Психо города 604

Стоять у окна становится тупо бесполезно, но он стоит, смотрит вдаль выбеленных высоток и сдерживает агрессию, злясь, что видимость расплывается перед глазами. Второй день после грандиозной пьянки начинается ещё хуже, и Джек практически забивает на ебучего Градиентника с которого всё началось. Ведь какая нахуй разница, если они начали собачиться опять и ещё со вчера. — Опять будешь выебываться? — резкое со спины и Джек вздрагивает. — Иди к черту, Блэк, — вымученно шипит мальчишка, но даже не оборачивается. Ебучие сутки, а ему почти в привычку, словно они постоянно так собачились, словно это опять новый реванш. И вот с чего все началось? С чего? Он пытается судорожно вспомнить, роется в своей памяти, но не может найти ту точку отсчета. Не может тут и всё. Просто вспыхнули оба, как два ебучих факела… и всё. И крыша начала ехать. Чертов психопат, так пафосно называющийся Правителем, общая гнетущая обстановка или сдавшие нервы у Фроста, и «перегруз» в работе Ужаса?.. Хер его знает. Джеку кажется, что всё сразу, но он просто уже морально не желает задумывается какого хуя и когда. Просто понимает, что это новый пиздец, и каждый раз сухая констатация фактов вперемешку с матами. Дверь хлопает, и Джек вздрагивает вновь, отчего не пойми закусывая нижнюю губу, чтобы унять противный тремор то телу. *** Почему мне нужно вновь убивать себя ради того, чтобы ты понял? Ему хочется заорать, прежде чем Питч хоть что-либо еще выскажет. Но он опять смалчиват и хлопает дверью сам, только в ванную, моментально включая в раковине воду и шумно дыша, как перед драной истерикой. «Что тебе ещё нужно, Ужас? Что мне сделать, чтобы всё стало все как прежде? Пусть хуево… Но так… по-нашему… нормально?» Его воротит от этого «по-нашему», потому что ничего нашего у них и нет, как полчаса назад высказался Блэк. Идиот! Взламывает уже третью секретную базу Депа, а слова ему швыряет придурошные, идиотские! Но да, для него же это просто трах с необычным мальчишкой! Джек рычит, впервые громко и похуистично на акустику и слышимость, рычит от досады и бессилия. Он приводит тысячи фактов, он пытается доказать, поддержать, а в любом случае выходят ссоры. Блядский город с его психами. Он искренне хочет потанцевать на месиве, которое останется от Градиентника. Вот прям даже не побрезгует — на кишках станцует! Все покатилось к ебеням из-за этого ублюдка после парковки. Джек не садист и не убийца… по крайней мере, точно так не считает и не думает, но сам был бы не прочь вырвать у этой дряни сердце. Фросту призрачно кажется, что именно из-за этого ублюдка у них все так — безлико, безэмоционально. Без ничего! Мальчишка понуро опускает голову и не может хоть что-то ещё придумать — всё, с него хватит. Его далекий пиздец подкрался незаметно. Но он всё сделает, вплоть до ритуального сдирания чьей-то кожи, чтобы… — Чтобы ты считал меня частью своей жизни, пусть даже конечной частью — незначимой. Но считал. Болезненный шепот срывается быстрее, чем он успевает подумать, и морщится от того, как бесполезно звучат его же слова. А Ужас лишь лениво наблюдает, что сейчас происходит у Феи, но даже ни на грамм не доволен. Девочке придется пока гоняться за призрачными шлейфами Градиентника, чтобы не мешалась под ногами. Дверь в ванную вновь хлопает с силой и злостью, слышится включенная вода, и как бесится… Глупый мальчишка. Ужас недобро прищуривается, но не реагирует. А по-хорошему бы нужно. По-хорошему? К черту блядское слово мешающие сконцентрироваться! Есть одно: вывести смертника из равновесия, поставить всё на свои места, выебать ему мозг и пусть валит ко всем чертям… Это нужно было делать ещё несколько недель назад… Или проще — убить. Но пистолет с глушителем так и лежит под матрасом. А Фрост просто упертая сволочь… Глупая, ничего не понимающая. Сволочь, которая должным образом даже ответить не может. Почти бесхребетная молчащая малолетняя сволочь! Ты сам вынуждаешь его на конфликт, а потом и бесишься от того, что он не ведется? Но всё правильно. Так и должно быть, и каждому положено отыгрывать свою роль, а мальчишка… Мальчишка стал балластом. Отыграл свою роль. Запомни это! — Вот скажи, какого хуя происходит? — из невеселых гребаных размышлений, как всегда, выдергивает белоснежный. Он вырывается из ванны, громко шибанув дверь, снежным тайфуном, громко хлопает ладонями о край стола рядом с ноутом, и опершись на столешницу почти шипит. Растрепанный, злой, в непригодной для вылазок домашней застиранной футболке, которая почти до колен, в подкатанных драных джинсах, весь на взводе и со взглядом, которым можно смело восстанавливать климат Антарктики. Ахуенен, одним словом. Каждый бы заценил. И Блэк заценивает тоже, особенно этот распиздяйский вид и