Психо города 604

Дверь шибанула со всего маху, громко, резко, напугав спящих и не спящих соседей по всей лестничной клетке. Послышались маты, гул, чем-то долбанули в его стену и проорали что-то окном выше, но влетевшему домой парню было абсолютно и параллельно наплевать. «Плевать, уже на всё. На всех!» — сознание и даже чертов внутренний голос сбоили, не подчиняясь на самую банальную команду успокоиться. Послышался задушенный кашель, звук еще одной настежь распахнутой двери, скрип открывающегося крана в душевой. Всклокоченный, тяжело дышащий, частично в крови, но вернувшийся живым с этой бойни, Джек стоял возле душевой кабинки, зажимая рану на левой руке и пялясь на кафельную стенку, ничерта не понимая, что сейчас делать и, вообще, зачем он включил воду. Не воспринимающий ничего взгляд грифельных глаз скользил по выцвевшему салатовому, легкие разъедала огненная боль, все тело болело, а рука саднила острыми иглами, но все равно мозг отказывался понимать, что делать. Как, твою мать, ему, в принципе, дальше функционировать! Он, словно робот с выдернутой интеллектуальной панелью задач, ее может понять, вроде и включен, вроде и может работать, только не может понять как и вообще зачем. — Нахрена? — хриплый голос, словно горло ободрали наждачкой, а он лишь щурится, включает кран на полную, так, что чуть не слетают гайки, и резко отшатывается, прислоняясь плечом к ближайшей стене. «Какого хрена, Джек? Ну же, объясни, какого? Что это было?!» Он в панике, он не может осмыслить произошедшее. Фрост дышит загнанно, и поминает чёртом и всеми дьяволами сегодняшнюю ночь, которая, на его паскудство, все еще не кончилась, и как кошмар продолжается. Только всё наяву. — Только всё было взаправду. — шумящий душ перебивает его шепот, а он сползает на пол, и понимает, что все-таки ноги постепенно немеют от нагрузки, а организму недостаточно воздуха. «Дыши ртом, мальчик, давай же!» — Что это было? Какого… Фрост издает короткий смешок, понимает, что подсознание и его же внутренний голос правы — надо дышать, но как, твою мать?! Как — он не понимает, да и не хочет. В голове другие вопросы, другие приоритеты, и он все еще не может до конца осознать. До конца понять и придти… что все это было с ним. Что это он встретил… что… «Забудь! Дыши, твою мать, дыши, не то сдохнешь!» — рявкает подсознание, а Джек лишь замирает и через мгновение вдыхает полной грудью. — Нет, нет! Нет, твою ж душу! — крик или рявк — неважно, да и плевать, и не нужен ему воздух, и да, он глупый, ебнутый на всю голову мальчишка. Мальчишка, который сидит на полу замшелой душевой и не знает — истерить ему или радоваться? На островке осознанного, там, в мозгу, где еще есть хоть что-то связующее и здравое, Фрост понимает, что это всего-то часть глобальной, масштабной истерии, которая связана с четырьмя годами его жизни, и произошедшим пару часов. Но чертов контроль, гребаная защитная реакция, пропади она пропадом! Она все еще держит его, и он бездумным дауном смотрит перед собой, не имея понятия как проявить хоть одну долбанную искреннюю эмоцию. Но, если оставить все как есть, закрыться, затолкать еще глубже, молча стиснуть зубы и забыть, он знает, что свихнется. Парень прикрывает глаза, медленно растягивает губы в улыбке и думает, почему все это случилось именно с ним или это его наказание за то, что желал смерти… Он не знает и, по правде, не хочет знать. Скоро наступит пик, скоро самоконтроль этого тупого — немого состояния даст сбой и тогда… Беловолосый распахивает серые напуганные глаза, вымученно обводит взглядом темную от тусклого желтого света комнату, и ему почти противно от того, где он живет, и противно от самого же себя. — Докатился, твою мать… — шепчет в пустоту. Рука все еще саднит и хорошо бы подняться, да обработать рану, но сил нет, да и не уверен он, что ноги смогут его поднять. И как бы премерзко не было это признавать, но Джек принимает всего одно решение — подтягиваясь на правой руке, цепляется за кран душевой и заползает в душ. Парень морщится от ледяной воды, от того, как намокает и липнет к телу грязная одежда, начинают щипать все открытые раны, а голова раскалываться еще сильнее, но другого способа