустя несколько месяцев разорвать Карского, а позже выплеснулась черной кровью в прихожей Эрика. Однако в ночь шторма, завывая от ужаса, чудовище внутри билось в смертельных конвульсиях и гнало не убивать — спасать. А его оттенок удивил. Не осталось в нем тьмы. Ясный цвет. Чистый… Знакомый. Не помню. Чертовщина какая-то. Харэ, блять, об этом думать!.. Но некоторое время мысли все равно нет-нет и возвращались к тому случаю, пока их окончательно не вытеснили бурные события, происходящие вокруг. Регата была назначена на двадцатое, и в этом году ее маршрут пролегал через пять портов. Из Ла-Коруньи эскадра парусников следовала в Кадис, далее, миновав Гибралтарский пролив, до Генуи и, развернувшись, в Лиссабон, последним их ждал Бордо. Четыре этапа, три из них гоночные, и в каждом городе стоянки по четыре дня, которые бурсаки ждали не меньше, чем сами соревнования. Но по окончании международной регаты «Нева» отправлялась не в родной Питер, а в Ставангер на очередные состязания, пусть и немного скромнее — между учебными судами северных стран, однако не менее захватывающие. Поврежденный в шторме бегин-рей кое-как восстановили, но оставили сухим, поставив косой парус. Команда готовилась к очередным испытаниям на прочность и, безусловно, желала победы. Однако после событий в Бискайском заливе наиважнейшим стало пройти без потерь. И у них это получилось. «Нева», расправив паруса-крылья, летела от одного порта к другому, наслаждаясь, как и экипаж — духом гонки, ветром, ставшим союзником, пеньем волн. Все этапы она стабильно шла в тройке лидеров, один из которых выиграла, показав лучшую скорость и оставив далеко позади соперников, и в результате заняла второе место, уступив немного по очкам французам. На каждой стоянке, помимо фестивалей, экскурсий, встреч команд и спортивных соревнований между курсантами парусников, были увалы. И Шторм с Глебом, несмотря на занятость, в каждом порту выбирались на час-два побродить по старинным улочкам, после чего дружно постановляли — этот город самый клевый, а потом к списку лучших добавлялся следующий и далее следующий… Море, фрегат, жаркие ночи, невероятные впечатления. И любимый рядом… У обоих от происходящего не прекращалось головокружение. Казалось, вокруг них в атмосфере разлито какое-то абсолютное счастье, наполненное стонами и объятиями полуночи, бабахающее приветственными салютами встречающих портов, хрустящее песком чужих берегов под ногами, ласково плещущееся о борт волнами. Для них стало своеобразным ритуалом подниматься вечерами на палубу и рассматривать на темной поверхности воды отражение звезд и лунной дорожки. — Если мы оба встанем на нее и загадаем одно желание на двоих, оно сбудется, — едва слышимый шепот Глеба. Палубное освещение мешает, но ленту, блестящую серебром и почти рассеянную у борта, выходит различить, хотя и с трудом. — Веришь во всякую хуету, — бурчит Шторм, но, мысленно продолжив траекторию дорожки, переходит левее, чтобы попасть ровно на нее. — Зато ты нет, — смеется тот и встаёт плечом к плечу. — Меньше слов, ближе к телу. — Вот борзый! Но Димке нравится Глеб именно такой. Не как раньше — соглашающийся с ним или, наоборот, бьющийся в истерических припадках. А дразнящийся, сопротивляющийся, настаивающий на своем. — Загадываем. — Вместе, — на грани слышимости произносит Глеб, и они вдвоем выдыхают в унисон: «Тебя»…***
Не спалось. Кит искрутился на койке, пытаясь провалиться в спасительную тишину, но без толку. Поэтому пришлось полночи мысленно ловить, а следом считать чаек, потом повторять названия парусов, рей, снастей, затем пытаться прикинуть — до градуса, крен судна. По итогу он занялся разглядыванием подволока верхнего яруса, раздумывая о причинах непривычной ему бессонницы. Когда они повторно зашли в Ла-Манш, где-то в районе солнечного сплетения вновь поселилось непроходящее беспокойство, замешанное на странном узнавании. Единственное, чего, кого — неясно. Но как бы то ни было, не отпускала уверенность, что оно для него особенно важно, но по какой-то причине