Психо города 604

Ужасно хотелось пить. Просто невыносимо. Но не этой измененной, с ржавчиной и запахом синтетики жижи, что текла из крана, а нормальной — чистой воды, слегка сладковатой и холодной, а еще желательно природной — родниковой к примеру. Парень мечтательно облизал пересохшие губы, скосил взгляд на противоположную стену, за которой находилась маленькая кухня и было слышно, как в кране капает вода, поморщился о воспоминании этого самого вкуса воды и вида, и упрямо зажмурился. Определенно, в следующий раз ему стоит закупать пятилитровыми бутылями магазинную воду, которую еще хоть как-то можно употреблять. Захотелось зарычать или завыть, но сил не было, ровно как и не хотелось вставать, хотя и нужно было. Хотя бы для того, чтобы пройти полтора метра и закрыть жалюзи на окне, и чтоб это чертово выжигающее белым солнце не нагревало комнату и не слепило своим ядовитым светом. Джек проматерился, поморщился от тянущей боли в ногах и рывком встал с кровати, тут же взвыв и вновь заматерившись. Похоже, вчерашний марафон по Кромке от каких-то долбанутых ублюдков не сказался даром, и он все же успел где-то разодрать себе половину спины. Проклинать этот мир и тех дебилов было неразумно, и в принципе бесполезно: мир и так давно проклят, а люди в нем с рождения и до смерти несут кару за давнишние грехи своих пра-предков. Жалюзи закрылись с гнусным железным лязгом, Джек поморщился в третий раз, устало выдохнул и вновь сглотнул, понимая, что придется все же выходить на улицу и плестись в ближайший маркет за несколькими литрами воды. Ну или на крайний случай, покупать в автоматах пару бутылок по литру. Перспектива не слишком радовала, учитывая что придется вылезать под сжигающие лучи солнца, в разгар дня, когда пол района закрыло серым смогом и где и без того шизанутые жители начинают цепляться к каждому неправильному взгляду, норовя перегрызть друг друга, как термиты в раскаленной банке под солнцем. Более того, даже совсем не радовала, а приводила в такое же обозленное состояние, балансирующее с грустью и полнейшей апатией. Парень чертыхнулся, фыркнул себе под нос уж что-то совсем неприличное, и бросив взгляд на свою серую толстовку, валяющуюся у подножия кровати, тихо застонал. В такой теплой кофте под это пекло не вылезешь, но волосы как-то прятать нужно. Он еще раз фыркнул, повернул голову налево и прошел к старому железному шкафу, который был зажат между спинкой кровати и окном в углу комнаты. Одежды было не густо, разве что сменная и по четырем сезонам, хотя учитывая, как меняется порой погода, то можно смело назвать всего два сезона — лето и зима. Вскоре из небольшого шкафчика была извлечена почти такая же толстовка, только эта была с большими карманами, на молнии и из легкой синтетической ткани, главным ключом был такой же широкий капюшон и цвет мокрого асфальта. Можно сказать маскировка под унылую местность. Беловолосый грустно усмехнулся, пару раз встряхнул немного запыленную одежду и сразу же надел, пару секунд прибывая в блаженстве от холодной ткани, прилегающей к разгоряченной коже. Как всё же он любил холод. И плевать на ледяные дожди с начала сентября и по октябрь, которые практически не прекращались. И плевать, что порой в январе температура могла опуститься до –40. Все равно единственное, что ему еще нравилось в этом мире и что он любил — это зиму и снег, белый, яркий, иллюзорно чистый. Все же до зимы было месяцев пять, а потому придется еще пять месяцев жить без мнимой радости и хоть какого-то приличного настроения. Но это молодого парня уже почти не тревожило, ведь из года в год, даже самые крепкие и устойчивые желания и радости, которые помогали держаться наплаву и не потонуть в той едкой мути, в которой тонут все другие, начинали медленно стираться и таять. И к его полным девятнадцати, на данный момент, осталось всего несколько ниточек, что удерживали