Психо города 604

Осторожный поцелуй на шее, на позвонках, по холке вниз губами… запредельно и непередаваемо. Дико. Стон с припухших губ не срывается только из-за той самой мути сна, что по прежнему тянет обратно, и сил совсем нет, лишь улавливать это — дикое, будоражащее, мягкое. Когда вот так — пальцами по плечу, по левой искусанной лопатке едва ощутимыми касаниями, и ещё одним, уже более чувственным, поцелуем в изгиб шеи, в волосы… «Ты это правда со мной делал, хищник?» Звенья цепочки ударяют о холодную столешницу, и металлическим эхом разносятся по допросной, но ему похуй. Взгляд из-под капюшона, из-под челки, и стоящий патрульный возле дверей нервно вздрагивает… Тишина и мёрзлость от ебануто-испортившейся погоды не мешает ровно до тех пор, пока парень не морщится под тонким пледом. Пока его тепло не превращается в сырой холод и едва ощутимый сквозняк по открытым босым ногам. Он фыркает в подушку, пытаясь зарыться лицом в мягкость: так и теплее, и чувствуется любимый запах… Попасться так глупо? А хули — можем, умеем, практикуем! И если бы было всё так уебищно, как в прошлые разы. Но нет же!.. … Не может согреться, не получается, и приходится сжаться, подгребая под себя ноги согнутые в коленях. Слишком противно, чтобы продолжать кайфовать в дреме. И как только окончательно осознанная мысль формируется — хуй ты уснешь — на него накидывается что-то теплое, колющееся ворсом, но однозначно теплее тонкого пледа. И сразу же тупая улыбка с довольным вздохом. Да, определенно охуенно. Особенно то, что где-то над ним звучит такое надменное, даже пренебрежительное цоканье, ну и пусть ну и похуй. Главное же, что укрыл? Он вновь проваливается в дрему растекаясь под тяжелым одеялом во всю длину кровати… — Ты не против? — спрашивает с определенно усталыми нотками, потому что не хочет уходить, не хочет, да и вообще опять боится напороться на иглы и очередной ненужный им обоим ор. Однако съебаться на время нужно. Скоро вовсе станет холодно; с ебанутым 604 это происходит резко… Резко континентальный, мать его. Сегодня норма, а завтра пронизывающий своим холодом дождь, переходящий к ночи в бурю с градом, и, сука, утренним гололедом где черт ногу сломит. И это ещё даже не середина осени. Потому стоит озаботиться, и с камеры хранения вытащить все заначки теплых вещей и перебазировать сюда. — Питч? — вновь окликает, кидая взгляд на слишком уж задумчивого мужчину. — Нет. — И все? Без возмущений? — Ты надолго? — посылая мысленно вопрос Фроста на хуй и обрывая его же возгласы. — Ну... хуй пойми… Как пойдет? Но за час обещаю вернуться. Здесь не так уж далеко… Ебаный ты тупой уебок! Нужно было остаться… Хотя конечно же тебя напрягло то, что твой единственный был такой отстраненный, но ты все списал на «работу», и, пожав плечами, собрался и съебался за зимним. Долбаеб. Понадеялся, что хуета осталась позади и больше бояться нечего… Впереди лишь милота да радужные единороги! Понадеялся выиграть ещё немножечко себе времени на счастье… А облаву не ожидал никак, ни в каком разумении, равно и того, что не успеешь, и тебя херов резвый патрульчик так удачно выловит. Фрост сидит в допросной и едко все же улыбается своим мыслям, пока за дверью слышится ругань, шум и всякая другая хрень, присущая полицейским участкам… Поздно пить, поздно материться, Поздно. «Поздно просить себя спасти. Он не придет!» — стучит в мозгу, и на этот раз это со стопроцентным индикатором. Он не будет так рисковать ради… А кого? Ради всё той же… временной собственности? «Погибель моя…» — эхом в воспоминаниях, хриплое неправдоподобно несдержанное и сладкое, почти с отчаянной нежностью, но вместе с тем Фросту одновременно горько, и жгут давит глотку. Нет, это просто эндорфины, они просто дорвались, просто нужно забыть. *** Он херит который уже час в этой богами забытой комнатушке, без даже банального стакана с водой, с крепко надетыми наручниками, так, что уже начинают неметь пальцы, и с этим тупым стражем полицейским, который пытается его и вовсе не замечать. «Может его всё-таки похерят? Спишут на шушеру и отпустят? Как и в тот раз?» Джеку реально сейчас боязно, но одновременно и фиолетовым хером уже на всё; чтобы не спросили или не сказали, чтобы не предложили, он их всех вновь лишь повертит на ментальном хую и будет издеваться... Ебанина ещё и в следующем — напротив стола за который его посадили, точно в левом углу возле двери весит камера, мигает сука, записывает, и у него такое хуевищное предчувствие, что эту камеру уже давно взломали и его естественно палят. И радость, легкая, едва ощутимая крошится незамедлительно, под всё тоже железобетонное — «И чё с этого? Думаешь, если он тебя засек, то сразу подорвется спасать, аки кисейную барышню попавшую в беду? Совсем сука мозги растерял, Оверланд?» И приглушенное желание поднять голову и посмотреть прямо в красный «глазок» отпадает начисто, рушится под своими же едкими мыслями, и приходится только сильнее опустить голову, почти ложась на холодный стол. Сжаться, закрыться и не вспоминать, не представлять, не думать, что все будет охуенно. Это не маньяки-пидрилы, это не психи и Троица.. Это мать твою ж полиция, какое-никакое, но, сука, управление. И Он лучше заляжет на дно или вообще покинет город, нежели ринется вытаскивать шкурку одного зарвавшегося пацана, который служил неплохой игрушкой для ебли полтора-два месяца… «Горько, Фрост? Ожидал иного? А ведь так тупо попался! Опять судьба? Да хуй там! Просто доигрался со своим невъебическим везением...» Окрики патрульных офицеров снаружи и топот тяжелых ботинок совсем рядом с допросной едва отрезвляют, и парень вновь с ужасом осознает в какой пиздец попал. Вновь мысли встают на ебаные правильные места, опять разглагольствования затыкаются, и ему снова становится страшно. Это гребаное состояние, как древняя ведьмина пытка — в бочку с водой, туда и обратно — глоток воздуха и вновь вода, в которой задыхаешься. «Но толщи воды нет, Оверланд, всего лишь твое безумие по Кровавому Солнцу. Есть лишь пиздец и то, что тебя всё же вскоре подведут к эшафоту, параллельно какая из сторон — та или эта.» Джек на такое лишь гадко поджимает губы, сжимается, вцепляясь ледяными пальцами в свои же руки, и не хочет думать и представлять какой будет исход, но проёбано и тщетно — панику уже не остановить, она — ебаный локомотив, даже последнее здравое уничтожает, и остается лишь корка наигранного равнодушия внешне. Питч? Ты… Ты ведь не придешь в этот раз… Джеку так хочется вскинуть голову и посмотреть в камеру. ...Так что мне делать? Как мне выкрутиться?! Но он сопротивляется своей слабости и страху, лишь сильнее напрягается закусывая ноющую губу до боли. Питч?.. Ты ведь не придешь, да? Джек медленно прикрывает глаза, не выдерживая этого многочасового пиздеца в ожидании неизвестности, уже думает сделать какую-то хуйню, думает, как можно обхитрить охранника и попытаться сбежать, думает много: панически, разное, доводит себя до грани безумия — не пырнуть ли этого ебаного офицера, но его отвлекают. И где-то на фоне становится сначала слишком спокойно и тихо, а потом он слышит их — четкий отзвук шпилек по бетонному полу за дверью. Какого?.. Она заходит стремительно и слишком дико для такого места, для такой обстановки, так, что Джек сразу вскидывается, подбиваясь на стуле, готовый ко всему, но... не к этой охуенно-прожженной стерве — первый взгляд, а он уже знает, что ему тотальный пиздец; эта сука умеет разговаривать и действовать, и похуй за двух дебилов за её спиной, похуй на хрупкость и слишком яркий разноцветный макияж — один её взгляд и Фросту ясно — она знает, как вытащить из него всю душу одним, блядь, только словом. Она знает с кем он связан. Откуда и схуяли, и сколько много? — тупо не помещаются в его тугодумном мозгу, вместо этого Джек моментально решает быть той ещё тварью и держаться столько, сколько у него будет сил. Уж если не ради себя, то… А вот теперь ебнутое существо внутри просыпается, взыгрывает в секунду, не успевают ещё и закрыть дверь, а у него уже меняется взгляд… «Можешь хоть мне печенку прогрызть, все мои воспоминания по полочкам и в кислоте топить, но о нём хуй ты что узнаешь даже намеком!» *** Что это? — она, зашедшая столь стремительно и взявшая роль лидера-надменной-стервы, считающая, что прижмет сучёнка одним ногтем, спотыкается об мальчишескую жестокую ухмылку и ледяной звериный взгляд, а эти его страшные кровавые разводы на шее... Разодранный, выживший, едва ли не… Туф скидывает образы вспомнившиеся за миг в голове, и окидывает его ещё раз пронзительным взглядом из-под ресниц, пока два, почти тупых, детектива переговариваются за её спиной. Договорится с уличными оборвышами просто, договориться или уломать наркош тоже — плевое дело, да всех сука… — на раз и готово, кроме одной эдакой маленькой, сука, касты... Тех, кто уже видел смерть и даже убивал сам. Тех, кто сумел не сломаться, пережив свой уебищный ад в малом возрасте. Вот этих индивидуумов колоть пиздец заебешься! И хоть на вид мальчишка из тех сталкеров одиночек, которые и носа не суют за пределы своих коробок-квартир на Кромке, но её опыт и интуиция четко орут — «Ты вполне можешь сломать об него весь свой маникюр