Психо города 604

«— Эй, Джек, может всё же скажешь нам, кто он? Ну хули ломаться, все равно к пяти ты сдохнешь, — Дайли веселится, явно довольный мучениями беловолосого. — Да пошел ты нахуй, шалава с хуем! — Джек задыхается от новой порции боли, но всё же огрызается ощетиниваясь как дикая кошка…» — Эти кадры и диалог транслируемый сейчас в сером зале слишком, до гребаной жести, невозможные... бесящие, четкие и доводящие до... — Может тебе что-то уже подсказывает, в твоей ебанутой голове, что не ты здесь всё же король всего положения, а? — довольно так тянет Кай, наблюдая за реакцией первого убийцы 604. О да, их последний запасной план только переходит во вторую фазу, и если уж не победят, то, как минимум, постараются утащить с собой. План «С», раз не сработали первые два… И Кайлан до последнего надеется, что выводы у Ро были правильные, касательно важности того самого альбиноса. А если уж так, то подготовленное заранее обязательно пошатнет чертово внутреннее у этого тварьского Ужаса. Не смогли убить физически? Значит, они уничтожат его психологически, разъебут морально. Кай склоняет голову в бок, осматривая эту ожившую шизу всего города, и всё же на процентов пятнадцать задумывается… Есть ли в этом существе хоть горстка морали или адекватного, чтобы план подействовал? — Уверен, что поступил правильно, закрыв нас здесь? — ухмылка молодого мужчины превращается в улыбку, неправильную и злорадную, действительно как у смертников ебанувших свой разум, и он довольствуется тем яростным взглядом кинутым на него Ужасом. Проебаное, то что звалось у Блэка охуенной интуицией до встречи с Фростом, говорит — орет однозначное — не ты сейчас здесь хозяин положения! Это только хуесплетенное начало эпика, финал которого не можешь предугадать даже ты. Но Ужас лишь едва сжимает челюсть, абстрагируется от творящегося на экране, припоминая блядь, как это быть тем, кем являешься… Быть той самой хладнокровной сукой вопреки тому, что разрывает и клокочет внутри. Хищник, мотнув головой, не желая слышать нового вскрика белоснежного, раздавшегося из динамиков, анализирует лишь одно — что с таким подходом эти уебки добиваются? На что нацелились? Позлить хотят, выбесить? Грохнуть изощренно? Очередной испепеляющий взгляд на двоих шизиков, и констатация на лицо — да им-то существенного не нужно. Не физической пытки — расправы, с самого начала скорее всего это понимали, не смогут справиться… А кто сказал, что они с самого начала пытались тебя здесь убить? Было бы идеально, но основной их план не был в этом. Если уж как-то они были связаны с ебнутым Правителем, и он диктовал им что делать, то, скорее всего, перед тем как сдохнуть рассказал всего одну истину, за которую эти мелкие обмудки и ухватились. А истина заключалась в том, что мальчишка ещё тогда был важен… Жаль то, что раньше перерезать им глотки или заживо сжечь нужно было, и было бы охуенно. А сейчас эти ебливые твари знают одно простое, и знают, что ему необходимо это получить, и пытаются взять на это, вывести пленением мальчишки. Ужас подавляет утробный рык и кидает незаметный взгляд на шизанутого парня, который отвлекся на свою мелкую шлюшку. Всё же вряд ли пытками их разговоришь, учитывая, что в какой-то степени он сам проебался, не зная четкого механизма и запихнул в этот стеклянный куб и запустил программу. Они в боксе — смертники: паралитик смешанный с ещё дохуя чем ядовитым и не только, заложены капсулы с ним же под потолком, сделают свое дело. Зайти туда самому — подписать такой же приговор. Быстрый взгляд на панель рядом со стеклянной дверью и второй вывод очевиден — они всё продумали, и вряд ли вообще удастся открыть её. И в этот момент что-то подсказывает, хитро нашептывая, что сучки знали на что идут, и знали приблизительно какую реакцию вызовут такой записью. А это только к одному сводится — затронуть за живое и деморализовать. Не одному…. Ещё равнозначно, что концовка ебаной записи будет той, что в самых хуевищных твоих вариациях. Факт в том, что возможно они уже избавились от твоей «слабости», и терять им теперь нечего, лишь под кафом паралитика наблюдать твой психоз и полное разложение адекватности, которой, кстати, у тебя итак уже нихуя не осталось. Да хуйня полная! Внутреннее расходится в ощущениях, и он злится сильнее, бесится от продолжающейся записи и собственных мыслей и фактов. Это всё же он тот ебаный запертый в клетке, а не они! И сейчас Ужас, ровно, как и Кай, это понимают кристально и без компромиссов. Последний же лишь ебануто лыбится, кривит губы в яде и с таким тотальным оповещает: — О, ты ведь понял с какого хуя всё настолько прозаично? Зачем реально тебе это всё показывать… Да? И да блядь, он понял. Блэк пиздец, как это просчитывает, только вот оценивать не хочет, не хочет слышать, видеть, не хочет анализировать шансы гребаного белоснежного смертника в этот раз. Нахуй! Просто нахуй! Реальное, которое ещё может уберечь от разрыва нервов, психики и последней доли адекватного — к херам уйти отсюда немедленно и съебаться. Стереть в захламленной башке все воспоминания о мальчишке и валить из проклятого города. Да, он попытался, он пришел за ним, значит засчитано. Если эти уебки с ним что-то сделали, значит… тупо так получилось, смертник исчерпал всё свое реальное бессмертие, а он тупо не успел. Это лучшее, идеальное. Забить и свалить. Просто не обращая внимание на этих ебанутых… Просто забив на Фроста. Потому как противоположное — будет означаться дэд эндом. Полным концом, и проще тогда сразу к шалаве Фее на электрику или расстрел. Вот что нахуй будет. Нехуй здесь быть, нехуй думать, нехуй быть свидетелем того, что ещё творится на экране, нехуй вообще было тогда притаскивать этого белоснежного к себе! Сьебаться и концы в воду, по пепелищу нахуй! Тогда почему ты всё ещё стоишь на месте и пытаешься казаться сдерженно-адекватным, пытаешься включить логику, пытаешься из последних сил не пустить в разнос всё ебаное место и этих тварей на реальный фарш? Бред. Последние хуевы попытки