от чертовой грязи и черни, которую он видел за каждым поворотом и в каждом закоулке. Осталась только зима, легкое, давно потрепанное чувство гордости и едва ли видная, почти прозрачная надежда во что-то необычное, что может с ним произойти и что может дать ему стимул по-настоящему жить дальше. К слову, эту последнюю надежду в последние года два-три он сам с ненавистью топил и сжигал, пытаясь растереть в сознании и подсознании, не оставив даже легкого налета в самом сердце. Потому что было неверно, потому что так не может быть. Не в этом мире и не в этом городе. Джек мельком, направляясь к входной двери, взглянул в зеркало, подмечая еще большую бледность на и так белом лице и нетипичный, почти черный цвет глаз. Не в его жизни случиться еще чему-то хорошему. Входная дверь громко хлопнула, и в квартире на время стало пусто и сумрачно. *** Сильно шумели машины и электрички, даже несмотря на то, что находились в приличной близости от укромного квартала общежитий и спальных домов, где жил парень. Не спасало ни многометровое расстояние, ни толстые бетонные стены, и даже многие комплексы высоток, что бросали длинные холодные тени на такие серенькие квартальчики, и практически перекрывали лучи заходящего солнца. Джек Фрост, идущий в одном из пыльных переулков, отдаленно подумывал о том, чтобы вечером сходить и проведать обстановку в квартале, где можно было не только достать продуктов, но и порой за мелкие поручения, чисто выполняя роль гонца с плохими или хорошими вестями, получить вознаграждение и скинуть порой приличную сумму на карточку. Где-то за рябицей, в частном секторе раздались голоса, а после и крики, разделяемые только звоном от битья бутылок и глухими ударами. Фрост ускорил шаг и вскоре оказался в другом совершенно пустом и на счастье светлом проулке. Он всего на пару секунд остановился оглядываясь назад, и проверив что никого нет и никто за ним не идет, успокоенный двинулся дальше, натягивая капюшон пониже и желая побыстрее оказаться дома. «Во временном доме», — поправил он себя и от очередного напоминания захотелось шарахнуть в стену чем-то тяжелым. Но под рукой, точнее на левом плече, был только черный рюкзак в котором лежало три бутылки воды. У него не было дома. Его забрали чертовы городские службы совместно с гребанными хранителями порядка. Будь они все прокляты. Фрост поморщился, и горло сдавило привычным спазмом. Стало трудно дышать, но всего на минуту, однако и этого пареньку оказалось достаточно чтобы вспомнить гнетущее чувство боли и страха. Он запрещал себе вспоминать, отсекая за гранью ту жизнь, которая была когда-то. Словно это прожил кто-то другой, а потом рассказал ему — мальчишке из самого криминального района, у которого не было ни регистрации, ни средств к существованию, и который в свои девятнадцать познал все формы предательства и человеческой низости. Все могло сложиться по-другому, наверное. Ну или он так порой мечтал, фантазировал о другой жизни и, о другом стечении обстоятельств. Если бы тогда службы спасения и доблестная полиция работала лучше, если бы тогда они не боялись заезжать в районы граничащие с А9 то возможно сейчас…всё было по другому. А ведь сейчас эти патрульные такие крутые и в бронированных машинах могут себе позволить ездить даже по А9, устраивая облавы на беспризорников и проституток, хотя в центре района такие ублюдки и изощренные убийцы, которых можно было запросто поймать. Но нет же, психов с оружием они тупо боятся, и ловят одну шваль. Впрочем… он тоже относится к этой швали, и случись что, ему никто не предоставит слово. У него нет прав. Он их потерял вместе со своим регистрационным номером и прошлой жизнью… Все люди, которые жили в своих городах, были обязаны проходить процедуру регистрации каждый месяц, для достоверности в их добропорядочности и законопослушании. Те же, кто уклонялся от регистрации месяц или