Психо города 604

Она идет неспешно, и так привычно. Усмешка на фигурных накрашенных губках, а позади её свита — те, кто смогут прикрыть. Стук каблуков остро отбивает четкие, почти армейские, шаги, но миниатюрная девушка не теряет при этом легкой хищной грации. Совсем позади, так ожидаемо, слышится недовольное обсуждение, но она только резко сворачивает налево и с силой распахивает на вид массивную железную дверь, заходя в нужный и просторный кабинет. Да, похож на бункер, нет окон, минимум мебели: большой стол с десятком стульев для переговоров, маленький диванчик в дальнем левом углу и на всю правую от входа стену телевизионная панель, которая только и освещает помещение синеватым отсветом. Здесь остро пахнет пылью и холодно, но переговоры вести — то, что нужно. Она ведь знала, на что соглашалась… Мягкая усмешка, и девушка оборачивается наполовину, из-под пушистых ресниц кидая ледяной взгляд на двух детективов, что с небольшим удовольствием терпят её компанию. А Астер и Николас до сих пор недовольны. Конечно, не обсуждаются приказы высшего руководства, но работа с.. Феей?.. Прошло несколько нудных дней после знаменательного представления в департаменте, и сейчас они вновь в её компании, на неизвестном этаже, в неизвестном частном подразделении. Конечно, было бы дело полегче, то даже Норд со своим дипломатичным характером первый бы послал эту барышню на три довольно знакомые ей буквы, и отправился на свое место, разгребать нудные и такие тошнотворные дела. Но дело было в Кошмаре всея 604, а следовательно, как тут не ненавидеть наемницу, но придется работать да и еще выполнять приказ руководства и частного… партнера, будь он неладен, который обеспечит операцию всем необходимым и нужным количеством финансов. Норд недовольно хмыкает и косо смотрит на нервного Астера. Да, по взгляду младшего детектива, тому тоже не нравится, что городского бюджета на такие глобальные операции не хватает и приходится работать с частниками, которые и спонсируют полицию и наемников, объединив вот в такие незаконные, но действенные группы. — И только этому сукиному сыну удается нас сплотить. — цедит недовольный серый детектив, за что сразу же получает усмешку от Феи и её строгий жест идеально наманекюренным пальчиком. Фея — позывной, уж если можно так назвать. А сама девушка, коей не так уж мало лет, одна из опаснейших наемниц, что когда-то была одной из лучших агентов специального назначения, и её услугами пользовались, впрочем и пользуются все вышестоящие. Однако, в последние лет пять ушла на частные заказы, создала свою группу и живет почти идеально, что до невозможности бесит остальных в этом зыбучем, как черный песок, городе. Туф — это по официальным источникам, но вот сделанная на всю спину татуировка, в виде разноцветных, переливающихся из-за специальной краски, крыльев, моментально дала ей право именоваться Феей. Хотя, как по мнению Норда, да и Астера, на милую и волшебную сущность, известную своей нежностью и добротой, никак Туф не тянула. Скорее уж на ведьму. Только вот попробуй — скажи ей это в лицо, смотря в ледяные, светло-фиолетовые глаза. — Приступим, мальчики? — мелодичный голос никак не вязался с холодностью и строгостью тона, но Фея умела, да так, что по её просьбе, высказанной таким тоном, строились в одну шеренгу матерые контрактники, которые порой и начальству не подчинялись. Банниманд премерзко усмехнулся, но, поймав строгий взгляд Норда, отвернулся, что-то тихо прошипев себе под нос. А старший детектив только и мог покачать головой, кидая тяжелый и мрачный взгляд на Туф, пытаясь одним взглядом прожечь ей спину. Однако Фее, как всегда было наплевательски, она лишь приказала своим бойцам не мельтешить возле панели, на которой ко времени их прихода загрузились все имеющиеся данные на психа, коего и должны были поймать любой ценой. Ник хмыкнул, мельком