он не видит. Секунды — его спасительные секунды, чтобы попытаться забыть, чтобы не помнить, что произошло, чтобы почувствовать себя нормальным. Он сглатывает болезненный ком в горле, зажмуривается и сворачивается клубком, дыша через раз. «Пожалуйста…» Холодные струи нещадно бьют по спине, норовя порвать мокрую ткань кофты. «Пожалуйста… Еще немного» От ледяной воды начинают неметь пальцы на руках и губы, а тело медленно сводит болезненной судорогой. «Пожалуйста… Отдайте мне эти минуты!» — Не хочу помнить! Хватит! — злой вскрик и он резко подрываясь, встает на ноги, с силой крутанув обратно кран и одним широким шагом вылезая из кабинки. «Херов день, хренова ночь, ебнутые, долбанутые… Ненавижу их всех!» Парень сверкает гневным взглядом будто немедленно готов заморозить всю комнату и весь город вместе взятых, и, не медля, порывается дальше, желая уйти из ванной и завалиться на кровать. Однако задуманное обрывается, стоит парнишке сделать еще шаг — он подскальзывается на расплывшейся под ним луже и неуклюже шлепается на грязный пол.  — Да что тебя… — протяжно стонет Джек, со злостью ударяя кулаком кафельный пол, о чем и жалеет в следующую секунду, приглушенно зашипев. — Ненавижу! Ублюдская жизнь! Да, что за херня такая?! Долбаебы! Он бесится, не понимает, почему тело начинает трясти еще сильнее, а перед глазами начинает все плыть. Ему так хочется сбросить эту ярость, сбросить контроль, но в то же время страшно, до чертиков страшно, понимая, что за этим все-таки накопилась волна чувств и эмоций, не хилая такая — подобно цунами. Которая смоет все установки и границы к херам собачьим и у него все же сорвет оставшуюся крышу напрочь и навсегда. Быть безэмоциональным и жить по определенным, своим же, правилам — одно, выжечь в себе все эмоции и чувства, и желать бездумно подохнуть, оставаясь в трезвом сознании — другое, но вот совсем отдельное, позволить вновь возродившимся, всплывшим чувствам и эмоциям тебя захлестнуть, навсегда изменяя и превращая в невесть кого. Джек не знает, что будет после. Джек не хочет этого. Джек боится этого… Но произошедшее дает право на этот хренов срыв, произошедшее, как спусковой механизм, который уже запущен, и процесс необратим. Он хочет забыться и в то же время уничтожить весь мир, он готов даже на смерть от нейтронной бомбардировки. Лишь бы не чувствовать. А самое едкое — желание уничтожить виновников его срыва, и оно нарастает. Уничтожить их всех, начиная с той самой поганой банды, что отняла у него родителей. И так по списку — каждого. Перед глазами неведомая пелена, а они все помнятся, и все виноваты, они все отняли у него самое важное, частицу его самого…  — Полицейские, Альфы, перекупщики с аукционов, контрактники, Лу, черт бы его драл, херовы сдавалы, загонщики, суки психи, твари спецы, Ужа… Он замирает, а последнее слово так и не срывается с губ, и зрачки непроизвольно расширяются, не то от страха, не то от… Парень задыхается, смаргивает чертову пелену с глаз и обхватывает себя руками, не в силах даже произнести. Он ненавидит. Он не знает что делать. Фрост тихо усмехается и понимает, что больше не может, это конец его нормальной жизни, он знает — чувствует, что после этой ночи что-то изменится, и как совершенно неизлечимый психопат прощается с собой, но на губах лишь одна довольная усмешка. «Гори оно все… ледяным пламенем» Он бы отдал всё на свете, заложил бы даже собственную душу, лишь бы не рождаться, лишь бы не терять своих родных. Он никому не нужен, он не понимает, почему еще живет. За что он удостоился этой блядской чести на существование в подыхающем мире? Или, все же, это наказание? За маленький окном слышно, как по магистрали проносятся целая стая броневиков со включенными сиренами. И это его последняя капля. «Больно!» — Больно, больно… Больно! Дрожь переходит в крупный озноб, а с губ слетает первый едкий смешок. Он правда не знает, почему остался жив. За окном полпятого утра, уже почти светает — сиренево-серые облака медленно утекают на север, а на улицах никого, но магистрали оживлены как никогда. Броневики полицейских то и дело встревожено проносятся по дорогам, люди в соседних квартирах на нервах, а блоки новостей