логики и мозга самозащититься, до последнего не веря ни себе, ни тому что давно разрывает по миллиметру изнутри и режет, кромсает… А ты бы и рад пустить все на самотек, поддаться, но все же должно быть по твоему: логически, без эксцессов, без тупого отвлечения на какие то несуществующие эмоции и чувства! Не существующие, это какие? Те, которые разьебывают сейчас подсознание, и единственное опровержение которое приходит это приказать себе же не думать об этом «бреде»? Защитить себя, особенно, если логика права и с мальчишкой… — Я разорву к хуям твою подстилку, если ты не скажешь, где Фрост находится, — проговоривая замогильно спокойным голом, при этом обрывая мысль, не давая и шанса закончить. Так по омерзительно-наивному не желая понимать, что с этим альбиносом что-то случилось. Ужас даже не смотрит на этих ушлепков, лишь медленно, для успокоения, перекручивает ножи в руках. Может… поможет? — А нахуя он тебе? Других подстилок в городе не нашлось? — с цинизмом отзеркаливает Кайлан, — Но если так хочешь знать, то он ну… в этой комнате, точнее в другой части этой комнаты. Стоит лишь мне нажать на пульт и… Только с тобой он больше разговаривать не будет… понимаешь? Наркота? Программирование? Транквилизаторы? Слом по всем фронтам личности? Сломать Джека? Да кроме тебя ни у кого нахуй не получится сломать этого недо смертника. Ебучая психика такая, что позавидовать можно отчасти. Он не сломался, он… Схуяли он не хочет говорить? Этот уебок сказал просто, чтобы позлить, или мальчишку довели седативными или кислотой? Блядский гремучий коктейль из таких мыслей, смеха Кая и резкого переходящего в ультразвук шума с экрана, — звук происходящего отрубился — как гребаный улей в башке, и это кроет неизбежным — тотальным срывом в ближайшие минуты. Хотя и полного сдвига по фазе быть не должно, за это он спокоен; всё, что ещё было реально адекватного, сдвинулось тогда… девять лет назад. Просто… Что просто, что, блядь, просто? Они возможно выебнулись по полной и сотворили с твоим мальчишкой непоправимое, а ты толком не можешь зайти в ебаный бокс и разрезать мелочь на глазах его ебаря? У тебя гольная ярость начинает перебивает все холеные и выстраиваемые годами барьеры профессиональной холодности, и всё что сейчас бьется в голове — «он, сука, должен был выжить!» — и это просто по-твоему? — Дверь, — едва слышно шипит Ужас, игнорируя явственно перевес в своем гребаном сознании. Ты должен отсюда уйти со своим мальчишкой. Или их казнь не принесет ничего, даже на каплю не успокоит. И ты это знаешь… — Что, прости? — садистки веселиться Кай, крутя в руке тот самый пульт. — Открой, либо я вытащу из комотоза твою шлюшку и проделаю несколько поперечных по всем нервам! — рякает Питч, и ножом наискось по стеклу, только черное лезвие соскальзывает, даже не поцарапав прочное стекло и остается лишь несдерженно-злобный рык, приглушено разносящийся по широкой зале. Столь нужные барьеры холодной крошкой летят к ебеням, но Ужасу почти уже параллельно. Не это становится приоритетом. Что с тобой происходит? — последнее, позорно испуганное на подсознательном, что через мгновение глушится и застилается неконтролируемой яростью сравнимой с уничтожающей лавой, почти той самой, что теперь растекается под ребрами. Но он не хочет знать ответ, не хочет задумываться, больше анализировать, думать, что там или что к вечеру должен быть уже за пределами 604, все летит в тартар со срывом цепей и жестоким ревом разъяренного зверя внутри, равно он и не понимает, что несет этот ублюдок; мозг предательский перестает улавливать действительность и сосредотачиваться на происходящем, и до него доходит лишь часть уже сказанного: — …его на край аварийки… И после мой хороший волчонок… и ещё пулю в лоб… Но раз ты хочешь его обратно… Получай! За этим гнусным, следует неожиданный щелчок ещё одной отодвигаемой стены, и усмешка, такая наглая, Кая и интерес вместе с отмщением в темных глазах. Там, вдалеке залы, в конце, всего лишь продолжение помещения, всего лишь дымящаяся холодом комната, с одним единственным железным столом посередине, и… телом на нем под белой простыней. А на экране, на глобальное паскудство, со включившимся звуком, на Джека наводят пистолет и с издевательством спускают курок. Первый выстрел и он слышится до невозможно оглушительно. Он рушит, как стекло, как перелом костей… Только, что рушит — хуй пойми — это не переводимо на те тупые тысячу терминов что знает хищник, не поддается обозначению — индифферентно для осознания. Четыре шага до того промерзлого помещения, но не больше, нельзя… Не выдержишь? Чего же на этот раз?! — Ну, чтоб ваша ебаная персона знала, — улыбаясь в пространство, издевается Кай, но тут же серьезничает, хмыкнув слишком очевидно, — Он тебя не сдал. Охуенно так наверное, потратить время и свою собственную жизнь на такого ублюдка как ты, да, Ужас? Это… Ложь? Правда? Логически понимая — возможно подстава. Они бы не стали так себе коверкать смерть. На отьебись слова пидораса и не желая, чтобы то… что перед ним оказалось правдой. Только вот логика стирается, медленно, однако теперь неумолимо; он даже может за этим наблюдать, как персонаж в своей же гребаной голове. Единственно, что ещё подходит — действительно подстава — они могли смонтировать видео, там могла быть заминка кадров, подтасовать… У того что лежит на столе такие же мягкие волосы? Подсознание доводит. До ручки. До грани. До точки невозврата. Хуй пойми ещё до чего, потому что это странно — не верить в то, что видишь, такого не бывает ведь! Не может идти логика вразрез ебаным остальным мыслям, а последний вопрос ублюдка кроет адовым, до фантомной боли раздробленных ребер и содранной кожи. И пусть всё в порядке с телом, но сознание приводит эту эмпатию, эти ощущение в аналогию, и они словно реальность… Нет, реальность такова, что тебе нужно лишь снять кусок простыни. И весь твой гребанный цинизм и холодность, как и когда-то давно, выгорает нахуй из осмысления, просто ошметками пепла. Как когда-то