***
Димка сидит около бара и, улыбаясь, смотрит на Глеба. Тот посреди танцпола в разноцветных лучах прожекторов, кажется, направленных исключительно на него. От одного взгляда на танцующего любимого легко попутать берега. Красивый. Гибкий. Мой! И хочется его до скрипа зубов. Прям здесь. Пох на всех… На кой мы вообще поперлись на дансинг? Глебос захотел танцы всю ночь напролет. Вот и сижу. Смотрю. Воспитываю волю. Хотя че там — он допрыгался. Хрен уснет, когда домой вернемся. Я тебя съем, Шоколадный! Приехав позавчера к Рошам, они весь предновогодний день помогали родителям готовиться к празднику. Носились в магазин за забытыми, но чрезвычайно важными оливками, украшали квартиру дополнительными гирляндами, оказывали Галине сомнительную помощь в рубке салатов, прерываясь на секундные забеги в свою комнату, чтоб пожамкать с Глебом друг друга. И у Шторма впечатление, что он дома. А, встретив с родителями Новый год, они уже через час танцевали в клубе. Ну из Димки, откровенно говоря, танцор никакущий. Ему больше нравится наблюдать за Шоколадным. — Привет. Решили со сладким… — кто-то останавливается рядом, заставляя отвлечься от созерцания своего плясуна и перевести взгляд. Вот так встреча! Участник естественного отбора пожаловал — мудила по имени «Андрей». — Ну здравствуй, полудурок, — ухватив за щуплую шейку, Димка притягивает к себе Глебова бывшего. — Я щас тебе палец в ухо засуну. Проверю, блять, наличие мозгов. — Э… э… мужики, драки запрещены, — к ним подскакивает бармен. — Племянник мой. В детстве потерялся. А тут такая нечаянная встреча в гей-клубе, — улыбается Шторм, зажимая шею Андрея в локте. Портить Глебу первую ночь Нового года, устраивая свалку, он по-любому не собирается. — Отмечайте воссоединение семьи без мордобоя, — предупреждает тот и отходит, продолжая коситься. — Слушай сюда, неутомимый. Твоя рожа в непосредственной близости от нас с Глебом вводит меня в рефлексию, равную ударной силе тактической боеголовки. И не рекомендую это проверять. Лучше продемонстрируй мне зажигательный танец цыганочка с уебыванием. — Димка ослабляет захват. Андрей, хватая ртом воздух, нервно моргает и, напоследок икнув, исчезает в толпе, а к бару на всех парах несется Шоколадный. — Это кто был? Андрей? — Приходил засвидетельствовать свое почтение, — расплывается Димка в ответ на взволнованное выражение лица. — Может, пойдём отсюда? В беседку сходим. — А ты доползешь, раненый? — переключившись, ржет Глеб. Стебщик. Моими же буквами кроет. Я танцевать отказался, аргументировав, что тяжело и опасно ранен. Хотя тут как посмотреть. Четыре недели обмозговывал открытие — Глеб не прочь сверху, точнее, очень даже желает. Не сказать, что я прям парился. Оно само в башке крутилось. Ясно теперь, чего он мимо моей задницы спокойно пройти не может. Правда, для себя самого я не совсем вдуплил — «за» или «против». Но прикинул, почему бы и не да. Если Шоколадному будет хорошо. К тому же эксперименты мы любим. Раздвигать границы. Во-во, он мне их и раздвинет… В общем, статейки разные почитал, освежил память. Настроился. Подготовился. — Решил, что тебя там засосало, — смеется мой, встречая, а сам весь такой тепленький, готовенький. Выгнулся и надрачивает себе. Я и не удержался. Навалился на него, он ногами мне бедра зажал, притянул еще ближе. У меня от его захватов остатки мозгов всегда рассеивает. Подзабыл, что собирался делать… Потом лежали, дух переводили, вспомнил, что малех увлекся и перепутал нас ролями. Зря я, что ли, с анальной пробкой полчаса ходил? — Эх, профукал ты, Глебка, счастливый шанс. Провести во мне изыскательские работы своей буровой установкой. — Что?! — сел и смотрит на меня, словно я на хинди резко затолмачил. С койки слетел и начал в тумбочке копаться. Поднялся — глазенки блестят, моська деловая, а в обеих руках по тюбику со смазкой. — С охлаждающим эффектом или нет. Выбирай! — Я выбираю тебя! И тут он прыгнул. Предупреждать надо! Еле успел причинное место прикрыть. Вот же кабаняка! Целует и шепчет: «Дим… Дим…». Словно я что-то героическое собираюсь совершить. Подумаешь, задницу подставить. Делов-то! Не, ну тут я погорячился, конеш. Естественно, Шоколадный процесс лишения меня анальной девственности провел на высшем уровне. Завалил нежностью. Лизал, сосал и, несмотря на то, что я готовился, растягивал. Пока не дернул его на себя. Долго будем кота за фаберже тянуть? Ближе к телу! Хах… ну и шуточки у тебя, Штормяка, когда очко жим-жим. Опять?! Мне желательно какой-то период не размышлять… Глеб навис, в глаза смотрит. Так практически и не отводили взглядов друг от друга… Больновато, но терпимо. Через несколько минут боль слегка уменьшилась. Если ее вообще исключить, то в целом… норм. Непривычно. И возбуждающе. От самого осознания, что с Глебом. С ним кайфово. А когда кончает, то зрелище крышесносное. И сейчас так потрясно стонал, у меня пульс зачастил на предельных скоростях. Упал на меня, шепчет: «Тебя… Дим… Тебя… Тебя…» и я ему: «Тебя…». Он отдышался, нырнул вниз и ртом довел меня до оргазма. Далее лежали в обнимку. Молчали. Голова пустая… Единственная мысль — где там плакат завалялся «Димас, ты актив галактического уровня!»