и глотнуть нехилой порции яда и кислоты. Эта маленькая тварь, которая…» — На мальчишке нет живого места… — шепотом слышится совсем рядом, перебивая гнусные мысли, и Фея кидает гневный взгляд на этих долбаебов, приказывая заткнуться. Она, блядь, и так это видит первым делом! Однако заходить с этой тропинки не стоит, лучше обойти, начать издалека, и теперь она знает, какую тактику взять, чтобы разговорить его. — Пошел вон, — развернувшись к мнущемуся рядом офицеру, который охранял паренька, быстро говорит Фея, и когда дверь хлопает и чужаков не остается, она переводит всё свое внимание на сжавшегося подростка, сидящего за столом. — Уверена? — подходя в плотную со спины, и едва наклонившись, спрашивает Астер, а ей правда хочется сейчас на него рявкнуть. У них дохуя нераскрытых, Деп взбесился за последние три дня, на них давят, в городе ебань паники и нежданные серии взрывов, с кучей обгоревших трупов, а он, блядь, спрашивает, уверенна ли она в том, чтобы допросить ебаного подростка, который вполне вероятно связан с самим Ужасом?! По крайней мере, с этим альбиносом точно не все чисто… И конечно она, твою ж сучью душу, уверена! Но ответом лишь короткий кивок, и пока Ник вновь подзывает Астера к себе, дергая за локоть, Туф идеально быстро меняет свой настрой, мимику, выражение лица, и плавным движением подходит к столу, присаживаясь на противоположное место. — Бить на то, что его пытали? — вновь слышится позади басистым говором, и ей до скрежета ногтей по металлическому столу хочется вьебать Нику по роже, но она открывает только папку со всей информацией на мальчишку, демонстративно ему показывая, что знает кто он и откуда вообще такой взялся. Только вот как бы не старалась выводить движения, как бы не молчала, создавая спокойствие, эдакую доброжелательность, вокруг, на слова тупого Норта пацан таки реагирует, склоняет едва ли голову в бок и прячет ухмылку. И хер пойми для Феи, что в этой белобрысой башке происходит. А думает Джек, на самом деле, о таком банальном и одновременно сокровенном — ведь действительно охуенно, что у него настолько охуенно потрепано и разорвано тело: любимый хищник постарался. И как же блядь кстати! Он едва ли прищуривается и специально, пока ярко накрашенная сучка-детективша читает его дело, делает вид заинтересованного, но пиздец побитого жизнью дерзкого уебана. Почти правда и ложь одновременно. Но они поведутся. И, возможно, этим Джек выиграет для себя время, а заодно и может быть… жизнь? Билет на свободу ещё раз. В последний... Ну в последний блядь раз! Когда у девчули напротив становится уж совсем пиздец сострадающий вид, и тонкие, четко контурные, брови заламываются в сочувствии, Джеку ясно — дошла до строчек, где описывается смерть его родителей. Сейчас, сука, будет спектакль! И Фрост не ошибается. Фея пододвигает слегка свой стул ближе к столу, облокачивается на столешницу локтями и аккуратно откладывает папку в сторону, страдающие оглядывая пойманного Фроста. — Я пойму… если ты не захочешь с нами сотрудничать. И конечно, пусть у тебя судьба не единственного настолько потрепанного жизнью подростка в этом проклятом городе... Однако мне очень жаль, что так вышло с твоими родителями. Я не буду тебе ещё что-то говорить в этом ключе, ты не поверишь. Но главное состоит в том... Точнее для того, чтобы отсюда выйти ты должен рассказать нам, мне, всё как было. Начиная наверное… — тут она мнется, видимо подбирает слова, а Джек напрягается, — … С того момента, как ты вышел из такой же допросной. Помнишь, как тебя подозревали в том, что ты попал под облаву в заброшенных общагах? Думаю ты действительно был там и просто боишься рассказать, хотя, по правде доказательств у нас и нет… Туф разводит руками, вопреки хмыкнувшему Банниманду позади и сложившему руки на груди Нику. Придурки, но она-то хочет, чтобы пацан поверил в свою непричастность и расслабился. Ей нужно зацепиться за тот случай, и если он подтвердит, то уже раскручивать её ветку предположений, что он таки как-то связан с той гребаной масштабной сукой, от которой травится весь 604. — Ты ведь не хотел, ты просто попался, скорее всего, случайно… — девушка внимательно следит за мимикой Джека делая паузу, но кроме похуизма в серых глазах ничего нет, и она едва ли бесится внутри, но попыток не оставляет, — Вижу, тебя потрепало… жизнь в А7 и не к такому приводит. И так думают все. Хотя, если начистоту, то я могу предположить, что тебя не просто нашли и разукрасили по глупости. Это были намеренные истязания... Тебя пытали. И возможно ты даже сам еще не понимаешь, что произошло и как ты во всё это попал, боишься попросить помощи или сказать, кто это с тобой сделал. Но если считаешь, что за это загремишь в тюрьму или хим отделы, то это не так. Я возможно даже знаю, кто с тобой так поступил... Джек рычит на это, даже не дав девке продолжить, и сразу же медленно растягивает губы в ухмылке, одним взглядом прекращая её тупую болтовню. Его поведение четко дающее понять — хуй он что скажет, как бы она не выёбывалась перед ним. — Джек... Так ведь тебя зовут, да? — соткав маску понимающей, эдакой опекунши, осторожно переспрашивает Фея, хотя двое долбаебов за её спиной свидетели, она пиздец как хочет уебать пацана за такое нахальство, — Послушай, Джек, тебе лучше не сопротивляться и… — Как и ты не сопротивлялась, да? — с какой-то садисткой ухмылкой наобум выговаривает Фрост, но увидев, что попал в какую-то пиздец больную точку ухмыляется ещё поганее, пряча взгляд за челкой, — Ну давай тогда, поделись, как? Может, я пойму, а?.. Под это холодное, прозвучавшее в полной тишине с такой едкостью, мимика Феи трескается, она просто, блядь, как фарфоровая маска разбивается и летит к хуям вместе с миролюбивым планом завербовать мальчишку. Туф со злостью бьет ладонями по железному столу, резко вскакивая со стула, скрипуче отшвыривает его ближе к двери. Вновь из-за этого уебана странные мысли и эмоции лезут в голову и ей на миг становится мерзостно. Тварина малолетняя! Теперь она не скрывается, хищно прищуривается и склоняется над ним, стараясь смотреть в глаза: – Ну хорошо, сучёнок. Не хочешь по хорошему, будет по плохому! Холод в её изменившемся голосе пугал бы, равно и угроза, но Джек до кайфа под ребрами уже знает другой холод, совершенно блядь на другом уровне, и его это нихуя так не пугает. Он лишь откидываться фривольно на стуле и поднимает руки, наводя правую на девушку в виде сложенного дула пистолета и, прицелившись ей в лоб, типа выстреливает, с тихим — «Бах!» на губах. Джек ухмыляется тому, как её миловидное лицо кривится от злости и как она выскакивает из допросной, а за ней и эти два дебила, которые нозили с самого начала. Лишь знакомый ему Банниманд напоследок кидает чересчур злобный и внимательный взгляд. Но Джеку розово-фиолетово на плюшевого детективишку, и он вновь опускает голову, пряча лицо под волосами и капюшоном. А Туф бесится даже покинув тесную уебищно-мерзкую комнатку, вместе с таким же уебищно-мерзким пацаном. Она уже его ненавидит. — Найдите мне на него всё! Всё, я сказала! Эта тварь что-то знает, и я это докажу! И не приведи этот ебнутый город и все руководство Шпиля, он не расколется к утру, я, сука, со всего отдела шкуру спущу! — рявкает разозленная Фея, проходя по охуевшему замершему отделу, и громко стуча каблуками. Ник сразу ретируется, под предлогом выполнять работу, на самом деле не хочет попасть под горячую руку, а Астер же всё ещё следует рядом. Он в равной степени понимает, что пацан как-то да связан с блядским Ужасом. Жаль, в первый раз этот белобрысый ушлёпок наебал и выкрутился, жаль он не смог его расколоть и крыть было нечем... Может и не было бы стольких смертей, если он тогда постарался и пиздюк всё рассказал. Но ничего. Теперь у младшего детектива вся ночь в запасе, и он выбьет дурь из этого пидора малолетнего. Он всё узнает. И даже больше! *** «А тот, первый шизик, пиздил сильнее…» — проносится мысль в голове, и Джек сплевывает кровь на бетонный пол, и слишком ядовито лыбится несмотря на боль… Один несильный удар в челюсть и это всё от взбешенно детективишки?.. Хуета! Его хлеще пиздили. — А ты её поёбываешь… Ве-е-ерно… Потому считаешь, что она, в случае чего, прикроет твою морковку, да, серый? — издевается внаглую Фрост, с ехидством на какое только способен. О да… он филигранно выбешивает этого сукиного сына Астера на срыв. А вот нехуй было тупому детективу выебываться и спрашивать личное, нехуй было врываться бешеным зверьком и гнать какую-то хуйню. И то, что Фрост в наручниках и, возможно, к утру отправится на нижний хим этаж в ошейнике, не страшит. Уже нет. Подохнет — ну и хуй там! Значит, ебнуто появившееся мечта — дожить до двадцати — так и останется мечтой. Однако перед своей казнью, Джек разъебет им всем психику… — О да… ещё как, ушастый, — почти уже ржет в слух Джек, и — о да! — ему вновь почти заезжают по лицу, но резко вломившийся в допросную второй бугай, останавливает взъерошенного долбаеба-детектива, заламывая ему руку и оттаскивая с грубыми матами параллельно. Гневный взгляд на Джека, но орущего и обещающего его убить Астера утаскивают из допросной, и вновь дверь хлопает и закрывается на ключ. — Ну и