забыто. А сегодня появилось предчувствие, что он вот-вот вспомнит… Хрень какая-то. Это дурацкий туман виноват. Ненавижу его. С детства… Не в силах терпеть дальше проникающий в мозг тихий шепот упавшего на судно марева, осторожно проползшего в кубрик сквозь щели, Никита подскочил с койки. Бурсаки давно спали. Кроме вахтенных, и Шторма с Глебом, недавно заявившихся, и сейчас в своём закутке едва слышно ухахатывающихся над чем-то… Пойти спросить, с чего прикалываются, что ли? Да ну их. Они напостой ржут, не разобрать с чего… Натянув треники и худи, Никита сначала побродил по проходу, но что-то упорно тянуло на воздух и, забив на свои необоснованные страхи, он поднялся на верхнюю палубу… Фрегат, похоже, попал в облако, которое, не желая отпускать, зацепившись за мачты, плыло вместе с ним. И глядя на размытые в водном паре рангоут и паруса, Киту казалось, что он очутился в мире призраков, но сигнальные огни да подаваемые туманным горном звуки привели в норму… Это у меня в башке. Давно пора перестать, как первоклашка, верить хрен пойми во что… Кивнув вахтенным, он прошел на ют и, облокотившись на фальшборт, уставился на пелену за бортом, которую миллионы микрокапель, смешавшись с чернотой ночи, сделали светлей, но при этом абсолютно непроницаемой. — Аааа… ш-ш-ш… крр-и-и-и… хс-шш… — невнятный шепот заставил дернуться, прошив насквозь молнией. Это тихое бормотание вышибало разумные мысли об искажении звуков от бьющихся о борт волн и создавало эффект, что с ним разговаривает сам туман. — Ш-ш-шш… — Почему не спишь? — Внезапно раздавшийся голос, напоминающий канонаду, моментально оглушил и заставил подпрыгнуть. — Предупреждать надо! — вырвался раздражением испуг, но стало стыдно за себя, и Никита постарался сгладить резкость. — В кубрике душно… Заснуть не мог… Последние недели он не понимал своего отношения к Лютому… Нормальный мужик. И умный. Лекции интересно читает. С прикольными примерами из жизни и истории. Да такими, что заслушаешься. Хотя предмет-то наискучнейший на самом деле. Вдобавок к прочему, майор, будучи начальником практики, во время авралов не со стороны наблюдал, а участвовал наравне с бурсаками и экипажем. Понятно, что пара таких рук никогда не помешает, но не по ранжиру же. Кит даже как-то набрался наглости и спросил, начерта тому это надо, на что ротный усмехнулся и сообщил о поддержании себя в форме. Не, она у него, вне сомнения, что надо. На зависть. Но это звучало отмазкой, усиливая впечатление, что дело совершенно в другом. И при явном понимании, что ротный у них годный чел, в мозгах сидела, упорно не желая пропадать, какая-то застарелая обида. Которую толком не выходило сформулировать для самого себя. — Впечатление, что сейчас не двадцать первый век… — забыв о внутренних разногласиях, поделился Никита, наблюдая за влажными щупальцами тумана, опутывая снасти, тянущихся к ним из темноты. — С-с… т-т… о-о-о… ффф-ш-шш… — И мы направляемся на поиск новых земель, — неожиданно мягко улыбнулся Алексей. — Или развернулись и идем в бой… Налетевший резкий порыв ветра не разогнал белесую марь вокруг, а, наоборот, принес сгусток густого смога. Похожий на грозовую тучу, он накатил волной с юта на бак. Стало холодно. Над головой хлопнул парус. Раздался крик. Картинка окружающего пространства дрогнула, зарябила, а затем опять встала на место, но уже иной. Грязная парусина в заплатах и покореженный рангоут даже отдаленно не напоминали «Неву». В ошеломлении Никита рассматривал ноки и клотик, светящиеся бело-голубым пламенем. Ладонь рефлекторно нашла пальцы Алексея и сжала… Послышался еще один крик. Кадр мигнул, сменился… И по палубе неизвестного судна загрохотали голые пятки, донеслись отрывистые приказы на английском, металлический лязг, звуки рожков, а пространство заполнила сотня людей, чудно одетых. Кит, боясь пошевелиться, в прострации перебегал взглядом по морякам, карабкающимся по вантам, травящим и выбирающим фалы, а когда опустил глаза, сердце пропустило удар… Рука, за которую он схватился, вроде и была ротного, но вместо