Психо города 604

Шелестящий звон, и несколько острых черных осколков складываются друг на друга. Джек усмехается, сидя на корточках возле окна и понимает, что кофе так-то ему не светит. — Это была последняя, — парнишка, держа самый большой осколок в руке, наглядно поворачивается к мужчине, едва сдерживая понимающую улыбку. Конечно, сами идиоты, сами разбили. Хотя обстоятельства… Фрост бы повторил. И судя по взгляду кинутому Блэком, не он один, и не раз, а на кружку совершенно похуй. Джек отворачивается, скрывая легкую довольную улыбку, и оставляет в покое кусочки разбитой кружки, сложенные теперь хотя бы аккуратной пирамидкой. Плевать, после выкинет. Парень распрямляется, вновь потягивается, чувствуя, как ноют мышцы, и кожа, на которой множество синяков и прочих повреждений, натягивается и нещадно саднит. Но, как же это приятно. — Какие планы на сегодня? — невзначай уточняет Фрост, смотря на солнечный новый день, который словно назло испепеляет уже даже сейчас весь город своими лучами. И ни намека на захудалое облако. Варящийся в химическом паре термитник, с кучей озлобленных тварей, что кусают и сжирают друг друга. От данности «любимого» городка и того, что творится на его улицах у Джека едва ли сбавляется градус хорошего настроения, и он вспоминает, какая бытность и правила там, на той же Кромке, в том же А7… Ублюдочные, бесчеловечные, с наживой за жизнь, с ядом на выживших. — Угомонись, — спокойное звучит позади вместе с тем, как неожиданно Питч тянет парнишку к себе, обнимая со спины, и проходясь оценивающим взглядом по выбеленному солнечному Северу. Херовый день, до омерзения жаркий и выбеленный, но отчасти Фрост задал нужный вопрос. Правда сам смертник стоит загруженный, нервозный… — Как понял? — расслаблено выдыхает Джек, тут же прижимаясь плотнее к своему мужчине. — Ты вечно, когда уходишь в свой долбоебизм, напрягаешься. Весь, везде… — шелестящим тоном почти на ухо подростку, но одной рукой специально едва отстраняя его, чтобы провести пальцами по напрягшимся мышцам спины, поясницы, слыша пораженный мальчишеский вздох. — Питч… — и не просьба, и не приказ, нечто среднее — промежуточное, но в тоне парня всё равно слышится та самая заветная мольба, жадная, нужная обоим. Только вот... — Не сейчас. У меня ещё планы. — Ты… — Фрост равно выдыхает, на миг прикрывая глаза, и пытаясь скрыть легкое волнение в голосе, почти буднично хочет дознаться: — ...Вновь Депом займешься? — Глупое существо. Нет. И вообще не лезь с расспросами о Депе и обо всем остальном, нехуй, — Блэк прищуривается, составляя наскоро план вылазки по такой жаре и нужные ему места в подпольниках А7, — А вот прошвырнуться по А7 стоило бы... — Что? — Джек разворачивается, — Зачем? — Нужно достать несколько вещиц, плюс пополнить провианта. Да и… — Питч смотрит в сторону кухни и холодильника в частности, — Банок мало осталось… А Джек лишь закусывает щеку изнутри, дабы не заржать вслух и более-менее казаться серьезным, но блять, прекрасно понимает, что этот любимый псих неисправим, и от этого хочется рассмеяться в голос. — И только посмей заржать, сволочь белобрысая! — предугадывая мысли подростка, наигранно грубо шипит Ужас. — А я и не собирался... — Джек не выдерживает, впервые наверное в такой ситуации, потому быстро упирается лбом в грудь мужчины, пряча лицо, дабы тот не видел сдерживаемую изо всех сил улыбку. Но поржать и бытовуха сама по себе, и привычна, уже в норме для обоих, а вот по поводу вылазки, провианта и закупи — совершенно другой разговор и повод. Для чего Джек не думает, спихивает все на разбитые блядь кружки и считает это приоритетом, а не потому, что хочется самому и для своих же идиотских мыслей. — Слушай, а меня с собой можешь взять? — прежде чем прикусить язык, всё же спрашивает беловолосый, отчего-то всё-таки желающий выползти под жгучий солнцепек ебанутого 604. — Нахрена? — Как минимум возьму себе кружку, — вскидывая вверх бровь, почти невозмутимо говорит Джек, — Плюс ещё что-то. Да и… я заебался, если честно, безвылазно сидеть. Ноги хотя бы размять… Не знаю… Джек отворачивается, словно пустынные просторы заброшенного Севера привлекли его внимание, хотя, по сути, ему невьебически неловко вот так просто и обыденно с кем-то объяснять, жаловаться, одним мерзопакостным и давно забытым словом — делиться. Плевать что мелочами, плевать что это тупо вылазка, плевать что незначительная часть обыденной, блядь, жизни, всё же для мальчишки это делится, открывать себя. Фрост сконфуженно трет шею, взъерошивает волосы и, честно, продолжать не хочет, не знает почему. — Хорошо, — только и отвечает Блэк, даже не желая уточнять: видит поведение парня, понимает, что тому неловко, нервозно, отчасти страшно, и в такой мелочи отказать ему не хочет. Не хочет ему отказывать. Блядь, докатился. — Соберись, через десять минут тогда выходим. И да, Оверланд, если я намеком увижу, что ты вновь попал в какой-то пиздец… Ты ведь понимаешь, что отсюда уже не выйдешь? — Хорошо, дядя Ужас, — фыркает обрадованный Джек, вновь разворачиваясь и довольно ухмыляясь мужчине, специально сейчас провоцируя, — Я буду вести себя, как примерный милый мальчик... Такой наивный. Хлопать глазками, спрашивая у незнакомцев дорогу... Незамедлительный рык, и парня прижимают ближе, наклоняя вновь над открытым окном. — Питч!.. — поражено, не ожидая такой реакции, — Я ж… — Не стоит, не буди… — предупреждающе опасно на ухо глупому мальчишке. — Иначе что? — подначивает Фрост, не в силах успокоиться и заводясь с пол оборота. А