намерение, читающееся в стальных глазах. Чертов ж ты смертник. — Если у тебя период истерик — не ко мне. И ещё раз посмеешь меня прервать… — Вновь уйдешь, демонстративно хлопнув дверью? — язвит Джек, сверкая злостью в глазах, — Или, постой, перевернешь всё с ног на голову и обвинишь во всем меня? Блэк…. Какого хуя? Я с тобой помириться пытаюсь уже со вчерашнего дня и, блять, как только я начинаю, ты взбешиваешься… — А тебе не кажется, что ты слишком много на себя берешь? — пара тройка вбитых прописных кодов, и почти без единого порыва прирезать мельтешащее белоснежное пятно рядом. Лучше просто сказать прямо и вышвырнуть за дверь. Но нет, когда это простые пути нас устраивали, не так ли? — А тебе не кажется, что ты слишком много на меня перекладываешь, или решил найти козла отпущение всему, пока не можешь выловить своего дражайшего Правителя? Джек не боится за эти слова, одного мимолетного полувзгляда хватает, чтобы это понять; точка его терпения давно перевалила доступное, только вот и реакции Ужаса мальчишка не боится. Не боится, блять, ничего! И это выводит… Даже за секунду оказавшись перед ним, даже с силой сжав ему горло, даже так несвойственно царапнув кожу на животе кончиком ножа, приподнимая край футболки… А эта сволочь лишь упрямо в глаза смотрит. Блядская такая сволочь, которую нужно было оставить там. На заброшке… — Не нравится — съёбывай, — приглушенно и коротко, одним предложением обрубая то емкое, что зовется проклятием для обоих. — Вот значит, как мы заговорили? Ну ахуеть теперь! Скажи, какая была причина того, чтобы так кардинально изменить позицию? Или, стой-ка, дай догадаюсь!.. — Джек щурит глаза и резко скидывает мужскую руку, отходя на шаг назад, — Подстилка больше не нужна или решил от балласта избавиться, Блэк? Ужас не говорит, что Фрост доигрался, даже взгляд не меняет. Только секунда и мальчишку швыряют к противоположной стене, и тут же возле неё зажимают, приставляя злосчастный, но такой охуенно-острый нож к горлу. — Сволочь мелкая, а тебя никто и не просил… — Не просил что?! Фрост заебывается, что этим поведением, что с отношением к себе, и ощущением ада внутри. Заебывается настолько, что становится тошно и горечь оседает на языке. «Хорошо, любовь моя! Хочешь так? Пускай будет именно так!» Джек рычит, и резко дёргается вперёд, ощущая, как по горлу потекла собственная кровь, пользуясь замешательством мужчины. Чтоб тебя, Блэк! — А что дальше? Что дальше, Питч? — рявкает беловолосый, в глазах которого разгорается настоящее бешеное неповиновение, — Убьёшь? Давай! Ну же, черти тебя задери! А меня это заебало! Заебало! Заебало! Джек кричит, не понимая этого и с той самой безумной яростью мелкого никчемного хищника смотрит на мужчину, тихо рыча. Он на грани и прекрасно это понимает, но уже на «отъебись» воспринимает просьбы подсознания успокоиться. Его взбешивает эта ситуация настолько, что его трясет, и за последствия он впервые не желает в принципе отвечать. И всё блядский Блэк. Охуенный. Его, только его Ужас! Но который делает жизнь невыносимой, ядовитой, доводящей до того, что кровь вскипает в венах и хочется вырвать себе сердце. Но и похуй. Фрост не мелкая розовая сучка — смирился. — Доиграешься, — едва серьезно проговаривает Питч, и чувствуется в этих словах далеко не то, что он говорит перед сексом: слишком уж жёстко и серьезно. Его голос почти звенит от стали и холода, но белобрысой сволочи хоть бы что, — По-хорошему заткнись и выебывай, Оверланд. Ты зарвался. Похуй, похуй! Стоп-кран у Фроста сорван и на глазах пелена из слез. А слова — каленое железо по которому он с радостью пройдется, сдирая с себя последнюю шкуру. — Что, я отработал свое, а? Или тебе ещё от меня что-то надо? И так твоя подстилка, и так уже не отсвечиваю, но нет! Его величество — Ужас, вновь чем-то недоволен! — Джек всплескивает руками, но его вновь резко швыряют к стене, впрочем даже не утруждаясь. — Остынь, — жестко приказывает Питч, едва брезгливо осматривая взбешенного зверенка у которого все горло в крови. — Ты… Ты! — Джек осекается, утробно рычит, и плевать уму абсолютно на едкие капли скатывающиеся и разъедающие лицо, — Хотя бы раз ты, тварь, можешь послушать… «Ублюдский и любимый Ужас…» «И как все дошло до этого, Питч?» «Люблю…» — Нет, это ты послушай, щенок! — не выдерживает пиздеца Ужас. Он хватает пацаненка за горло, наплевав, что вся шея красная и рука скользит по теплой крови, и заглядывает в глаза паренька, — Думаешь особенный? Хочешь поощрения? Хорошо, тогда скажи, как тебя убить? Как ты хочешь, сученыш? Быстро, а может быть медленно? Считаешь, если я тебя трахаю и пользуюсь, как только вздумается, можешь мне нервы драть? Ничего ещё не хочешь, Фрост? Может выпущенную селезёнку, любитель ты наш