пиздуй, ебнат! — рявкает вдогонку Джек и ржет психом конченным. Но как только шум за дверьми едва ли утихает и перестают быть слышны крики Банниманда, парень сразу же падает головой на сложенные на столе руки. Он пиздец как устал. А с виду можно принять за факт, что он не спал, вымотан допросом или ему скучно, но на самом же деле Джек заебался быть тварью. Он не знает насколько ещё его хватит. Сколько уже прошло часов?.. Дней? У него таки поехала крыша и это всё еще тот же час? Ему недолго осталось? Сколько ещё? Сколько?! Хотя… «Ты ведь будешь защищать его до самого конца. Сдохнешь, но никому никогда не скажешь про…» — Любовь моя… — только губами, беззвучно, ударяясь лбом о холодную столешницу пару раз. Сука, если он выберется каким-то чудом, если его к завтрашнему утру не пристрелят и не отправят в химотделы и он ещё раз увидит свое Солнце… Джек больше не сможет молчать. Всё скажет и… будет что будет! Он так заебался и не его роль быть хладнокровным ублюдком. Он… Джек фыркает и думает, что Ужас будет прав, если кинет его. Нехуй. Он бы себя тоже кинул. *** — Он что-то знает! — вспыльчиво доказывает она. — Да что он может знать? Ну был он на облаве, когда Шипа загасили, и что? Ну выбрался, блядь, чудом, ну засекали его не раз на Кромке и А7, ну в общаги хакеров мотался… Но блядь это почти каждый, сука, подросток живущий на Кромке делает! — Они все там полегли! Все, Норт! — уже орет Туф, и плевать, что её идеальная прическа пошла котам под яйца из-за постоянных резких движений, — Все йети, все подростки, там не было ни одно живого! И это либо сделал Шип, либо после дочистил сука ебаный Ужас! Так почему, когда мы проверили на высокочастотке этот снимок и улучшили изображение, то там был правда этот пацан, почему он выбрался как ни в чем не бывало?! — Ты блядь посмотри на него! — Фея делает взмах рукой на широкий экран с камеры в допросной, — Посмотри внимательно! Он — хуев альбинос, он блядь находка для любого психа в этом ебучем городе! Шип бы от него просто так не отстал, он бы из него фарш сделал, перед этим обкончав! Мальчишка не мог выбраться из здания живым, не мог вопреки, сука, всему! Равно и не может он с такой внешностью выживать на улицах А7, в глубинах А7! И это значит, что он либо шлюха, либо блядь... я не знаю!.. — Хочешь всем этим ором высказать, что его тогда пощадил по каким то причинам сам Ужас? — Да я блядь не просто это хочу сказать! Я ору вам про это! Долбаебы! — она скидывает с края стола кружку, разбивая в дребезги. В переговорной на минуту гнетущая тишина, и лишь едва слышно сбитое дыхание самой наемницы. — Я хочу вам показать его поведение и доказать, что он не просто свидетель, он связан с Ужасом. Хуй пойми как, и хуй пойми насколько сильно, может, не знаю, это питомец его, может хер пойми — информатор, но пацан знает его, — Туф говорит уже спокойно, тихо, но от этого более уверенная в своих словах и интуиции. — Мне нужно ещё пять часов… Мы его расколем, какой бы тварью упрямой он не был. У каждого есть своя точка боли. А после, уверена, мы сможем выйти на Ужаса. Потому верьте мне, сученьки, и за работу! *** К нему заходят поочередно, как ебаный кастинг палачей. Заходят, задают пару вопросов, под оконцовку надавливают, выискивают, блядь, слабое место и наконец кульминация — припугивают отделами ниже тридцатого… Там, где одни отбросы, которые давно превратились в животных и не помнят даже свои имена, — гнилостный сброд ублюдков на которых даже не тратят время и место на электрическом стуле, их просто используют в виде рабов. И его пугают этим, пугают что запихнут туда, и даже там охраны никакой нет, только ток в ошейниках и твари с шизой в проломленных головах. Но Джек в ответ лишь кроет матом, ржет, и пытается уколоть в ответ. Сука девка кривится, но не пиздит, в отличии от Астера, и того высокого седоволосого амбала. Она действует более тонко, почти доводит до слез, поддевает за мясо, но Джек сдерживается, шипит ей в ответ гадости и вновь применяет приемчик, как с Астером — указывает какая она и тот же Астер шлюха, и вновь ржет, пряча под ехидством мандраж и боль. Он знает, что за ним наблюдают даже когда уходят... Камера. И блядь зная, кто истинный может наблюдать, Джеку хочется разреветься, позорно, горько, от страха и обиды, от неизвестности своего поганого будущего. Ему хочется показать, как ему страшно и мерзко от всех этих разговоров и запугиваний. Но он не может. Эти пидоры в своих наблюдательных тоже смотрят, тоже наблюдают, и только ждут того когда он выдохнется и проколется. А... Ему нельзя. — Пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста!! — одними губами и как самую нужную молитву, не то желая, чтобы его вытащили, не то, чтобы прекратили эту пустую болтовню и пристрелили. Всё равно шансы, что он увидит после этого Ужаса сводятся к нулю, так нахуя же нужно тянуть резину?.. Он не хочет без своего Солнца... Он до безумия боится, что Солнце его отвергнет после этого, не примет... И он до дрожи боится если его все таки сошлют, если хоть кто-то посмеет к нему прикоснуться... Джек стонет и подумывает какого хуя… Он продумывает, как будет поступать дальше, но не находит выхода, не находит в себе сил и дальше быть тварью и циничной потаскухой сукой для этих ебнатов детективов. Он ненавидит их всех и себя заодно. Он выбивает короткие односложные — блядь, пошел нахуй, и, ебитесь сами! Он выкручивается в последующем и не замечает за этой нервотрепкой, которая как по расписанию — раз в полтора часа, как пролетает день. Он запоздало понимает, что уже ночь по оговоркам тех проходящих офицерского состава, кто за дверью. Парень устало фыркает и вновь роняет голову на сложенные руки на столе. Херово всё это. Но что предпринять или как сбежать — ни одной ебливой мысли в голове. *** Когтями по краю стола, с закинутой ногой на ногу, и допивая горячий мерзко сладкий кофе, последнее — забота ебаного любовничка. Туф фыркает, но всё же едва переводит мысли, пока двое напарников переговариваются за другим краем стола. Уже пошел третий час ночи, а у них хуй с маслом. Пацан не колется, хотя девушка и видит, как ему порой сложно не взбеситься, даже порой страшно, но, блядь, закалка у него пиздец какая — стальная, и даже она не знает, что при этом делать. А ещё он огрызается и опускает её, как последнюю шалаву из подворотней С17, сучонок мелкий! Фея цыкает, царапает ногтями стол, хотя скорее маникюр потрескается, нежели на этой громадине царапины останутся. Но ей похерам. Ей нужен новый план. Нужен новый козырь. Ей нужно как-то выбить эту белую тварину на разговор. Одного его слова, что он шатался возле тех общежитий будет достаточно, но вот без его подтверждения, с теми обмудскими косвенными, что у них есть все впустую. Она уже знает, что нужна подстава, нужно сделать что-то пакостливое и в ее лицемерном стиле, чтобы его вывело на эмоции, на действия. И если предположить, что он защищает Ужа… — Да хуевый этот план, Банниманд! — басом орет Ник и Туф рефлекторно на такую громкость тянется к пистолету, подрываясь со стула. — Вы что, совсем охуели?! — орет она на двух дебилов детективов, отдергивая руку от кобуры, нехуй им знать, что её нервоз на пределе допустимого, — Что, блядь, такого важного, чтобы стоило так орать, Норт?! — То, что этот еблан младший решил отпиздить пацана, мол, боли он побоится и… — Ты долбаеб, Астер? — даже не дослушав Ника и поворачиваясь к младшему спрашивает Туф, — Серьезно, блядь, долбаеб! У пацана на теле возможно живого места нет и он сидит и ржет над нами, как нехуй делать, а ты решил болью его? Ну, давай, иди! Попизди мальчика, пусть он харкается кровью от отбитых почек… — Фея медленно так при этих словах начинает идти на опешившего Банниманда, прищуриваясь и едва улыбаясь, — Но не дай ебучие кровавые боги он после этого ничего не расскажет или выяснится, что он нужен живым и целым! Ты не только потеряешь иммунитет, но и место. И тут даже я и Ник твою жопу не прикроем. Но, сука, если ты так уверен в своем идиотизме — вперед, долбаёб! В переговорной наступает тишина, а Туф всё ещё показывает молодому мужчине на дверь, типа — давай, пиздуй, делай, но Астер лишь насупливается, окидывая сучку Фею холодным взглядом и складывает руки на груди в защитном жесте. — Иди нахуй. Я только предположил, — фыркает почти обиженно он. — В жопу свои предположения себе засунь! — рявкает девушка и её терпение действительно на исходе, и у нее нет времени думать ещё за них двоих. И как блядь они продержались в детективах столько лет и вели это дело, а? — Хватит. Давайте будем в адекватном состоянии, и... — Ник прочищает горло и встает все же между этим двумя, и пусть ему известны их шашни вне работы, но вот здесь и правда уже конфликт интересов назревает, а это никому не на руку, да и цапаясь они опять проебут дорогое время, — И давайте подумаем о том, как проще можно сфабриковать на него такие данные, чтобы… Договорить Нику не удается, в двери стучатся и на пороге стоит офицер, держа в руках наполненную чем-то разноцветным корзину. Ну такая поебень обычно на праздники, там конфеты, цветы, шоколадки. Но с хуяли и почему, сейчас никаких красных в календаре нет, и это, мать его, центральный