он не церемонится, быстро дергает парня, ставя на ноги, разворачивает лицом к окну и жестко давит на спину, так, что мальчишка, не выдержав, прогибается, падая грудью на подоконник. Такой распластанный и беззащитный. — Иначе… — Блэк пахом проезжается между расставленных ног беловолосого, притом жестко оттягивая за волосы, и другой рукой также давит меж лопаток, не позволяя даже дернуться. Только Джек, понимая насколько это откровенно грубо и жадно, лишь, не выдержав, стонет, обвисая безвольным призом в руках мужчины и шире раздвигая ноги. Подчиняясь полностью и безоговорочно. — Питч... — просящим всхлипом, и с моментально учащенным дыханием. — Вечером, а сейчас, будь хорошим мальчиком для Ужаса и пиздуй собираться, — хотя в противовес хочется, чтоб этот мальчик сделал кое-что другое, например, расставил ноги шире, выгнулся, застонал, начал умолять сам, потираясь об него. Но здравый рассудок, который блядь всё ещё присутствует — спасибо, побеждает, и Блэк отпускает парнишку, отходя обратно к столу. — Как скажешь, — только и может вымолвить Фрост, учащенно дыша, и уже готовый на большее, уже быть покорным для своего хищника. Твою мать, он так чокнется, как минимум от того, что Питч с ним делает, и будет ещё делать. Теперь ведь рамок нет… И это охуенно, с учетом того, что с ним уже делали... Джек лишь роняет голову на подоконник, не обращая внимания на солнце, что печет на шею и голову, и просто пытается полминуты вернуть самообладание. И всё же поднимается, едва усмехаясь и по-быстрому собирается, наплевательски, и в отместку, скидывая с себя тонкую толстовку, обнаженным проходя в ванную. Парень чувствует на себе взгляд, поджигающий, жадный, но даже бровью не ведет, лишь хитро щурится, захлопывая дверь, ибо нехуй его распластывать на том самом подоконнике и так раззадоривать! *** — Фрост, — он дергает его недалеко от разветвлений проулка, ведущего до торговой и контрабандисткой части А7, прижимая в тени одного из домов так, чтобы их не заметили, — Надеюсь твой студень всё запомнил? — Запомнил. Так что не волнуйся, я понял, — Джек смотрит из-под капюшона, настроенный на похуизм, но всё же серьезно. — У тебя час, ровно, и с того момента, как попадешь на развилку. И мне похуй, успеешь ты за это время, как ты выразился, все закупить или нет. После, через надземные переходы заброшенной магистрали, через третий тоннель, я тебя выловлю, но только не смей... — Показывать что мы вместе!.. Да, я понял, полная единоличность и конспирация, — Джек соглашается в какой-то степени больше чем Питч за такое поведение на людях. Нехуй кому-либо знать или даже замечать, однако всё таки его это слегка подбешивает, что сразу становится заметным и Блэку. — Не психуй, истерик, — усмехаясь, большим пальцем с подбородка на нижнюю губу мальчишки, осторожно проводя, поглаживая, так что Джек моментально замирает, задерживает дыхание, — Я тебя буду вести, как только увижу. А в заброшке метро разрешу уже даже разговаривать. — Ну спасибо за твое благодушие!.. — Джек щурится, желая показать свою злость, только нихрена не выходит, когда Питч так на него смотрит и так мягко ласкает. Второе вообще сродни редчайшему дару. «Ну что же ты делаешь со мной, любовь моя?..» — Иди, — Блэк кивает на пустую улицу по левую от них сторону, и как только Джек отходит, сильнее натягивая капюшон, сам незамедлительно покидает проулок. А Фрост лишь смотрит на тень, что скрывается за другим поворотом, слегка улыбается и думает, что час — не так уж и мало. Даже много. Слишком много. Он за эти дни, после ублюдка Правителя, настолько привык быть со своим хищником, что теперь оставшись один на пустой улице: пыльной, захламленной, такой же сырой, как и сотни других, херовых закоулков А7, Фрост не знает, что делать — не понимает, что он чувствует. Сказал, что хочет проветриться, размять ноги, но нахера ему это? Парень едко кривит губы, перекидывает рюкзак с левого плеча на правое и срывается с места, желая побыстрее всё закончить и встретиться, в переходах, быстрее. Быстрее, по знакомым, выученным, но словно уже чужим для него, улочкам и проулкам, петляя, набирая скорости, лавируя, когда это необходимо. Хотя тут всего ничего до нескольких точек возле «супермаркета». Но ему кажется, что вечность и ещё несколько центральных кварталов 604. Какая неожиданность — бывшие места проживания и пребывания, столь знакомые, безопасные в прошлом, сейчас для него кажутся чужими, дикими, настолько же опасными как центр А7, настолько же чертовски непонятными, как окраины Ди8 и С14. Вот что творит его чертово перевернутое сознание вместе со съехавшей крышей. Пару сталкеров на встречу, но Джек теперь не настолько шугано к ним относится, скорее, наоборот, с брезгливостью спокойно уходя налево, в последний промежуток меж заброшенными трехэтажками-складами, которые теперь служат лишь для незаконных пятничных турниров по боям без правил, где всё залито кровью и постоянно валяющимися под ногами шприцами от допинг-стимуляторов. А мерзкий, столь знакомый шум всё нарастает: маты, окрики, трансляции с тех же радио, а когда неоновые вывески, вырвиглазные или отчасти перегоревшие, начинают маячить в подземном супермаркете, парень лишь морщится от обилия народу, гаму, и почти истерии, что царит вокруг. А на Севере спокойно, безопасно. Вообще, там безопасно. Джек на автомате делает пометки в какие посуточники-магазины ему нужно, вспоминает карту этого, мать его, «маркета» и проскользнув меж тремя амбалами, которые горланят что-то чуть