неожиданно прервались, словно кто-то запретил их все в одночасье. А в отдельной квартирке, в ванной комнате раздаётся тихий смех, несвойственно мягкий, веселый, но неискренний и такой пугающий. Он знает — это его новая точка отсчета. Но единственное, что он правда не понимает, почему больше всего на свете ненавидит те прожекторы, которые помешали… *** — Девятое июля, двадцать часов, сорок восемь минут. По протоколу записывать данные о второй группе подростков с просрочкой ОЦР? — молодой офицер полиции, девушка, примерно двадцати трех лет, смотрит на старшего сотрудника и ведет пометки в протокольном бланке. — Да, записывай. Сейчас приведут последних двух, — полицейский хмуро скрестив руки на груди опирается об открытую дверь допросной и ждет под конец смены последних выловленных подростков, что по мнению старшего руководства хоть как-то, но должны повлиять на недавнее расследование. «И с чего департаменту и начальству стукнуло в голову опрашивать этих оборвышей? Не проще ли загнать всех вниз и не заморачиваться с этим официальным опросом?» — полицейский настолько задумывается и уходит в свои мысли, что почти пропускает, как из поворота узкого коридорчика вовремя выходят несколько офицеров, ведущие в наручниках двух юношей, что примерно равны по возрасту. — Пусти, твою мать! — идущий впереди паренек, придерживаемый под локоть стражем порядка, дергается и злится больше второго, чем собственно и привлекает внимание ждущего младшего офицера. Тот только недовольно кривит губы и кивает коллегам на допросную. — Заводите его. Сейчас начнем, и да, Банниманда пригласите, хоть и конец смены, но может эти двое хоть что-то нам скажут. *** Его без особых церемоний швыряют на стул, и благо равновесие не подводит, Фрост цепляется за край металлического стола и удерживается на стуле, морщась от звона наручников. «Вышел, твою мать, за провизией», — в который раз думает парнишка, злобно посматривая на девушку полицейскую, которая отложила бланки и теперь ищет в планшете его данные, судя по всему, прогоняя по базе ОЦР. Особой паники Фрост не испытывал, он вообще после всего произошедшего с ним мало что чувствовал, а недавняя истерия только помогла. Да и услышанный в пол-уха разговор старших офицеров, пока их держали в приемной, немного успокаивал. А дело было в хреновых камерах, в его прогулках по ночам и недостатке свидетелей. Всё же, бойня в девятиэтажке не оставила практически никаких улик, и, судя по всему, из бойцов спецназначения никто не выжил, а уж подростки и тем паче… «Кроме тебя, Фрост» Он отмахивается от своего же голоса, и пока эти придурки офицеры ждут кого-то из старших, Беловолосый усиленно вспоминает, были же где-то рядом с той заброшкой камеры или на ближайших главных улицах, по которым он впоследствии и сбежал. Черт бы с тупиками, проулками и проходами сквозь заброшенные склады, но вот несколько центральных улиц ему таки перебежать пришлось. Он закусывает губу, думает, что все равно был в капюшоне и даже если мельком попался под съемку, предъявить они ничего не смогут, а сталкеров, даже к пяти часам утра по улицам может быть предостаточно. Если б знали наверняка, что это он, то нашли бы его раньше, тупо прогнали по той же базе, указав единственную его отличительную черту — цвет волос. А судя по мальчишкам, что были задержаны и допрашивались здесь с трех часов дня, выявить конкретного они не могут, так лишь, собрали тех немногих, кто живет или часто бегает поблизости тех заброшек, в надежде что кто-то да что-то видел. Хлопок вновь открывающейся и закрывающейся двери отвлекает, Фрост поднимает голову и недовольно смотрит на смуглого низенького полицейского, который зашел с двумя папками, и устало потирает сейчас переносицу. — А где Банниманд? — спрашивает младший. — В другой допросной, как всегда злой и посылает все через раз. Сказал что заглянет через минут пятнадцать, — отвечает пришедший, мельком оглядывая Джека, и кидая папки на край стола. — Как всегда, твою мать, — хмыкает младший офицер, что так и остался стоять возле двери, — Поругались, значит с Нордом они, а страдает от этого теперь весь отдел! — Да ты что, они ж теперь важные птицы, мать их. Куда отделу до них? — хмыкает низенький полицейский, и, прочистив горло, направляется ко второму стулу возле стола.  — Что ж, пока его нет, приступим… — начинает он, — Итак, меня зовут Мартин Булак, а ты стало быть… Мужчина поворачивается к девушке, и та, видимо, найдя информацию о Джеке, подает ему планшет с открытой вкладкой. — Угу. Джек Фрост. Девятнадцать лет, рожденный и выросший на территории 604, оу… Пять лет без регистрации? Сильно… Угу, понятно… — мужчина читает всю информацию, что все еще, к великому сожалению Фроста, сохранилась в ОЦР, и временами кивает. А парень лишь недобро прищуривается, в момент раскусывая поведение полицейского, и зная, что его будут сейчас по-хорошему выспрашивать, не пугать и даже всячески задабривать. «Добрый дядя полицейский, твою ж!» — рычит подсознание и Фрост согласен. — Скажи-ка мне, Джек, а где ты был в ночь с седьмого на восьмое? — Дома… — неохотно начинает парень, понимая, что дома то у него фактически и нет, а каморка в которой он живет по закону ему вовсе и не принадлежит. — Дома это где? По данным ОЦР твой дом… — Я знаю, что там по данным ОЦР, — резко обрывает парень, холодно смотря на хранителя порядка, — Ровно и то, что нашу квартиру на проспекте Лайя, возле третьей магистральной В3 отобрали гребаные чиновники, как только ебаные Альфы убили моих родителей! И плевать вы хотели, что ребенок остался на улице без средств к существованию и надлежащей опеки. Беловолосый смотрит волком на хранителя порядка и его совсем не колышет мертвая тишина образовавшаяся в комнате, а отпавшую челюсть у девчонки и злобный взгляд младшего офицера он тупо игнорирует, даже не заморачиваясь. — Кхм… — Мартин поправляет воротник черной рубашки, мнется, но, судя по всему, возразить ничего не может, да и нечего. Он решает зайти с другого бока, и медленно открывает одну из папок, что лежали возле него. — Джек, я все понимаю, что ты потерял родителей, не хочешь идти на контакт и привык жить так, как тебе вздумается, ты уже совершеннолетний и прекрасно все понимаешь, но дело очень серьезное и если не хочешь, чтоб тебя посадили за дачу ложных показаний… — мужчина поднимает глаза, как бы пытаясь запугать этой фразой парня, но Фрост только скептически поднимает бровь, нахально глядя в черные глаза полицейского. Фокус не прокатывает, офицер стушевывается и понимает, что не на того нарвался, и покачав головой продолжает: — Ладно. Давай начистоту. Где ты был с седьмого в ночь на восьмое? — Дома, в общежитиях на Кромке, — сухо произносит Джек, и устало откидывается на стул. — Хорошо. Скажи, а вот это… — дознаватель вытаскивает из множества бумаг одну распечатанную фотографию и подсовывает Джеку, — … не ты? На смытом снимке, судя по всему распечатанном с камеры наблюдения, серая фигура бежит через опустевшую дорогу, низко наклонив голову в капюшоне, темнота и незначительный свет, а так же явный многократный зум скрывает, как лицо незнакомца, так и искажает любые четкие пропорции тела или отличительные черты. А Джек лишь на мгновение напрягается, узнавая на снимке себя. Благо, это была ночь, благо с правой стороны, с той с которой и засняла его камера, не видно левую сторону, как раз ту часть окровавленной кофты и подранного края джинс. Он незаметно облегченно выдыхает и старается выровнять учащенный пульс. Однако и просто быстро ответить он не может, ровно, как и не может показать свою панику, беловолосый тихо хмыкает и медленно качает головой. — Нет, не я. Во-первых, я был у себя, а во-вторых предпочитаю темные тона одежды, особенно в ночные вылазки. Врет, в наглую и на свой же риск. Ему посчастливилось сегодня додуматься и надеть все темное, благо солнце зашло за грозовые тучи и не палило своими лучами. Потому ему могут поверить, да и логично это — маскироваться под темное время в темные одежды. Он надеется, что больше нигде не засветился, и не спалился со своими светлыми волосами и его в скором времени отсюда выпустят. Джек медленно выдыхает и приказывает долбанутому сердцу успокоится, пока оно не выпрыгнуло из-за страха на этот чертов металлический стол. В комнате раздается недоверчивое фырканье младшего офицера, но он держится и спокойно рассматривает