черной мастерки, тот, кто стоял рядом, был одет в светлую рубаху в бурых пятнах…*** ___________ Присутствие рядом Ковалева, с силой сдавившего его пальцы, заставило Алексея очнуться, хоть и не окончательно. Потому что поверить в развернувшееся перед ними действие не представлялось возможным. Они находились на шканцах старинного судна, а палубу сотрясал топот пробегающих мимо орущих оборванцев. Невероятно. Галлюцинация. Но самым пугающим в ней являлось то, что происходящее знакомо до боли, скрутившей сейчас нутро в жгут. Помнилась каждая мелочь, даже шум волны, вздох ветра и полоскание парусов. Наваждение. Но такое ясное, будто генетическая память подарила забытое, как они с… Никитой? Да, с ним. Стояли когда-то именно на этом мостике, наблюдая за командой, готовясь к сражению. И вот так же на мгновенье сжали ладони друг друга, переплетя пальцы — прощаясь. А еще Алекс… или он, но другой, знал одно, что рядом тот, кто является самым дорогим в жизни. Совсем юным, последовавший за ним на край света, ставший не просто другом. Единственным. Глаза защипало. И впервые за долгое время он — безбожник, захотел помолиться и попросить Всевышнего о спасении… Кристофера?.. Никиты?.. О чуде… Чтобы любимый перенесся дальше от Английского пролива. В безопасность… И остался жив…**** ___________ Кит завороженно уставился на подбежавшего пожилого моряка, который, растянув рот в щербатой улыбке, проорал снизу на чудовищном английском что-то про «frog-eater». Но Никита его прекрасно понял… Надерем задницы проклятым лягушатникам… Лягушатникам?.. Грозовая туча, ненадолго задержавшись, отправилась дальше с чужим фрегатом. А до Никиты, когда кормовые фонари были едва различимы, донесся тихий шепот: «Кристофер, я найду тебя…», заставивший рефлекторно шагнуть на зов. Наверняка он, находясь чисто под гипнозом, так и дотопал бы до бака и, забравшись на бушприт, совершил оверкиль, если бы не Леша, дернувший на себя, задержав. — Вы видели их? — К ним подскочил, заставив очнуться от шока, впередсмотрящий — Женька Топорков и, захлебываясь словами, затараторил: — Огни Святого Эльма мелькнули на клотике! Саныч и Логинов утверждают, что я выдумал! Но я это зырил! Подтвердите, было же? Было?! — Мы ничего не видели, — пророкотал Лесовский, незаметно освобождая свою ладонь. А Жека, еще немного поорав, убежал обратно к штурвалу, оставив их наедине. — Лёш, — с трудом разлепив губы, прошептал Кит. — Ведь это глюк? Да? Мираж? Или у меня черепица посыпалась?! ____________ — Туман иногда играет странные шутки, — безэмоционально сообщил Алекс, не глядя на того. Пытаясь не поддаться дикому желанию — заорать от непонятной радости, и борясь с какой-то ненормальной потребностью, притянуть и не отпускать ни на шаг своего… Кого?! Вот у меня черепицу точно поотрывало! Со злостью развернувшись, он решительно направился к надстройке, стараясь забыть, что только что пережил, но все-таки задержавшись, немного повернув голову, твердо произнес: — Тебе показалось, Никит. Ты устал. Иди поспи. ______________ После его ухода Кит так и не пошевелился. Увиденное напоминало нарисованные воспаленным сознанием бредовые картины и на время лишило любых обоснуев и куда-то заныкавшихся научных доказательств. Туман, по-видимому, стал проводником чего-то потустороннего… Однако ощущения, появившиеся на десяток ударов сердца, пока корабль-призрак шел сквозь них, однозначно не получится объяснить ничем, когда наконец включится соображалка. Да и позабыть тоже. В те медленно капающие мгновения Никита почувствовал, что для того другого… или меня настоящего… аааа, не суть, главное, другое — ротный был самый близкий, ради которого он когда-то мог перевернуть мир… Нифигашеньки поворот! Сюр! Не верю! И кто такой Кристофер?! И кто его должен найти?! На кой-мне эта инфа?! Белиберда какая-то! А фрегат, кстати, мне не привиделся! Мы оба были на том старинном судне. Уверен! Хотя Леха в жизни не признается. Что?! Откуда, твою дивизию, я могу это знать? Знаю и точка! Он всегда был упертым! Сколько раз с ним ругался! А