ли на всё помещение, серой тенью скользит по правой стороне, выискивая нужную точку сбыта. Всё выверено, всё на автомате, но притом он напряжен, как натянутая пружина, чуть что готовый сорваться и улизнуть. Фросту отчасти противно видеть это место, слышать весь шизоидный гомон недолюдей, быдла и прочих отмороженных психов, но делать нечего, нужно ж просто, как и всё остальные, взять свое, отдать кредиты и свалить. Как нехуй делать, как дважды два! И лишь автоматика, наработанные запомнившиеся на всю жизнь действия, по памяти, по моторике, а в дрянной голове другое, в мыслях другое, в душе тоже оно — другое, с похуизмом на злое грязное окружение. Насколько? Насколько нужно измениться всего за полмесяца, чтобы так теперь смотреть на этот сдохший мир? Он не знает точно, не записывает себя по картотеке в пациенты психиатрии, но и от адеквата ушел далеко. Даже уж слишком. Мазохист со склонностью… Черт. Джек усмехается, едко, мрачно, левым плечом задевая кого-то, но не обращая внимания и уходя дальше. Плевать. Теперь полностью. Всё осталось там — на Кромке, на заброшке, в тех хуевых закоулках при облаве. Все осталось в пыточной Кукольника. Все полностью осталось там позади… И его осознанная часть походу тоже. Да и поебать Оверланду на это. У него мир другой, новый, выедающий всё… Как Солнце. Но не то, что видят тупые люди изо дня в день, за толщей паров и грязными низкими облаками, а то — настоящее, далекое, к которому никто не может приблизиться — никто, даже спутники. Необъятное, выжигающее всё: зрение, плоть, металл, саму жизнь; уничтожающая всё громадная звезда: лавовая, пылающая вечность кажись. Это ли не его жизнь? Солнце, которое позволило быть рядом, и… оберегает. Намек на улыбку, а нужная лавка рядом, и он чутка запыхался. Давно не бегал, давно не было этого чувства неприязни окружающих, легкого страха, чувства опасности. Разленился, почувствовал себя в безопасности, похерив самосохранение; смог по-настоящему теперь отрубаться, без намека на дрему; тот самый опасливый сон каждую ночь на Кромке. Когда же, черт возьми такое было? Только, кажется, в детстве, когда родители были рядом, а он не знал ублюдства этого города изнутри, когда двери закрывались и мама говорила, что все хорошо и бояться нечего, и он засыпал, не зная, что такое постоянный страх за свою жизнь. А после… После ад, который сам же лично и принял: ненависть, лед, кровь, предательство, боль, гниль, грязь. Сколько же, черт возьми, грязи. Фрост передергивает плечами, не желает вспоминать ничего, что было до; до Него, до спокойствия, до защиты. Хватит с него флэшбэков в прошлое и терзания собственной, едва восстановившейся, души. А ведь ещё пару месяцев назад он и не подозревал, боялся, как все, и из динамиков звучавшее страшное на весь «супермаркет», на всю Кромку, на весь сгнивший 604 — «Ужас». То что наводило страху и дрожи… Сейчас тоже дрожь, только предвкушающая, желанная, ни с чем не сравнимая, незаменимая. А час слишком долго. Ему хватит и получаса. Тридцать минут, и ещё с лихвой подумать, окунуться, вспомнить, понять насколько же теперь поменялось все восприятие, понимания, ощущения. Потому как это для него по охуенному непривычно — словно голый перед сотней ублюдков. Да, сто процентов — совсем похерил сознание. Выжил из ума. Да поебать на самом то деле Фросту на это: он чувствует себя по-другому теперь, смотрит на вещи под углом не воспринимаемым остальными, смотрит и на тех кто шатается идиотами или зомби рядом, с другой логикой и пониманием. Даже на тех же кровавых подонков по иному смотрит. «Конечно, после того, как тебя пытали, резали на живую, после того, как тебя хотел выпотрошить одни из самых опасных психов этого города… Или когда ты видел…» Смерть. Кровь. Погань. Страх… Ужас. Истинный Ужас. Перекроить остатки чернильной психеи, вытащив из тлена собственного подыхающего сознания?* Умеет… Действительно качественно. С учетом, что тлена на тот момент было больше чем оставшейся веры и благодати. «Да какая уж благодать? Она ли и для тебя Оверланд? Всего лишь мальчишка, не лучше множеств в этом паленом термитнике психов. Не возвышай, не думай, что было в тебе хоть что-то ещё… чистое. Да и с тем учетом, что было всё с твоей подачи. С твоей попытки, с того, что комок под ребрами у тебя первый екнул.» Он прикусывает щеку изнутри, и на автомате быстро берет то, что нужно, кидая на прилавок несколько тысячных кредитов. Плевать. Это нужно. Плевать в запасе ещё немного есть. «А сейчас мы передаем сообщение о Троице из САВ, что теперь вышла на кровавые переговоры не с полицией, а с…» Беловолосый не слушает рядом включенные блоки новостей. Предугадывает, но лишь качает головой, вновь натягивая капюшон ниже и срываясь к другой точке. Троице, что из разных районов: С14, А7 и центрального В, недолго осталось. Хорохорившиеся петушки с манией недовеличия. И рекламируют их новости просто так, а окружающие матерятся, понимая, что очередные подонки дорвутся и через несколько дней их кишки будут праздничной гирляндой развешены на очередном крупном здании, возможно даже Депе. Все знают, все понимают, догадываются, от этого у всех морды недовольные, злые, кислые. Знают, кто придет за Троицей, и знают насколько все «красиво» будет оформлено к новому туманно-химическому утру. А он знает и тем паче, и от этого огненная волна, не то легкого предвкушающего страха, не то возбуждения с адреналином окатывает тело. Он выйдет не сегодня, возможно завтра, ночью, когда Джек отрубится и будет видеть десятый