? — порвать к хуям… — Привыкнешь, — уткнувшись мне в плечо, лыбится. Он че, слышит о чем я думаю? — Хотя мне больше нравится, когда ты во мне. — И какова периодичность тренировок? — Интересуюсь чисто в экспериментальных целях. — Думаю, два раза в неделю, — хитро блестит глазюками борзота. — Раз в год! — В неделю. И не беси меня! — Не торгуйся! Мы не на базаре! Раз в месяц! — Согласен! — И присасывается к губам, стопудняк, чтобы я не пересмотрел условия. Отвечаю на поцелуй, а потом зарываюсь носом в мягкие вихры, усмехаясь… Вот же нахалюга! Развел меня, как первоклашку! А сегодня, забив на график, хитроделанный в очередной раз был сверху. Любит экспромты! А я его! И в, общем-то, не сопротивлялся особо. Для начала он дезориентировал меня классически — минет нереальный сделал и следом отдался — что в последний раз. Стонал опять, как умеет лишь он. В подушку уткнувшись. Я поплыл. И, вероятно, сильно расслабился. Позже сообщил Глебу, что тот смертельно ранил меня в самое сердце активной позиции. Вот он и подъебывает. — Доползу, не сомневайся. На набережной пустынно. Кажется, шли бы и шли — до бесконечности. Чтоб так же хрустел снег под ногами. Свет уличной иллюминации освещал путь. И он рядом. В беседке встали плечом к плечу. Пальцы переплели. Тишина. Тебя… Глеб… Дим…***
Как и прогнозировалось, птица обломинго в лице Лесовского Алексея Петровича прилетела без двадцати двенадцать. У Кири, когда увидел Лютого, заходящего в роту, практически случился апоплексический удар. Две подляны подряд от судьбы на Новый год он не ожидал. Сначала Кристи отказалась прийти в экипаж. Они поругались, помирились. Пять раз. По итогу договорились, что она приедет к нему утром домой, но до того времени будет на связи. Он не смирился с разочарованием. И нате вам — получите, распишитесь! Что за непруха?! Они вахтой подготовились: ноут вытащили, закуски накрошили, налили по стопарю и… «Майор в ротеее! Смирно!». Трое рассыпались с перепугу, ища безопасные шхеры, а ротный, осмотрев оставшегося вахтенного с рюмкой на изготовку, рявкнул: «Вольно» и зашагал к «Канцелярии». Вадька, заступающий в полночь, воя от несправедливости, в ярости пинал койку в кубаре. Кит, старший по наряду и, соответственно, освобожденный от бдения на тумбочке, постарался успокоить друга, но безрезультатно. Тяжко вздохнув, он потопал в логово Лютого. — Лёш, праздник все-таки. Я разрешил. — Ты же понимаешь — это залет, — распаковывая снедь, прорычал тот. По-хорошему каждому по выговору впаять. — Пять нарядов тебе. И по три собутыльникам. — И чего тебя принесло?.. — Никита бухнулся на стул и подпер голову. Понимая, что врет. Ждал Алекса. Весь вечер. А в половину, решив, что тот скорее всего не явится, расстроился и кивнул пацанам: «Погнали». — Я в свою роту прийти не могу? — риторически поинтересовался Лесовский, разливая сок по стаканам. «Свою роту» резануло кровью. Вечером разговаривал с Батей. Поздравлял с Новым годом, уже наступившим у того. «Результаты комиссии посмотрел. Молодец! Дело пошло. Хорошо, что Витя сумел тебя из запаса восстановить. Одна проблема с плеч. Необходимые документы подготовлю. Жду после праздников. А дальше комиссариату решать. Дело предстоит долгое, сам знаешь. Переосвидетельствование, проверки, много чего. Но подниму всех. Прорвемся, Лех!». А Алексей теперь сам не знал, хочет ли прорываться. В те страшные дни не мог оставаться в части и в городе. Все вокруг напоминало о его ребятах. И долго старался принять новую жизнь. Не выходило. Все чужое. Напоминал кашалота, выброшенного на берег. И несмотря на случившееся, тянуло обратно. До сумасшествия. До скрежета зубовного. К делу. К соленому резкому ветру. К суровому морю. На свою единственную родину. Не по рождению, по ощущению. Но за три года многое незаметно поменялось. У него появилась… Семья? Да… Маленькая Регина. Пожилая женщина, ожидающая его в уютной, крохотной квартирке в маленьком старинном городке. И… ее патриотический внук. Большой ребёнок. Наивный и честный… Как