после года отсутствия ты зашел в её комнату и понял, что ничего больше нет… Твой блядский цинизм и ебаные мысли про то, что избавится от мальчишки нужно в другом городе. Хочешь ещё этого? Ужас не выдерживает, подойдя уже слишком близко, не выдерживает и тупо с разворота пускает всю обойму, захваченного на всякий случай, пистолета в стеклянный бокс. А ведь даже в самых хуевых вылазках запрещал себе использовать огнестрельное… Приглушенное рычание взбешенного хищника, являя погибель этим тварям, но стекло даже не покрылось трещинами. Едва круглые вмятины и звенящая теперь отзвуком тишина. И усмешка старшего шизика, как ебаное последнее дополнение. Гвоздь в крышку гроба. Но их ли? Пистолет отшвыривается за ненадобностью, и… нужно хотя бы быть здравомыслящим? Зачем? Нахуя теперь?! Если это и есть правда, нахуя теперь в пизду ненужное здравомыслие, адекватность, и логика? Ты начинаешь осознавать наконец, что здесь происходит, нареченный Ужасом? Это не Джек, — тупое до банальности и смеха в прокрутке мыслей. Но… Виднеющиеся макушка белоснежных волос и… Пропорции тела. Даже так, даже накрытый простыней, они совпадают. Всего лишь секс, да? Но запомнил каждый дюйм его тела, знаешь наизусть не просто рост и вес, но все пропорции, какой он везде… тон кожи, и все шрамы. Только не это сейчас кроет, не своя же ебаная маниакальность запоминания, а то что… совпадает. — Это не можешь быть ты… — едва слышно сквозь зубы. И вправду, не может же закончится всё так тупо, так бесполезно? Это не… честно? Не может быть так… Тебе страшно. Ублюдская нерешительность не есть похуизм, это есть твой страх. Потому что точка отсчета давно пройдена, а точка невозврата близко, просто — одерни ебаный белый кусок ткани и убедись! — Да блядь не в чем! Это не Фрост! — рявк в голос и даже при осознании, что заорал на самого себя настолько уже это похуй, что не колышет — исчезает за белым шумом в голове. — Тебе рассказать последний наш сюрприз?.. — перебивает мысли ублюдочный Кай, подливая масла в огонь. И под эти слова у хищника появляется ебнутая, наверно, почти дикая надежда ли, что это не… Джек, что просто они ебланы сделали специально, и что сто пудово волосы у того, что лежит здесь до пиздеца жесткие, крашенные… …Мягкий шелк под его пальцами слишком остро ощущается, словно лезвиями в мясо, так, что приходится резко одернуть руку. — …Мы, в последний момент изменили ему казнь, так что… — Это не Джек! — со злостью скидывая кусок белого, резко, так чтобы не передумать, и блядь да… Не он. Питч на мгновение прикрывает глаза, переводя дыхание и не задумываясь, если в этом хоть один шанс успокоится, или всё же то, что внутри уже медленно догорает? Пиздец, похожий по комплекции и чертовым цветом и структурой волос, но совершенно другой. Никчемный суррогат. Подделка. Твоя логика и психика пошли по пизде видимо полностью, раз вообще не понял с самого начала, что это подделка. Переведи взгляд на простынь: на ней не было отпечатков крови от соприкосновение с новыми порезами или хотя бы пулевым в голову. Простынь абсолютна чиста, но ты даже это не увидел! — Ага, — включается Кай, видимо оценив реакцию, которую наблюдал, — Этого зашуганого мы долго в приличный вид приводили, мой малыш даже на всякие специальные косметички затратился, чтобы крашеные волосы соломой не казались, но согласись, охуенно же получилось! Ты повелся! — парень ржет радостно, даже можно поверить в искренность, если бы не его острый холодный взгляд. А Ужасу хочется, несмотря на действие паралитика, зайти в бокс и, сука, филигранно несколько часов измываться над мелким ушлепком, а после ещё больше и изощренней над старшим гандоном. Шкуру снимать лоскутами, вырезать ещё функционирующие органы, жечь медленно, по частям, всё это на живую… да блядь! Это сейчас ему кажется мелочным, недостаточным! Это минимальная от той боли, которую он жаждет им причинить. Знакомое издавна — темное, липкое — Тьма захватывает полностью, подчиняет, разрывает, как фольгу, ту сталь контроля и стабильности, и выпускает зверя… И убить не просто хочется — необходимо: дичайшим способом, самым шизанутым, извращенным, ебнутым в аморальности и жестокости! Хотя бы так, хотя бы долю себя вытащить, подчинить понятному и тому, что дает смысл, по крайней мере, давало смысл… Иначе то, что внутри, убьет его. Сожжет нахуй дотла. Да ты, кажется, уже и не сопротивляешься этому. Не сопротивляешься ничему? Только на блядство чувствуешь, что поздно, не смотря на фальшивку перед собой. И по его взгляду ничего хорошего не сказать, но и Каю равнозначно похуй, он лишь медленно так вскидывает вновь рукой, специально показательно наводя пульт на экран. Всем своим блядским видом давая понять — а это ещё не всё. Не ебаный эпик. Так и есть, когда на экране новая-старая картинка: всё тот же аварийный трап, лишь с большим углом обзора, и там мелкой фигурой, почти на краю, Джек, испуганный, почти бешеный от злости и отчаянья, впервые выглядящий со стороны пиздец беззащитным, слишком блядь мелким. Ему девятнадцать и его единственной защитой был лишь ты! — Где вы его оставили? — ровно, даже не пытаясь вновь смотреть в сторону экрана, лишь на этих обмудков, хотя толку, по любому всё вокруг топит выжженным белым, и идея реально взломать замок и поубивать их в боксе не кажется уже такой бредовой. С холодным намеком на усмешку, и не спуская равносильно ледяного взгляда с твари в клетке, Ужас подходит к ним ближе, оставляя за спиной блядскую бутафорию. Всё еще убеждая себя, что этим и ограничится, что запись оборвется, что они просто где-то спрятали мальчишку. — Мой малыш захотел по-другому и потому мы его тупо… — парень фыркает, и как-то совсем похуистично уже отшвыривает от себя пульт — тот уже без надобности — всё своё внимание Кай теперь адресует своему волчонку, но говорить продолжает: — …Ну впрочем с какого мне заморачиваться? Всё в записи, теперь, кстати, оригинальной! А ты ж у нас эксперт по ним и хакам, программам, смотри сам и попробуй сказать, монтаж ли это