сон. Изменившийся, истинный в своем наречении Ужаса. «Превозносишь его?» «Нет…» «Люблю.» «До боли, до Ада внутри, до сдирание чужих шкур, до разрыва души, если потеряю. До обожания и трепета того, что ещё пару месяцев назад не билось и иссыхало.» Джек на миг прикрывает глаза, замедляя шаг в стороне от общего потока покупателей и сбытчиков, и делает глубокий вздох. Это нереальное, глубокое, ещё мощнее, нежели прежде. После того, как понял, увидел, подчинился… Нет. Отдал себя полностью в когти хищника. И это столь теплое внутри, щемящее, что он почти не выдерживает, и хочется уже орать не от боли, а от… счастья? Счастье. Такое далеко знакомое, едва приятно-сладкое на языке, словно пробуя долгожданную амброзию. Неужели в этом паскудстве под названием пятилетнее выживание теперь даровано Это? Столь новое, настолько величественное и в то же время мощное, уничтожающее все рамки, все кордоны осознанного на своем пути, но хрупкое, нежное, что он одним единственным словом, действием, поступком боится потерять… Настолько боится, что внутренний маленький звереныш, который максимум пару раз за жизнь показывал клычки, становится монстром с ядовитыми клыками, чудовищным зверем, что уничтожит любого, стоит тронуть это его хрупкое и трепетное. Убьет? Уничтожит? Сотрет с лица мира, а не то что бы 604? Джек не задумывается, не планирует, просто знает, что сделает всё мыслимое и немыслимое, чтобы сохранить это дарованное счастье. Его счастье. Его выжигающее всё, смертоносное испепеляющее Солнце. Жизнь в огне, пепле, крови… Не задумываясь, что разделит эту жизнь, находясь в том же кровопролитии, уничтожении, яде, смертях. Разделит и словом не обмолвится, потому что… он знал, на что шел, заглядывая в горящий янтарь и видел сколько там чертей. Чертей ли? Дьяволов может быть? А может Он и сам — Сущий, Истинный, Древний; есть сама Смерть иль тот самый Дьявол? Да поебать Фросту ровно и на всё: насколько будет пополняться список, сколько сезонов, сколько ловушек, психов, наемников, ублюдков из Депа и шишек Шпиля. Плевать. Просто. Не его это жизнь, даже если разделяет, плевать стало давно, а поебать ровно тогда, когда увидел раны, увидел кровь. Тотальный для себя, и теперь, да хоть весь город, мир — Джеку параллельно до фиолетовой полосочки безразличия. Главное, чтобы с ним ничего не случилось — с его Солнцем. Парнишка чутка мимолетно улыбается, но мотнув головой, скидывает то теплое и мягкое, что образовалось в мыслях и внутри. Закрывает эмоции, старается переключиться на реал, где требуется концентрация и внимательность, ибо тот отдел, куда он забредает, более матёрый, жёсткий и с возможностью, что тебя либо наебут, либо отпиздят, либо уж и то и другое, так и ещё выебут. А ему не с руки. Ему нужно быстро и без последствий. А подумает он после, на обратном пути, подумает, вновь провернет все в дурной голове и… И вернется. А после ещё с месяц не попросит себя брать на улицу. Не хочет больше. Ему теперь и нахер не нужен этот внешний мир, этот раскаленный термитник с запахом плесени и химикатов, где каждый уже готов растерзать впереди идущего за просто так. Его мир сузился до размеров одной конкретной квартиры на Призрачном Севере, а его вселенная — необъятная, ещё не до конца изучена, слишком опасна, но и уникальна одновременно; Вселенная с одним смертоносным ярким Солнцем. *** «Батарейки! Батарейки, сука, блядь!» — Фрост материт себя, но возвращаться за «таблетками», которые нужны в сдыхающий таймер нет ни времени, ни желания. Он таки слегка проебал время: больше на пятнадцать минут из задуманных тридцати. Да и смысла нет. Всё что нужно, даже запасной новый нож и конечно кружки, он купил. И теперь довольный такой, словно, блядь, нарик, обдолбавшийся эндорфинными, возвращается на место. Туда, в другую часть «супермаркета», можно обозначить заднюю, где переходы, только не подземные, а наоборот — надземные, между опустевших, отчасти заброшенных трехъярусных магистралей, с одной части улиц на другую. Но в этих переходах-тоннелях норма, не так шумно, не так опасно, и не так светит солнце: они крытые поликарбонатным покрытием, которое совсем устаревшее, выцветшего желтого цвета, но по прежнему уничтожающее прямые лучи палящего солнца. Однако всё равно здесь пекло, благо хоть не душное: тоннели продуваемые, сквозные, и пыльный бетон под ногами, с мусором от газет и полиэтилена. И шизиков пока что, на его благо, нет, что часто шлются сюда с одного квартала в другой. Хотя всё равно чересчур оживленно. Но Фрост знает все пути и переходы, бегал сотни раз, а потому прекрасно знает, где его будут ждать, понял с первого слова, и теперь сворачивает в ещё одно такое же разветвление, более длинное, таки оживленное, широкое и светлое, морщится от света и пыли сразу же вдыхаемой и оседаемой в носоглотке, но удобнее вздергивает рюкзак за лямки, уравновешивая вес и спешит вперед, не обращая внимания на нескольких пробегающих таких же в капюшонах пацанов, которые матерят, отчего-то друг друга. Хер ли?.. Сами дебилы, ночной «супермаркет» отличается от дневного, и контрабандой чипы не сдашь. Фрост усмехается, почему-то зловредничает, думая, что дуракам так и надо и едва сбавляет шаг, подмечая с десяток фигур по всей надземке. Кто-то стоит, кто-то спешит в разные стороны, желая побыстрей дорваться до провианта или воды, кто-то до сих пор в респираторах и масках. Перестраховщики или просто пуганные, мать их. Однако он бы тоже перестраховывался, если бы не жил с Ужасом. Парень останавливается на