оставить их? И Никиту? Алексей посмотрел в небесную лазурь глаз сидящего напротив. Рано пока говорить, уверенности нет, что удастся. Но если… ясно, что уеду. Хотя до этого минимум еще полгода. А потом?.. Прилетать буду. Три-четыре раза в год. К ним. К нему. — С Новым годом, Никит, — подняв свой стакан, чокается с его. — Пусть сбудутся мечты. — И у тебя, — вторит Кит, не отрывая взгляд от жёсткой линии губ. — И появятся новые. Они просидели около часа, почти не разговаривая. Алекс размышлял о принятом больше двух лет назад решении, а Никита — о приходящих иногда странных, туманных снах, в которых он каждый раз рубит толпу, защищая того, кто за спиной, и непреложно знает, тот ему дороже всего на свете. А еще каждому из них понравилось просто молчать рядом с другим. Оба чувствовали какое-то единение, словно они знают друг друга тысячу лет. Вместе дошли до выхода из роты. И майор, кивнув надувшемуся Кире, покинул этаж. — Надеюсь, он больше не припрется? — пробухтел камрад и, увидев кивок, взорвался: — Нахера вообще приходил? Праздник переговнять?! — Давай лучше выпьем, — Кит протянул пакет с закуской от майора. — Другое дело! — Вадька открыл тумбочку, в недрах которой обнаружился натюрморт — бутылка в окружении лимонов. — Заждался тебя! Что он нам впаял? — Как обычно, — улыбнулся кинолюбитель, поднимая рюмку. Сменившись в восемь утра, вахта разбежалась в разные стороны. Киря несся домой, беспрерывно набирая Кристи. Она позвонила около трех ночи и больше на связь не выходила. Спит? Он собирался устроить романтический обед. Дождусь… А еще скажу твердо, что ждать больше не намерен. Пусть все знают о нас. Заскочив по дороге к Катерине в супермаркет за шампанским, Никита ракетой залетел в винный отдел. Где у нас полусладкое? Ага… И, потянувшись, больно стукнулся рукой о чужую. — Привет, — улыбнулся, будто старому знакомому, другой участник столкновения. — С Новым годом! — Привет. С праздником, — потирая ушибленный локоть и разглядывая русоволосого парня, Кит пытался вспомнить, где мог его видеть. Бурса? Вроде, нет… — Эээ… — Богдан, — протянул ладонь незнакомец, открыто улыбнувшись. — Никита, — на автомате пожал тот в ответ. И, схватив бутылку, направился к единственно работающей кассе. — Хорошо отметил? — поинтересовался новый знакомый, догнав его на выходе. — Собираюсь только, — не поворачиваясь, сообщил Кит. Чего ему надо? — Тороплюсь… — Нам почти по дороге, — продолжая сверкать тридцатью двумя, Богдан пошёл рядом.***
— С наступающим! — повернувшись, Матвей утыкается в робкую улыбку. Голубая курточка с белой опушкой делает Любу похожей на Снегурочку. — И тебя, — ему почему-то до сих пор немного не по себе. От своих же слов. Полтора года им. Когда сказал, что уезжает. Ничего же ей не обещал с самого начала. Отношений у них нет. Перепихнулись. Несколько раз. Но стойкое впечатление, будто ударил ее тогда. Смотрела и молчала. Помню тот взгляд. — Георгий, — влезает в затянувшуюся паузу друг и улыбается, что само по себе чудо из чудес. — Куда направляетесь? — С Ирой, отмечать праздник. В общежитие Универа, — чистосердечно сообщает та… Ну нельзя же быть такой! Рапортует первому встречному! А если Гошан маньяк! — Удивительное совпадение. И мы туда же, — продолжает куртуазничать тот, зля. Чего Гошатыч до нее докопался? Шла бы своей дорогой! — Матвей! — Полная девушка, подбежав и повиснув на нем, начинает тараторить, не ожидая ответа: — Когда приехал? Соскучилась! Пойдем с нами! Компания весёлая! Твой друг? Упасть не встать! Как вас зовут? Георгий, вы модель? Решено! Срочно перевожусь в Бурсу! Не хочу слышать возражений! Все за мной! — Ир! Слово дай вставить! — хохотнул Большой, обнимая подругу детства. Она всегда умела поднять настроение своим неубиваемым оптимизмом. — Мы тоже в общагу. Тимоха пригласил. — Да он же с нами! — Ира схватив под руки улыбающегося Матвея, и безостановочно хмыкающего Гора и кивнув Любе, стремительно направляется по тропинке. — А скажите, Георгий, у вас есть девушка? Тот кивает, хотя ответ не совсем верен. Гошка приехал к Сергеевым на три дня — отметить Новый год, а потом домой. Марина… Отправилась на отдых за границу. Они в отношениях полтора года. И она лучшее, что могло случиться в его жизни. Необыкновенная. Добрая. Нежная. Понимающая. Благодарен ей. Но месяцев восемь постепенно все меняется. Марина отдаляется. Больше и больше. Перед рейсом началось, а далее — пропасть лишь растет. Гор понимает, что именно он виноват. Не умеет любить. Не может. Старался. Но не загорелось. Уезжая сказала, что по возвращении им необходимо серьезно поговорить. Он знает, о чем. Правильное решение.***