посматривая на развернувшиеся паки, съемки мест преступлений и немногочисленные, а быть конкретнее всего пять, пять, чтоб их, никчемных улик способных дать зацепку, за все семь лет самосуда этого паскудного Ужаса. Однако тычок в бок острого локтя младшего детектива заставил отвлечься, укоризненно зыркнув на того, однако Астер же и ухом не повел, лишь мрачно кивнул вдаль, на дальний левый угол, где из-за определенной тени сразу не увиделся скромный, но обтянутый качественной кожей, диванчик, на котором сидела некая фигура. Словно в доказательство или вспомнив, что нужно таки упомянуть, Фея обернулась к ним, тихо хмыкнув: — Ах да, забыла упомянуть… — Туф ловко нажала на пульте, неожиданно появившемся у нее в руках, пару кнопок и на потолках все-таки зажглись несколько неярких желтых ламп, освещая нового участника их собрания. Это был мужчина средних лет, полноватой внешности и низенького роста с пушистым ежиком блондинистых волос, облаченный в неподходящий для такой работы, кричащий светлый костюм, с золотым отливом, с непомерно блестящими, но явно подходившими под образ золотыми туфлями. Мужчина лишь наблюдал спокойными медовыми глазами, посматривая то на Туф, то на детективов, однако не произносил ни звука, чинно сложив руки на животе, и нехитро улыбаясь. Тип сразу же не понравился Астеру, а вот Норд призадумался, сверля взглядом неизвестного богача. А в том, что этот мужчина из высокого социального статуса, да при деньгах было ясно с первого взгляда. Не только одежда, но и холеный внешний вид наталкивали на подобные выводы. — Это Мистер Сандерсон, — отвлекая внимания опять на себя, представила незнакомца Туф, — Он же будет являться нашим спонсором и куратором на протяжении всего времени работы и поимки этого ублюдка. В случае успеха, ваши премиальные утроятся, так же как и месячная зарплата, если операцию постигнет неудача, то в любом случае время, проведенное и потраченное здесь, так же проплатится в тройне, согласно пятому пункту договоренности в нашем временном контракте. Фея тяжело выдохнула, словно ей было слишком утомительно произносить эту простую информацию для таких дебилов, как детективы. Но представления их гость стоил, так же, как и почтительного отношения к себе. Однако, девушка немного отвлеклась и, вернувшись к нынешней реальности, лишь незаметно усмехнулась. Она плавно разворачивается к гостю, но все равно острые набойки каблуков неприятным скрипом царапают пол. — Мистер Сандерсон, — она кивает полноватому мужчине, — Это детектив Николас Норд и его напарник — детектив Астер Банниманд. Именно эти люди в последние годы плотно занимались делом Ужаса 604, потому, как бы не хотелось этого говорить, могу их порекомендовать вам, и заверить, что они стоят ваших затрат. «Сандерсон… Сандерсон? А не тот ли это Сандерсон, что в Белом Шпиле считается одним из богатейших жителей города, имея доступ и владея большей частью всех корпораций шестьсот четвертого?», — мысленно анализирует Астер, и в вопросе переводит взгляд на своего коллегу. Ник же только кивает на невысказанный вопрос, узнавая известную фамилию, а теперь наблюдая и воочию Золотого Человека. «Что ж, каким бы не был экскурс в это, набившее всем оскомину, дело, изменения и масштабные подвижки точно будут.», — так думает Норд, а еще он думает, что верхушке действительно припекло, раз сам Золотой Человек взялся их спонсировать. Но… Значит ли это, что по каким-то источникам элиты стало известно, что в этом сезоне Ужас придет и по их души? *** Ненависть? Ты ведь знаешь что такое ненависть, к самому себе.? — Нет! Ненавидишь… — Прекрати! Презираешь? Себя? Скольких ты презираешь, а сам не лучше… И зеркало искажается, а задушенный крик, так и остается в горле, не сумев вырваться наружу, всхлип и его веки распахиваются, а перепуганный серебристый взгляд устремляется в серый с разводами