более, по тем или иным причинам (исключениями становились полицейские, что были засланы в местные банды) выписывались из общего регистра, и переносились на учет в контролирующие социальные службы, а если дело уж совсем плохо и были приводы в полицию, то на полицейский контроль. Проще же говоря, если тебя не было в Общем Центральном Регистре — ОЦР, то ты либо незаконопослушный житель, к тому же скорее всего бездомный, не имеющий прав ни на что, либо… ты мертвый. И половина города собственно и была такими — кто потерял регистрацию или просто на нее забил. Все равно общество было расколото на слишком наглых и богатых ублюдков, и очень бедных и бешенных ублюдков, которые рвались вверх или хотя бы желали жить более чем в достатке. Но тот социальный слой, что жил за чертой «ниже среднего», хотя и понимали свою дальнейшую судьбу, как-то пытались извернуться и многие, даже большинство, не желали расставаться со своим регистрационным номером только потому, что благодаря ему можно было бесплатно пройти обследование в больнице, устроиться на работу, на которую тебя, конечно же, возьмут только если есть этот номер, получать страховку, кредиты и прочие бумажки, справки и послабления, которые предусматривала программа по улучшению жизни законопослушным жителям. Когда-то высшее руководство в каждом городе приняли единственную совместную вещь — эту чертову услугу, которая от добровольной стала принудительной — регистрацию жителей. Ведь думали как — сейчас создадим эти номерки, зарегистрируем каждого и будет проще отделять кто законопослушный, а кто нет. Но в результате образовался только больший хаос, а расслойка общества на класс высший и низший только это усугубила. И половину тех, кто по случайности или от своей бедной жизни лишился номера сейчас были вне закона, на учетах и без каких-либо прав. А те многие, что с помощью незаконного бизнеса и махинаций поднялись наверх, имели все права, привилегии, а многие даже неприкосновенность. — Привилегии… — практически прошипев, проговорил парнишка. Он завернул за угол и с силой шаркнул по неровной дороге, поднимая клубы серой пыли. Чертово выжигающее солнце палило нещадно, желая достать своими ядовитыми лучами и оплавить кожу, хотя его мысли о жизни и о прошлом, окрашенном едкими, серными красками ничуть не уступают солнцу — так же сжигают, только душу… Джек цыкает, ускоряет шаг и ненавидит всех этих зажравшихся ублюдков, которые сидят в прохладных кабинетах и с видом презрения смотрят, как выживают люди внизу — у подножия небоскребов, снисходительно потягивая чертов облегченный коктейль в котором всего пять процентов синтезированных искусственных добавок…  — А ты крутись, а ты выживай в черной пыли и думай не сожрут ли тебя за поворотом… — шипит подобно змее парень, и вновь сворачивает, забредая в узкий проулок меж бетонных домов. «А ведь был у нас пару лет назад каннибал. И ведь действительно убивал и ел людей… Только вот потом…» — Джек сглотнул, не в силах продолжить даже свою мысль. Только потом начали говорить на всех углах, пестрили новостные блоки, и за одну ночь шестьсот четвертый поднялся на уши, ведь этого психа самого убили, спустив свору черных собак, а те его живьем разодрали и сожрали… «Ага, собак…. Собачек, да. Таких… — специальных, на которых ставились опыты в подпольных лабораториях, и которых кое-кто не поленился спиз… украсть, и спустить бешенных адских псов на каннибала» Фрост практически сам как псих хихикает, морщит нос от затхлого запаха мха и гнили, и пытается опустить пониже голову и пройти этот туннель как можно быстрее. Черные, жаркие улочки с бесконечными тоннами пыли под ногами и чернь прячется в каждом закоулке, вместе с новым ублюдком. Джек откидывает эти воспоминания и мысли, и вновь злиться на хранителей порядка. И ведь… Ведь всё из-за них! Ремень рюкзака надсадно трещит и Джек выдыхает, стараясь