перед нашим последним боем разозлился на него звиздец! Из-за… Я щас о чем вообще?! Какой, млять, бой?!.. В голове царил кавардак, смешав между собой настоящее и не пойми что… Не, он прав, мне реально надо поспать. Иначе железобетон резьбу сорвет. — Никитос, подъем. — Открыв глаза, он непонимающе уставился на Вадьку, склонившегося над ним, тряся за плечо. — Во ты горазд дрыхнуть! Полчаса бужу. Давай, наскоряк одевайся. Скоро зарядка, Шторм уже минут пять, как поднялся на палубу. Растерянно наблюдая за другом, Никита не мог отделаться от яркой сказки тумана, поселившейся в голове… Выходит, это сон? Не было ничего? Охуеть!.. Натянув треники, он поплелся наверх. Как так-то? Может, Жеку спросить? О чем? Евген, я сегодня ночью по палубе шлялся? А Лютый? Пипец, крейзи! И я, получается, мысли… Леши слышал? Разве такое бывает? Так это же сон! В нем можно думать за кого угодно. Угу… Первым, кого он встретил, поднявшись на палубу, был Алекс. Обменявшись хмурыми кивками, они немедля отвернулись… Видимо, у Лехи опять настроение зверское. А что, бывает другое?.. Ну ведь не могут же двое видеть одно и то же! Нет!.. Всю зарядку каждый старался не смотреть в сторону другого, но у обоих это крайне плохо выходило. Взгляды, наперекор любым доводам разума, искали друг друга, а найдя, скрещивались непониманием и, на миг разбежавшись, магнитились снова. И еще стало ясно, они помнили, однако сами не знали что. А неутомимый Жека несколько дней был не в состоянии угомониться и рассказывал всем подряд, стабильно призывая в свидетели непривычно молчаливого Кита, клянясь на чем попало, включая пожарный топор, что ночью в проливе видел своими глазами на мачтах и реях огни Святого Эльма…***
— Дим, дай ключи от ленинской. Мы со Славенем бухнуть хотим. От такого чистосердечия у Шторма на десяток секунд отбило способность воспроизведения речи, и он в удивлении рассматривал оборзевшего рыжего. — Нихуясь себе заявки, — наконец резюмировал он. — А ты не попутал адресата? — Сла предупреждал, что будешь против, — уныло заявил Пабло, моментально скиснув. — Сказал, скорее на пару с Лютым на реях нас перевешаешь, чем разрешишь. — Вот ты разводила, — хохотнул Димка, заметив хитрый блеск глаз. — Запалитесь перед ротным или экипажем — это один вопрос. Но наши поинтересуются, почему вам можно, а им нет. И реал почему? — Ну, мы с тобой френды не разлей вода, — начал накидывать варианты отмаз рыжий. — И у нас повод… — Не рановато годовщину при Трафальгаре праздновать? ***** — У Сеньки день рождения, — скромно выдал Пашка, не моргнув глазом, прекрасно зная слабое место старшины — родаки и малые. Ведется, как корюшка на поролон. Так и вышло! Кто бы сомневался?! Суровый Димыч сразу выдал ключ, предупредив, если засветятся, пусть скоренько готовят верёвку, а рею он сам подберет. Обговорив последний нюанс — предполагаемый час их со Славкой казни, Пабло метнулся к старшему коку. Михалыч был глыбой. В прямом и переносном смысле. И с самого начала проникся отеческой заботой к рыжему, которому разрешалось ошиваться на камбузе в любое время, лопать, что захочет, и вдобавок кок, бывало, готовил тому любимые блюда. За какие заслуги эти ништяки, то было неведомо. Хотя версии у семнадцатых, естественно, были. «Походу у Михалыча профессиональный долг зашкаливает, вот он и откармливает нашу худобздень», «Стопудняк у него развлекалово слушать горлопанство». Однако у Пабло было еще одно предположение. В первом наряде по камбузу, когда они вместе со Сла, закатав рукава тельняшек, тащили бак с картошкой, то столкнулись в узком проходе с коком, и немного позже, позвав Пашку к себе в закуток рядом с артелкой, налив ароматного чаю и поставив перед ним корзинку ватрушек, Михалыч, извинившись за бестактность, попросил, если тому не трудно, показать татуировку на руке.