середине на несколько секунд, едва переводит дыхание, скорее из-за пекла и ноющих мышц, и, мотнув головой, слыша как щелкнули в шее позвонки, набирает снова скорость, желая побыстрее пройти этот тоннель и перейти в последний, более темный из-за тени рядом стоящей заброшенной пики, и порой излюбленный для нариков или тех, кто в тихую сбавляет не слишком уж серьезные дозы «клубнички». Банальность и опять же реалия того мира в который Фрост выбирался. И теперь не прочь бы и дальше не выбираться. Посмотрел на грызущихся ублюдков, услышал все последние «новости» и хватит с него, пора, блядь, домой. Дом? Разве теперь он у него есть? Он там не на птичьих правах? Но парень не хочет думать. Ему странно об этом думать, задумываться, кто он там и на каких правах. Рано ещё. Пока это ещё слишком ломкая грань. Но он бы хотел, единственное, пожалуй, что хотел и что реальное и возможное — это призрачное — дом. У него его не было слишком давно. Да. Слишком уж. «Всё, захлопнись идиот!» — обиженно шипит подсознание и Фрост реально сворачивает эти мысли. Не время, не место, да и действительно он не знает, как повернется всё в дальнейшем. И наконец, он готов выматериться вслух, но не хочет привлекать внимание, всё ненужное расстояние пройдено и, теперь же, через темный поворот в котором совсем нет света — через крепежи опорных стоек, — но это полная херня, ибо метров всего-ничего — четыре-пять. Фрост на похуизме пропускает снующих рядом, но резко сбавляет шаг, потому что всё его внимание привлекает темная фигура в тени, облокотившаяся на стену с левой стороны. Под ребрами моментально больно екает, но Джек лишь сильнее закусывает губу и идет на свет, где, на его паршивость, вновь кто-то есть: пару ребят, сталкеры, и один, как он и предполагал, дядя, стоящий почти у выхода, сбытчик… Отчасти мерзко, неприятно, но перетерпит, тысячу же раз такое было. Да и теперь полностью плевать. Всё теперь в норме, и он знает, что в безопасности. Властный взгляд опаляет спину, так что даже приходиться повести плечами, уж слишком пристально, опасно, ощутимо, но Фрост также прячет и идиотскую улыбку, желая быстрее оказаться внизу, там, за зданиями, в опустевших пустырях дворах, где есть спуск в одну из ветвей заброшки метро. Ибо приоритет сейчас не показывать, что они вместе, не показывать, что знакомы. Так ведь договаривались, да и… Парнишка не задумывается, желая побыстрее пройти, спокойно и чтобы его не задели, а потому минует ещё одного пацанчика и на блядство остается один, другие исчезают из поля зрения, и вывод — теперь по тихому тоннелю одному почти. Но так хочется обернуться или замедлить шаг, хочется… ощущений, касаний, вновь услышать хриплый голос прямо за спиной, почувствовать хватку на ребрах или на горле, но Джек держится так, зная правила и не желая их нарушать. Хотя нет, пиздит. Желает нарушить и ещё как. Однако лишь сильнее прикусывает губу, стараясь придти в себя и выровнять сердцебиение, ускоряя шаг непроизвольно, желая миновать дилера и оказаться на пустыре, а потому и не успевает среагировать, когда дядя, в раза два крупнее, хватает его за руку со слишком четким и ликующим: — Поиграем, малыш? «Блядь!» не успевает сформироваться в голове окриком окончательно, и руку не успевают скрутить мозолистые жирные пальцы чужака, ибо дядя уже у стены, шипя от боли и сложившись пополам, но Джек пугается не этого, а взгляда своего хищника, мимолетного, в секунду уловимого, который успел заметить, он видел такой взгляд и знает, что после него следует. Испуганное «Нет!» не успевает сорваться с губ, как острие черного ножа уже под челюстью дилера, на сантиметр впившиеся в кожу, так, что последний издает панический сиплый вопль и обмирает, испуганно смотря перед собой на… Кого? Кого, твою мать?.. Ужас. Реакция наработанная, моментальная, незамедлительная, как только волосатая рука потянулась к мальчишке, и в эту же секунду участь обдолбаного ублюдка уже была предрешена, потому что белоснежный — бессмертный — его и только его, и лезвие должно наискось войти через горло вверх, пропоров артерии и сломав трахею, так, чтобы посмевшая прикоснуться к Джеку тварина захлебнулась кровью. И поебать Блэку на то, где они, ровно, как и поебать на то, что от первоначального удара в печень этот ублюдок до вечера не дотянет. — Не здесь!.. — Джек останавливает, за секунду, за последнее мгновение, хотя понимает, единственный блядь понимает, кто сейчас здесь, и это вовсе не его ворчливый и родной, это другая форма, другой взгляд, и мороз по собственной коже, прокалывая иглами опасности спину. Джеку индифферентна эта реакция, но он хватает за руку держащую нож, и повышает тон: — Черт тебя возьми, оставь! Оно того не стоит… Он уличает момент, ловит взгляд хищника и лишь из-за страха, что их поймают, кто-то заметит, а это подставит его под угрозу, с мольбой смотрит в горящие злобой янтарные глаза. — Прошу! — одними губами, — Не надо… Рык, несдержанный, гневный, так что даже он, малолетний придурок, понимает, делая пару шагов назад, так, от греха подальше, но несчастного, посмевшего его тронуть, вырубают одним точным ударом в солнечное сплетение и бессознательное тело сползает на бетон, а Фроста нетерпеливо и с силой хватают за руку, утаскивая вниз. А казалось он уже в пепелище. Да хер там! Пепелище только впереди, там откуда не возвращаются. Но Фросту это даже радостно, что-то вновь екает, тем самым запретным — а может я ему нужен? Может, он ревнует? Мальчишеская невинность вкупе с блядской проклятой любовью. Ну