больше не натягивать несчастный ремешок, иначе последний нормальный рюкзак у него порвется. Фрост фыркает себе под нос, трясет головой, но почему-то в голове все те же жесткие, ядовитые воспоминания… А он ведь попрощался с ними. Думал забудет один раз и всё — нет. Так, оказывается, не бывает. Не в том мире ты, Фрост, живешь. Здесь каждая стена и каждый тупик словно указатель на архивы твоего гнилого, чертового кровавого прошлого. Грязная улица, его дикий взгляд, вспышка неоновой вывески мелькает как комета перед глазами. Сбитый до хрипоты голос и вновь…он вновь бежит, пытаясь добраться, пытаясь позвать хоть кого-то. Нет! Джек резко останавливается, разворачивается к блеклой стене и с силой бьет кулаком по бетону. Боль остужает взбунтовавшиеся мысли и образы прошлого. Но не все, где-то по левой части, с начала переулка начинает дуть ветер, быстрыми потоками поднимая пыль и приближаясь к нему, а Джек сильно зажмуривается, пытаясь не слышать свист ветра. Свист ветра в ушах и глотку передавило такой болью, что он не может даже глотать. Больно. В горле больно. И внутри тоже. Краски… они не были яркие, как и его жизнь, но они были, а теперь все окрашивается в багрово красный цвет крови. Резкий хриплый вскрик и он не рассчитав спотыкается, обдирая с силой колени и запястья до крови. Помогите! До управления далеко, а патрульные уже вот — на противоположной стороне дороги. Но он всё равно кричит у себя в мыслях, а страх и паника передавила горло. Он тянет руку вперед, желая чтоб два офицера порядка его заметили, но запястье кровоточит, а его не видят. Джек шоркает по земле, выдыхает через плотно сжатые зубы и морщится, зажмуриваясь сильнее, так чтоб заболели глаза, и в ушах появился шум. Кулак медленно ползет по стене вниз, оставляя красную полосу крови, и рука обессилено соскальзывает обвисая по длине тела. Помогите им!!! Ор, — резкий, надсадный, болезненный. Его… Его замечают? Только он не видит: пелена перед глазами и непонятно почему эти неразличимые силуэты приближаются настолько медленно. А время утекает. Там — дома, дома остались они — его семья. Мама и папа. И Альфа С — которые не отпускают родителей, требуя какие-то бумаги. Но почему к нему идут так медленно?! Почему отец приказал бежать в банк и открыть его личную ячейку? Почему его отпустили эти мрази, удерживающие у горла его родителей ножи? И почему, почему отец соврал?! У них нет ячейки в банке… Кровь? Он чувствует её — теплую, вязкую, слишком красную на своих руках. Рядом двое хранителей порядка и мальчишка, совсем мелкий — подросток рассказывает что произошло. Он просит помочь его родителям. Помогите им! Спасите их… Короткие переговоры двух офицеров, свет от новых фар, кровь продолжает идти. Откуда она? У него всё еще плывет перед глазами. Диалог офицеров. Странный… он не улавливает сути только обрывки: едкие, кислотные… опустошающие обрывки. «Это Альфы! Ты подохнуть хочешь? Забей! Его родители сообразили и спасли ему жизнь, дав сбежать, а самих наверное прирезали как только поняли, что нет никакой стоящей информации. А если мы пойдем, то и нас заодно прирежут!» «Ты не знал? Они кромсают ножами, а потом устраивают казнь — расстреливают в голову.» «Это Альфы-С из А7» «Они и его пришьют…» «В участок?» Папа, мама! Содранное горло — его поили кислотой и теперь внутрислизистая и трахея превратились в ошметки, не давая вскрикнуть? Сорванный голос, как факт удушающих паров радиации? Он кидается обратно — домой. Там его семья! Пятиэтажка и перечитка этажей: Первый. Второй. Третий… Четвертый. Мальчишка тоже будущий труп? Квартира. Номер двери. Коридор и сразу зал с большим окнами на восток. Красные окна… треснутые стекла. Капли крови до сих пор стекают вниз, застревая в трещинках и образую кровавые паутинистые узоры… Мама? Папа? Зачем вы меня послали в банк? Он оборачивается, метнувшись к маленькому кабинету