Открыв дверь и прислонившись к стене, Эрик безэмоционально следит за перемещениями Славки. Промчавшись мимо, не обращая на него внимания, тот бегает по квартире, вламываясь во все помещения по очереди, пока наконец не обнаруживает спальню. Замерев на пороге, стоит минут пять, а затем возвращается в холл. — Как-же-я-те-бя-не-на-ви-жу! — В голове стучит запредельная ярость, хочется разорвать испанскую суку голыми руками. — Не меня. Себя. За трусость. — Спокойно глядя в злые золотистые глаза. — Заткнись! — Славка сдавливает ладонью его горло. Убить… За то, что посмел опять… — Сам не живешь и ему не даешь, — констатирует Эрик, не сопротивляясь. — Заткнись! — пальцы продолжают сжиматься. Не хочу его слышать… Никогда! — Сделал из него… придворного шута… — задушено хрипит принц. — Ты ничего не понимаешь! — Но рука отдергивается, падая без сил. Неправда! Нам хорошо с Пашкой! Его устраивает! — Решил, как обычно, за него. — Неправда! Повторяет про себя Слава… НЕПРАВДА! Но справедливость слов испанца убивает… А тот неожиданно тихо просит: — Отпусти его, Сла. Ты никогда не дашь Пабло то, что ему необходимо. — А ты? — С трудом проглатывая колючий ком, продолжает сопротивляться Романовский. От правды полосует болью. Все кровит. И убивает необходимость принять решение. Разом. Глядя в светло-карие глаза бывшего друга. Насколько можно оттягивал этот момент. Держал Пашку. Вцепившись. Не позволяя себе. Ему. Заставил — не видеть, не хотеть, не знать. Сломал себя. И ломал его. Лишь бы не расставаться. Что я без него?.. — Он получит то, что хочет, — твердо говорит Эрик, веря, что сумеет. — Ошибаешься. Ты понятия не имеешь, что ему требуется, — устало. Всю ночь он мотался по клубам. Звонил. Звонил. Сотням людей. Нашел. И услышал неприкрытую правду от Эрика. И принял решение. Снова. Мгновенно… Пошатываясь, он, с трудом передвигая ноги, покидает квартиру, понимая, что сейчас лишился самого себя. Уничтожил… Спустившись, садится в ожидающий его Гелендваген. Бухает каждая клетка. А сердце? Его сейчас разорвет. Все… Разорвало… Прислонившись к холодному стеклу и прикрыв глаза, Славка еле слышно выдавливает Юрию Борисовичу, в середине ночи присоединившемуся к поискам Пашки: — Домой. Стыдно. Замирая от восторга, ждать когда он заснет. Чтобы, впаявшись в него, осторожно нюхать. Запах солнца. Мамы в детстве смеялись, что оно поцеловало Пашку. А он уверен, тот и есть само солнышко. Его рыжие вихры пахнут раскаленным ветром. Совсем маленьким Славке нравилось рассматривать спящего друга. Начинал пересчитывать веснушки на переносице и незаметно засыпал. Но давно перестал. Теперь, придвинувшись вплотную, дышит им и, чтоб кожа к коже. Она у Пашки тёплая и тоже пахнет светом. Он неосознанно трется об него. Эйфория до изморози. А позже, закрывшись в ванной, дрочит. Но вернувшись, долго не спит, чуть не плача. Дурно. Неправильно. Ужасно. Грязные мысли и прикосновения пачкают его Пашку. Второй год он борется с собой. И накрывшим сумасшествием… Иногда удается несколько дней не дотрагиваться до солнечного рыжика… Но это пытка. В школе и секции презирают таких. Среди пацанов считается самой жестью, если тебя обзывают педик… Но ведь другие пацаны мне пофигу. Один Пашка. Он особенный. — Виталь, не просто извращения. Болезнь душевная. — Зависнув за беседкой, слушает разговор их отцов. За эти полгода Славка много читал про таких, как он, и почти справился. Позволяя себе дотрагиваться до Пашки раз в неделю. Ему плохо. Постоянно кружится голова, настроение скачет. И много ярости на друга. Из-за чего он материт того беспрерывно. А себя еще больше за то, что так с рыжиком. — Ну ты даешь. Распущенность. — Нет, с головой что-то. Сбой в работе. Природой же все предусмотрено. А тут эти. — Болезнь? Да, дядь Жень, я болен… твоим сыном. И не понимаю, есть ли способ излечиться? И не знаю, хочу ли? — А Древние цивилизации? Рим, например, или те же шумеры. — Значит, еще оттуда пошла эпидемия. — Чего мы вдруг о пидарасах заговорили? Я о них даже думать не хочу. — И правда, пап, не думай. — Да потому, что сын Иваныча… — Ну и черт с ним! Проклясть и из дома вышвырнуть! — Славка замирает от слов отца. Резко начинает тошнить. Но ведь если никому не рассказывать, то и не узнают. Есть ли способ отличить больного, как я, от нормального? Нет! Сентябрьский вечер. Славка торопится домой к Терентьевым. Тренер задержал дольше обычного, а Пашка слушать не хочет. Сотня звонков и эсэмэсок с воплями: «Ты где?». Деньги на сотовых у них заканчиваются за три дня, сколько не положи. Друг