теперь или нет. И ракурс на записи действительно другой — тот самый поменявшийся и отдаленный. С такого не то, чтобы заебешься подделывать, просто не выгодно, и все указывает таким долбоебучим — не монтаж, слишком много объектов, дабы накладывать эффекты или переделывать с нуля, а если и могли бы, то даже за три дня невозможно закончить работу, минимум — за пять. И вывод напрашивается, долбит острой констатацией, и поэтому ему сейчас хочется разъебать и плазму, но блядь всю обойму он спустил в стекло, а это мерзостное желто-серое на экране продолжается… — Ты думал, придешь сюда и останешься победителем, Ужас? Хуй! В чем-то выиграли мы. Отняли у тебя то, что было дорого. Хотя… — Кай склоняет голову в бок, хмыкает, и отрицательно мотает головой, — Ро всё же частично проебался, когда поставил на Фроста, как на твою главную слабость… С издевающимися словами Кайлана на записи проносится последний кадр, всего один добивающий — момент выстрела в грудь израненному альбиносу, четкий и абсолютно смертельный. Шум ветра глушит слабый динамик и в этой обработке не слышно ни одного другого звука, там — где это происходило лишь ублюдская желтизна фона заброшек, серость давно потрескавшихся бетонных труб по правому краю, и ядовито-желтые пары поднимающиеся со дна ебаного хим потока внизу… Там — происходящее — происходившее, ставит конец и окончательную кровавую точку во всем; эти твари и добивались этого, не просто убить — уничтожить мальчишку целенаправленно, их последняя мера и казнь одновременно; посчитали, что на краю неизбежного он не выдержит, расколется, скажет хоть что-то, что может его спасти, но Джек настолько уже заебавшийся, вымотанный, без сил и какого-либо терпения, он лишь упрямо смотрел на поддонка Дая и знал, что с ним сделают. Абсолютное серое осознание неизбежного. За Фростом всего пять сантиметров продолжающегося подножия, а дальше гребанная пропасть — десять или двадцать метров вниз и по ядовито-желтой реке с бурным потоком, где травануться можно только парами… И блядская, проклятая картинка-кадр тотально явственна. Настолько тупой садизм в чистом виде, издевательство пыткой и не щадящий метод — дьявольская, жестокая насмешка, и выстрел стал первым спусковым смерти, все остальное — инерция и ударная волна, скидывая хрупкое тело вниз, в ядовитую пропасть. Камера охуенно четко фиксирует последний миг, записывает, и сейчас это на экране. Настолько… невозможно? Словно фильм, только вот на паскудство — реалистичность зашкаливает. Травит похлеще и растирает в пыль. Двадцать метров вниз — очевидно. Смертельно. Даже для бессмертного альбиноса? Они не могли сделать такую хуйню. Рациональность и взвешенность решений? Да пошла она нахуй, эта рациональность, потому что логика-тварь молчит, не приводит опровержений, доводов, да хоть банального — при таком стечении обстоятельств и таком падении можно выжить — хуй! Нельзя! И это точное ослепляющее знание, с той самой констатацией и холодностью бывшей профессии. Всё обрывается. Белый шум режет, не дает сосредоточиться, привести хоть одно классическое в аргумент, темно-серый бетон вокруг повсюду до блядства бесит — давит, и лишь подсвечиваемый сверху белыми диодками бокс, на такую ебань отвлекает. Где так ублюдски-нахально довольствуется всей игрой Кайлан. Тварь! Рык индифферентен, не нужен, но Ужас рычит, без уже этой заебано-тупой логики, подходя ближе к смертникам и на зло — не то свою, не то их, щелкая одной из кнопок на дверной панели. Действие слабое. Нахуй и нужное уже по формальности и банальности, но он хочет, чтобы кто-то из них страдал, мучился выбором, мучился от неминуемой адской боли сжигающей все тело наживую. Отдельный контейнер, встроенный в раму двери, выкидывает внутрь всего один шприц с наполненной красной жидкостью. Это, по сути, было его унижение, если бы проебался и загремел в эту ловушку, но теперь это их решение и проблемы. — А теперь, сука, давай, решай… — приглушенно приказывает Блэк, и похуй, что ненависти внутри эта мера кажется ничтожной нежели то, что реально можно им устроить. Зверство внутри непредсказуемо глушится ещё чем-то более ебнутым, страшным, тем, что он не хочет даже осознавать, к чему не стоит вообще прислушиваться. Ты сойдешь с ума… Ебаный интуиционный шепот на дальней периферии. Но не похуй ли уже? Он лишь отходит от прозрачного бокса на два шага назад, усмехаясь удивлению на лице Кая. Это будет весело. А нужно ли оно теперь тебе — это веселье? Такое веселье? Нет. Не нужно. Даже параллельно, но посмотреть, сука, на это он хочет. В ебаном мозгу ошибка — уже нонсенс, стопорится вся логика, ненависть к мальчишке, злость, непонимание, просто нахуй летит — это настолько сейчас несущественно. Ты это прекрасно блядь понимаешь, настолько мелочно — до частицы молекулы, что уже удивление от того, нахуя вообще боролся за это правильное — защитное, логическое, холодное? Что оно тебе дало? Ну, а сейчас уже бороться не за чем. Не от кого. Не то кого? — это зацепляет, вновь проносится откликом в голове, и Ужас вообще не понимает, зачем нужно было защищаться. Выставленный таймер на панели гарантирует, что через пять минут это место сравняется с землей. И после воспламенения в боксе реакция цепным механизмом пойдет по всем помещениям — просто заебись, только ему равнозначно уже. Однохуйственно и то, какое решение примет старший садист, вертящий в руках шприц с быстродействующим ядом. Хотя, по его взгляду на свою мелкую шлюшку вывод очевиден. Ему противно даже думать, какие тут будут вскоре сопли, не то чтобы оставаться и смотреть, как эти две твари будут медленно сгорать живьем. Поебать настолько… Ужас безразличной тенью покидает гребанный зал, равнозначно как и всю заброшку, оставляя двух шизиков перед неизбежным. Концовка слишком ясна и унизительна. Хотя подсознание и кроет тем пресловутым — Ты бы отдал всего себя, чтобы окончить так же, лишь бы мелочь была жива, не так ли? *** — Три минуты? — вслух произносит Кайлан, вертя склянку с острым наконечником в руках. Как