отца… — Мама, па… Кроссовки шлепают по странной жидкости на полу, и он опускает голову вниз. Фрост распахивает серебристые глаза, и стена совсем близко, можно даже осмотреть мелкие пузырьки в бетоне и потрескавшуюся поверхность. Парень резко выдыхает и пнув с разворота непровинившуюся стену, быстро срывается с места. Он убегает. Он убежал и тогда… А если б остался, они были бы живы! «Ничего не длится вечно, ничего не остается прежним, ничего нельзя вернуть. Никогда.» «Не в этой реальности.» — Ты знаешь эту истину и потому смирись, дурак! — ядовито шипит Фрост, когда резко останавливаясь через две улицы, почти в таком же проулке, только здесь холоднее из-за тени высоких небоскребов и находящихся ближе к друг другу бетонных зданий. Он воровато осматривается, благодарит чертову синтетику за ее прочность, ибо волокна в лямке рюкзака так и не порвались, и он не потерял свой груз с тарами питьевой воды. Парень хочет закурить. Опять. До дрожи в пальцах и горьковатого привкуса на кончике языка. Но вновь одергивает себя, сжимая правую руку в кулак и чувствуя отрезвляющую, саднящую боль от содранной кожи на костяшках. Всё же, не хило он шибанул по той стене. Выдох, рваный и судорожный. Он обязан забыть о воспоминаниях. Отсечь ту жизнь, отсечь яркость и всю краску. Он умер там, и пора это уже понять. А если и не там, то точно в чертовом шестизвездочном люксе на стошестнадцатом этаже. Бред… Ложь! Он не умер! Умерли и обгорели воспоминания. Но не он сам. Он не хочет! Обгорела душа, оплавился добрый характер, стекая жидкой, паленой резиной и оставляя только стальной каркас, который и не позволяет скатиться до уровня здешних подстилок и полных моральных ублюдков. — Да пусть хоть завтра апокалипсис, к херам и на зло этим тварям выживу! «Дорогой, когда случился апокалипсис, тебя еще в проекте даже на верху не было, так что лучше уж заткнись!» Он морщится — неприятно, но факт. Одного частичного апокалипсиса этому человечеству хватило с лихвой. Хотя, он считает, что и второй бы сейчас не помешал, ибо это уже не жизнь, а хрень какая-то. Фрост цыкает, прищуривается и удобнее перехватив злосчастный рюкзак, направляется по узкому противному проулку, чуя, что где-то сверху, из-за куска высотки, что находится по его правой стороне, на него кто-то смотрит. Парень фыркает, замирает на месте на одну секунду, прикрывает глаза и делает глубокий, рваный вдох и такой же выдох и… срывается с места, настолько резко, что клубы пыли вырываются из-под кроссовок, а мелкие камешки на земле летят в стороны. Ему плевать, что выглядит он подобно тем шизофреникам и чокнутым, которые бродят тут по округе и делают такие же быстрые выпады или движения. Он не хочет, чтобы за ним кто-то наблюдал. Он не хочет, чтобы его кто-то разглядывал. Он не хочет, чтобы его кто-то вел, пока он с паршивыми мыслями добирается до своего, ставшего привычным, закоулка. Быстрый бег. Тело быстро переключается на ускоренный ритм. Но горячий ветер в лицо ни черта не остужает и не перебивает мысли в голове. Он ненавидит себя, и он ненавидит мир. За спиной, в рюкзаке, противно плещется вода, ударяясь о пластмассовые стенки тары. Фрост шипит, похожий сейчас на дикого, разозленного котенка, который не подпускает к себе обидчиков. Только вот парнишка не подпускает к себе… прощение. Для самого же себя. Он не может простить. Впереди небольшая дорога, благо не магистральная и не в несколько рядов. Визг тормозов, вновь сбоят светофоры, ставший привычным и почти родным отборный мат водителей — словно на другом языке говорят, а мальчишка кривит губы в понимающей усмешке, и серым вихрем проносится меж таких же обезличенных машин и их водителей, пока возле светофора образовалась пробка. Несколько проулков, мысли в голове накаляются до предела, подобно чертовому асфальту в знойный день сорокоградусной жары. У него вновь… Нет, для него не важно, что опять