ждет его дома, чтоб рубануть в новую игру. И Эрик собирался подъехать. За спорткомплексом на пустыре он замирает, уставившись на происходящее в сумерках. Четверо месят берцами лежащего на земле парня. Один из нападающих ему знаком. Тимофей. Старше на три года. Скин. Славка иногда тусуется с ним. И даже постригся похоже, а еще купил бомбер и гриндерсы. Нравится сила и уверенность Тимофея. Но он не может принять убеждения того полностью. Многое сдерживает. Пашка напостой воет о зверях, из-за чего они часто спорят и ругаются. И еще дружба с Эриком. В котором нет ни капли славянской крови. Связаться со скинами, значит предать друга. Пусть он и ревнует своего рыжика к нему. Но это же другое. — А, Славень, — отвлекается его знакомый. — Кто такой? — Поворачивается к ним хмурый скин постарше, на мгновение прервавшись, рассматривая нежелательного свидетеля. — Да свой пацан, — успокаивает Тимофей того и кивает, ухмыляясь. — Нравится? Третий за два дня. Развелось, блять, этих гомиков дохуя. Оборзели вконец. Убивать их. Славка парализован. И, не мигая, смотрит на жертву. Волосы которого не в крови, как показалось вначале. Они рыжие. Паш… Паш… Милицейская сирена вдалеке заставляет зверей сорваться. «Ходу», — кричит ему Тимофей. Он не двигается с места. А затем, согнувшись, блюет желчью. Паш… Паш… Немного придя в себя, подползает к парню. Тот очнулся и стонет. Даже в темноте видно, что лицо кровавое месиво. Славка судорожно набирает скорую, поначалу промазывая, пока наконец ему не удаётся… В отделении милиции механически отвечает на вопросы. Перед глазами стоит изуродованное лицо рыжего парня. Он держал того за руку до приезда скорой, шепча мантру: «Тебя спасут… Спасут… Спасут». Отец, примчавшись, забирает домой. Где уже ждут Пашка и Эрик. Друзья что-то спрашивают, встревоженно заглядывая в глаза, но Славка молчит. Заторможенность не проходит сутки… Забыть о желаниях. Навсегда. Ради Пашки. Их больше нет. Не было ничего. Никогда. Заглушив Марка, наконец согласившегося — и всего-то спустя месяц уговоров, на их присутствие на тусовке, они орут от восторга. Аааа! Круто! Секс, наркотики и рок-н-ролл! Тренду девятнадцать и вся его компания взрослые челы. Это вам не тинейджеровские вписки! «Святая троица» знакома с Марком лет пять. И на удивление, он иногда проводит с ними время, хоть они и мелюзга. Но привести в свою компанию согласился первый раз. И, словно прочитав их мысли, тот хмурится: — Так, спермотазоиды, чтоб к наркоте и крепкому алко не прикасались! Порву! Мне еще разборок не хватало со своим и вашими папашами! В ответ трое друзей синхронно кивают, они готовы на любые условия. Закрытая вечерина в клубе Тренда в полном разгаре. Хозяину не до них — он не выходит из чилаута, закрывшись там с негритяночкой. Поэтому троица предоставлена сама себе. Обещания похерены. Они напились в хлам и пляшут то на сцене, то в клетках с девчонками гоу-гоу, то на барной стойке. Позже Пабло и Эрик присоединяются к приятелю Марка — Ростику. Раскатав на одном из столов дорожки кокаина и развалившись на диванчике, тот не отказывает желающим скокоситься. Сделав по короткому вдоху, обоих разом перекрывает. Мир раскручивается вокруг разноцветными звездами. Заебиииись! Угорая, они скачут вокруг Славки, пока воздержавшегося от снежка. Через четверть часа безостановочного ржача и кульбитов Пашку вырубает. Вмиг. Валится кулем. Подхватив в последний момент, Романовский перепуганно трясет и, прижав к себе, припадает губами к его шее, ощущая пульс. Тащит подальше от творящегося вокруг сумасшествия. В первой попавшейся подсобке усаживает на обшарпанный диван. Пашка весь горит. — Эрик, открой окно! — орет, не глядя на испанца, но тот, упав рядом, по-идиотски хихикает, не въезжая в происходящее. Матерясь, Славка рвет фрамугу нараспашку, пуская в помещение морозный воздух и, подскочив обратно, с десяток секунд лихорадочно ищет одурманенным мозгом решения. Паш… Паш… Задержав взгляд на лонгсливе с рисунком волчьего креста, сдирает его, дрожащие пальцы вытягивают ремень и ослабляют болты на джинсах. Что дальше?! Тренд!.. Сорвавшись, несется, не разбирая дороги, на второй этаж и, кажется, вечность тарабанит в дверь чилаута. Голый Марк, распахнув дверь, зло обещает порешить бессмертных, но, услышав сбивчивые, захлебывающиеся слова, ругаясь, возвращается в комнату, хватая джинсы. А Славка уже бежит обратно, понимая вдруг, что сжимает в руках лонгслив друга. Залетев в туалет и сорвав свой, опускает футболки под ледяную воду. Ворвавшись в подсобку, застывает. Эрик, стоя на коленях, сосет член Пашки и, на миг