****** — Откуда? — спустя долгие минуты, внимательно рассмотрев узор из рун, наконец полюбопытствовал он. — Родимое пятно! — Пабло отчего-то напряг интерес к тату. Одно дело пацаны, но от вопросов морского стало вдруг не по себе. — Не ершись. Я же всего-то спросил. — Нашел картинку в сети, понравилась. — Вряд ли такое можно найти в свободном доступе, — усмехнулся кок. — Скорее поверю, что ты родом из маленькой деревушки на северо-востоке Исландии. Ладно, Паш, не хочешь, не рассказывай. Я лет двадцать пять назад видел отдаленно похожую надпись. Случайно. Не для посторонних глаз она. И знаю единственное: то, о чем там говорится, древнее по возрасту всех вместе взятых скандинавских рун. Парадокс. — Вообще есть кто-нибудь, с кем ты не смог добазариться? — смеется пьяный Сла, проводя рукой по волосам. Обожаемый жест. А еще Пашка сходит с ума от взгляда с прищуром. И от улыбки. Да что там. Давно растерял мозги от Славки целиком. — Есть такой, — заплетающимся языком сообщает он, кивнув вдобавок, как в подтверждение. Поначалу Сла играл на гитаре то, что любит Пабло. Концерт для одного зрителя, при этом поющего громче исполнителя. Но постепенно пространство ленинской превратилось в карусель, и захотелось глупо хихикать, чем оба и занимались последние полчаса. Они почти уговорили бутылку на двоих. Обычная доза. И закуска нормальная. Михалыч, поворчав о юных алконавтах, вместе с тем соорудил пару тарелок с морепродуктами и фруктами из капитанских запасов. Строго-настрого наказав рыжему быть осторожней, а то выгонят из Бурсы, и тогда коку придётся распрощаться с мечтой работать на Пашкином судне, когда тот станет капитаном. Но закуска по итогу не помогла и их развезло. Неизвестно, качка тому виной или недосып из-за вахты накануне, или за последние четыре месяца они отвыкли от алко. Пребывание с любимым наедине знакомо снесло разум в астрал. А измучившее за несколько недель желание рассказать обо всем, стало нестерпимым, перестав поддаваться контролю. Пабло словно подошёл к пределу своего терпения, и стальные канаты, удерживающие бетонную плиту, за которой прячутся чувства, принялись рваться один за другим. Будь, что будет. Сла должен знать… Что не могу без него… Хочу… Сейчас… Однако слова, внезапно перепутавшись между собой, не находились. Не в состоянии заниматься их поиском, он пересел на диван и, придвинувшись вплотную к любимому, провел рукой по его волосам. Славка продолжая смеяться, приобнял, совершив последний толчок мешающей преграды, в ту же секунду рухнувшей, разбившись в пыль. Не соображая, одним движением заскочив ему на колени и притянув за шею как можно ближе, Пабло прикоснулся своими губами к его… Больно. Мгновенно стало больно от удара чистой энергии, соединившей их. — Сейчас… Сейчас… — шептал он, лихорадочно целуя и дергая дрожащими пальцами шнурок на поясе Славкиного трико. А когда ладонь, наконец нырнув под резинку, обхватила стоящий колом член, то едва не заорал от дикого экстаза, прошившего каждую клетку. Задержавшись на миг, чтоб погладить большим пальцем гладкую головку, Пашка, надрачивая, будто делал это Сла всегда, начал раскачиваться в ритме с движениями руки и, не замечая растерянности любимого, одновременно продолжал покрывать родное лицо поцелуями, судорожно выдыхая: — Сла… Сла… Сла… Сколько раз можно умереть за бесконечность? Миллиард или один? Эта величина не имеет периода, являясь вечной и мгновенной. А для него она длилась — века или секунду… Безвременье. В котором только он и любимый… Всхлип Славки и выплескивающееся в ладонь тёплое семя могли сравниться с взрывом нескольких водородных бомб, волна от которых разметала на частицы. Застонав, Пабло кончил следом, не успев достать свой член. Еще какое-то время рефлекторно двигаясь, он, с трудом фокусируя взгляд на ярко-янтарных радужках, достал липкие от Славкиной спермы пальцы и медленно облизал их… Ужас, наполнивший глаза напротив, равнялся приводящей в чувство кувалде. Мысли начали резко возвращаться, а с ними все затопило осознание потери. — Пожалуйста, не говори ничего… — просящий шепот и полыхающая тревогой зелень… — Пожалуйста, упроси родителей, чтоб записали тебя в мою школу… — Глаза, с дрожащей внутри влагой, напоминают листву после дождя. С недетской горечью: — Зачем