участок 604, где вопреки никогда не бывает ничего праздничного и радостно украшенного. — Чего надо? — заметив также офицера, стоящего в проеме, злобно спрашивает девушка. — Вам… — офицер прочищает горло, — На стоянке нашли, по камерам пробили, какой-то укуренный оставил. Думали себе прибрать, но на... на открытке… Кхм… — парень жмется и странно косится на Астера, и не знает, как продолжить. — Поставь на стол и проваливай, — указывает Туф, хотя её интуиция орет что это не просто так, да и взгляд, кинутый полицейским на Астера слишком многоговорящий. Ну какого ещё хуя-то? — А ничего, что это бомба может быть? — когда уже ретируется офицер, спрашивает Норт, упирая руки в бока и подозрительно косясь на посылку такого рода. — Учитывая, как наши идиоты перетаскивают вот такие презенты, не думаю, давно бы уже активировали механизм, да и внизу больше людей и проще создать локально направленный взрыв чем здесь. Плюс здесь сигналки глушатся любые, — за это она спокойна, потому смело подходит и достает сперва сложенный пополам листок лежащий на обычной оберточной бумаге, открывает и резко бросает взгляд на подошедшего уже Банниманда. Надпись простая, в два слова, печатными машинными буквами, но Астер увидивший написанное отшатывается хлеще, чем от разорванных трупов в тех общагах. Его выражение лица меняется и он сереет, а потом бледнеет, за миг превращаясь в неузнаваемого перепуганного человечка. «Пасхальному Кролику» А под кучей блесткой, явно праздничной бумагой с радужными пони и зайчатами — такие обычно получают в дар детские больницы на старую Пасху — обнаруживается всего один диск, в дискетной прозрачной коробке, лежащий на трех кроличьих шкурах. Здесь нет ни крови, ни расчленении с отрубленными конечностями, или даже вынутых кишок, но это и стопорит в страхе, это более…адекватнее, и с посылом — вас трое, и шкур будет трое, но первым будет шкура Кролика. Как Банниманд, едва слышно матерясь, отходит в дальний угол и сползает по стенке вниз бледной тенью Туф не замечает, ровно и Норта, стоящего волевым усилием ещё рядом и шипящего ругательства уже вслух. Она, озабоченная диском, сразу его вытаскивает, чтобы проверить на ближайшей аппаратуре и вывести на главный, самый большой экран. Послание. Это блядь новый уровень посланий. Впервые и такое? У нее теперь блядь нет сомнений, что мальчишка как-то связан с Ужасом! И связан так, что эта тварь не поленился выйти на контакт! Эврика, блядь! У них в кармане победа длиною в семь изнуряющих лет! Однако, как только видео, небольшое по времени, загружается, и появляется картинка, ликующее внутри у Туф обрывается с душераздирающим звоном и падает вниз души. В явно затемнением помещении, до жути ей знакомом, где всегда дофига диванчиков и мягких подушек с игрушками, разбросанными по полу — центр гостиной, — сейчас слишком темно и мрачно; возле или на этих самых диванчиках сидят до боли ей знакомые, но сейчас настолько заплаканные и бледные, — те кого она считает… — Туффи?.. — тихий, всегда звучащей весело, но сейчас жалобно голос шестилетки режет по внутренностям, — её названная помощница, ещё одна Кроха в приюте, который Туф давным-давно поклялась… — …Нам страшно… нам очень страшно, Туффи! — всхлипывает мелкая девчушка в зеленой пижаме, с заплаканными лицом и все еще худенькая, забравшаяся на диван с ногами, сжавшая вся, но обнимающая прижавшуюся к ней другую потеряшку — златовласку четырех лет. Кроха смотрит словно прямо через монитор своими большущими зелеными глазищами, пытается не плакать, но губы у нее всё равно дрожат, — Туффи… Здесь страшный дядя… Он... — девочка всхлипывает вновь, перепуганная, но упрямо выполняющая то что ей велели, — Он говорит, что вы… вы взяли и держите у себя то, что принадлежит только ему!.. И… это самое глупое... что вы могли сделать. Он сердится, он очень-очень сердится на вас... Её надрывный голосок обрывается из-за всхлипа двух мальчишек, что сидят возле кресла слева, поджав под себя ноги, но угрюмо молчащие, испуганные и не поднимающие голов. — Ублюдок… Сука! тварь! — она не выдерживает того, что видит, не может выдержать, сжимая кулаки до такой степени, что в ладони до крови вонзаются ногти, но Туф не больно — это хуйня по сравнению с тем что происходит внутри. Он посмел... он нашел! Нашел самое охраняемое, оберегаемое годами, единственно, что у неё осталось, её маленький замок, её приют! Он... — Ебаная ты тварь! — вскрикивает девушка на всю переговорную, не замечая, как Астер и Ник совсем близко возле нее и их шокированные взгляды. Ей даже плевать на слезы наворачивающиеся на глаза и страх, который вообще не должен существовать на её лице. Она вытравила все страхи, но сейчас ужас поднимается из глубин, смотря в зеленые глаза любимой шестилетней Крохи. — Девочка моя!.. Они… Они же не причем…— шепчет вслух Туф, хоть и понимает что это лишь запись, но не может себя сейчас контролировать. Это видят и напарники, но равнозначно не ожидавшие такого, всё что угодно, но не такого, прибывают в ахуе, не решаясь даже что-то сказать, хотя и Астер порывается, хочет положить руку на плечо девушки, поддержать, успокоить, видя её реакцию, впервые такую искреннюю. Однако Ник ловит его взгляд и мотает головой — не сейчас, не тронь её или пиздец. «Он не сделает им ничего, не в его принципах, не в его стиле! Он не посмеет!» — бьется паническое у неё в голове, и Туф хочет надеяться, верить, только тишина вновь разбивается тихим испуганным голосом старшей из всех тех, кто собрался сейчас в темной гостиной: — Туффи, здесь так мерзко пахнет… Тут... такой же запах как из сарая, к которому ты запретила подходить… «В будке генераторы на горючем топливе», — с ужасом вспоминает Фея. Бензин. — …И что-то рядом с диванами постоянно пикает… Фея вздрагивает на этих словах, судорожно пытаясь не разораться или не... что вообще ей делать?! Что ей делать сейчас? Как... Но если запись, то наверняка с ними ещё всё хорошо! Наверняка.. Худшее может позади, осталось полминуты видео, мельком на таймерную полоску, но она ошибается впервые настолько жестоко. — … нам очень страшно! Туф! — отчаянный оклик в пустоту, потому что там, в той гостиной, её нет, и её подопечным Крохам страшно до жути, и страшно до гребаной жути становится ей самой, когда она понимает почему все затемнено, когда черное серповидное лезвие появляется рядом с лицом зеленоглазой крохи, и темная рука, затянутая в черную перчатку, приставляет это серповидное лезвие к невинной детской шее. Он стоит позади дивана, держа их всех на прицеле. Пол уходит из-под ног Феи и она отшатывается от экрана. — Пожалуйста, Туффи... приезжай, приезжай к нам! Тогда ничего не будет... он так говорит. Вся твоя команда и… большие йети... и друзья, с которыми ты нас обещала познакомить... У вас два часа, ровно два часа с то…того как я закончу говорить, он так говорит... Туффи, пожалуйста! Мне страшно, а взрослые куда-то делись и не приходят к нам!.. — мелкая жмурится, но тут же вновь смотрит в камеру, дабы не напугать своим состоянием других ещё больше. — Если всё сделаешь так, то... мы с тобой будем ужинать и играть, как раньше!.. А... если нет, то будет... как в Яблоке… Видео обрывается на следующей секунде, и только черный экран и убивающая резкая тишина. — Яблоке? — тихо недоверчиво переспрашивает Ник, хотя нахуя в такой ситуации и сам не понимает. — В Яблоке. Эта сука знает даже про это, — Туф прикрывает глаза и шумно выдыхает, резко разворачиваясь на каблуках к выходу, — Подпольный цех детской работорговли, под секретным кодом Яблоко. Операция с грифом секретно пять лет назад. Я была командиром. Мы пообещали контрабандистам выполнить все их условия, взамен, чтобы они отпустили захваченных десяти детей. Второй план, в обход их требованиям, представлял собой план перехвата, но он провалился потому, что эти уебки как-то это поняли и расстреляли всех заложников, — Фея стремительно направляется к выходу, уже приняв для себя решение, смахивая с лица слезы, — Если мы не сделаем всё, как он сказал, не оставим управление без охраны и не уведем все спец группы туда, он подорвет приют со всеми детьми. Вот что значит, как в Яблоке… *** Она врывается стремительно, так, что даже желание на сон пропадает, и Джек, уставший и вообще не понимающий какого хуя да сколько прошло времени, отодвигается резко, прижимаясь к спинке стула, с удивлением смотря на невменяемую сучку-детектива. С ней что, начальство поговорило с особым пристрастием или же… — Туф не надо! — пытается остановить Астер, но она лишь одергивает его руку, порываясь к белобрысому тваренышу из-за которого… — Говори, сука мелкая, что тебя с ним связывает или завтра на электрике жарится будешь, я тебе это обещаю! Говори, блядь такая! — она злющая, не контролирующая свою ярость и страх облокачивается о стол, нависая над удивленным парнем, и плевать на мандраж в плечах и кончиках пальцев. — Говори кто он по-хорошему! — хоть она и кричит, но её голос дрожит так, как может дрожать у человека, явно побывавшего только что на грани, на грани истинного… «Он что-то вытворил», — приносится ослепляющим лучом в мыслях и сердце Джека, но свою робкую радость парнишка прячет под садисткой улыбкой, видя теперь