острых ощущений! Доводы не срабатывают? Хорошо Оверланд, будет тебе Ужас. Блэк морщится, скорее от своего тона, и поджимающего времени, нежели от вида одичавшего и отчаянного мальчишки, но раз решил идти до конца… Значит, ты увидишь Кромешного Ужаса и поймешь единственную истину... — Я не… — Фрост затыкается, хватая воздух и не веря в то, что услышал сейчас. Блэк же не серьезно? Он никогда так не злился и не был таким… «Ужасом?» — подсказывает едко подсознание. С убийцами не живут. — Заткнись, сучка! — обрывая жестким рыком, — И вот что я тебе скажу, ты — зарвался, малолетка. Ты связался, дабы мотать мне нервы на вилки, твареныш?! Уверен, что настолько неприкосновенен, раз я тебе дозволяю? — Питч щурится и ухмыляется, размазывая безэмоционально кровь Джека по его же шее, он склоняется над мальчишкой ещё ближе и приглушённо шипит, наблюдая, как доводит Джека до слез и мандража: — Глупый любопытный твареныш связался с убийцей, который его не ставит ни во что, лишь потрахивает… А чего ты еще ожидал, малолетка? Вкусностей? Романтики? Защиты и жизни без забот? Но оказался всего лишь тем, кому я позволяю быть рядом. Пока я этого хочу. К сведению, Фрост, ебать я хотел, что ты хочешь на самом то деле, а что нет, о чем мечтаешь, какое слово хочешь высказать… — Ужас едва лишь дергает мальчишку за горло, вновь несильно ударяя ошеломленного мальчишку об стену, входя в раж, — Так что пораскинь остатками своего ебанутого мозга и пойми, что твоя лафа здесь окончилась. Бери себя в свои ручки и пиздуй отсюда, ибо мне надоели твои истерики и заявления на нормальную жизнь! Потому что у меня нет нормальной жизни! Я убиваю, вырезаю, расчленяю и наслаждаюсь, вырезаю органы и снимаю кожу, пока ублюдки ещё живы, и это отличительное и то идеальное, что мне нужно! Это и есть моя жизнь — полная её оставляющая, то, что нужно больше всего на свете… А ты, глупое создание, думал, что будешь значить что-то для меня? Заявишься в жизнь взрослого матерого ублюдка и порешаешь все своими стонами, выгибаясь подо мной как та еще сучка? Изменишь за раз не одну, а две жизни? Даже и думать забудь! И пусть тебя ебут по кругу другие, малыш, обещая сладкую жизнь и розовые перины, а для меня ты — не больше нежели сука, которую я возможно и захочу под конец прирезать! Хотел понять и остаться? И сейчас хочешь, Фрост? Только вот по взгляду мальчишки ясно что, что-то в нем всё же ломается. Оно и правильно. Так и должно было быть с самого начала. — Ты… Ты не такой… — почти задушено и тихо, едва вздрагивая от боли, что причиняют чужие пальцы на горле. Парень не хочет сейчас поддаваться этому чувству, не хочет сейчас боятся своего хищника по-настоящему, но почему? Почему замирает, словно впервые видит, почему руки холодеют и сердце готово сейчас выскочить? — Ты ведь не такой!.. — Да? Откуда ты знаешь? Свечку держал, малыш? — Блэк взбешивается, от ситуации, от этих пугливый и в то же время не теряющих надежды и ебучего доверия глаз, он уже даже не шипит, а вполне переходит на несдержанный повышенный тон, показывая реальную злость и резко склоняясь над сжившимся зверенышем, — Ну же! Что ты знаешь обо мне? Что вообще ты можешь знать обо мне? Ноль! Ноль и не на процент больше, сволочь!.. И ещё считаешь, что я не такой? Не какой? Не самый разыскиваемый, ублюдочный, жестокий, расчетливый, тот у которого руки по плечи в крови, и каждая тварь молится мне не попасться? Какой я по-твоему?! Благородный ебаный черный рыцарь, поправляющий справедливость в этом блядском городе? Мало трупов я тебе показал? Мало того, что ты видел? Хочешь ещё? Хочешь на собственном примере увидеть, какой я? Последнее, это — последнее. Хватит с него. Хватит вообще ему жить. Джек молится ножу в сердце, молится, чтобы не видеть такого Ужаса, не видеть этой злости и безразличия, не чувствовать насколько этому человеку реально на него похуй. Его выламывает и раздрабливает изнутри уже не только словами, но и этим взглядом, этим положением вещей. «Уничтожай, убивай, до конца, до последнего удара моего сердца! Да умоляю я тебя! Убей! Убей! Убей уже меня, Питч! Не могу, не могу это видеть, не могу слышать… Сдохну или ещё хуже — буду также мучиться. Хватит, выебал меня, наигрался — хватит! Убей!» — Да давай! Давно пора! — не выдерживает этого холода и злобы парень, едва дергаясь в сильной хватке, — Реж! Распарывай, перерезай глотку! Уничтожай меня, давай, блять! — Пошел вон, — вместо тысячи ударов ублюдским ножом, и мальчишку брезгливо швыряют к стене. Питч отстраняется и даже больше не посмотрев на Фроста быстро начинает собирать необходимые вещи, впрочем все остальное нужное он не хранит в этой квартире, лишь перчатки, ножи и плащ. Он собирается быстро, молча и без единого лишнего движения, даже