потолок. « — Сегодня пятое июля и вы слушаете центральную новостную волну 604, просим не переключаться и дальше вы услышите о последних событиях произошедших за ночь!» Фрост скривился, не то от едких воспоминаний фантомом преследующем его даже во снах, то ли от нудного, порой разделяющегося на несколько электронных тонов голоса ведущего, что доносился из открытого окна прямо квартирой ниже его. А магистрали шумят, и голоса во дворе начинают забираться в мозг… опять. Он вновь вернулся в привычный, палящий ад гребенного города, и под шкуру забираются ненавистные щупальца реальности, выжигая даже мечты о чем-то другом… Хотя, даже уже их не осталось — только пепел. Всё не так, как кажется, у него всё по-другому — никак даже у этого чертового города — хуже, мерзко, отвратительно. Тихий стон, но подняться сил тупо нет… «Джек, Джек Фрост, ну вот какого хуя ты с собой сделал?» Ответа нет, так же как и не было все его четыре года жизни до… — долбанной, ублюдской жизни. «Ты ненавидишь себя, Джек, не правда ли? Да, Джек?» — Ненавижу? Ненавижу… — сиплый и настолько ядовитый шепот раздается в душной и пыльной комнате. И ему уже плевать на шум снаружи, блок приторно сглаженных новостей, на то, как болит тело, на приевшийся до тошноты запах химикатов и пыли, что витает в давно синтетическом воздухе. Даже желания противится всему этому уже нет, оно осело, где-то в глубинах пыльной и захламленной души, так же, как и все порушенные, и к черту сгоревшие мечты — похоже, он начинает умирать?.. Фрост кривит рот не то в хитрой, не то в циничной усмешке и щурится, поднимая левую руку вверх и вытягивая её к потолку. Чертова Вселенная, как же его всё заебало. Но… наконец, это чувство пришло; долгожданное, почти лелеемое годами — безразличие. Нет, не обычный будничный похуизм, а настоящее, нетронутое ничем — мёртвое безразличие, ко всему, ко всем. Эмоции, и так вытрепленные годами, чувства, что сдохли еще тогда же, а их недобитые корни с оголенными нервами, омертвели на той высотке… и сейчас уже нечему сопротивляться, бороться, и кажись последнее — самосохранение и само желание жить наконец отпало, как отваливается омертвевший кусок кожи с падали, где-то на позабытой богом трассе. Совсем неожиданно, не правда ли? Проснуться вот так утром и осознать что тебе уже фиолетово на все… А в мечтах ранее он представляя себе этот день по другому: где-нибудь на бордюре развалившегося моста, с панорамой на мокрый и туманный 604 город. Ан нет. Ничерта подобного… И даже такая гнусная недомечта провалилась и сбылась совершенно по-своему. Странно и даже радостно, но уже на всё похер: убьют ли его в подворотне или прирежут, собьет ли машина или он удостоится нежданно да негаданно чести умереть от рук Кошмара всея 604… Похер. Нет уже стремлений, эмоций, выветрилось все желание продолжать барахтаться в этом болоте. Ему потребовались сутки с небольшим после того инцидента под магистральным мостом, чтоб до мозга наконец дошло — всё, он достиг своей точки невозврата. Он сдался, еще там, только осознание накрыло уже здесь, где более безопасно и можно было расслабиться. Он не боролся, так — делал видимость, возможно и для самого себя, трепыхался показательно. Потому что так надо! Потому, что так делают когда хотят жить! А он?.. Тихий хриплый смех, и он вновь щурится, понимая, всё — пиздец. Это то, о чем говорил… Фрост себя обрубает, ибо не хочет даже мысленно произносить то имя. Он кривится, но как бы не противно было осознавать, тот человек, из-за которого у него окончательно сгорели все надежды и эмоции, оказался прав. Моторика… Инерция. Он двигается по ней. И даже не заметил, как сдох изнутри, что и было самым страшным для него на протяжении многих лет. Ему не нужно ничего, никто… И даже не смотря на страх к потере желания жить, Джек уже находит в этом свою нетронутую прелесть. Мальчишка думает, что