блядь банально. Но он сам вчера ночью продумывал такой вариант, так что прекрасно знал… — Кай? — слышится совсем рядом от очнувшегося Дайли. И пацаненок, едва приподнявшись на локтях, не поймет ничего, обводя затуманенным взором по странной слишком белой комнате — он полностью дезориентирован, — Где мы? Мы ещё не выбрались? Где этот, ну этот… — Успокойся. Тихо, мелкий… — молодой мужчина пересаживается, перетягивает на себя подростка, так, чтобы тот удобно расположился у него на груди и зубами быстро снимает колпачок с иглы, — до пиздеца осталось две минуты, — Дай?.. Дай, маленький, послушай… Здесь становится совсем мало кислорода, а мне нужно выбраться. Нам нужно. И... Пока ты спишь, ты меньше его расходуешь, понимаешь? Он врет, врет внаглую и осторожно убирает свободной рукой челку с лица своего волчонка. Пока мелкий в таком состоянии, он не поймет, не сможет сообразить и различить правду или ложь, и это на паскудство хорошо в данном контексте. Хотя от осознания что он врет, забирает последнее право у того кого любит, становится ненавистно внутри, это эта ложь лучше, так хотя бы Дай поддастся, даст себя… спасти. Да какое же нахуй это спасение?! Кайлан сцепляет зубы, чтобы не разораться или хотя бы не зашипеть от патовости будущего ада, и лишь поглаживает мелкого по плечу. — Дай, ты ведь меня понимаешь? — вновь осторожно переспрашивая, но всё ещё стараясь не смотреть в глаза пареньку, не сможет, расколется нахуй, не выдержит этой наивности и веры. — Угу, вроде доходит… — бурчит Дай, и утыкается носом ему куда-то в ключицу, — Ты меня усыпить хочешь, да? — Да, взял с собой шприц со… — мужчина зажмуривается от того что придется произнести, — …со снотворным. Ты сможешь поспать некоторое время — восстановиться, а я сделают так, чтобы мы выбрались, и утром я разбужу тебя. Как всегда. Как всегда до этого, Дай, — Он резко мотает головой от поганости своей лжи и ситуации, но Дайли важнее. И какое нахуй неожиданное счастье в том, что волчонок сейчас не соображает толком. — Правда разбудишь, хороший? — с какой-то наивной, равнозначно обыденной надеждой уточняет Дай, впрочем, ничему не удивляясь и не подозревая, лишь удобнее устраивая голову на плече своего любимого садиста. — Конечно, — глядя в пустоту перед собой и даже уже не обращая на то как кружится голова из-за насыщенности паралитика в воздухе, — И будет у нас с утра новая цель, новые планы, а у тебя новые крутые игрушки — блестящие, острые, всё как любишь. И я буду у тебя… всегда. Сейчас же только поспи, ладно, волчонок? Дай кивает, слегка улыбаясь. И Кай ловит эту улыбку, столь доверительную, даже мечтательную. Дай верит в слова, вот пусть и верит до конца. Как острие иглы вводится в шею и вводится красная жидкость мелкий даже не замечает — поршень доводится до упора и ни одного кубика не остается. Полминуты. — Кай… — пока ещё может говорить, сонно произносит паренек, — Я хотел тебе признаться, ещё часом ранее, до ловушки… Я кое-что сделал, за что ты меня будешь ругать… Это из-за… — мысль теряется и сознание у Дайли становится вовсе несвязным, путающимся и он лишь жмурится не понимая что вообще хотел сказать; яд быстро разносясь по крови делает свое дело, неумолимо уничтожая сознание тело мальчика. — Потом скажешь, малыш. Всё потом. Утром. Кай прижимает ближе своего любимого волчонка, обнимает, чувствуя, как дыхание мелкого становится всё тише, спокойнее, незаметнее, и жалеет, что вообще полез в ту хуйню, которая ныне обратилась вот так. Сейчас хочется беситься, разьебать бокс и вытащить своего мальчишку отсюда, хочется орать, срывая связки, и сжечь весь город, но он даже не шевелиться, не делает ни одного движения, смотря перед собой пустым взглядом. Незачем. Они уже сдохшие. — Я тебя люблю. Очень сильно люблю, волчонок. Пульс, сократившись в последний раз, останавливается под его пальцами, и десять секунд на размышления не есть то, что Кай хотел в конце. Страх не перевешивает, он даже ждет эту боль и спусковой у баллонов вверху бокса. По крайней мере, отвлечется, чтобы не ощущать себя вновь так погано одиноко в этом ебучем мире. — Мы скоро встретимся, и у нас будет охуенное утро! — молодой мужчина зажмуривается, прижимая к себе ещё крепче умершего мальчишку, перед тем как звучит таймер и бокс наполняется раскаленным жидким потоком, сжирая весь воздух. *** Сто метров от проклятых хим заброшек. Ужас достает сигарету и прикуривает, с третьим щелчком зажигалки звучит оглушительный взрыв: яркое пламя поднимающееся клубом застилает по первой всё, ослепляет, плавит воздух и взрывной волной разносит окружность нахуй. Но это настолько…ничтожно. Пол сигареты в затяг лишь с одного вдоха, прожигая дымом все легкие, и, может быть, будет проще? Пора возвращаться на Белый Север. Пустой, гребаный Север… Ты теперь свободен от обязательств. От бремени ебнутого смертника альбиноса. Последняя проблема решена, осталось собрать вещи и съебаться с города, оставив за собой пепелище последних улик. Только почему эта хуевая мысль жжет в подкорке, и почему так паршиво внутри? Паршиво от всего надуманного плана, от того, что возвращаться в прибежище служившее семь лет спокойствием, тошнотворно, противно от своей же… зависти, после того последнего взгляда на ебнутых смертников в прозрачном боксе? Так до мразотности тошно. Второй затяг и сигарета кончается. Блядство. Осталась последняя и больше в пачки нет. Ебанина полная, но подкуривая вторую незамедлительно, медленно отдаляясь от взрывающихся всё ещё заброшек складов. Район давно забытый, и вряд ли через полчаса здесь будут пожарные и остальные уебки, потому спешить некуда. А надо бы. Надо поскорее вернуться, дособирать всё и съебывать. Зачем? Это «зачем» теперь кроет, не дает нормально анализировать дальнейшее, даже сука то, что будет ночью. Как перебраться, пока границы открыты, подчистить все хвосты и продумать куда дальше. Мерзотность запущения вокруг, заброшенных зданий, серости и грязи не бесит, даже не наводит ни на что. Ни на одну из мыслей. Ебаный