прервавшись, целует грудь. Из аута выводит врезавшийся в спину Тренд. Сука! Тварь!.. Славка бьет берцем в плечо испанца, отчего того относит в стену. Кулак врезается в челюсть. Убить суку! Посмевшего… — Блять! Уроды! — Марк откидывает Славку, рассматривает несколько мгновений усмехающегося Эрика и, развернувшись, склоняется над Пашкой, боком сползающим по спинке дивана и, скатившись, свернувшегося калачиком. Проверив пульс и положив мокрую футболку ему на лоб, Тренд набирает номер семейного врача. — Ненавижу! Сука испанская! Сдохни! — Славка поднимается, не сводя яростного взгляда с Эрика, вытирающего бегущую из носа струйку крови и, глядя на него в упор, по-прежнему дико улыбающегося… Дома, достав бутылку из бара, пьет из горла, рассматривая ель во дворе, обвитую гирляндами. Пашка украшал ее. Скакал вокруг. Себя обмотал. Смеялся. Они вместе… Судорожный вдох, похожий на всхлип. Нутро перемолото в фарш… Эрик прав. Знает. Не перешагну предел. Потому что трус. Сломал себя. И не сумел починить. И пожертвовал Пашкой. А сегодня отказался от него… Я крышей поехал?! Или меня испанец в гипноз ввел? Вернуться! Срочно!.. А дальше? Доломать его? Что же делать?.. К спине кто-то прижимается. Тонкие руки обнимают, нежно поглаживая. Губы целуют плечи. Чуть слышно: «Славочка, Славочка»… Он разворачивается в чужих объятьях, уставившись в блестящие в сумраке глаза. Помнит их цвет — зелено-карий… Не отрывая взгляда от рыжеватых волос, делает большой глоток виски…***
— Ты жив? — встревоженный голос в трубке. — Да. Сла ушел. — Тренду лучше сразу рассказать. Иначе примчится и будет нотации читать. — Сейчас буду… — Со мной Пабло, — принц возвращается в спальню и, присев на кровать, рассматривает спящего. Не удержавшись, проводит по веснушкам на носу, а любимый, смешно сморщившись, что-то бормочет. — Он оставил Пашку?! — Ошеломленно. Немыслимое дело, чтобы Славка, считающий рыжего личной собственностью, да еще ко всему известный гомофоб, выкинул такой финт. — Да, — улыбаясь, Эрик склоняется, пытаясь разобрать бурчание Пабло: «Сла»… — Просто взял и ушел? И ничего не расколотил, включая головы? — Недоверчиво. Взрывной характер Романовского известен всей тусовке. — Да. — Добился своего? — Слышно, что Тренд недоволен. — Не знаю. Замерев в гостиной перед витражом, Эрик продолжительное время вглядывается в свое отражение… Добился? Этого хотел? Такого счастья? Секундного. Обманул себя. Пабло не мой. И не будет никогда. Сла… Достаточно унижения? Или надо еще хватануть?.. — Прив, — хрип сзади. В проеме переминается с ноги на ногу сонный любимый. — Слава приходил, — отворачиваясь от него, спокойно сообщает Эрик. Больно смотреть. Я когда-нибудь нейтрализую токсин? — Сла? — рухнув на барный стул, растерянно повторяет Пашка. Не выйдет соврать себе, что прошедшая ночь — сон. Потому что помнит многое. В памяти осталось. Зацепилось крючками. — Он видел меня?.. Глупейший вопрос, на который не получает ответ. — Пойду… — после долгих минут убивающей тишины произносит рыжий, поднявшись. Срочно к Славке! Объяснить! Это случайность… В спальне, замерев, смотрит на развороченную кровать… Не случайность! Давно хотел переспать с парнем. Понять. И мне понравилось. Очень! Больше, чем понравилось! С Эриком!.. Быстрее к Сла. Стремительно напялив одежду, он несется к двери. — Пока… Принц не двигается с места, продолжая бездумно рассматривать серый день за стеклом. Каждый звук, издаваемый собирающимся Пабло, болюче резал нервы. Хлопок двери — выстрел в голову… Мыслей нет, чувств нет, и его… Через вечность понимает, что сидит на полу. Ложится, сворачиваясь. Закрывает глаза…***
— Тебе надо ехать, — тихий голос раздается громом. Плотные шторы не пропускают лучи зимнего солнца, а новогодние гирлянды, мигая разноцветьем, придают полутемной комнате праздничность. — Твою же… — от неожиданности Шторм дергается, а затем повернувшись на бок, обнимает Глеба. Они не так давно легли, вернувшись из беседки на берегу Волги. — Чего не спишь? — С тобой вместе отправлюсь, — проигнорировав вопрос и лизнув его щеку, уверенно продолжает тот. — Куда? — Не соображает, о чем речь, толком не вынырнув из состояния полудремы, в котором чаще находится ночью — ни сон ни явь — грань. — В твой городишко. — Зачем? — Я что-то пропустил? — Поговорить, — отрывисто, не поясняя. — Кому и с кем? — Последнее время чет на удивление много туплю. — Тебе. Со всеми. Но для начала с Трофимовым. Постепенно доходит. Его признание. Состоявшееся полмесяца назад. Когда вылетев из антрацитового провала с качающимся фонарем, обнаружил — Глеб не спит и