произойдет, если он перегрузит свой дебильный мозг. Ему плевать. Организм должен справиться. Фрост мотает головой, запрещая как будто самому себе, несется вперед, идеально петляя по выученным улочкам и проулкам. Здесь гуляет другой ветер, здесь не так пахнет гнилью, только землей, мохом и… чертовыми химикатами, которые бодяжит один недо-химик из третьего дома напротив. «Чертов мир, со своей чертовой антиутопией» — ядовито шипит парень в мыслях и только звуки включенного новостного портала из пятой квартиры в его доме, до которого он добежал, заставляют вмиг остановиться, прислушиваясь к словам из открытого окна. Джек щурится, он склоняет голову вбок и раздувает ноздри из-за злости вперемешку с недовольством. Сегодняшней ночью, ближе к утру, Главное Управление объявило о введении на два месяца комендантского часа по всему городу. Особенно это касается района А7 и С17… — Мальчики и девочки, ложитесь спать пораньше, не выходите на улицу и не гуляйте по бульварам с малознакомыми вам маньяками-потрошителями!.. — саркастично цедит сладким голоском Фрост, почти парадируя мелкую ведущую новостного блока. Хоть этаж и третий, но из открытого настежь окна хорошо слышны слова ведущей. Джек цыкает, сплевывает на грязную землю и за секунды оказывается в подъезде, и еще за несколько секунд у себя в коморке, закрывая с глухим ударом дверь, скидывая на пол рюкзак и сползая по двери вниз, прикрывая глаза. Опять. Это начинается опять. Джек это знает, но не представляет, что ему делать: то ли кривить губы в злорадной усмешке, то ли выть и материть этот мир самыми жесткими словами, которые только знает. Опять. Скоро будет просто напросто борьба за выживание… Треть всех подпольщиков в А7 и С17 закроются, больше половины крупных банд у которых есть мозги и деньги канут в то же невидимое болото, а вместе и с ними все поставки нормальной и дешевой еды, воды, и хоть какого-то заработка. Полиция устроит голодные игры, мафия рассредоточится только на крупных точках, А7 постепенно будет вымирать… Психов станет больше, но кто первый заявит о себе, того первого и сожрут… — Четвертый год… Эта хрень длится уже четвертый год подряд, — хрипло проговаривает в пустоту комнаты парень, но ему кажется что скрипит дверь, а не он только что сказал. Жесть. Комендантский час… Варианта в принципе два: либо в 604 привалила чужая, из другого города, мафия, со своими борзыми ублюдками, которая будет вырезать местных идиотов и устраивать перестрелки каждый день, либо… этот Кромешный Ужас открыл новый сезон… Лучше бы мафия. Лучше бы мафия! Джек за мафию. Он даже поставит свою заработанную пятисотку на прошлой неделе, чтобы выиграла мафия. — Бред какой-то… — устало трет руками лицо Фрост, лениво стягивая капюшон и слыша мат на лестничной площадке. Шпана вернулась из С17, обсуждая каких-то тамошних лохов. Видимо, неплохо подзаработали… Фрост тянет к себе за лямку рюкзак. Всё так же смотря перед собой вжикает старую молнию, вытаскивает не глядя бутылку с водой, свинчивая крышку и поднося горлышко к приоткрытым, потрескавшимся губам. Глоток. Еще один — он думает, что ради этого стоило смотаться по такой жаре. Еще глоток. Капелька прозрачной жидкости нечаянно скатывается по подбородку, но Джеку кажется, что она вот-вот начнет шипеть и исчезнет микроскопическим облаком пара. Ему кажется, что кожа начинает гореть. «А при беге даже не заметил…» Он закрывает глаза. Он хочет слышать шум машин неподалеку и маты за своей спиной, но не хочет вновь вспоминать, когда тело и мозг почувствовал себя в относительной безопасности. Хренов, глупый мозг! Дурацкие эмоции, и бесящие твари чувства! Он шипит, он злобно делает еще несколько глотков уже противной воды, которой не хочется больше пить, он скребет правой рукой по прохладному, выцветшему и грязному линолеуму на полу. Ему до одури хочется закрыть глаза и провалиться в сон, но