штиль. И Питч знает что это пока — переходное состояние перед пиздецом, так — временная анемия мозга и того, что когда-то отвечало за нервную и эмоциональную систему. Это пройдет. Пройдет, да. И станет хуже. Ему ли? Городу? Городу. Конечно ему — 604. Нужно думать об эвакуации, о побеге, а мысли вопреки медленно так, предательски, начинают утекать в другое — в химозное — отловить каждого и уничтожить. Устроить напоследок ту ещё кровавую баню, утащить в пепелище как можно больше, как можно извращенней; кровавые шлейфы по всему 604, не оставляя привилегий даже ебаному Шпилю. Напоминание о Шпиле заводят с полоборота, и, сука, парализованные до этого эмоции приходят взрывной волной в движения, а он напротив — останавливается, резко выдыхая дым и осматривая серо-желтые бетонки, обшарпанные, раскуроченные пустыри по южной стороне, шум от далеких небоскребов и шелест пыльного гнилого ветра здесь. Нахрен вообще разъебывать теперь город, когда он сам себя вскоре поглотит? Уничтожит, как единица целого пиздеца? Сожрет всех, до конца, и будет медленно, но со смаком переваривать, и каждый будет заживо здесь гнить, уничтожать, заражать безумием, пока не останется ни одной нормальной личности, пока не сговариваясь другие города не скинут на этот ебаные бомбы, чтобы избавиться, как от заразы. Погибельный 604, ненавистный им настолько, что хоть шкуру сдирай, что напалмом, что ядом по всем магистралям. Нет того, чтобы это уебищное место с разнозначными ублюдками заслужило. Нет такой казни и меры... Ты и сам ублюдок, что заслужил подобное. Первый из всех в 604. Факт уничтоженных, распотрошенных, разорванных голыми руками не колышет, вообще не кроет даже крупицей совести, как это зовется у человечков. Нет ни стыда, ни раскаяния; была бы возможность, ещё бы стольких же уничтожил, а на вершине списка обязательно всех из Шпиля — всех паскуд, равнозначного и главную Лунную тварину. И был бы рад, даже частично удовлетворен. Сотни подохших горкой у ног — ничто, и за это ставить на себе клеймо тотального ублюдка как-то унизительно. С таким городом можно было бы и больших положить раскромсанными куклами. Тогда за что ты есть ублюдок? Ужас отводит взгляд от примечательных, давно заброшенных, серых четырехэтажек, на паскудство напоминающие другие, пока ещё жилые, находящиеся на Кромке… Питч зачесывает волосы назад привычным жестом, и понимает что это, нервное, не нужное, но для отвлечения моторика работает паскуда хорошо. Смотреть на эти здания не хочется — мерзостно. Ворочающееся внутри — вот что мерзостно. Всё ещё соображаешь, что тебе нужно в другой город? — крутится прямым красным в башке. — Зачем? — так просто приглушенно сказано и оглядывая знакомый район, но не понимая зачем. Зачем вообще здесь останавливаться, почему привычное автоматом — добраться до Севера — не срабатывает, равно и непонимание, зачем теперь куда-то ехать? Стремится? Джек. Имя, сорвавшееся с подсознательного, настолько знакомое, настолько ненавистное… Ненавистное? Ужас зажмуривается и жалеет, что спустил всю обойму, ровно, как и выкинул пистолет там в зале. Вспоминание кроет. Застилает кровавым, или белым — хуй уже разберешь. Но это такой гольный пиздец! Не уверен теперь даже в том, что поможет привычное — найти и разорвать? Тогда ты хотя бы знал кого, и отрывался по полной, наблюдая за пришпоренным к полу ублюдком. А теперь? Что теперь в сухом остатке? Взрыв где-то позади вдалеке и неясное, но нужное — выбраться из города? Это? Намек на злостную ухмылку. Нет. Лишь утопить 604 в крови. Разодрать всех, каждого! По поперечному, по ублюдочному. Начать с верхов и по взрывам, или уж наверняка в яде все магистрали… И в блядство непонятная ярость, чернильная ненависть захлестывает, и план спокойно уехать отодвигается медленно, но верно на задворки сознательного. Никуда он блядь не уедет, пока этот термитник существует! Потопит в адовой боли и крови, а уже после видно будет. В пыль весь участок, каждый участок, устроив ебаную анархию! В квадрате анархию, и на фарш весь Деп, всю богему Шпиля!.. А глав этого ебучего Шпиля… Вырвать легкие на живую, раздробив ребра и пусть полетают! Кровавую дикую охоту! И спустить на них обезумевший город, обезумевших термитов, пусть живьем их разрывают, растаскивая в стороны конечности, прилюдная гребанная казнь, и можно будет наблюдать за этим с какой-нибудь верхушки, упиваясь истинной властью и мщением. Только вот легче от этого не станет. Точно так же как и успокаивающее в подкорке — может выжил — равнохуйственно иллюзия. Ебанная нахуй иллюзия! Ты его проебал… Ты его полюбил… Здравствуй, сука констатация! И двигаясь с места, но начисто не понимая на кой дьявол теперь возвращаться на Север. На кой хуй вообще теперь это всё? А ты его любишь… Любишь, но не человеческой любовью. Другой: черной, жестокой, безумной, не дающей ни право выбора, ни право на спасение, ни право на свободу. Он лишь твой и ничей больше; твой глупый, безрассудный наивный мальчишка — белоснежная маленькая жизнь — твоя жизнь. Лишь твоя и ничья больше, и отпускать не намерен, ни на секунду, ни на сантиметр от себя! …Временная собственность? Временная, как шлюха? Не противно ли от самой формулировки? Где был он, со своей тупой просто омерзительно-чистой преданностью и где твоё заумное и такое «правильное» — временная собственность?.. Захотел бы вновь ему предъявить это логичное — «временная собственность»? Ты любишь его до кровавого марева перед глазами, так желая держать рядом, почти постоянно под собой, доказывая, будто в страхе, что только ты имеешь на него все права. Доказывая свою жестокость и право владения, занимая всё место в его жизни, выжигая всех остальных, и даже к воспоминаниям ревнуя бешено, неправильно, эгоистично. Хочешь отнять у каждого и перерезать глотки всем, кто когда-либо его видел, даже мельком, не говоря уже о тех, кто смел прикасаться к нему, к его коже… говорить с ним, пугать его. Его ведь нельзя пугать, касаться, оскорблять — он твой, а значит неприкосновенный… Это