внимательно рассматривает его. И, видимо, Шторм точняк переутомился от этих снов или ещё от чего, потому как иначе не объяснить его повышенную пиздлявость. Нежданчиком для самого себя ответил на вопросы любимого. Явно не ожидая подобной исповеди, Глеб, выслушав, молчал минут десять. В течение которых Димка мысленно себя четвертовал, колесовал, обезглавил и вдогон сжег. За ебанутость и скудоумие. Рассказать тому, кого любишь, про свою грязь, может исключительно распоследний дебил. Так я он и есть! — Не верю! — наконец хмуро резюмировал Глеб. — Ты не дошел бы до изнасилования! — Меня просто остановили. — Три года он не сомневался, что дошел бы. Чудовище хотело раздавить Вовку… Но сейчас не уверен… Странное нечто оказалось не абсолютным чудовищем. — Вова твой бывший? — напрягся Шоколадный, резко присев. Его злит каждый, кто когда-нибудь дотрагивался до Димки. — Нет. Я тебе девственницей достался, во всех смыслах, — усмехнулся тот, притягивая обратно. — А кто? Друг? Шторм отрицательно мотнул головой. Колян — да, а Вова? Внутри недовольно ухает ветер, начиная закручиваться в вихрь… Себе не ври. Ты уже не тот дурной пацан. Лет до тринадцати, да. Друг. По малолетству за ними с Колькой хвостом таскался. Привыкли, что рядом. Их детские секреты не сдавал. Партизан, в общем. В первом классе до него каждый третий пытался тянуть. Как не вписываться? Сам ведь слова не скажет, вроде Джуниора. Хоть насмерть забей. Димка с Коляном тогда полначальной школы за Вовку переколошматили. А лет с десяти вообще неразлучны стали. Батя его, конечно, постоянно ругался, что они сына втягивают куда попало. Но Трофимов же сам несся. На шухере стоял. Путево. Единственное, когда драпали, Шторм его на себе часто тащил. Бегал тот отвратно. В общем, долбоебствовали, пока не нарвались на проблемы. Труханули знатно, прикидывали, как выкрутиться. На самом деле фигня. Детские забавы. Но тогда казалось, что капец. Конец света! И Вовка пошел к отцу и обо всем рассказал. Сейчас-то понятно — правильно сделал! А в том возрасте — Ты нас сдал! Трофимов пытался объяснить. Димка слушать не стал… — Друг… — Путаешься в показаниях! — ухмыльнулся Глеб, а Шторм привычно уткнулся ему в висок. — В тринадцать он выручил меня, но я посчитал наоборот — предал. И сам в ответ и его, и дружбу нашу. — Слова плохо поддаются. Но он наконец это сказал. Вслух. Спустя шесть лет. Сидело в нем, не давая вздохнуть. Я предал. По-настоящему. Отвернулся. Сделал вид, что не было в моей жизни никогда друга — Вовки Трофимова. Незнакомый поц. Знать его не знаю… И винил себя долгие годы. — А на выпускном, ты уже в курсе, пытался его изнасиловать… — Пиздец, ты у меня придурок, — подытожил Глеб, обнимая. — Вычеркивать людей и забывать, как звали — ты спец! Но по-прежнему уверен, черту бы не перешёл! — Мой приезд ничего не изменит. — Димка не хочет говорить о случившемся и пожалел стопицот раз, что рассказал. — Многое. Я тут прикинул… Это не провал. Яма. Психологическая. Энергетическая, если хочешь. Ты сам создал ее. И не можешь выбраться… — Харэ уже вашу эзотерику везде лепить. — Выяснилось, Галина немного увлекается разными тайными учениями. Микс из непойми-чего — самопознание, магия, астрология и тому подобное. И любит на эту тему поговорить. Она и Шторму пыталась какой-то особенный гороскоп заказать. Но он вежливо отказался. — Сам не особо верю. Хотя, с другой стороны, что-то в этом есть. — Не пугай меня, — смеется Димка и целует мага волжского разлива. — Не, правда. Например, маме твердили, что мне надо уехать. А то не перешагну восемнадцатилетие… — Что?! — Со мной напостой в городе треш происходил. Рассказывал же. — Только про трабловые случаи и что астрологи маме порекомендовали тебе город проживания сменить. Но про «не перешагну» и цифру «восемнадцать» впервые слышу! С этого места поподробнее! — Да нет ничего «поподробнее». Скоро двадцать. И все в прошлом. Совпадения то или нет. — Стоп! Ты два раза в шаге находился. — Не считается. У меня же — ни царапины. И оба раза ты меня спас… — Но меня могло не оказаться рядом! — Ужас заползает внутрь мерзкою змеей, обвивающей грудину, и сжимает. Димка лихорадочно считает, сколько месяцев они были порознь. Твою же… Без разборок не могли обойтись! Накрывает сожаление о потерянных месяцах. Он крепче обхватывает Глеба и шепчет. — Прости… — И ты меня, — целует тот в ответ. Ему тоже жаль, что куча времени потрачено на ненужные скандалы. — Прикинь, если следовать всем этим предсказаниям, выходит, к тебе в Питер ехал. — А я к тебе… — он вспоминает, что склонялся к востоку, но в последний момент