не замечая бледнющего мальчишку. Последнее что он говорит, стоя перед открытой дверью и даже не оборачиваясь, это пренебрежительное: — Чтоб когда я пришел, тебя, сучка, уже здесь не было! Дверь хлопает с бешеной силой и грохотом, а Джек, молча глотая слезы, сползает по стене вниз, с мыслями, что суицид возможно и выход. *** Задушенный хрип срывается с искривлённых красных губ, и взгляд черных глаз ненавистно осматривает фигуру над собой. — Сожру твои внутренности прежде, чем ты осознаешь… Он не договаривает, задыхается от новой вспышки боли и чужого настолько надменного хмыка. Это хуже, в сотни чертовых раз хуже, больнее, жестче, нежели блядские капли кислоты капающие с протекающей трубы на потолке. Этот ублюдок всё спланировал. Резкий животный крик переходящий в надрывный хрип разрывает на клочки мнимую тишину, но цепи лязгают громче; массивные и тяжелые, они хуже приговора дают понять и заткнуться, и он зверем смотрит на… — Убью, убью, убью!! — сплевывая кровь скопившуюся во рту, рявкает мужчина, — Убь… Удар ботинком в лицо прерывает бешеные слова, заставляя израненного задохнуться от боли и новой порции крови, что хлынула из итак уже разбитого носа. — Захлопнись. Хищник не церемонится, стоя над псиной, что пытается вновь что-то высказать, отплевываясь сгустками крови и слюны. Еще три капли медленно срываются с выедающейся дыры в трубе и падают на пропитанную кровью и потом рубашку плененного, разъедая ткань и кожу, заставляя мелочную тварь позорно подвывать и дергаться в цепях. На темной давно заброшенной, по блядской иронии тоже, парковке только двое. Два силуэта в неравном положении под освещением одной лишь тускло горящей салатовым светом лампы — автономной, специально здесь включенной. «Победителей не судят», — вспоминает слишком древнюю фразу Ужас и устало отходит на пару шагов назад, вымотано прислоняясь к опорной квадратной колонне, брезгливо осматривая подвывающего и проигравшего ублюдка. Мышцы неприятно тянет во всем теле, несколько серьезных порезов жгут изнутри острой болью и пару ребер точно нужно будет вправлять, чтобы левое легкое к завтрашнему вечеру не перестало дышать, а сознание медленно, но верно начинает терять ту четкость, и всё вокруг, на ебанное стечение обстоятельств, начинает кружится из-за потери крови. Но побочки его не волнуют — не сейчас. Только злая ухмылка на узких губах и повелевающий взгляд, осматривая жалкое подобие зарвавшегося психа, что поставлен на колени в середине салатового круга света. — Сдеру с тебя кожу… — слышится сиплое и злое. И как ещё в этом вымученном теле со сломанными костями, вывихами, порезами и ожогами есть энергия что-то вякать? — Выпотрошу, ублюдок!.. Хватит с обнаглевшей твари слов. На вскидку прошло более пяти часов всего самого блядского и затяжного, начиная с подготовки и заканчивая... грызней. И теперь он стоит здесь, и в легком довольствии наблюдает за изуверскими мучениями крысы, что звала себя правителем сея города. Выигравший. Не палач, скорее повелитель этой ночи и повелитель над проигравшим, лишь циничным взглядом осматривает животное в цепях, других слов нет и не будет, и хрустнув шеей, так, чтобы на пару минут голова болела меньше, достает из внутреннего кармана плаща железный шприц и небольшую ампулу с мутной жидкостью, шипяще заговаривая: — Знаешь, что мне пришлось сделать для того, чтобы сейчас быть здесь и с тобой говорить? Устраивать всю эту грязь? — Ужас принципиально не удостаивает его взглядом, медленно набирая в шприц наркотик, давая этой псине в сотый раз убедиться, что даже ампула имеет большее значение и внимание нежели он. Ведь, это его ахиллесова пята? Невнимание — сравнивание его с обычным психом; разровнять и смешать с мусором, без внимания и одолжения, и именно это похуже кислоты разъедает, только вот не кожу — больной разум и самое ценное, что у него есть — самооценку — гнилое «я». Потому хищнику так нравится его игнорить, втаптывать в грязь видя истинное безумие в черных глазах, держа в унизительной для него позе - на коленях, и всячески оттягивая момент смерти. Это лучшее истязание и пытка для того, кто кичился своим именем и важностью. — Ты вякал, что через час, как мы здесь оказались, я буду ползать перед тобой на коленях, а ты будешь решать как меня убить. Самонадеянность и бахвальство, — желтый пронзительный взгляд всё же кидается на психа, и Ужас недобро ядовито усмехается, — Но такая сучка поймет свою неправоту. И лучше, если твой мозг отключится сразу. Шипение и хриплые проклятия он пропускает мимо ушей, отправляя пустую ампулу обратно в карман — незачем улики оставлять, и медленно подходя на середину освещения, устало осматривает своеобразную конструкцию, и, потянув за часть более тонкой цепи, свисающей