неподдельный страх и панику на некогда стервозном лице детективши. — Говори! — рявкает она, ударяя ладонями по столу и желая разорвать парня на части, — Я... я вас обоих уничтожу! Убью нахуй, голову оторву! Я по стенке его размажу! Но Джек лишь молчит, улыбаясь, почти наслаждаясь её ужасом в фиолетовых глазах. Видимо, любимое Солнце зацепило за очень болезненное, но вместо ответа, вместо насмешек и ещё чего-то другого, Джек то ли на радостях, что Питч всё же что-то сделал ради него, то ли в отместку за то, что тут над ним издевались, лишь медленно пододвигается и целенаправленно заглядывает ей в глаза, с довольно тихим, но не менее неотвратимым: — Он сожрет тебя на завтрак. И Туф задыхается от этих слов, от серьезного взгляда пацана, который вот теперь действительность не шутит, парень со стопроцентным знанием это пророчит. И это её кроет по самому хуевищному раскладу. Фея лишь шипит, вскидывается, но даже не касается его. В голове стучат слова своей бедной Крохи, и ей лишь остается молча выполнять, что приказано, если она не хочет, чтобы бомбы и бензин не уничтожили единственное, чем она дорожит за всю свою поганую жизнь. Она уходит так же стремительно, как и вошла, попутно отдавая команды своим ребятам, йети и тех, кто в её команде. По поводу Джека она не отдает новые распоряжения, пусть сидит закрытым… Она знает этот план, она прекрасно знает, как действовать, и что от неё хотят. Дать на растерзание управление, где останутся только обычные офицеры, и то с десяток, потому что часть смен заканчиваются... Отдать ему это место и этих людей, но спасти свой приют с детьми, увозя с собой все силы, технику и большую часть оружия, нарушить приказы, команды, все блядь протоколы, подставить людей и команду, подставить себя под статью... Похуй! *** Мысли роем крутятся в голове и всякие почему да что именно? И он с довольно тупой для его ситуации ухмылкой лежит на столе, облокотив голову на одну руку, и смотря в никуда. Шумиха за дверьми давно стихла, кажется даже отъехало несколько броневиков, и стало меньше голосов, но Джек после той выходки стервы хранительницы не сильно заморачивался. Он, как ебаный кот, налакомившись её страданием на лице и страхом в глазах, мог лишь мечтать и предполагать, что и как устроил любимый Ужас. Да и для чего?.. Но может быть это его попытка увести след от их отношений? Хотя, судя по тому, как изъяснялась эта истеричка, то что сделал Питч всё же дало понять, что они связаны, только вот как? «Что ты вновь сделал? Что вытворил? Дурень, лишь бы не подставился...» «Ты долбаеб, Оверланд? Тебя завтра, возможно, поджарят на стуле, а ты думаешь как бы не подставился твой Ужас?» Опять эти мысли типа адекватной его части. А поебать. Джек уже давно плевал на свою жизнь и ему реально равнозначно, что будет там — завтра, главное, чтобы жил его хищник. Любимый? «Сказать бы ему это. Хотя, даже всерьез не воспримет... Максимум скажет, что мозги вовсе расплавились... Это же похуистичный ко всему Ужас.» Джек коротко улыбается, думая, как было охуенно ночью, перед тем, как он отрубился, как было сладко… И одновременно паршиво, когда рассказывал. И ведь Питч ничего так и не ответил на его рассказ. Только обнимал крепко под утро, прежде чем встать и... те поцелуи. Или их не было и опять воспаленным мозг ебанутика всё выдумал? Джек не знает точно, но позволяет себе мечтать, что было нечто особое, более откровенно нежное между ними. И даже если это последнее, что запомнит, что будет в его жизни, он пиздец как рад. Много ли для счастья надо?.. Один единственный и неповторимый Ужас, да? Фрост хмыкает едва, и поворачивает голову, пряча тупую влюбленную улыбку в рукав толстовки. Ебнат. Совсем с катушек слетел. «Но это лучшее, что происходило за всю мою жизнь, так какого хуя быть адекватным теперь?!» Когда он уже на грани дремы и сна, когда уже мысли путаются и теряются, дверь вновь открывают и он подрывается, неохотно, но сразу же, пытаясь скрыть свой заспанный взгляд. Как же он устал. В допросную заходит офицер, всё тот же пацанчик, что сторожил первые пару часов, а за ним же идет странный мужчина, скорее даже пожилой дядька, седоволосый, эдакий интеллигент в клетчатом пиджаке и с аккурат папками в руках, и столь глубоко задумчивым взглядом из-под стекол очков. — Благодарю, Далис, можешь идти, — миролюбиво просит пожилой мужчина. — Сэр, но вы уверены? — Ничего, мы с юношей всего лишь поговорим. А ты, думаю, можешь отдохнуть и дописать отчеты, все равно твоя смена закончилась. — Как скажете, сэр. Благодарю! Офицер удаляется, прикрывая за собой дверь, а у Джека уже взгляд прищуренный, осторожный, осматривая этого... явно не детектива, но и не полицейского на пенсии. — Кто вы? — первым задает вопрос Фрост. — Вопрос ожидаемый, молодой человек, можете меня считать агентом по профилированию или профессором психологических наук, как вам будет угодно... — улыбается едва эксперт из группы Туф, точно уже бывшей командный игрок, — В равной степени от меня вопрос вам: кто вы, чтобы вами так заинтересовались очень занятые наверху спецы и сама Фея? Но предполагаю, чтобы наш разговор был более спокойным, стоит опустить формальности. И после этих слов мужчина перекидывает под левую руку несколько толстых папок и правой, дотянувшись до камеры, аккуратно выдергивает несколько коннекторов питания и передачи, и камера полностью отключается. — Думаю, вас это смущает, — вежливо говорит эксперт, и теперь с чистой совестью положив папки на край стола, присаживается напротив Джека. Джека, который вот нихера не понимает, что это сейчас было и что от него захотят в будущем. Как вообще теперь себя вести с таким человеком. Он не понимает правил в этой игре, или правил нет, ровно, как и игры? Такое чувство будто у него вскоре взорвутся мозги от постоянных продумывания того, что есть и того, что нет и даже не произойдет. — Я ничего не скажу. И уж тем более то, что вам выгодно, — тупо говорит Фрост, хотя и понимает, что проебывается, просто адекватное даже мягкое обращение и поведение этого мужичка, которому далеко за пятьдесят, его ой как подкупают, да и интересуют. Гребаное вездесущее любопытство! — А тут вопрос в другом, молодой человек, — улыбается в аккуратно подстриженные усы эксперт, — Мне не выгодно, можно сказать анитивыгодно делать то, что делаю сейчас я. Но, так как руководство уехало, а у меня есть время… Я хотел бы услышать не то, что выгодно, а то, что меня интересует на протяжении уже очень многих лет. Давайте начистоту, юный Фрост, — он пододвигается ближе, более серьёзно окидывая Джека взглядом, — Мне не нужна та информация, которую все хотят выбить. Фея, её сподручные, спонсоры из высшего руководства, что хотят довести дело до конца или же те привезенные эксперты-профайлеры из других городов... Я вообще склоняюсь, в последнее время, к выводу, что игра, которую они затеяли, в конечном итоге обернется против них... Если уж с другой стороны приоритеты расставлены так, как я предполагаю. Мне не важно, насколько и с кем вы связаны, ровно и что можете мне сказать по поводу... энного существа. Уж простите, человеком назвать не могу. При последнем Джеку и хочется улыбнуться, но он сдерживается, лишь прищуриваясь слишком хитро. А дедок знает свое дело, и разбирается в том, что происходит, — проносится мысль в голове Фроста, но он всё же отвлеченно кивает, давая понять, что слушает и ждет продолжения. — Скорее вы тот человек, единственный в этом здании, с кем бы мне хотелось порассуждать, или лучше сказать — в чей компании подумать… — Я похож на того, кто так располагает? — криво ухмыляется Джек, хотя такие слова воспринимается им спокойно, и интуиция не орет о подставе. Может и выйдет у них дельный разговор?.. Только вот, о чем? — Нет, вы похожи, скорее, на ту нить, что отделяет грань понимаемого и того дикого, что ещё не укладывается в головах людей. К вам, как к последней преграде, можно подойти и, будучи ещё в безопасности, увидеть саму суть инстинктов иного уровня… Заумное что аж пиздец предложение, но Джек хуй пойми чем, но понимает этого дедка эксперта, и одновременно с этим понимает насколько глубоко тот капнул. Джек действительно тот, кто стоит между всем этим ебучим термитником, с копошащимися насекомыми, и между смертоносным, сука, черным тигром, если брать в аналогию. Он нечто, что может помочь разобраться. — Помочь досоставлять пазл, — хмыкнув, тихо проговаривает Фрост скорее сам себе, но его понимают, даже оставляют попытку придвинуть папки и смотрят внимательно пару секунд, и после уже пожилой мужчина кивает. — Совершенно верно. — Тогда хреновая попытка, — он бы скрестил руки на груди, пафосно при этом откинувшись на спинку стула, только, блядь, наручники мешают и остается просто откинуться на гребаную спинку стула, но эффект уже проёбан. А жаль... — А разве вам самому не интересно это? — Зачем? Я живу по ту сторону... — Джек кусает губу, подбирает, но не находит ничего более размывчатого кроме, — ...