мы разъехались?.. Семилетний Славка согласно кивает, для него это тоже трагедия. Было же хорошо вместе. Сначала в одной квартире, следом в коммуналке… Но полгода назад Терентьевы купили квартиру на Ваське, а Романовские переехали на Фрунзе. И теперь им с Пашкой приходится жить по неделе то у одних, то у других. А школа… Мама категорически против. Рядом с домом лицей. Однако Славка не хочет об этом слышать. Он никогда не оставит Паху. — Я с тобой хочу, а не к бабуле на все лето. Пусть твои еще раз с мамой поговорят, пожалуйста… — Расстройство последних дней, что он поедет в Испанию без Пашки, отступает. Они сумеют уговорить Асю… — Сла, ну зачем тебе самбо? Пошли со мной, пожалуйста… — канючит Пабло, а одиннадцатилетний Славка, разом оглохнув, онемев, отупев, загипнотизированно смотрит на его острые коленки, которые тот подтянул к груди… И с трудом сдерживает сумасшедшую потребность — провести пальцем по царапине на одной из них. Внутри что-то сжалось, закупорив дыхание, и не отпускает. В туман мыслей врывается просящее: «Пожалуйста…», заставляя перевести взгляд на глаза напротив цвета летней травы. Он готов на все что угодно ради друга, даже записаться на этот дурацкий хип-хоп. — Эрик говорит, что еще пара мест осталось. Славка дергается, как от тока… Я не отступлюсь! Нафига эти танцульки мне и Пахе… — Мы сейчас… забудем эту… — с помертвевших губ едва не слетает «мерзость». Он не произносит это слово. Потому что не мерзость, а боль. Его боль. — Не было ничего… Встань с меня… Не прерывая взгляда, Пашка выпрямляется на дрожащих ногах. Едва не рухнув под ноги любимого, делает шаг назад. И еще один. Сердце разорвано. И каждый его кусок, разлетевшись по всему телу, стучит похоронным набатом. Славка не оттолкнул, но и не принял. Не договорил… Грязь, мерзость… Отрезвление приходит цунами. — Не было, Сла… — Нет сил находиться рядом. Не выдержу его осуждения… Пашка вываливается из ленинской, оставив за спиной по-прежнему застывшего на стуле Славку, и несется наверх, по мелькающему перед глазами трапу, подальше от разрушенного им самим мира… На палубе пустынно, лишь вахта. Ночь и туман. Пашка дышит большими глотками, стараясь не зареветь. Понемногу слезы отступают, и, облокотившись на ограждение, он всматривается в тёмную воду… Сла теперь знает про меня. Что дальше-то? Я ведь не смогу без него. Сдохну… Капли от резкого всплеска волны напоминают пощечину и, отвлекая на миг от мучительных дум, переключают внимание на море. — Ты же получила откуп. Что тебе ещё надо? — вздохнув, шепчет он той, чей смех доносится на грани слышимости. «Тебя…» слабый шелест вызывает мороз по коже. Посторонние звуки исчезают так же неожиданно, как и появились, остается один шум волн и парусов. — Ты с туманом разговариваешь? — Тихо заданный вопрос кажется громом. Оказывается, рядом неизвестно сколько стоит Кит, внимательно всматриваясь в марь за бортом. — С кем? — Внутри все иссечено и перевернуто. Кровотечение от случившегося в ленинской и пугающее преследование ее. — Никитос, завязывай бояться водного пара. Нет в нем ничего. Одна вода. «Я и не боюсь», — отходя от него бурчит, про себя Никита. Страхи давно прошли. Но скоро месяц, как каждый раз с приходом ночного тумана неизменно поднимается на палубу. Он не верит в сказки. Абсолютно! Тем не менее ждет… Огней Святого Эльма… И иногда к нему присоединяется Леша. Расположившись на противоположных бортах, они не приближаются друг к другу и, простояв около часа, расходятся по каютам. — Я потерял тебя… — Оббегав все возможные места, где мог находиться его рыжик, Славка в последнюю очередь поднялся на палубу и, увидев тощую фигуру, выдохнул. Про случившееся размышлять не хотелось. Он и не станет. Это запрещено! Все произошло из-за долгого воздержания и крепкого алкоголя. Вот Пашку и перекрыло. Пройдет. Важно, что он рядом. — Ты меня никогда не потеряешь… — тихо шепчет тот. Кровь перестает хлестать из ран. Разломанное вмиг соединяется в целое. А окружающий их туман, обняв, точно укачивает в своих влажных объятиях.