с потолка, заставляет механизм придти в движение. А мразь, что на коленях, ещё ниже склониться, из-за давления цепей, что тянет руки вверх, опуская голову всё ниже к полу. Этакий насильственный поклон, так, чтоб мог языком собственную кровь с бетона слизывать. — Послушная псинка, — мужчина нехотя добавляет в свой тон повелевающие и с издевкой нотки, хотя тратить силу на слова желания в принципе нет, но он знает, что это морально убивает ублюдка, ровно, как и это скованное положение. Ужас слегка отклоняется назад, когда ещё три капли срываются сверху, разбиваясь о спину и заведенные назад руки маньяка и вновь приближается, наклоняясь над мелочным ублюдком. Через восемь секунд новые капли сорвутся с потолка, но ему хватит и пяти: острая игла вонзается в шею до упора, и ему плевать на шипения псинки, лишь наркотик вводится в кровь до конца, и он так же быстро и неуловимо отстраняется, с напускной легкостью давая понять, что с ним все в порядке. Хотя нихуя не в порядке. — Что ты?.. Ты ублюдок, что ты мне... — но досказать у него не получается, лишь срывая голос кричать из-за новых капель кислоты, что прожигают запястья и лопатки, въедаясь глубоко в мясо и мышцы. Пояснять же этому недоделанному психу не хочется, но хищник потратит на него ещё несколько минут; ему ничего не стоит вновь приблизиться и за волосы приподнять голову озлобленного парня, заглядывая в безумные черные глаза: — Ты станешь овощем через уже пять минут, но окончательно через два дня, — оттягивая за челку болезненней, заставляя смотреть на себя и видя даже в этом тусклом свете, как чужие зрачки непроизвольно начинают сокращаться под действием синтетической смеси. — Ты всё будешь понимать и осознавать... — голос Ужаса переходит на зловещее ликующее шипение, довольствуясь дрожью, прошедшей по чужому телу, — Всё будешь видеть и эмоционально воспринимать, но будешь лишь выполнять мои команды — это первая ступень. Вторая — не контроль моторики, третья — сумбурность, помутнение мыслей, нервные окончания постепенно начнут отключаться, четвертая — не контроль мышц и позывов, рефлексы атрофируются, пятая — медленно начнешь забывать себя: всё что делал, помнил, умел. Состояние мутирует до стадии младенчества, и шестая — овощ, без мыслей, без действий, без контроля себя, как личности разумной, с пусканием слюны… Но это не самое страшное!.. — Ужас усмехается самой ядовитой свой ухмылкой, презренно осматривая теперь страх появившийся в чужом взгляде, — Страшнее то, что где-то внутри, под коркой гниющих мозгов, будет сохранятся легкий флер чувств, то, какое же ты ничтожество, и острое понимание угасающим сознанием, что ты разлагаешься и уничтожаешь самого себя изнутри. Хищник брезгливо отшатывается от дергающегося в цепях твареныша, и заметным презрением осматривает дрожащее тело и давая ещё нескольким каплям сорваться сверху, обжигая лицо и руки шизика. Но после всего того что было, становится не интересно просто взять и уйти, оставив эту тварь в полнейшем безумии и саморазрушение. Разве он зря старался? Ужас едва усмехается, приподнимая уголки губ; ебучая усталость берет свое, но отплатить Градиентнику всё ещё хочется, может потому он вновь приближается, сжимая в кулаке чужие волосы до боли и дергая голову парня выше, так, что позвонки в его шее жалобно хрустят, смотрит свысока на мечущийся взгляд психа и раздумывает всего пару секунд, прежде чем высказать надменное: — Я удовлетворил твои ожидания, щенок? Тогда давай, ты здесь наследил... вылижи свою кровавую блевотину. Всю, малыш, всю полностью. А когда закончишь... — хищник понижает голос почти до еле слышного, сильнее оттягивая голову скованного парня, — ...Ты должен повторять, пока не убедишь себя, какой ты плохой мальчик. Никчемный, бесполезный, мерзкий до тошноты, и никому нет дела до такой тряпки как ты. До... Полного. Разрушения. Своей. Никчемной. Личности. Ужас равносильно медленно отстраняется и пренебрегает зрелищем. Он разворачивается, уходя, слыша, как под визги из-за капающей кислоты, цепи лязгают, а приговоренный склоняется ниже, начиная исполнять против своей воли то, что ему приказали. Цепи приятно позвякивают и эхо разносит металлический отзвук на всю парковку, а плечевые суставы парня с характерным щелчком выворачиваются под давлением на руки, заставляя его выть в голос. Правителю безусловно безумно больно, боль и ломка — всё с чем он остается; препарат делает свое, и действия идут вразрез с волей, что его и доламывает, но зарвавшийся псих ничего не может сделать, лишь бездумно подчиняясь и слизывать густую красную жижу с пыльного бетона. Обезумевший вой до самого утра не будет стихать на заброшенной парковке, пока обезображенное тело с расплавленным сознанием не отключится в