воспоминания! Они душат, они давят, они не дают даже спокойно поспать. Черт! Фрост с силой ударяет бутылку с водой об пол, вода по инерции выплескивается, заливая и рюкзак и джинсы самого парня. Фрост смачно матерится, упоминая и проклиная весь мир до пятого колена. — Да что ж за скотство?! — шипит он, быстро находя чертову крышечку, намертво закрывая бутылку и откидывая ее подальше от себя, впрочем как и намочившийся рюкзак. Беловолосая голова с силой впечатывается затылком в холодную дверь за спиной. Фрост жмурится. Подобно шизику в психушке которому мерещатся страшные галлюцинации. «Уж лучше б они…» — устало выдыхает подсознание и Фрост понимает что ему никуда не сбежать. Он так хотел, хочет, пытается, а ничего не выходит. Чертова реальность со своим прошлым…мерзким, красным, ненавистным ему. Но выдрать он это не может, не из головы не из души. Мучиться страданиями? Жалеть себя? Свернуться калачиком на кроватке и всхлипывать обвиняя мир в его жестокости? Да кому оно надо в этой психушке под номером — 604? Ничего уже не исправить, остается только выживать, закрывать всю эту гадость от самого себя и с упрямством мула или осла переть напролом, к такому же серому завтра. Он ведь смог… смог забыть на столько месяцев, но так почему сейчас? Почему так резко и внезапно? А еще сука осознанная память — вывернула наружу все страшные картинки так быстро и четко, словно ты вернулся на четыре с половиной года назад, и всё произошло пару часов назад. Джек с силой закусывает губу, ему плевать, даже если пойдет кровь. Перетерпит, боль со временем притупилась до такой степени, что он почти может её не чувствовать. Он сглотнул и в горле запершило, как будто он сорвал глотку. Вновь убогие воспоминания… Где-то недалеко с нудным однотонным визгом пронеслась полицейская машина. Фрост пакостно усмехнулся. Вот почему эта хрень под названием воспоминания, настолько быстро вернулась. Июль… Комендантский час. Полиция. Бешенные районы и ноль правил, ни единого закона. Никто не защитит, эти уроды вновь будут проезжать мимо и не останавливаться на своих бронированных машинах. — Твари… — горько и сухо шепчет Джек. Но быстро стягивает с себя накрывающую его пелену. Нет. Не здесь и не сейчас… Он конечно же последняя тварь сам, он знает все свои поступки и косяки, он знает что натворил и он никогда не простит. И пусть эти картинки прошлого ему вечно напоминают его тупость и страх. Но сейчас нет времени даже на себя и свои внутренние переживания. «Еще к психологу сходи, бедненький мальчик!» — ядовито шипит внутренний голос, и Джек знает что жалеть себя последнее дело. Он ведь поклялся… Серые глаза распахиваются, Фрост обводит взглядом полупустую, серо-желтую комнату, морщится от брезгливости — ему до тошноты надоело здесь жить, но встает и решительно осматривает все нычки, где лежит самое необходимое. На лестничной площадке слышатся приглушенные голоса, быстрый бег с верхних этажей вниз, четкие слова о последних новостях А7, громкие возгласы и привычный мат, через который он успевает уловить суть. Сегодняшней ночью был найден и убит Шкурник. Ну всё… Игра на выживание начинается… Фрост фыркает, поднимает резким движением рюкзак и швыряет на кровать, пару движений и он уже возле того же железного шкафчика, внизу которого есть маленькое второе дно. Пока есть время нужно вытащить всё что пригодится, и в быстром темпе погонять по Кромке, затариваясь едой и деньгами. Скоро останутся только крупные акулы в этом аквариуме, ну или самые долбанутые, которые отродясь не слышали про самосохранение. А вот он вроде и простая рыбешка, но подохнуть не хочет. Джек резко подрывается, кидает на стол нужные предметы, запасы денег, пластиковые карты, отодвигает жалюзи и чувствует как Кромка зашевелилась, узнавая последние новости, а из ближайших квартир и домов послышался отборный мат. — Ну что ж, народ, поздравляю…