ядом в кровь и сознание — эти ебанные мысли — только, где они раньше были, когда сам запугивал и оскорблял, в хуй не ставил… Где блядь? Что помешало? Страх. Ебаный едкий, как кислота опасный, страх. Страх себя и то, что это нечто внутри сожрет, и в конце останется лишь безумие, которое и навредит Фросту больше. Ебнешься на нем так, что убьешь его в конце, превратив его жизнь в сущий ад… Или свою превратишь, подпустив, поняв, что он навсегда с тобой, но в конце потеряешь его, как когда-то их, и тогда чистилище настигнет тебя, равно и безумие, только болезненнее по правде в сотни раз. Этого блядь не захотел, шугнулся, как звереныш огня, и выкинул нахуй мальчишку из своей жизни… Тогда сейчас поздравь сам себя, потому что чистилище наступило, и ещё в двойне! Ибо даже мизерного не пожелал дать, разьебал его психику, подсадил на себя, а как пришло осознание, нахуй послал! Хуле — твоя воля — закон, раз нехуй показывать эмоции, пусть и он страдает и изводит себя, варится в этом один. А он и варился, до самого конца. Он страдал. Он тебя звал… любил сам до безумия, ровно, как последнее что он от тебя запомнил — взгляд полный ненависти и слова про белоснежную пустышку, которая и нахуй никогда не будет нужна. Отверг, молодец! Избавился от мальчишки, защитив свои собственные лелеемые и так, суко, оберегаемые эмоции! И вот же, тварь, будь доволен — твоя главная головная боль разрешилась, больше никто не будет нервы на вилки наматывать, некого будет постоянно вытаскивать из пиздеца и зашивать дома, некому будет доставать с ебучими вопросами… Только вот на блядство ты сейчас всего этого жаждешь больше, нежели нормальной жизни или смерти всего города вместе взятых, жаждешь и по крупицам вспоминаешь всё, что вытворял и говорил этот глупый мальчишка. Его голос, его взгляд… Она бы нахуй убила тебя за такое… И была бы права! Ненавидеть весь город? Единственного, кого ты ненавидишь сейчас более всех, сильнее, нежели тогда ненавидел холеного мудака погубившего твою семью и тебя в целом… ты ненавидишь себя, сжирая изнутри. Но гордость-то победила! Начать новую жизнь, забыть старое и возродиться? Да нихуя и ни разу! Ты бы не стал прежним, ничем бы новым или более улучшенным, если бы был с ним и принял то, что внутри и принял его. От себя не сбежишь и не изменишь, но вот так впустую, ради мнимого холода и горделивости отказался от дара — от редкого белоснежного, изящного хрупкого мальчишки, который настолько уперто верил и был предан? Просто выкинуть свою белоснежную жизнь нахуй, с таким бахвальством и эгоцентризмом? Умеешь сука, как никогда ранее. Поздравь себя и иди дальше! Только вот нахуя и куда теперь — не знаешь. Не хочешь. Выцвела даже кровь, которая и толкала вперед, в хуй не интересна теперь ни она, ни жизни, ни азарт в венах, ни наслаждение и власть над чужой жизнью. Сейчас, сравнивая, прекрасно понимаешь, что даже тогда такого не было — не было этой бесцветной похуистичности тлена, и сейчас лишь пустынное серое нечто, вязкое, как болото, неотвратимое, которое сам и организовал. И только когда сознание кроет точечным — не вернуть, потерял — начинаешь принимать всё, что было… Круто. И чтобы ты сделал, если бы было возможно вернуть? Или…если бы всё было по-другому, по-прежнему? Вновь и слова бы не сказал? Не подал бы и виду, что он нужен? Шанс что выжил — минус ноль целых ноль пятьдесят тысячных — просто не мог! А ты бы дал ему всё? Или просто вложил нож в руку, позволяя распоряжаться своей жизнью? Сучесть лишь в том, что это же белоснежный: он более благородней и честней, он бы не использовал, он бы ни за что не причинил вред. Он никогда бы не причинил тебе боль. То что он чувствовал и чем желал поделиться, отдать не просто кусок, а всего себя… Ты этого всё же хотел, пиздец как желал все эти его эмоции, что тогда, что сейчас. Сейчас так ещё больше. И ебучая ирония равнозначна сейчас наказанию, лишь когда потерял хочешь от него еще раз услышать все тупые признания, такие тупые, но сука нужные, желанные. Хочешь равно затащить его в безопасность и… что? Опять взять? Заставить быть рядом? Заставить жить вместе? Но ты испохабишь ему жизнь. Напрочь раскрошишь остатки вменяемого. Уже испохабил… Быть точнее. Уже уничтожил. И та самая одна жизнь — ноль для тебя, как уверял же ещё утром, сейчас становится ключевой. Поздно понял блядь! Хотя нет… понял давно, ещё тогда, когда вытаскивал его из камотоза у Троицы. Понял насколько попал и решил лучшим из этого неизведанного будет отстраниться и забить. Отстранился, забил. Доволен? И серость нынешнего города, улиц, заброшек и пепелищ некогда успешных центров или жилых спальных районов — всё такая ебань, химически непригодная хуета с этим городом, с этой жизнью. И не доставало лишь одного. Того что здесь вырывают даже полные шизики и ебнутые на всю голову головорезы, рвут с остервенением и сохраняют всеми возможными способами — но вот так самолично пустить на утиль. Тот же матерый с лезвиями, что заботился до последнего о своей Лисички, та же сучка Фея, со своим приютом малолеток… Тот же уебок, сгоревший в пиздец каких муках, но стопроцентно усыпивший навсегда своего мелкого твареныша. Все в этом ебучем городе говорит о невозможности, то что вообще противоположно ублюдсву и гнилостному течению жизни, но то, что пытаются и сохраняют, ибо другого нет и не будет, ибо это единственное ценное, даже для отморозков, если уж у них остается доля сознательного. Тот ебаный слой, что еще чего-то желает и надеется. Только ему теперь нахуй не надо. Ничего больше. Никого. И если бы можно было… Злости, как эмоции, почти не остается, она бешеным темпом выгорает, равно ярости и ненависти ко всему и всем. Гольное знание — уничтожит, сотрет в белую пыль — да, но эмоционально не ёкает, не разрывает, как прежде, грудину изнутри. Нечему уже разрывать. Некому. Твой зверь подохнет от тоски не позже следующих суток, сколько кровавого свежего мяса ему не предлагай… Верно, сука. Верно. И всё что строилось, и вывозило на