десятиминутную зыбку. Но после всё начнется с самого начала, и окровавленные губы будут одержимо шептать и убеждать, что он — есть ничтожество. *** Не подхожу? Почему?.. Почему, Питч? Почему ты… Джек морщится и всхлипывает, закрывается тут же глаза и не желает принимать, что уже ночь, глубокая, тихая, и дальний фонарь едва ли освещает синюю холодную комнату. В противовес жаре, здесь пиздец, как холодно. Или нет. Или это ему холодно, потому руки до сих пор дрожат, а пальцы настолько ледяные. А за окном сухой штиль и затхлая жара. Он бьётся в который раз головой о стену и не понимает, почему так? Почему настолько жёстко? Ебучий случай или… «Или ты просто не подходил ему с самого начала. Всего лишь реальная сучка. Смирись, Фрост!» Беловолосый качает головой и облизывает потрескавшиеся губы. Все хуйня, если Блэк думает именно так. Джек зажмуривается и хочет, чтобы это было нереальным — приснившимся. Каждое его слово, каждый взгляд… Каждый злой… Джек воет в голос и запрокидывает голову вверх, не чувствуя новых теплых дорожек на своих щеках. Ведь, невозможно же так! «Отдам за тебя всё, что у меня есть, а ты же… Хочешь меня выпотрошить? Сучка, да? Хорошо, Питч!» Джек переходит на скулеж, ощущая, что не выдержит больше так. Не выдержит вообще. «Выбирай сейчас, болван! Либо ты останешься здесь, либо…» — Либо, блять, что? — сиплое в пустоту сумеречной комнаты. У него два пути и он знал. Знал с самого начала. Но по первой не надеялся даже на первый. А так же знал, что в том или ином варианте подохнет нахуй. Он — шизик. Он по уши влюблен, он сдохнет от рук своего же мужчины. Или просто без него… «Да хуй с тобой!» Джек жёстко стирает слезы и шумно выдыхает, пару раз ударяясь о стену позади себя. Так, чтобы мозги встали на место, хотя после всего, что было и он пережил, Фрост на сто десять процентов уверен, что мозгов у него как раз таки нихуя и нет. Он не изменит его… Он полюбил его таким — жестоким, циничным… И ничего не изменится. Фрост знает то, что будет любить его до скончания своей ебнутой жизни именно такого — сволочного, отстраненного, грубого, ни во что не верящего циника, порванного этой ублюдской жизнью, никогда даже серьезно его не воспринимающего, хладнокровнейшего убийцу. Убийцу, до мозга костей... И знает, что его поезд, несущийся в бездну, темную и смертельно, уже никак не остановить. Поздно тянуть за сломанный стоп кран и ограничиваться полумерами. Либо да, либо нет. Джек резко открывает глаза и, повернув голову вправо, смотрит в окно. Как же ему противно… Кое-как подняться и медленным шоркающим шагом подойти к открытому настежь окну не составляет труда, но кости всё равно ломит из-за того, что долго сидел в одной позе, а перед глазами на миг равно проносится темнота. Все тот же 604. Все та же у него дряная жизнь. Почему всё именно так? Ебануто? Несправедливо ли? «Почему ты меня убиваешь?» За окном выжигающая легкие жара, и ночная прохлада даже близко не дарует облегчение, лишь кисловатый запах химии, выжженного асфальта и гудрона, едкой извести на старых стенах. Его тошнит от этого города и от себя. Он потирает собственное горло, растирая в ебучий сотый раз кровящую полоску и кровь по бледной коже, и не знает что, блять, не так с этим миром и что не так с ним. Почему всё, что случилось несколько часов назад, настолько жестко его косит с той же обреченностью, которую он испытывал, когда впервые увидел Ужаса? А косит его по харду. «Потому, что он тебя бросил?» «Послал нахуй?» «Да в который раз, Фрост?» Джек морщится и уже не может припомнить в какой. Только в этот раз всё зашло за чертову грань, даже его личную, злоебучую, параноидальную. И колкие слова любимого Ужаса выедают нечто хрупкое внутри, словно, блять, кислоту плеснули на тончайший хрусталь. «Шлюха, сука, тварь… Что ещё ты мне можешь сказать?» Джек даже не знает, куда ушел этот человек; человек без принципов морали и с характером того самого единственного выжившего хищника. Больно или неприятно — Фрост уже плюёт на свое внешнее состояние и здоровье, и просто хочет, чтоб всё это кончилось. Он не может уйти, как приказал Блэк, не может и все тут, и в то же время хочет собрать вещи сейчас же и сбежать, неважно куда и зачем. Сбежать навсегда и неотвратимо. Чувство противоречивое, похуже той же кислоты выжигает всё внутри. А его ебучие розово-ванильные очки уже не спасают от реальности, и той паникующей стороны своего подсознания, которая чувствует опасность. Настоящую, блять, опасность похуже Правителя. «Да ты сука живешь с этой опасностью и позволяешь ему всё! Всё Оверланд!» Он любит убийцу, убийцу, которому на него похуй, ровно, как похуй и далеко параллельно что с ним станет. Убийцу, который никогда не отступится и будет таким же, без всех этих