нормальности. — И вы знаете всё-всё? — щурится с легкой улыбкой седоволосый профессор. — Всё что хочу понимать, — упрямо кивает Джек. — Даже прошлое?.. Что произошло тогда?.. А вот на этих словах Фроста всё-таки ебошит ментальным током. Прошлое... Прошлое его смертоносного Солнца. Но хер там… он не попадется в эту уловку, он не пожертвует информацией, ради того, чтобы узнать… Однако, прежде чем слова — пошел нахуй, срываются с губ, дедок уже раскладывает папки, сортирует их, из более толстых вытаскивая более тонкие. — Мне всегда было интересно одно, это по секрету, и не для протокола, юноша, — на этом он смотрит из-под очков прямо в глаза Джека, как бы уточняя, что он действительно здесь не для записей, и ему самому попадет за такие приходы, — ... Когда и... с кого всё началось? Сперва с чего, а после с кого? Кто был первым в… списке?.. Седоволосый мужчина раскладывает почти веером папки — закрытые и списанные в утиль дела семи-девятилетней давности — на столе, давая свободно парню любую рассмотреть или даже почитать. — Это все, кто был убит семь лет назад… Дела давно забыты, закрыты, лишь часть оригинальных, остальные — копия на копии, — он указывает на десяток тонких папок, — Потому что часть из этих представленных не просто садисты, а люди с именем, которые вполне своей мерзкой сущностью могли запортить репутацию Шпиля, если вы понимаете, о чем я. — На белом Шпиле клейма ставить негде, ровно, как и на их главах, — Джек осекается такой своей откровенности и поднимет взгляд с папок вновь на мужчину, — Это не для протокола, профессор. Пожилой профайлер лишь понятливо кивает, и раскрывает один из списков, передавая Джеку. — Если уж у меня странное хобби в частном расследовании старых дел, то по истечению стольких лет я всё равно никак не могу взять в толк… Их слишком много было «до», были, конечно и после… Но... Почему именно тогда, семь лет назад? Крупных или слишком изощренных дел было не так уж и много, в том числе выявили нескольких маньяков из тех же высокопоставленных мест, но цель мне не ясна до сих пор… В этом списке громкие имена тех лет: и Синяя роза — мясник, что крошил кости девушкам, укладывая их в могилы из синих роз, и извращенцы маньяки Близняшки, с подпольных аукционов, скупающие похищенных богатых парней и издевающихся над ними… Красная смерть, Потрошитель из С13, Дорожный маньяк, что был очень крупной шишкой из Шпиля, Когти, что ошивался по успешному Кью, и разрезал подростков и женщин в возрасте… Пока взбудораженный историями тех лет профессор говорит, рассказывает, Джек, немного расслабившись, и пока есть такая возможность, перебирает папки с омерзительными уебками-маньяками, и часть их ему даже знакома по статьям и вырезкам новостей, но вот часть… Тогда, семь лет назад, было пиздец как много извратов, пока не появилась рыба покрупнее… Фрост хочет закрыть уже пятую папку, как случайно, на предпоследних листах, из личного дела одного из таких тварей мелькают фотки. На одной из таких маньячина, на вид такой себе плейбой, с какой-то своей пассией или жертвой? Хер разберешь, но Фроста что-то привлекает в этой фотке. Парень оставляет папку раскрытой и всё же берет фотографию в руки, разглядывая внимательнее. Ну... мужик, явно из мажоров, да такой из себя холеный, даже может быть для девчонок и сасный... Ну с девушкой… смеются, явно не подозревая, что их снимали в этот момент. Скрытая съемка, значит за ним уже следили… — Люк Лэнсен Харрис, являлся главным заместителем первой ветви руководителей Белого Шпиля. Он же Дорожный маньяк, что убивал несвойственно тому времени и классическому для организованных modus operandi... Проще сказать технике, — поправив очки, вставляет пояснительный комментарий профайлер, удивив заострившееся внимание Джека на данном деле. А Джек почему-то часть пропускает, не так же существенно, он всё еще держит фотку, неосознанно проводя по ней пальцем, и задерживая взгляд на девушке. И почему же?.. Она молоденькая, наверное не больше восемнадцати, красивая, с такой улыбкой игривой... У неё черные, как смоль, волосы, распущенные волной и слишком светлые насыщенные глаза, даже в тот солнечный день, когда делали фото это слишком, не карие, а почти цвета хорошего виски… или янтарь? Фрост вглядывается в запечатленный кадр и думает, где он уже её видел? Эти черты, глаза… Почему она так ему знакома… — Одна из последних вип жертв… Кэтрин Блэк... На этих словах у Джека что-то обрывается внутри и на миг темнеет в глазах. Рука, дрогнув, выпускает фотографию и пальцы леденеют ещё больше, и пока профессор что-то говорит, что-то словно под ватой, Фросту пиздец как хочется заматериться или заржать в голос или же... да блядь сделать хоть что-то, чтобы остановить ту ебаную лавину, что поднимается с глубин долбаной души. Не правда! Не верь! Не смей допускать это до себя! Ты не выдержишь! — он отмахивается лишь, судорожно мотнув головой и все ещё не слыша что блядь говорит этот заумный мужичок. Мутированный, не похожий ни на что ранее, страх иглами под кожей, и в сам факт совпадения Джек ни на одну ебливую долю не верит, не в этом городе. Не в этих условиях! Равно теперь одно — понятно, где он её видел. Не её, но… они пиздец как похожи, так, что Джеку индифферентно хочется пустить себе пулю в лоб, но он только медленно по логике понимает, что последует в рассказе дальше. Парнишка глотает бритвы, застрявшие в горле, обескуражено не готовый к такой правде, к такому прошлому своего бесценного и не знает как управлять своими же черт возьми эмоциями… Шуршат папки под тихий голос мужчины — нераскрытое дело, но Джек всё же медленно прикрывает глаза, рефлекторно сжимая руки в кулаки. Палится и на нахуй страховку, но ему так прозрачно уже похуй, когда перед ним ещё одна папка, дело которое списали, создали, как всегда ебучую видимость оплошности и забросили в утиль, как тысячи остальных. — Он творил жестокие, страшные дела, с садизмом устраивал на своем бронированном джипе на дорогах аварии с большим количество жертв и летальных исходов, что примечательно — предварительно за неделю до того выбирал цель, знакомился, обычно это были девушки со средне обеспеченных районов, заводил дружбу. Чаще просто флирт, Люку нужен был контакт с ними, даже минимальный, а после караулил их на перекрестках или в машинах родителей, друзей и... врезался на полной скорости… Это все поясняют достаточно серьезным тоном, рассказом, какой мразью был этот сукин сын, но Фрост лояльно пропускает, ему до ада под ребрами важно другое нераскрытое дело, та авария девятилетней давности. Джек кусает губы до крови, чтобы не было так мерзко больно внутри читая эти, почти стершиеся, строчки — погибли все, лишь она на месте ещё была жива до приезда скорой, была в сознании и... Мать, отец и их двое взрослых детей, младшая — Кэтрин Блэк и её старший брат… Нет, блядь! Нет! Нет! Нет! Он неосознанно проводит дрожащим пальцем по надписи — «…Питч Блэк» и хочет завыть в голос от гребаного понимания и боли, только теперь не своей! Джек тупо не знает, как описать то, что внутри выжигается и подыхает сдирая куски мяса попутно, вроде не своё, вроде и болеть не должно, но оно убивает медленно и беспощадно. — ...Это дело списали специально, не стали вносить в общие протоколы. Она была для него особенной, он дружил с такими необычными, как она, после привечал, ухаживал, обольщал, заводил романы, и в конечном итоге подсаживал на сильные наркотики… Когда же девушка надоедала или был пик его игры с ней, он подстраивал аварии… К сожалению, в той аварии погибли все члены семьи, а Люк вышел чистым из воды... «Не все. Один выжил…» — проносится в опровержение злобным в мыслях Джека, и гребаный тремор по всему телу, но похуй даже если спалится, равно на то, что опять ебаное мокрое по щекам. Что? Почему именно сейчас? — Так значит… — перебивает мужчина, отвлекая внимание Джека на себя, но никак не ожидает столкнуться с таким ледяным и злобным взглядом; профессор наконец понимает столь нетипичную, резко сменившуюся, реакцию подростка, который одним взглядом даёт понять, что ещё хоть слово и он убьет нахуй. Джеку не до допроса, Джеку уже не до чего, и хоть одно неправильное слово и он разорвет, за эту тему, за это нераскрытое дело… за... Мужчина составляет свой пазл до конца, щурится слегка, но не зло, скорее проницательно осматривая зверёнка, который сейчас сидит напротив и оплакивает, сам того не осознавая, а может быть и осознавая? — …Значит, я ошибся, — спокойно говорит наконец седоволосый мужчина, осторожно закрывая все папки, — Думаю было зря вам показывать и рассказывать про дела, которые все забыли и не придают значения, а как жаль! Но, скорее всего, придется всё это выкинуть и начать заново. Увы, молодой человек, ничего я не смог понять… — он пожимает плечами под внимательный взгляд парня и складывает всё обратно, так как и принес сюда полчаса назад. Лучше оставить то, что непонятно для людей, но понятно для зверей. Пожилой мужчина отодвигает стул, выпрямляясь, и ещё раз мельком смотрит на подростка. Нет, пожалуй не стоит считать этого юношу обычной гранью. Он нечто большее… если его уже старческий ум хоть что-то ещё понимает в этой безумной жизни. Он молча выходит из допросной, даже не попрощавшись, так и не подключив обратно камеру. — Вот значит как?.. — в тишине пустой комнаты озвучивает Джек знающий, что сейчас за ним никто не следит. У него смешанные эмоции, но кроме пепла и