порядок, последние девять лет с треском рушится. А не похуй ли уже? Город заслужит свою последнюю неминуемую кару. Только предвкушение от поломанных марионеток, что горами будут у его ног уже нет. Он их всех просто положит и поебать на будущее. Никакого гребанного хэппи энда. Хотя, мог быть… Мог? Схуяли? Если бы всё было нормально, и не вел себя как ублюдская тварь? Всё было бы прекрасно, радужно и действительно со счастливым концом? Хочется ядовито улыбнутся, однако блядь сил вообще уже нет. Дни бы стали дольше, светлее и радостней, а ночи наполнились сладким предвкушением? И они бы уехали в прекрасное далеко, в злоебучий розовый закат, где, в будущем, он сам бы раскаялся во всем содеянном и стал примерным и постарался жить нормально? Что-то типа — жили очень долго и в мире? Да что за бредятина? О нет, ты бы не поменялся, и наоборот, стало бы намного хуже нынешнего, стало бы хлеще. Больше садизма и отрыв голов всего того стада, что бы вас окружало. Зверь бы окончательно взбесился и защищал с остервенением, и никакого раскаяния даже близкого в мыслях бы не было, испепелилось бы все нормальное, понимаемое нормальным человеком. Остались бы лишь инстинкты, ничем уже не прикрытые, родные, знакомые, остались бы действительно лишь они и… он. Единственный, кого бы защищал и для кого строил новый город. Держать в страхе и панике, вынуждая власти вводить комендантский час лишь для того, чтобы на улицах после девяти становилось пусто и более приемлемо, и мелочь мог бы спокойно прошвырнуться до ближайшего автомата с блядскими энергетиками? Хуй! Что энергетики ему противопоказаны, что поход одному. Какая же ебанная иллюзия несбыточного накрывает и приходится тряхнуть головой, возвращаясь в разобранную реальность и серость предстоящих сумерек… Север. Уже здесь, раскрывшись и простираясь перед ним. Без малейшего запоминания своего маршрута, но уже дошедшее до точки назначения. Остается лишь дойти до знакомого дома и подняться на знакомый этаж. Пиздец, как просто. Просто? Потому проще полюбоваться тошнотворно белыми просторами, стоя на месте, верно? Это блядское осознание — зайти и понять, что пусто. Ничего не изменилось с самого начала, как ушел. Не будет, как прежде. Некому ждать. И ждать неизвестного на белом пустыре, не решаясь идти дальше. Словно что-то вновь оборвется внутри стоит вернутся в квартиру. Словно ещё один спусковой и последний. Поэтому так пакостно оттягивая? Он не хочет, не желает вообще здесь находится. Делать выверенное, простое, запомнившееся давно. Лишь то самое — уничтожить все подпитываемое теперь только одним «нужно» в голове не дает похерить. Паскудство. Но виноват только сам. Никто иной. Никто блядь посторонний. Даже зарвавшиеся и сгоревшие ублюдки. Эти три дня ломки и нерешительность в гробу вспоминаться будут. А зайти в квартиру нужно. Зачем? Это ебнутое «зачем», как виртуальный вирус, раздражает и множится в сознательном, застилая всё, и действительно — нахуя? Зачем? Нахуя? На какой вообще пиздострадальный хуй?! Он не замечает нестандартного до последнего, пока ручка знакомой двери не поддается с легкого нажатия, и тут же стопорит себя, резко оглядываясь, под стать всему интиуционному внутри. Нашла сука Фея? Нарики опять, как и вчера, шароебятся? След от взлома на косяке — выбили дверь? Слишком тупо для Феи и её команды, слишком безалаберно и для людей Шпиля… Вывод о новых ебливых нариках слишком очевиден. Потому он так взбешивается: последнее, что Ужас сейчас хочет видеть и разбирать — долбоебического укуреного ушлепка по незнанию ввалившегося в его квартиру. Потому без особой предостороженности Блэк почти сносит с петель входную, так что та ударяется от стену, и заходит в пустую почти квартиру, привычно доставая и перекручивая ножи в руках. Шум из ванны слишком громкий, нестандартный и он лишь морщится — одного беззащитного шизоида глушить — даже не то, что не солидно уже, и нахер не нужно по сравнению с тем что внутри, но и оставлять сейчас хоть одну душу в живых нет никакого желания. Затаенное и злобное внутри ни то на весь ебливый людской род, ни то на себя же и обстоятельства подстегивают на одно точное и знакомое — преодолеть пару шагов, открыть — рванув на себя — дверь и выверено распотрошить, какой бы ублюдок там не был… взгляд испуганных серых глаз стопорит в мгновения, заставляя понять, что блядский вакуум есть на самом деле. Мальчишка. Белоснежный рвано выдыхает, покачиваясь и в непонимании что происходит, переводит взгляд на раковину, а после вновь на него; столь перепуганный и однохуйственно в полной расфокусировке, в большей части не понимающий, что и зачем делает. Разодранный, в распоротой окровавленной толстовке и таких же запачканных джинсах. Вообще по нулям нихуя не соображающий… Я же тебя похоронил… и заставил бы весь город кровавыми слезами умыться… — Питч? — сиплым, но таким пиздец знакомым, только всё ещё не понимая происходящего, прикладывая руку ко лбу от того насколько все мутно и болезненно всё вокруг кружится. И при первом же шаге, таком самонадеянном, теряя равновесие и сознание заодно. Всё ещё молчаливый ахуй, но реакции не подводят, и Питч моментально его ловит, дергая к себе и не дав ебнуться головой об ребро раковины. Какой же блядь он… С ебаными матами где-то в подкорке, и естественно — мальчишка невменяем, полностью в отрубе, и один взгляд на его закатанные рукава дает ответ почти на всё — накачали наркотой под завязку, только… Блэк оседает вместе с Джеком на пол, проверяя сразу же пульс на запачканной шее, для той самой ебаной надежности давая своему уже сознательному окончательную зацепку — мальчика здесь и жив. В отрубе, искромсанный, под нескольким кубиками пиздец наркотического, и как всегда придется вытаскивать из коматоза и откачивать от последствий, но… Ужас на миг прикрывает глаза, давая всему произошедшему сожрать сознательное и возродить по новому, отпуская себя полностью, но единственное, что сейчас играет роль и важно до жизненеобходимого, до первостепенного — он …живой.