фотографию, показывая этим, что вовсе не волнуется, и, вообще, его связи с типом на фото нет. — Хорошо, Фрост, — видя пофигистичную реакцию подростка, и не найдя другого выхода, как рассказать часть произошедшего, Мартин берется за другую папку, и шумно выдохнув, быстро открывает ее, сразу же бурча ругательства и даже не обращая внимания, как девушка офицер резко отшатнулась, завидев новые фото. А Джек продумывает, знает наверняка, что на этих снимках, понимает, к чему его ведут, и на что теперь будут давить. Он прикусывает уже болящую губу и не знает, какого вообще черта выбрал такую позицию. С одной стороны, если он ничего не видел, то и внимания к нему меньше, отпустят и вновь он будет одним из призраков, что шныряют по Кромке. С другой стороны, неприятное гнетущее чувство тянуло внутри, возможно совесть, а возможно и страх… Только вот последнее неясно. Случись что, полиция хрен его защитит, он уж знает, и ни за какие кредиты и клятвы не поверит в это их добродушие к подросткам и нелегалам. Их временное «по-хорошему» лишь для отвода глаз, и чтоб с ними шли на контакт. Джек скептично фыркает про себя. Да конечно, их руководству и так сейчас несладко, а запугивать и без того напуганных людей вовсе к никаким подвижкам не приведет. Вот и пытаются играть, пытаются хоть что-то узнать, когда похерили и проебали такую операцию. А то что проебали, Фрост знает точно и наверняка. — Я хочу, чтоб ты посмотрел на эти снимки… — дознаватель достает более пяти фотографий и так же кладет их рядом с парнем, сочувственно при этом посмотрев ему в глаза, — Да, это будет неприятно, но эти ребята погибли ни за что, от рук этого подонка, и нам сейчас важна хоть какая-то из улик или свидетельство… — От рук какого именно? В 604 много психов, и я не понимаю о ком вы, — Джек осторожно подбирается, чувствуя что не прогадал, а еще чувствуя необъяснимую, буквально иррациональную волну злости, поднимающуюся где-то из глубин сознания. — Какого… Как будто и сам не знаешь, мальчишка! Да про Кромешного Ужаса мы говорим, кто, твою мать, еще способен на это зверство?! — не выдерживает последних слов Джека младший офицер, стоящий позади и тихо ругнувшись матом. А Фрост и рад бы послать в ответ, только вот вовремя язык прикусывает, и щурится по недоброму, а на фото все равно не хочет смотреть, и отвечать не хочет и, вообще, поднимать эту тему тоже. Это уже слишком. В особенности для него. — … Да какой там, твою мать… — за дверью слышится громкий нервный голос и это спасает, отвлекая всех и переводя внимание на дверь. Она же в следующее мгновение распахивается и, в допросную буквально врывается серый ураган. — Банниманд, тебя дери! И года не прошло! — Мартин тут же меняет свое настроение и поднимается со стула. А названный Баннимандом только фыркает, сверкает зелеными глазами и с легким презрением осматривает напряженного Фроста. — Что, колоться не хочет? — фыркает он, — Или ты, дружок, действительно не при чем? А Джеку хочется, так сильно и так ярко послать этого придурка во всем сером, и в меховой теплой жилетке, куда подальше, прям подробно и со всеми объяснениями. Но он только резко выдыхает и, холодно смотря в зеленые глаза, судя по всему, детектива, ровно произносит: — Я же сказал, что я был на Кромке с седьмого и включительно по восьмое число, и на этом дурацком фото не я. Я вообще в тот квартал не суюсь. Ясно? — А ты борзый, мальчик? — Астер прищуривается, нервы у него не к черту, а огрызаться на себя он не позволит. Младший детектив громко фыркает, и неожиданно подрывается к столу, громко хлопая по нему ладонями и со злостью рыча на мальчишку. — Ты что думаешь, мы тут просто так вас идиотов держим или у нас других, твою мать, забот нет, а? Ты видел что он делает, ты знаешь с чем мы тут работаем, а ты выебываться будешь? Ну же, посмотри и ответь, пацан! — Банниманд швыряет фотографии ближе к Джеку и ждет его реакции. Фрост же только сжимает кулаки и все-таки переводит взгляд на кровавые снимки. На них изуродованные подростки, те самые ребята, изрезанные и покромсанные, которых он находил один за одним на проклятой девятиэтажке, и которые ему до сих пор снятся… Больше пяти снимков, больше