с удовольствием бы сейчас закурил и пошел бы прогуляться и желательно под снег, эдак до ночи, и чтоб адреналин бил в голову и кровь вновь неслась по венам обжигая, и был азарт, но… Черт. Сигарет нет, на улице жара — разгар лета, адреналин уже искусственный — напускной, никакого азарта нет, разве что нарваться на рыбку, да покрупнее. Но так, чтоб без последствий, и нож вошел в артерию быстро и безболезненно… Он резко выдыхает и быстро мотает головой, отгоняя подобный бред. Фрост останавливает этот поток мыслей суицидника и материт самого себя самыми жесткими словами. Нет, он не может, не хочет просто так сдаваться, даже если нет уже никакой краски желания… Мозг то еще не отупел окончательно. Обрывки нудного «надо» сохраняются и всё еще пульсируют где-то в подкорке. Тошно и от этого же, тошно от того, что он превратился всего лишь в оболочку, в такую же, как сотни за его бетонной коробкой, куда-то спешащих и делающих вид, что выживают. Страшно и тошно, но внутри, как бы не хотел, мозг ничего не дергает к какому-то искреннему побуждению жить. И мотивации нет и… Бороться не ради кого. Он жил столько лет — пытался жить, и поначалу была месть, потом же привязанность, потом надежда и вновь ненависть, но потом? «Что ты с собой сделал потом, Джек?» Он сглатывает ком стоящий в горле, как застрявшая поперек острая рыбья кость, и ненавидит тупую голову и мысли, которые напомнили ради чего, пусть и иллюзорно, но он жил тогда. Да. Сначала месть за родителей, да, потом… чертов… Нет, он не может вымолвить даже в мыслях то имя, так же, как и образ — не может и не хочет, но помнит, что это была привязанность, а после надежда, что может все вернется, и он будет счастлив. Едкий смешок так и хочет при этом сорваться с губ. Глупец. Он был и, судя по всему, им и остался. А потом пришла ненависть и желание доказать — жить вопреки всему. Но только вот не заметил, как скатился, как всё внутри перегорело, выгорело, и была лишь видимость желания ненавидеть и доказывать. И все покрылось пеплом — серым, безучастным, мертвым. Он думал уже над этим — целых два месяца изводил себя, а в последнюю неделю вообще скатился, сравнивая себя с вектором и серой массой. Но еще какие-то сутки или несколько больше назад у него была ниточка к желанию выжить… А теперь нет даже её. Сгорела или проще уж сказать оплавилась, стекая мерзко пахнущей горящей резиной в унылую маслянистую канаву реальности. Джек щурится, хочет, чтоб поток бессвязных и уже ненужных, как разбившееся стекло, мыслей прекратил его доставать, но почему-то не может отвязаться от навязчивых и липких, как деготь, дум. Беловолосый фыркает, ему надоедает просто валяться, чувствуя как затекает спина, и он неохотно переворачивается на левый бок, морщась от боли в ребрах. Приходится замереть, потерпеть пока пройдет новая обжигающая волна — все же его хорошенько потрепали в том тупике, и пару раз рвано выдохнув, резко подорваться с кровати. Но финт не проходит бесследно: на несколько слишком растянувшихся мгновений в глазах темнеет, а мир словно сходит с орбиты, и парнишка приглушенно стонет, вцепляясь мертвой хваткой в изголовье кровати. И какого черта он подорвался? Только из-за боли? Беловолосый фыркает и распахивает глаза — платиновый, слишком прозрачный взгляд скользит по кусочку магистрали, что виднеется через окно. Он уже не находит в себе эмоций, чтобы показать как ему насточертел этот мир и свое существование. Он просто хочет сбежать из этих четырех давящих стен, выбежать туда, в жару, в духоту, под тяжелые низкие тучи и загазованные улочки, он хочет думать о чем угодно, занять голову пусть даже своей безопасностью, пробираясь через границу Кромки, но только не находится в относительной тишине этой серости доходя до ручки… А судя по всему с такими мыслями скоро дойдет. «Или уже дошел» Беловолосый трясет головой, наплевательски