из-за надуманной причины повернул на запад. К Глебу торопился. — Мы отвлеклись! — по истечении получаса стонов возвращается тот к прерванному сюрреалистическому диалогу. — Началось шесть лет назад. Когда, выбросив Вову из жизни, ты не принял свое же решение. И тебя тянет обратно. Надо вернуться. Поговорить. Порешать. И провал пропадёт… Ну, должен пропасть… — Полная ху-е-тень твоя теория! И в нее не вписывается, что я на него первого среагировал. В сексуальном плане. — Рили? Наоборот, это добавило. На того, кого знать не хочешь — дрочишь! — Глубокомысленно заявляет психолог всех времен и народов. — Злился. А тут уезжаешь. Надолго. Между вами ничего не выяснено. Выпускной крайний шанс поговорить… — Я так-то его разорвать на части хотел, а не разговоры разговаривать. И все совершенно иначе, чем ты расписал. — Звенья одной цепи! — выпятив упрямо подбородок, припечатывает Глеб. — Пиздец… Я конченный псих! — Поэтому надо ехать. — Шоколадный, ты у меня умный, офонареть. Чего же тогда творишь порой трешево необоснуйное? — А это из разных областей, — чмокает тот в нос. — Погнали на каток? — Стоять! Какой нахрен каток? Запрещено! В Питер вернемся… Хотя, нет! Там тоже нельзя! — Нафига я тебе рассказал, — вздыхает Глеб. — Я за тобой щас еще больше следить буду.***
Влетев на второй этаж, Пашка ворвался в спальню и, подскочив к кровати, буквально налетел на стену. Ухватив задрожавшими пальцами шелковое покрывало, сдернул рывком… И захлебнулся. Все оправдания, которые собирался произнести, исчезли… Два переплетенных тела. Сла и эта сукааа… Почувствовав прохладу, друг открыл глаза и некоторое время пристально смотрел на него. — Вышел отсюда. — Безэмоционально. Но Пабло оглушило. Впервые на их личную территорию — предназначенную исключительно для двоих, Славка притащил кого-то еще. Я не иначе пью где-то в клубешнике и меня глючит. — Ска-зал-блять-ва-ли! Видя, что Пашка не шевелится, Романовский, подскочив, выволок его в коридор. — С хера ты в мою комнату вламываешься?! — В твою… — в непроходящем ахуе, не веря, что слышит. — Да! — жестко произносит тот. Разорванное сердце пульсирует болью. — И хватит лезть туда, куда тебя не приглашают. — Не приглашают… Ты прав, Сла. И теперь точно. Иди нахуй, — спокойно произносит Пашка и направляется к лестнице. Не торопясь, спускается и покидает Славкину жизнь. — Слав, обалдел! Ты голый! — Лана находит брата, не реагирующего ни на что, сидящим в коридоре после ухода Пабло. Вздохнув, обходит его и открывает дверь. — Халат хоть надень, балбесина! Вынесу-уу… Кристи! — Лан… — Кристина откладывает телефон. Только что открыв и увидев не меньше сотни сообщений от Вади, не читая их, написала ему — между ними все окончено. И она надеется на его порядочность — не станет надоедать и рассказывать кому-либо, что они встречались. Перед отправлением палец застыл — что-то в душе сопротивлялось, но, мысленно отдернув себя, нажала на стрелку. Два года ждать и разрушить редкий шанс глупыми сомнениями? И следом номер Киреева Вадима отправляется в черный список. — Извини, что помешала… — Света, растерявшись, ищет подходящие слова, но они пропали. Эта комната Славки и Пашки. Кроме нее одной, другим вход воспрещен. Что происходит? Где Пабло?.. Брат, не стесняясь наготы, проходит мимо и запирается в ванной. — Люблю его, — шепчет Кристи, опуская голову. Рыжеватые волосы, рассыпавшись мягкими волнами, закрывают лицо.***
Очнувшись в темноте, не понимает в первый момент, где находится. Все тело болит… Откуда-то: «Хочу водки…». Подползает к бару. Вино. Бренди. Медленно одевается и бредет на улицу. Мороз не приводит в норму. Эрик словно зомби. И не помнит, куда направлялся. Водка? Начерта она мне? Разворачивается обратно к дому. Да… Надо забронировать билет в Лондон… Во дворе чёрная бэха. В салоне горит свет. Принц останавливается и смотрит сквозь лобовое стекло. Водитель, будто почувствовав, поднимает рыжеволосую голову с переплетенных на руле рук. А он, разворачиваясь, идет к парадному. Слышит звук захлопывающейся дверцы, топот ног. Открывает дверь в подъезд, не придерживая, но тот, кто за ним, перехватывает. В лифте, застыв отражениями в зеркалах кабины, молчат, не отрывая взглядов друг от друга. Их киберпространство. Хочется остаться в нем навсегда. Мелодичный перезвон извещает об окончании телепортации. Створки отъезжают, открывая проход в реальность. Эрик не двигается. Слишком много для одних суток. Токсичность достигла наивысшей точки. И теперь или все, или ничего. Но звать он больше не станет. Пашка выходит на площадку и протягивает ему руку: — Пойдем.