и похуй! Сейчас Джек спорить не хочет, вообще ничего не хочет. Только идет послушным мальчиком рядом, сам желая поскорее скрыться в темноте метро, поскорее остаться наедине. Единственное дозволенное и единственное, что он додумывается, желая просто успокоить, уверить, дать понять — переплетает осторожно их пальцы вместе и сжимает руку. Жест тупой, сопливый, но на скотство Фросту кажется пиздец каким нужным. И твою ж, на это хищник реагирует: резко останавливается, как раз во дворе непримечательного опустевшего общажного комплекса, кидает на Джека взгляд молнию, хлеще чем у того самого черного тигра в детстве Фроста, и тихо рыкнув, но уже более успокаивающе, дергает вперед: нетерпеливее, непреклонно, без споров и компромиссов. Да и хуй с этим. Джек за все время, пока добираются до Севера даже не шипит, даже не пискнув, следует быстро рядом, но опасается одного, чтобы ту сцену действительно никто не увидел, хотя когда уходили, позади вроде было тихо, не было слышно ни шепотков, ни шагов, а значит, если кто и пройдет там, то увидит очередного отключившегося нарика. Заебись. Это едва успокаивает его, однако хищника нет: аура смертоносности, не мелочной, пиздец какой, опасности стягивает в удавке горло и тягостное молчание усугубляет, так, что Джек знает, что по приходу его вновь ждет рявк и маты. Ладно, хер бы с этим, задумался, не заметил, нужно было идти с другой стороны, чтобы на него не среагировали. Черт бы с ним, промолчит, не хочет вновь цапаться, вообще не хочет ругаться. Однако, как только они добираются до знакомого выбеленного дома и пересекают порог подъезда, заворачивая на лестничную клетку, парня грубо швыряют к ближайшей стене, частично освещенной лучами солнца, и Фрост вскрикивает от неожиданности. — Какого?.. Джека затыкают на оборванном полуслове, жестко сжимая пальцы на красноватой нежной шее и целуя грубо, без церемоний, больно прикусывая за нижнюю губу и притягивая к сильному телу болезненной хваткой. Попутно, без должного внимания снимая со спины мальчишки рюкзак и швыряя подальше на пыльный бетон. Но беловолосый, не ожидавший настолько нетипичной реакции, замирает на секунду, обмирает, охуевает, но тут же реагирует, моментально расслабляясь и отвечая. «Да, твою ж мать, угомонись! Я здесь, я рядом! Я только твой, любимый… Лишь твой и ничей больше!..» Слова в подсознании, мысли, попытки доказать, только хуй там, его с разворота впечатывают в стену и блядь... приплыли. Потому что родные руки оглаживают бока, давят меж ребрами, прижимают сильнее к себе и мальчишка плывет, тихо всхлипывая от острого укуса на загривке. Рычание взбешенного хищника лишь усугубляет, и ебанное топливо в огонь, и у Фроста подкашиваются ноги. Такой Питч охуенен — прекрасен! И, господи, Джек уже невъебенно явственно ощущает, как наливается кровью член, пропитывая белье и джинсы смазкой. — Питч… — тихим желанным всхлипом. Нет. Не так. — Ужас! — взахлеб, выгибаясь назад, давая огладить себя, потереться, и похабно застонать в голос. Мальчишка… Такой, как всегда, нетерпеливый…. Его. Жмется, задыхается, не то от быстрого перемещения по тоннелям, не то от того, что с ним делают. И Блэку нравится проводить руками по телу, по изгибам, царапать, сжимать, присваивать. Похуй даже где, похуй как и что после подумает о себе же; да и Север — его территория, опустевшая, присвоенная, ровно, как и он присвоенный — белоснежный — его, и только его! Ужас рычит, несвойственно собственнически, жадно сжимая хрупкое тело и проводя языком по шейным выступающим позвонкам, чувствуя, как мальчишка дрожит в его руках, изгибаясь так, чтобы потереться задницей о его пах. Правильно, так и нужно. Рык, а пальцы левой руки нетерпеливо скользят вверх, проходят по горлу, по кадыку, вверх, по красным припухлым губам, и Фрост понимает всё сразу, с жарким придыханием приоткрывая рот и вбирая сразу оба — указательный и безымянный. Одно лишь нетерпение, и Питч чувствует, насколько Джека кроет, настолько он уже… течный. Расстегнуть свободной правой рукой его джинсы и приспустить белье, сразу охватывая член мальчишки и проводя в жестком захвате пару раз по стояку, пачкая руку. Действительно течный, потекший, и несдержанный стон беловолосого подтверждает. Фрост не выдерживает охуенной такой нагрузки в тактильном ощущении и что с ним творят, лишь толкается в кулак и, в то же время, стараясь потереться о пах мужчины, не замечая своего же глухого капризного хныканья, и самозабвенно посасывает пальцы, обильно смачивая их слюной. Молодец, умный мальчик, и сосет охуенно, жаль, что только пальцы… Жаль, что не позволишь ему другого. Ведь, так шлюхи делают, но белоснежный не шлюха — даже не твоя шлюха. Это единственное, что он не позволит мальчишке, с похуизмом на то, что хочется обоим. Просто без рамок и морали, просто отрицая и не ставя Джека на одну линию с сосущими низкосортными шалавами. А если сам захочет в будущем? Сам попросит? Голый, течный, смущенный Фрост на коленях перед тобой, с блестящими от слюны губами, умоляющий дозволить отсосать. Рычание зверя, взбешенного, раззадоренного, и… Твою ж… Насколько этот сволочной мальчишка охуительно сексуальный, открытый, хрупкий. Хрустальное ломкое изящество и желание в каждом движении белоснежной погибели, а потому нетерпеливо толкнуть его полностью к стене, прижимая почти вплотную, и спустить джинсы вместе с бельем до колен не проблема, вровень надавить на лопатки, заставляя опереться на стену и выгнуться, охуенно так выгнуться, подзадирая край толстовки