не замечая колокольный в ней звон и боль, въевшуюся в черепную коробку, и прерывисто выдыхает, пытаясь не смиряться окончательно. Хотя — фиолетово. Уже, как бы не метался в агонии мозг, пытаясь запустить самосохранение, бесполезно — душа этого не хочет. Так легко и обреченно одновременно. И так свободно… Но не так, как мечталось — эта свобода пропитана пеплом, оседающим на легких и не дающим сделать следующий ментальный вздох. Вроде и все — отмучился, последние часы — дни, и плевать уже, а свобода не та. Где-то под его окнами, на первых этажах кто-то что-то разбивает, и моментально доносится ругань с обвинениями и посылами в самые интимные и отдаленные места. Джек цыкает, щурится, смотря в окно, и хоть сегодня солнце периодически заходит за тучи, и над городом висит плотная шапка темно желтого смога, для него слишком светло, почти приторная, желтоватая яркость. Он думает, что окончательно докатился, раз сумрак и ночь теперь для него предпочтительнее света — любого света. Серая, все та же легкая кофта с капюшоном надевается быстро, хоть и движения парнишки ломанные, притупленные, и он благодарит самого же себя, что не снимал джинсы. На нахождение и надевания изношенных, но легких кед уходит еще несколько растянутых минут с хриплым нецензурным монологом, как-никак, а нагибаться с кружащейся головой и болью в ребрах проблематично. На рюкзак валяющийся в противоположном углу, рядом с дверью, он кидает лишь безразличный взгляд на нож, что был все это время под подушкой вновь запихивает в чехол и прикрепляет за ремень джинс. Оглядев разворошенную старую постель и бардак в комнате, лишь хмыкает, резко накидывает капюшон и незамедлительно покидает комнату — еще одна минута здесь, и Фрост сойдет с ума. *** Тьма постепенно начинает выбираться из временного, дневного убежища: под мостами становится темнее, с востока медленно подбирается густой почти осязаемый мрак, и медленно начинают зажигаться неоновые лампы и баннеры на всевозможных зданиях и магазинчиках. Тьма уже не таится, она захватывает своими дымчатыми щупальцами все больше пространства, отвоевывая территории запыленных улиц и автомагистралей. Он бродит далеко от востока, ближе к западу, где двадцать минут назад зашло солнце, оставив на «прощание» кроваво розовый закат, и толстый слой облаков был до тошноты ярким на этом участке города, почти пурпурный — приторный, он некрасиво перетекал в болезненную желтизну и резко уходил в темно-фиолетовый к тому же востоку. Джек поморщился и больше не стал поднимать голову вверх, стараясь не обращать внимание на опустошенность серо-желтых от такого отцвета улиц, и дальний гул от редко проезжающих мотоциклов и машин. Он понуро сунул руки в карманы кофты и, уткнувшись взглядом в почти черный асфальт, брел все дальше от безопасной зоны Кромки. Ему надоело, и отпустив все мысли, словно поотрезав острыми ножницами, просто брел, не задумываясь. Сейчас даже безопасность не так волновала его. Это чувство тоже притупилось, свыкшись с осознанием того самого — фиолетово на все. Он невесело улыбнулся и пнул маслянистый камешек под ногами, лениво сворачивая влево и мельком оглядывая все еще светлый проулок между высокими заброшенными многоэтажками и двухъярусным магистральным мостом, впрочем, тоже заброшенным, ибо городского бюджета не хватает, чтобы следить за исправностью такой длинной и здоровой махины. Но хоть одну функцию этот мост исполнял отлично, как всегда закрывая все еще не ушедший свет и бросая огромную тень на часть проулка, создавая четкую границу тени и света. А Джеку было все равно, и может потому он медленно прошел наискось, переходя на теневую сторону и направляясь все дальше по улочке. На периферии осознанного не было ни единой души, где-то далеко кто-то пробежал, по правую сторону в пятидесяти, а может и больше метрах послышались приглушенные