представлений и исправлений на белого и пушистого. «Фрост, да очнись же ты! Подумай хотя бы раз в своей жизни и просто съебись! Ты знаешь, что это не приведет ни к чему хорошему. У тебя уже был опыт! Эй?.. Идиот?!» Он слышит аргументы, чувствует себя и свою боль, а рана на шее — горящее огнем подтверждение, но… Джек только пристально смотрит на светящиеся вдалеке высотки и едко усмехается. Уйти? Бросить своего Ужаса? Убийцу, который положит весь город? Убийцу, которому он не нужен? — Да что ж ты за тряпка-то такая, Фрост? — осипшим голосом шелестит беловолосый, прищуриваясь в темную даль Севера. Блядские ненужные весы качаются из стороны в сторону, и он не может хоть что-то сейчас принять, вспоминая сегодняшнее утро и проклиная всех возможных богов и демонов на этом свете. Уйти! Уйти! Уйти! Уйти и забыть! «А что изменится?» «Даже если сможешь уйти? Даже, если сбежишь в другую часть города, да, блять, в другой даже город? Что изменится Фрост?» Горький почти не верящий всхлип, и парень медленно опускает голову, тихо хрипло посмеиваясь и чувствуя новую жгучую влагу на щеках. «Любить буду до конца жизни», — это резкое осознание простреливает в голове, и Фрост жмурится вновь, ощущая огонь по грудной клетке. Блядский же ты Ужас! А, похуй! Он! Лишь только он!.. И жить без него уже нереально… Да, убийца, который никогда не изменится! Ублюдок, что один на миллион, даже в этом гадюшнике! Хладнокровный циник и одиночка, не подпускающий к себе вообще никого... Жестокий, грубый, вечно злой эгоист и самый опасный преступник в городе! Джек кривит губы в истерической усмешке, и даже не замечает слез на глазах и щеках. Последние чертовы мысли где-то в подкорке, вопящие, что так нельзя, что он себя так угробит, обрубаются яростным шипением, и парень взбешивается окончательно. Да похуй! Со вкусом он уже имел все параллельные варианты. Фрост больше не хочет думать, принимает, что шанс будет упущен, но он никуда не уйдет. Он не хочет и не будет вновь сбегать. Не в этот раз. Даже если по возвращению… Он прикрывает глаза, отталкивается от оконного подоконника, пятясь обратно в синий сумрак квартиры, и разрешает отпустить себя вновь, срываясь на судорожный болезненный всхлип. Это слишком сложно. Все слишком стало сложно в его и так погубленной жизни, так зачем же в принципе пытаться остановиться и остепениться? Норма? Нет, это стопроцентно не про него. А его Ужас… Лучше не думать, лучше… Но когда его ебаные чувства его же спрашивали? Через полминуты невеселые, но на ублюдство желанные мысли сбываются, вот так просто и жестоко одновременно, и Джек слышит, как щелкает ручка и входная дверь медленно открывается. А у него замирает сердце, пропускает дохуя ударов или просто один, и Джек делает ещё большую глупость — резко разворачивается, задерживая дыхание. Как перед блядским прыжком воду, только вместо воды — лава, жестокая и испепеляющая мгновенно. Он заходит медленно, не включая свет, осторожно, словно не в собственную квартиру, а в логово врага, и почти моментально чувствует чужое присутствие. Нож не метается в нарушителя спокойствия только потому, что зрение быстро привыкает к ещё большему сумраку, и в свете окна высвечивается знакомая фигура. Блядский же ты мальчишка. Он морщится, досадливо и почти злобно, громко теперь хлопая дверью и тихо рыча. — Какого хуя? — резкое, в темноту, с ядовитым раздражением. — Я… — Джек задыхается, и действительно не находит ничего, что мог бы сказать, лишь на свою чертову судьбу и проклятые эмоции порывается ближе. Парнишка, не зная почему, порывисто огибает разделяющий их чертов стол, как раз в тот момент, когда Блэк едва проводит пальцами по тачпаду и в комнате наступает относительно светлее от проснувшегося монитора. Только вот приблизится к себе мужчина не дает, мимолетно и вовсе нехотя подмечая растрепанный и зареванный вид этого… идиота. Слишком злой, разъяренный, не жалеющий тратить время на разборки с мелочью. А потому Фроста просто перехватывают на ходу и немедля разворачивают к стенке рядом с дверью в ванную, вновь удерживая рукой за горло, чего мальчишка вовсе не ожидает и испугано вскрикивает. — Ты ещё не понял? Или решил по своей ебнутой дурости испытывать судьбу до конца? — озлобленным шипением, и окровавленным ножом проходясь по бледному лицу мелкого идиота, оставляя на щеке красный липкий след, и наконец, почти желанно, давая в свете ноута себя разглядеть. И по взгляду парнишки становится ясно, что он вполне так разглядел, понял, кто перед ним сейчас. А в серых глазах легкая паника через считанные секунды превращается в тот самый ужас — первородный, настоящий, с ясным пониманием и тем самым животным инстинктом бежать. Да неужели, чтобы ты понял, нужно было всего лишь раз предстать