и языком по влажной солоноватой спине, почти всей в царапинах, в его царапинах, от его ногтей. Довольство доминанта, когда мальчишка выгибается сильнее, хнычет, сдирая ногтями штукатурку со стены, и просит так откровенно, забываясь в том, как филигранно чужие пальцы трахают его ротик, и как ему вновь надрачивают колом стоящий член. Но этого мало, ничтожно, пиздец как, и прошедшие всего шесть с гаком минут это подтверждают, а потому больше ждать нет смысла и, не заставляя ждать белоснежного, мужчина с пошлым причмокиванием вытаскивает пальцы из жаркого влажного рта, под собственную усмешку приставляя их к сжавшемуся входу, без предупреждений и блядских ласк вводя сразу оба, растягивая наспех. А парнишка захлебывается от этого полукриком, но тут же приглушенно шипит, стоит с силой прикусить его за холку. И Джек на это сразу же послушно всхлипывает, жмурится, смаргивая влагу на глазах, и развратно медленно расставляет ноги шире, задыхаясь от духоты, пыли и родного такого яркого запаха исходящего от его мужчины. Жадно поддаваясь под каждое движение, хныча, и вообще не понимая, почему это с ним делают сейчас и здесь. Но да, блядь, именно здесь! В ебучем подъезде первого этажа, под косые лучи солнца, пока пыль летает в воздухе, отсвечивая искрами. Парень вскрикивает, дергается, когда вместе с давлением внутри, пальцы задевают точку, и крышесносная вспышка наслаждения, подобно заряду ебанного тока, пронизывает всё тело. Нашел… Джек скулит, задыхаясь, и позорно смаргивает влагу с ресниц, облизывая губы, но это замечает Ужас, и такое шлюховатое открытое поведение белоснежного лишь подливает масла в огонь. Пиздец какой, потому что это только начало. Питч знает это, чувствует по тому, насколько взбесилось подсознание и зверь внутри. Заявление права на мальчишку? Бред, сука, чистой воды! Присвоение? Отчасти… Просто теперь никакая тварь не имеет право его касаться. Он теперь, блядь… Блядь, блядь, блядь!!! Пиздец, всё. Неожиданно, Блэк? Не ожидал, когда брал его на подоконнике, а после зажимал трахею и трахал на столе? Неожиданно? Один невинный раз? Да нихуяж! Теперь это бедствие в печенках будет сидеть, но хуй кто посмеет на него заявить право. Он заявил, он подписал, он забрал к себе! Он и только он. Непонимание. Словно перезагрузка, но всё равно сознание выдает ошибку, и внутри — не ребер, — внутри у зверя что-то шевелится, та самая блядская ошибка, невыжигаемая, не уничтожимая; не вырезать, не сжечь, не выжечь кислотой, химией, злобой, ядом, ненавистью… Лишь со смертью. Его или своей. Но это новое, неизведанное, непонятное для него, для, блядь, матерого ублюдка, который перепробовал всё, везде и со всеми! И, сука, пиздец какое непонятное, но мальчишку это непонятное требует, до жизнеобеспечения. Белоснежного, твою ж мать, хочется: тело, жизнь, кровь, душу, эмоции, слова, взгляды. Блядь! Всего его! Несдержанное шипение, потому что Фрост виноват — вот эта сука с белыми, пиздец какими мягкими, волосами! Сука, которая блядь вгрызлась внутрь. Сука! Он кусает мальчишку за плечо в отместку за то, что творится у самого внутри, наверняка чтобы остался след от зубов, но парень лишь изящно выгибается, вскрикивает, и поддается под грубую ласку. Языком по белоснежной шее, по плечу, где съехала толстовка, сжимая в кулаке член мальчишки, так, чтобы не кончил раньше времени — не разрешали, и почти ядовито хищно усмехаясь пока он не видит. Потому что растяжки достаточно, по мнению Ужаса, потому через секунду он вытаскивает пальцы и спешно расстегивает собственные брюки, с лязгом массивной бляхи ремня, и приставляя головку к растянутому пульсирующему входу, закрывая белоснежному рукой рот, и сразу резко входя наполовину. Крик почти не уменьшается в ладони жестко прижатой к губам, и Блэку пиздец как это нравится. Нравятся его крики, стоны, всхлипы. Но больше, когда загнанно умоляет, когда смотрит в глаза и тянется за поцелуем, когда откидывает голову и позволяет прихватить за горло. Провести носом по волосам на затылке, вдыхая едва мятно-карамельный аромат, укусив слегка за холку, но не давая хнычущему чертёнышу насадиться до конца, удерживать за бедро, медленно поддаваясь назад, но лишь для того, чтобы сорваться окончательно, с силой толкаясь вперед, до основания входя в сжимающегося мальчишку, сильнее прижимая руку к его рту и глуша громкий вскрик, чувствуя, как дрожь не то от боли, не то от удовольствия проходится по хрупкому телу. Просто брать сразу, срываясь на жесткий ритм, глубоко и с силой засаживая, покусывая с засосами за шею, не останавливаясь и не давая возможности пошевелиться. Без ласки, без слов, молча, лишь два раза рыкнув на непослушного белоснежного, поощряя только то, как мальчишка голодно выгибается, подставляясь и подмахивая, скуля в ладонь. Сволочь! Блядь такая… Вывел все же! Всё он виноват! Сученыш!.. Идеальный… гибкий, изящный. Его. Лишь его. Кровавое марево жажды улетучивается, сменяется другим, более жадным, неумолимым, мощным, тем, что зовется присвоением — полным обладанием, властью, пленом… Выебет и наручниками к стене, каждую ночь и почти каждый день владея, беря нежное глупое существо, если это существо только посмеет теперь съебаться. Не позволит, разъебет детское сознание, но не позволит: психику на себя посадит, под контроль, под седативные, под… Ужас взбешенно рычит, до конца не понимая, что с ним, ебанный твой рот, происходит, но берет эмоции под контроль, скидывает пелену желания с сознания, понимая и осознавая что нахуй такое, что всё уже