неправильной странной ненависти и боли, он не чувствует ничего, разве что, хочет выбраться, впервые не похерив себя. Он не думал, что когда либо узнает, уже даже забил, запретил себе думать — что было там, семь лет назад… Девять, — поправляя мысленно. Девять. Додумать детали с учетом новых знаний не сложно, ровно и понять, почему только через два года после аварии… Джек закрывает глаза, жмурится, чтобы не думать, не продумывать, это выматывает хуевищней нежели его разговор и признание в своем прошлом. Это кроет, непонятно, жестокой сука неправильностью, несправедливостью. Ебаной пленкой, под которой задыхаешься, хотя и понимаешь, что это не твое. Тебе больно за него, — проносится где-то там в подкорке и ему хочется завыть, а потом подпалить напалмом весь город. Да сука, черти вас дери, да! Да! Джек всхлипывает и вновь прокручивает неосознанно в голове, и образ девушки вновь перед глазами, и блядь какой это тотальный ахуй; ментальной шрапнелью под кожу, и теперь живи с этим знанием и болью как хочешь. Особенно с тем, что ты ничего — ну ничего! — не можешь сделать для него! Ничего даже сказать, даже обмолвиться не сможешь! Не сможешь даже напомнить ему, не допустишь этого. Джек опускает голову на сложенные руки и тихо воет в голос, слыша, что за дверьми начался ебучий шум и его наверняка никто не услышит. Опустошение... И вновь он чувствует, что мир выжгли, только разве так бывает? Бывает такая эмпатия и такое чувство чужой потери? И насколько тогда было больно и хуево ему? «Насколько твоему хищнику...» — Джек вскидывается на стуле, рычит и обрывает мысли, не может! Он сука не может об этом даже задуматься, не может это переварить, мозгов блядь не хватает, и эмоции хуй пойми в каком раздрае. Это слишком для него, слишком цепляет и рвет на живую, с мясом и жилами наружу. Пожарная сигнализация срабатывает слишком резко, своим воем и «дождем» за дверью, здесь же только пищит, так, что у парня по первой закладывает уши и он испуганно вскрикивает. — Да какого хуя на этот раз?! — рявкает Фрост, мотая головой и не понимая, что у этих ебланов происходит. Почему все за дверью орут, что-то командуют... Что происходит? Через две секунды внезапные выстрелы где-то наверху разносятся по всему зданию, и Джек вскакивает со стула, охуевше оглядывая потолок. Да, как будто он так и увидит, что происходит на втором или даже на третьем этаже! Что блядь происходит? Взлом? Террористы? Напились, и свои же устроили перестрелку? Банды Альф нагрянули? Топот у дверей и крики офицеров уебков чересчур спешен, слышится, что кто-то ранен и у них отключена вся безопасность и информационные каналы связи, даже телефоны накрылись и рации глушатся... Нехорошее такое предчувствие подмывает Джека подобраться и подойти дверям, прислушиваясь к ору и гаму, к панике, к тотальной, мать её, панике творящейся снаружи. Линии перебиты, связь даже по усиленным каналам не проходит, броневиков на парковках нет, равно и запасов оружия с хранилища… Да... Какого хера у них там происходит? Джек случайно нажимает на ручку двери и вовсе не ожидает, что та отопрется. Ну блядь конечно же! Тот эксперт его даже не закрывал, а офицер видимо забыл про него. А это значит, что пора испытывать удачу! *** Он не запоминает, как оказывается в тупике площадки между вторым и третьим этажом на пожарном выходе; две минуты перебежек и страха нарваться на пулю, понимание, что через главный вход ему не выбраться и убойная доза адреналина в кровь, а теперь сука он здесь, едва может отдышаться из-за молниеносных передвижений и перебежек, пока на всех этажах чертов переполох и доведения до безумия массовая паника, и хрен не пойми из-за чего. Джек прижимает руку к груди и тут же опускает взгляд из-за холода в этом месте... Что за нахуй сегодня с ним творится? Опять адреналин? Но как он смог упустить момент, и где, где, блядь, он нашел этот ебаный нож, с которым можно спокойно не на человека, а на приличного, сука, медведя идти? Где и как стащил? Башкой о шершавую стену позади, пару раз, чтобы мозги встали на место, но они не встают, и он не помнит, как добрался до этого запасника, как и где вообще подобрал нож... Ещё один опасливый взгляд, нет блядь, не заляпанный в крови, уже радует! Может это и к лучшему? «Твой инстинкт выживания в таких случаях никогда к лучшему не приводит, Оверланд!» Только окрики сверху не дают далеко уйти в несознанку, не дают отпустить мнимый контроль, окрики и вызов подкрепления, маты, шум, выстрелы... Все смешивается в дикую ебанину панического гомона. Кажется, кто-то выпустил ебнатов, сидевших во временных карцерах и клетках, ну а сейчас начнется пиздопляска! Ему нужно бежать! Бежать наверх, может быть как-то сможет перебраться через крыши и... Крики рядом, за тонкими стенами, пугают, и Джек ощетинивается, готовый, что в любую минуту снизу или сверху могут вбежать, как временные заключенные, так и ебучие хранители, решившие проверить путь через запасные лестницы. Сукина ночь! Джек рычит и отталкивается от стены, прислушивается, какого хера орут остальные и что вообще происходит, безопасны ли верхние этажи... Крики глушат, заставляют морщиться, где-то внизу уебки настигли парочку оборонявшихся офицеров и решили развлечься... Ебаный психоз город со своими шизоидами. ...Подкрепления не будет, паника нарастает, оружия аналогично на всех, кто остался в участке, не хватает и... что-то там ещё про пятерых зарезанных, но это он уже не слышит, пропускает на отъебись, зацепляясь за вырванное из контекста, но такое понятное ему слово, такое опасное, но сладкое для него — «Ужас!» Гремучая смесь страха и адреналина смешивается с невъебической радостью с больно щемящим под ребрами, так, что аж дышать становится тяжело, и что не время, не место — Джеку теперь по настоящему поебать. Он всё же пришел... Довольство от того, что Солнце вытворило, кроется тем самым — блядь, это участок, это, сука, шаг за грань и... если у него не выйдет, если его поймают... Радость смывается острым, мать его иронию, ужасом, и Джека окатывает, как ледяной водой. Взгляд наверх, туда приблизительно, где на третьем этаже или даже на крыше звучат ещё выстрелы. Он не станет той гребаной погибелью, которой Питч его называет. Ни за что! Потому он так резко кидается по лестнице наверх, чтобы наверняка, чтобы не было потрачено время впустую, чтобы... — Стоять! — рявкает молоденький парнишка, видимо ещё стажер, но уже в форме, вырастая перед Джеком из ниоткуда, хотя, скорее всего, с третьего этажа вниз решил сбежать. Молодой офицер наставляет на беловолосого пистолет трясущийся в руках, и хуево контролируемым голосом приказывает, — Живо в клетку пацан, иначе стреляю, ну! Джек же лишь холодно склоняет голову в бок, перекручивает нож в руке, и с таким едва слышным, но опасным произнося: — Только ты сейчас стоишь между мной и тем, кого я так безумно хочу увидеть... *** Лестничные чертовы пролеты, белые обшарпанные стены и лишь свое дыхание с фоном чужих криков вокруг и еще хер пойми чем, кажется внизу началась маленькая гражданская война за участок, но плевать, и парень с разбегу влетает на крышу, не потрудившись даже подумать, будут ли здесь тварьские хранители или вообще это просто... Он глотает сырой удушливый воздух, но рад ебучему ветерку и гребаному неону повсюду, под ногами хлюпает, но шум и яркость 604 ослепляют и оглушают — кроют, и он дезориентирован, и понять что это на полу и сориентироваться тупо не успевает. В висок упирается ствол очередного пистолета и, резко обернувшись, парень натыкается на обезумевший взгляд ещё одного служителя, мать его, закона, только этот уже старый и жирный, с трясущимися руками и от страха уже не осознающий, кто перед ним. Джек ощетинивается, понимая патовость попадалова, но ничего не успевающий предпринять: щелкает предохранитель и срабатывает ебанное ты ж нахуй дежавю. Он на прицеле, как при той облаве, но полицейскому филигранно распарывают глотку черные лезвия одним привычным и точным движением, и дергающуюся в конвульсиях тушку, как нехуй делать, отшвыривают подальше, и блядь... приплыли. И сам Он вновь перед ним, в истинной ипостаси того самого зверя, в привычно черном, в крови, но... он. Он! Джек не думает, Джек просто блядь не думает уже — стопора летят — бросается сразу, обнимая и утыкаясь в ворот плаща, с бешеным: — Питч! Твою мать, Питч... ну зачем? Ты ведь... твою мать, какой же ты... Ужас мой!.. — Угомонись, смертник, — грубо, как и всегда, но вопреки ярости и раздражению на ебливый случай, мальчишку прижимая к себе сильнее, насколько сука позволяет ситуация — да она вообще не позволяет! Все вопреки правилам, тактикам, все вопреки всему и нужно было сидеть дома, или вообще нахуй сматывать с этого осточертевшего термитника нахуй. Но нет, вытащил козырь — поставил шалаву Фею на место, разворошил ебучее осиное гнездо... и ради чего? Кого?.. — Тебе нельзя сюда! — с таким протестующем жалостливым, но даже ни на миллиметр не отстраняясь выпаливает мальчишка, дрожащий, как промерзлый мелкий кошак. — Я блядь что разрешения у города спрашивать должен? — Ты не понимаешь? — вот этого гонора Джек рил не понимает, отстраняется, заглядывая в любимые желтые глаза, — Они скоро