в истинном виде? Но даже так, даже при этом перепуганном взгляде, даже чувствуя, как мальчишку начинает потряхивать, ещё сильнее его припугнуть не помешает. Дать понять до конца, дать почувствовать, перед кем он находится. А после вышвырнуть. Хватит с Блэка этой хуйни. — Вот, Фрост, как выглядит убийца, — в густой тяжелой тишине зло шипит мужчина, почти довольствуясь неподдельным страхом в этих грифельных глаза напротив, — Сладко тебе сейчас? Хочешь меня? Ну же, какого черта?! Понял, наконец? — Кровь… — с дрожью проговаривает Джек, почти не слыша слов мужчины и не понимая, почему ему за мгновения стало настолько хуево. — Её много. И будет ещё больше, сволоченыш, если… Но Фрост нетерпеливо мотает головой и сразу же перебивает: — Нет! Не моя… На тебе ведь… кровь, Питч? Блядская не пойми откуда взявшаяся пелена перед глазами мешает, Джек смаргивает её, чувствуя, как острый комок игл подкатывает к горлу и становится совсем невыносимо хоть что-то говорить. Потому что… Потому что, то, что он видит, никак не желает укладывается в чертовом сознании. Он не желает принимать это сучью реальность, в которой… — Что?.. — На тебе кровь... — едва ли не всхлипывает парень, задыхаясь от резкой нехватки кислорода. Это то, что не должно было случаться. То, что впервые он видит и его уже мутит от страха. Но не за себя же… черт возьми! Фрост осмеливается всего на одно движение: всего лишь поднять руку и почти коснуться левого плеча мужчины, но в нескольких сантиметрах от распоротого плаща под которым кровящая рана замереть подрагивающими пальцами, не в силах даже прикоснуться — даже понять до конца, что это правда. И весь мир переворачивается где-то под солнечным сплетением, и даже маячащая на горизонте своя же смерть не на столь актуальна и пугающая, сколь то, что он видит. Джек кусает губы и не чувствует, как руки стремительно леденеют из-за ненормального сердцебиения, а подсознание начинает сбоить. Слишком… больно. — Это ведь… твоя кровь... — голос с надрывным хрипом срывается, и парень просто не может сделать ещё хоть один глоток воздуха, только, блять, тело от этого липкого страха парализовывает, и он уже не соображает, почему всё вокруг так противно расплывается, — Питч, это ведь не чужая, и порез… Это ведь… Тебя ранили!.. Почему? Реакция… Реакция настолько нетипичная, настолько выбивающая из привычного, что Ужас сразу же убирает нож и чуть ли не отшатывается, в неверии осматривая мальчишку. Чертового мальчишку. И впервые понимает, как ошибся, глядя на перепуганного альбиноса. Джеку похуй кого он убил. Кого, сколько, с какой жестокостью… Джек ебал всё это с самой высокой из колоколен, и даже внимание бы не обратил будь здесь под сотню изуродованных трупов. Джек… — блядское белоснежное создание — переживает, до дрожи, до страха под блядским маленьким сердцем... ...Джек до смерти боится за него. За то, что с ним произошло. За то, что сейчас его ранили... Мальчишка рвано выдыхает и дрожащими пальцами едва проводит по плечу затянутому в пыльную кожу плаща, там, где визуально кроме пыли нет никаких разрезов и брызг крови, и Блэк видит как у Фроста на глаза наворачиваются слезы. Что ты делаешь со мной, белоснежная погибель? Темно-серый взгляд полный искренней паники и беспокойства, и Ужас понимает, что на его жизни можно ставить крест. Большой такой, можно даже из мрамора… черного. Потому что это… нереально. Питч шипит, зверино, не сдерживая своих эмоций, перекручивая нож в руке и резко ударяя им по стене, рядом с головой парнишки, вонзая красное лезвие на пару сантиметров в стену, пытаясь хоть так вызвать ему нужную реакцию, но снова хуй там. Страхи, слезы, слова белоснежного, его вид, ебучий искренне обеспокоенный взгляд, который он будет проклинать до конца своей жизни, и дрожь в хрупком теле и… И мужчина только и может, что тихо материться, позволяя беловолосому бедствию осторожно положить руки себе на грудь. Ровно, как позволяет себе наконец сорваться и дернуть мальчишку ближе. Херовый был план. В который раз уже провальный. Мальчишку трясет, но лучше бы он бесился, он прикасается настолько осторожно, что лучше бы брыкался и царапался. Невозможно ведь так — не для него эта реакция должна блять быть! Для кого угодно: для слащавой наивной девочки, которая поранила пальчик, для бравого парня защитничка, который защищал бы Фроста в уличной потасовке, но не для него же… Не для… — Это ведь не может быть… Это… — Джек вздрагивает и пытается вздохнуть поглубже, поднимая глаза на своего хищника, — Больно, Ужас мой?.. Последнее, едва сорвавшееся хриплое с губ белоснежного, и Блэк с откровенными матами стаскивает с себя чертов окровавленный плащ, и со злым нетерпением затаскивает мальчишку в ванну, включая незамедлительно там свет.