под контролем, всё в его норме. Статика. И он — белоснежный — здесь, он его, он никуда ни за что не уйдет. Сам не уйдет, молить будет, либо убить сразу же… Убить? Отдать смерти? Хуй ей и всему мирозданию! А пелена кровавого марева проходит полностью, смываясь легким успокоением и такими жалобными приглушенными криками белоснежного бессмертного. И Джек, такой влажный от испарины, горячий, судорожно скребущий обшарпанную стену, загоняя частички штукатурки себе под ногти и позволяющий себя брать долго и грубо, несмело поддаваясь под болезненные толчки и умоляя стонами не останавливаться, откровенно отдающийся и едва подмахивающий, дрожащий, идеальный. Рык на ухо, и рука с члена перемещается вверх, под толстовку, оглаживая грудь, задевая, оттягивая сосок, пока поцелуями по шее, под свою же усмешку и скулеж мальчишки, и вновь скользя вниз, на впалый напряженный живот, ещё ниже, так, что через полминуты по пустому подъезду прокатывается ничем не заглушаемый громкий вскрик взахлеб, эхом отдающийся от некогда белых стен. Питч хищно ухмыляется, отнимает влажную ладонь от губ парня и перемещает на горло, но пока просто удерживая, не сжимая серьезно. И Джек прогибается сильнее, всхлипывает, шепчет теперь нечленораздельно, задыхается, тихо матерясь, и сходит с ума от того, что происходит. И правильно, пусть сходит, ему полезно, ему необходимо, сам напрашивался утром, так какого хуя отказывать белоснежной погибели?.. Были ещё дела на вечер? Похуй, всё уже похуй, Фрост ведь… Пизда контролю вновь. Сжать руку на шее белоснежного сильнее, жестче двигаясь в нём, и большим пальцем проезжаясь по истекающей смазкой головке, доводя мальчишку до загнанного сорванного крика, похожего на сип. Умница, так и нужно. И вместо того, чтобы зажаться от боли, от грубых более быстрых движений, Джек лишь поддается, расслабляется, дает себя драть, жмурясь от удовольствия. Блядь… Но мальчишеская выдержка не длится дольше десяти минут: вымокший, доведенный с двух сторон, загнанный и дуреющий от удовольствия и боли, Джек бурно кончает на грязную стену с жалобным криком, отдающимся по всем этажам. И он тоже хорош, не выдерживает вожделенной дрожи юношеского тела и того, насколько сжимается белоснежный, кончает следом глубоко в него, и с последним блядским контролем сознания, дабы тупо не причинить настоящего вреда и боли Джеку, не сжимая горло до хруста трахеи. А парнишка дышит загнано, громко, и не падает лишь благодаря крепкому перехвату поперек груди, едва лишь оперевшись трясущимися руками о стену. Джек задыхается, дышит через раз, ощущая, как вымокла его толстовка, как он весь дрожит и как осторожными полуукусами полупоцелуями проходятся по его шее и по правой части плеча. Садист, блядь, идеальный. Но улыбка у Джека охуенно довольная, почти бешенная. — И что это было? — задыхающимся охрипшим голосом интересуется парень, смаргивая поплывший вид стен и половину пола, блядь ну вот какого… Вместо ответа Ужас лишь фыркает, нейтрально, даже понимающе, прижимаясь к подростку вплотную, отчасти наваливаясь сверху, лишь руку выставляет так же как Джек — к стене, чтобы парнишка полностью не свалился. И пускай Фросту сейчас кажется, что хищник просто прижимается лбом к его затылку, но на факте Блэк незаметно целует мальчишку в волосы, на миг прикрывая глаза, вдыхая запах мятной карамели и переводя дух. И внутри буря успокаивается, как сука по ебанному волшебству, оседая острыми песчинками вокруг урчащего довольного зверя. Сорваться. Ему. Вот так просто. Из-за того, что кто-то посмел коснуться, даже обратить внимание на… Блядь. Сорваться дважды… Он цинично усмехается самому себе. Клиника, ебись оно всё по параллели. Нет, не клиника, не психиатрия и даже не морг, а тотальная преисподняя, блядь! Всё же переступив грань разумного и даже смертного. Новый уровень для Ужаса 604. Какое, сука, охуительное продвижение по службе! Циничное, сарказмом… иронизированное, но только в мыслях. И вовсе неважно. Не приоритетно. И прежде, чем Фрост вновь открывает рот, пытаясь вызнать, Питч обрывает в приказном порядке: — Домой, блядь, живо! И мальчишка не спорит, вяло кивнув и закусив губу, чтобы не было видно мимолетной довольной улыбки. Бойтесь, блядь, своих утренних желаний. Они имеют хуевое свойство сбываться после обеда. А после спешного приведения себя в порядок, через несколько пролетов вверх, и как только открывается дверь, вровень и рот Фроста, чтобы спросить какого хуя и по какому случаю, мальчишку нетерпеливо толкают вперед. И так удачно он чуть не сваливается на стол, но в последний момент успевает, опираясь руками о столешницу и с невинно-соблазнительным видом оборачивается к мужчине. Как раз идеально. Питч проходится по белоснежному оценивающим жадным взглядом, скрывает от мальчишки хитроебистую похабную ухмылку и захлопывает позади себя дверь, стабильно закрывая на ключ. *** И тем же временем, на другом конце города, только что срочно доставленный эксперт-профайлер из 832, спешно садится служебную машину, где уже его ждет низенький мужчина, обряженный в золотой костюм тройку, и красивая девушка, с разноцветными волосами и надменным взглядом аметистовых глаз. Доктор психологических наук и по совместительству действующий агент-профайлер трясет кипой бумаг, которые не поместились в портфель и, пока машина трогается с места, воодушевленно говорит присутствующим самую важную для них фразу: — Я знаю, как вычислить вашего Кромешного Ужаса! У нас появился стопроцентный график! Готовьте операцию по поимке…