маты, нерадивый гонщик позади, скорее всего на пятой действующей дороге промчался подобно молнии, оставляя лишь эхо, что резким звуком било по всем бетонным постройкам. Рядом никого не было. — Рядом никого. Совсем никого… — шепотом пробубнил себе под нос беловолосый парень, кривя губы в паршивом подобии на улыбку. Если б он только мог все вернуть или хотя бы… «Нет, Оверланд, хватит об этом думать!» — неожиданно резко рявкнуло подсознание, и Фрост словно очнулся. Он резко затормозил, вскидывая голову и смотря на опустевший квартал впереди. Ничерта уже не изменить и не вернуть. Он понимал это с неожиданно новой обреченностью, хоть и эмоций сожалеть не было. Он давно выгорел и слишком пустой, чтобы даже жалеть себя, не то, чтобы надеется. — …Думать, что ты кому-то понадобишься. Думать, что ты кому-то был нужен или будешь нужен. Словно кто-то… — Джек не доканчивает, потому что слова застревают в горле. Он каменеет, отводит взгляд прозрачно-серебристых глаз в сторону и морщится, словно пустошь переулка обрела некий разум и теперь с осуждением взирает на него. Бред, но ему стыдно, не то перед этой тишиной, не то перед самим собой. Стыдно признавать и не то, чтобы даже говорить… — Забудь! Забей! — шипит на самого себя парнишка и резко подрывается, ускоряя шаг и передергивая удобнее капюшон, натягивая как можно ниже, хотя и так уже некуда. Он сглатывает, тихо цокает и думает, что точно вновь закурит, раз уж похер теперь на дальнейшее, то какого хрена нужно беречь этот истасканный организм? В посветлевших до платины глазах все больше видится безразличие, и Фрост довольно, так по-мазохистски довольно, ускоряет шаг, желая выбраться из сырой прохлады тени, и попробовать на свой страх и риск заглянуть дальше границы Кромки, вновь посещая А7. «Почему бы и нет? Херов суицидник… Нежить, твою мать!» Джек уже не обращает внимание на внутренний голос — это уже просто фон. А шаги всё ускоряются, не желая больше быть в этом месте, но желая, так отчаянно, словно в агонии, нарваться на приключения, нарваться на что-нибудь острое. Плевать, он же уже давно никому не нужен! Тишина не разбавляется, и далекий гул от машин и сирен всё никак не может её разрушить, и это добавляет мыслей — едких, ненавистных, гложущих разум и отравляющих остатки живых нервов души. Он цыкает и не понимает, какого черта творит, но хочет это прекратить, неважно каким способом, не важно уже насколько страшно и больно будет. Как загнанный звереныш, которому уже ничего не остается, как нарываться на пули, ибо всю стаю перебили, а он слишком изранен, чтобы выжить. В голове непозволительно ярким для такого города и паршивой погоды смешивается калейдоскоп из картинок прошлого. Все кого он знал. Все кого он любил… Никого больше не осталось, а он гребаный одиночка пытался доказать хер пойми кому, что выживет, что будет жить! Тут-то твари покрупнее и клыкастее его лишь выживают, а он думал, что сможет жить. Глупый, наивный мальчишка. Резкий глоток воздуха, и он сворачивает на другую улицу, к его счастью и сожалению еще светлую, где замечено движение таких же одиночек — сталкеров как он. Но это не мешает, и Фрост лишь ускоряет и так быстрый шаг, стараясь быть серой тенью этой замшелой и пыльной улицы. А7 через один квартал и почему-то ему становится все более безразлично, а последние зачатки «чего-то там» внутри он давит, так и не слыша своего крика. Теней, таких как он здесь больше десяти, каждый куда-то несется, но Фрост по опыту понимает, что это не такие уж и ублюдочные твари, может да, но сейчас — здесь, никому нет дела до него, каждый спешит в нужный ему пункт назначения. Потому он без опаски проносится рядом с двумя другими подростками и черной сталкершей из-под капюшона которой выбивается локон рыжих волос. Редкость… Он фыркает и упрямо не хочет чувствовать то, что еще не сдохло, отвлекаясь на редких