будут здесь и они тебя... не просто убьют, на казнь, на… Да блядь, блядь! — Джек не может это терпеть больше, он понимает, что нужно сьёбывать, и времени у них нет, но ему страшно другое — из-за него, из-за его гребаной шкуры... Джека кроет истерика и нервы из-за всего случившегося пережитого уже не выдерживают, а вновь сухое и сказанное так спокойно «Угомонись» не действует априори. — Джек… — Я блядь понятия не имею, на кой хуй ты это вытворил, ровно никогда не пойму, что творится у тебя в голове! Но я до ебаной пелены не хочу, чтобы с тобой что-то было! Мне предостаточно смерти любимых, тебя терять я не желаю от слова блядь совсем и потому! И если единственный способ, после моего жалкого спасания шкуры, уезд из города, то блядь и поступи так и разбежимся! Я не хочу, любовь моя, тебя терять!.. Не переживу ещё и этого... тем более этого! Так что хватит строить город и просто съебывай, пока они не натравили на тебя всех, кто есть в этом ебаном термитнике, ясно!? Джек задыхается от безысходности, от своих же чувств и этой тишины, этого взгляда, но своего не отводит. И вот, блядь, представлял по-другому, но признался так... Да лети всё в ебучую бездну; просто он не может поставить равнозначно. Жизнь его — паскудная и пропащая — не равноценный обмен жизни и свободе любимого черного тигра. У Джека извращенная логика, но ему кажется, что Ужас сделал для города намного больше, да и вообще заслуживает, даже при всем случившемся, большего. Мальчишка, всхлипнув, давит комок в горле и зажмуривается, упираясь лбом в плечо мужчины. — Я... не смогу, Питч. Мы оба знаем, что начнется после этой шумихи... Со мной похерено, проебано, но не ты, Ужас мой... Хищник, любимый... Я не смогу... Договорить в этой тишине не дают вскрики со стороны лестниц и громкий топот. Подкрепление из соседнего участка, два спецотряда, что получили приказ на уничтожение всех, кто в случае чего будет на крыше. Полная зачистка. А время на все эти разговоры у них проебано. Мальчишка, как всегда балласт, кинуть его... Тогда ради чего вытаскивал, залезая в чужое гнездо? Ужас раздраженно рычит, отшвыривает от себя мальчишку, и бегло осмотрев крышу, подгоняет его и швыряет к трансформаторной; всё давно перенесено вниз, но сам укрепленный шкаф остался и для данной ситуации он идеален. — Живо внутрь! — Нет, я не... — Не беси, и не смей вылезать! — и дверь захлопывается. А Джеку хуево, и он не знает от стрельбы, криков или того, что сейчас возможно всё закончится не так, как всегда. Здравое давно покинуло свой перрон и помахало ручкой, и у Фроста подкатывает полная истерика, сдерживаемая целый день, сутки, месяцы? Да не знает блядь он! Не знает! Только страх за то родное и ужасное одновременно перебивает все инстинкты, и Джеку кажется, что он вот прям сейчас ебнется кукухой полностью, заорет в голос или уже орет? Или просто воет, сжавшись в стальной будке?.. И разумное «угомонись!», даже голосом любимого Ужаса, в голове не помогает, он не может себя не успокоить, не прийти в адекват, потому не замечает, как все вопли и крики стихают, вровень и стрельбе. Когда массивная дверь открывается, Джек вскрикивает, сжавшись в углу, но знакомый в свете неона чужих зданий силуэт успокаивает в момент, и мальчишке протягивается рука, затянутая в черную перчатку. *** Пока? На миг… на сколько этого хватит? Это злобное, все ещё клокочащее — что ты делаешь со своей и так ебнувшеся жизнью? — глушится привычной жадной яростью на мальчишку, и они почти сносят дверь с петель, добираясь до своей квартиры на Севере. Потому что Фрост, тварь, первым начинает, ластится и целует, всхлипывает всё ещё от страха, но превосходно податливый, его трясет до сих пор, и по-хорошему мальчишку нужно успокоить. И нахуй вообще безопасность, дополнительный скан камер и реальная перестраховка, что Фея сучка их не вычислит? Нахуй продумывать, что после такого заявления городу, пизда с мирными сезонами, пизда вообще с городом и планами на будущее здесь! Как доходит до того, что ему абсолютно на это похуй? Настолько, что нужно лишь скорее зажать этого чертового бессмертного альбиноса, довести до стонов, криков, почувствовать его тело, эмоции, душу!.. Что ты сделал со мной?.. Они меняют правила или просто с нетерпения кухня кажется ближе, и по первой мальчишку к холодильнику, прижать, зажать настолько, что он вскрикивает, позволить дрожащим, опять где-то изляпанным в крови, рукам стянуть с себя плащ, не отрываясь от ледянющей коже на шее, согревая своим дыхание, и руками по бедрам... Так и ёбнуться не далеко, и причины своего поведения искать не хочется, да и не знает он, с какого хуя так взбесился с самого утра, как только вычислил, что его мальчишку забрали в херово управление. Не знает и зачем так нужно было выебываться с планом, и подождать до утра — казалось ебаной пыткой. Джек бы ведь продержался, Джек бы ничего не сказал, Джек умница, преданный, хороший... И можно его такого льнущего, нежного, сразу усаживать на чертову кухонную тумбу, плевать на маленькое пространство. Белоснежный кроет свои рекорды и стонет в голос пошло и исступленно, умоляет и одновременно слишком напуган, истерзан нервотрепкой... Всё же город напалмом не такая и хуевая идея, где только столько напалма взять, а главное, что первое под откос пойдет управление. Из-за мальчишки они, суки, выжили, лишь часть трупиками по всем трем этажам, парковки и крыше, жаль... Но Джек отвлекает, целует самозабвенно и хочется на него нашипеть, бесит своей блядской нетерпеливостью и одновременно хрупкостью! Хуйне, творящейся сейчас, объяснения нет, потому что впервые логика кроется настолько, и самосохранение его хвалёное блять идет под откос с новым протяжным стоном Джека... Джека, который изящно выгибается, цепляется за него, как за последнее реальное в своей жизни, и самозабвенно шепчет это шизануто-охуенное — «Ужас мой!» Твой... Конечно же только твой... И хуй кто тебя посмеет присвоить!.. — в подкорке и почти на языке, упиваясь этой преданностью белоснежного, его отдачей и нахуй инстинкты защиты, ловя кайф с каждого его движения, и дурея с этого едва слышного — «Любимый!»... Любимый? Он останавливается на мгновение, заглядывая парню в глаза, в которых на такое паскудство читается всё то, что Джек давно скрывал, и — здравствуй сука осознание — настигает, понимание, что этот глупый девятнадцатилетний мелкий... не шутит. Равно и понимание, из-за чего его самого так невыносимо кроет, стирая грань разумного и уничтожая всё логическое. Питч отшатывается от подростка в секунды, как от огня. В неверие ещё раз осматривая, как опасную ебаную диковинку. Чертово единственное слово выжигает клеймо под органами, и зверь внутри ревёт загнанно и опасно. — Вон, — севшим в край голосом, но даже без ора, указывая мальчишке на дверь. — Питч, ты… — Я тебя спас, вытащил, теперь всё. Кончено... Херишь свою жизнь, так нахуя херить суть? Уверен, что не пожалеешь о том, что сейчас вытворяешь? — ...Садись на первый рейсовый и сьебывай из города. А о том что было, забудь нахуй. Ещё одного такого твоего загона он тебе не простит! И будет прав, ебливый ты трус! — Но… Нет! — Джек спрыгивает с тумбы и в непонимании этой резкой перемены настроения даже не подходит ближе, лишь смотрит отчаянно и перепугано, — Не смей... Не смей так поступать! Просто блядь хватит! Хватит этих эмоциональных сука горок, я устал, и в этот раз... Да что не так в этот... — Мне после всего произошедшего теперь и нахуй больше не сдалась такая белоснежная пустышка как ты, и нахуй никогда не будет нужна! — срываясь с адеквата, но чудом не вцепляясь мальчишке в глотку, — Пошел вон, Фрост! Игры кончились... — Это всё, что ты хочешь мне сказать? — дрогнувшим голосом пытается допытаться Джек, пытается не упустить свой последний шанс. Ты не убежишь от этого... даже если сбежит от тебя он. — Питч? Молчание ответом, и Блэк только подходит к той самой тумбе, опираясь о столешницу руками, даже не пытаясь смотреть на опешившего и раздавленного морально мальчишку рядом. Не смей его отпускать! Не смей быть таким... Но это лишь мысли, подсознание, или гребаная внутренняя совесть... Совесть, у него? Не шутка ли блядь? Скорее внутренний ебливый голос, который можно заткнуть и продолжать молчать в реале. — Пожалуйста… Питч?.. Ноль эмоций, одно молчание, ясно давая понять свою позицию и окончательное решение. Он спас смертника, вытащил в последний раз, он чист. Нехуй больше. Свою бы шкуру теперь как-то защитить. А понадобится ли она тебе после того, что ты сейчас делаешь?! Дверь щелкает, и не слышно даже удаляющихся шагов пацанёнка. *** Где-то на краю между заканчивающимся Призрачным Севером и начинающемся А7, позади бредущего в никуда паренька в капюшоне останавливается фургон, и его совершенно не ожидавшего такого, с размаху бьют по голове куском металлического прута и без свидетелей затаскивают в машину. Водитель, мужчина постарше, ждет, когда подросток, вечно любящий шипучки и чупа-чупсы вприпрыжку залезет обратно на свое переднее сидение... — Первая часть плана Ро успешно выполнена, — веселится волчонок, закидывая ноги на переднюю панель, — Как думаешь, он бы гордился нами? — Конечно, родной. А теперь пристегнись.