восьми тел, и тут все, кого он запомнил в тот вечер, но на паскудство этих хранителей порядка, здесь нет снимков с убитыми спецами, нет и фото мертвого, с перерезанной глоткой, Шипа. — Это всё сделал Ужас. А мы, сволочь ты маленькая, пытаемся его выловить и защитить вас, маленькие идиоты, ты же… — Да что ты говоришь… — шипит Джек, взбесившись из-за последней фразы, — Защитить, да? А где вы блять были, когда Альфы убивали неповинные семьи в спальных районах города, скажи, а, детектив? Он не боится смотреть в зеленые глаза, он не находит в них ничего опасного. Он видел страшнее. — Эта тварь будет похуже Альф и всех остальных… «Эта тварь не дала Шипу меня прирезать…» — …Он опаснейший из преступников, и поверь мальчишка, он не щадит, он терзает и уничтожает, он убил всех этих подростков, и убьет еще, возможно следующем будешь уже ты. Так что кончай дурака валять! От тебя же требуется тупо ответить, где ты был и что видел? «Да, не щадит, а как же! Целых три раза не пощадил и разорвал…» Джек гасит в себе последнюю искру к этому виду охраны… В принципе ко всем хранителям порядка. Чертовы продажные, лицемерные и безнравственные ублюдки. Подростки значит, а то, что это сделал совершенно другой псих их не устраивает, ведь надо надавить на психику и показать как Ужас всея 604 еще и за подростков взялся. Фрост презирает их всех. Они не спасли его семью, они отобрали и у него надежду их спасти, годами только принижали, преследовали и унижали, а сейчас, твою мать блять, взялись за головы и так по-взрослому хотят защитить, предостерегая от самого страшного преступника во всем городе. От того кто… «Кто спас тебе жизнь, даже если ты это не хочешь признавать, да?» — подсказывает премерзко подсознание и Джек усмехается про себя. Да где ж здесь человечество выживет, если чертовы хранители не способны защитить граждан и загоняют, как скот, нелегалов для наживки очередному психу, а тот, кто и давит этих психов, был встречен им не один раз и ни единожды не сделал ничего плохого. Где, твою ж за ногу, здесь логика и надежда на нормальную, блять, жизнь? Фрост смахивает налет мыслей и только поддается вперед, привставая со стула и с яростью смотря на детектива. — Я вообще не ебу что и кто делал в ночь с седьмого на восьмое, дядя, — сквозь плотно сжатые зубы специально тихо цедит парень, — Я спал, у себя в общаге, а про вашего психа мне известно ровно столько, сколько и всему городу по сводкам новостей. И не втирай мне здесь задушевно, как, твою мать, вы доблестные, пытаетесь восстановить мир и боретесь с преступностью, уж я-то точно знаю, что без своих ебаных броневиков вы-то и в центр А7 не сунетесь, и на банды без подкрепления не пойдете. Так что идите нахер. Я всё сказал! Астер смотрит на Джека пару минут, но после, так ничего и не увидев в платиновом взгляде, лишь брезгливо отшатывается и покидает кабинет, успевая кинуть незначительную фразу: — Вышвырните этого придурка к чертовой матери. Сворачиваем допрос! За дверью вновь слышится ругань, отдельные фразы про самый бесполезно потраченный день и вновь маты. А беловолосый пытается успокоиться, понимая, что его трясет, как и от места, так и от этих сволочей. Но ему повезло, ему до чертиков повезло. Особенно после его бездумной и эмоциональной фразы. А могли бы и реально швырнуть на принудительные работы... Он отводит взгляд от закрытой двери и даже не удивляется, когда весь доброжелательный настрой Мартина рушится, и офицер грубо выдергивает его со стула, расстегивая наручники и тихо матерясь себе под нос. Еще очередная ложь и очередная маска сброшены. Паскудство. А ненависть черным ядом вновь добирается до взбунтовавшегося сердца. «Блядство!» Единственное, что Джек не дает себе ещё раз — взглянуть на фотографии растерзанных подростков. Это не его вина. И не его вина, что он единственный остался в живых… Это даже не его заслуга. Парень потирает саднящие руки и немедля выходит из кабинета, направляясь прочь из участка. Всё же, ему повезло. В этот раз хранителям порядка не до нелегалов и принудительных работ. А значит, стоит быть еще более осторожнее… Ведь кто знает, на кого он еще нарвется, резко выбежав из-за угла старых магазинов.