теней-прохожих. Джек думает, что так уже будет проще и лучше и, если доберется до А7, то Джейми не придется в очередной раз материть его за его раздолбайский «снежный» вид. Уже никогда не придется… «И никто никогда тебя не спа…» — Заткнись! — тихо рявкает на самого себя, так чтобы и ближайшие не слышали его психически нездоровый монолог с самим собой. Как же чертовски больно осознавать. Хренов мазохист! Он сжимает челюсти до скрипа зубов и упрямо фыркает. Он знает, уже знает что… Несколько теней быстрым шагом проходят по другой стороне улицы, о чем-то громко говоря, что его так нервозно отвлекает. Паренек лишь недовольно фыркает, пытаясь машинально не потереть болящее солнечное сплетение. …Знает, что его никто и никогда… Джек поднимает голову, переводит взгляд вправо, чтоб не видеть тех двух и встречается взглядом, так по блядски подлому, с обладателем желтых глаз. …Не спасет… Дыхание как тогда — обрывается к чертям, но априори резко вырубившемуся питанию в организме, и пропустившему пару ударов, как при клинической смерти, сердцу, он не останавливается. Но лишь на миг, краткий, резкий, как обрывок чего-то неуловимо — далекого, и ему хватает одного взгляда — слишком прямого, слишком невыносимого для его сумбура внутри, слишком яркого, полыхающего жизнью и неведомой злостью. Единственное, что не дает обернуться и затормозить — страх, все тот же, как в те первые два раза. Уже не такой панический и животный, но Джек закусывает губу и позорно срывается с места. Через несколько минут и несколько закоулков он резко тормозит, с силой ударяется спиной о черную стену, покрытую мокрым слоем старого мха, и, отдышавшись, вновь смотрит в пасмурное вечернее небо, которое уже становится темно фиолетовым и здесь. Прокусанная вновь до крови губа не спасает, ровно как и боль от этого действия, легкие, что словно плавятся изнутри от его марафона работают до мерзости отлично и даже это оплавление не чувствуется той болью, которая заглушит хоть что-то. Пальцы судорожно цепляются за стену позади, безжалостно соскребая мох и кусочки отсыревшей штукатурки. Не может быть! «Третий раз за несколько дней, да ты издеваешься!» Неверящий смешок срывается с покрасневших губ, и Джек упрямо мотает головой, не желая принимать факта, как этой встречи, так и того, что мысленно уже обращается к этому чертовому незнакомцу. Просто великолепно, и он окончательно, судя по всему, дошел до ручки. — Черт! Черт! Блядство!.. — резкий удар приходится на всё ту же безвинную стену, да так, что шмат влажной, со мхом, извести падает на землю. Всё наизнанку из-за этого ненормального. Нет, хуже! Джек бессильно тихо рычит и не знает, что теперь делать, а его последняя мысль, когда встретился вновь с ним взглядом, была как спусковой механизм. Чертов курок, на который он сам и нажал. «И облажался ты, Джек Фрост, кое-кто уже умудрился тебя спасти, хочешь ты того или нет.» — Это была случайность! Это была случайность! Всего лишь долбанная твою мать, случайность! — он повторяет это как мантру и пытается вдолбить в «оживший», к сожалению, мозг. Ехидно в подсознании хихикает внутренний голос, а мальчишка думает, что неплохо бы сигарету и… Твою ж мать, даже спокойно уйти в посмертие не дадут! Он обессилено переводит взгляд на тот квартал, через просвет темных общежитий, где начинается А7 и, кляня на чем свет стоит этого недоделанного психа, которого и спасителем язык не поворачивается назвать, разворачивается в обратном направлении, и уходит медленным шагом в сторону Кромки. Через два часа начинается дождь, а беловолосый, добравшись до своего пристанища, вымотанный мыслями и своими остатками недоомертвевших эмоций засыпает под шум дождя. Впервые, отчего-то надолго и без крови в постоянных кошмарах. На смену липкому и ледяному кровавому болоту — приходит тьма, растекаясь повсюду и окутывая его матовой чернотой.