Лабиринты забвения

После того завтрака Даэрон перестал выпускать Келегорма на улицу. Он никогда и ни с кем не говорил об этом, старался не вспоминать, но на самом деле он знал, как погибла мать — услышал случайно разговор Тингола с отцом. Знал он и что отца давно нет. После того, как отец Даэрона ушёл из Дориата, его больше не видели; родичи надеялись, что он мог уйти очень далеко на восток или в худшем случае попасть в плен. Но Маблунг всё-таки однажды сказал ему, что видел руку его отца — ладонь с тремя пальцами, на одном был подаренный Тинголом изумрудный перстень — высоко в развилке дерева, куда её затащил какой-то зверь. Лето и осень были дождливыми, в горах случилось несколько оползней. Келегорм почти не выходил из ниши с альковом. Даэрон пригласил было свою родственницу из моэрбин, у которой было шестеро детей и которая хорошо понимала в женских делах, чтобы она посмотрела, хорошо ли проходит беременность, но Келегорм отказался даже подпустить её к себе. Та ушла очень недовольная. Даэрон попытался выяснить, в чём дело; из нескольких бессвязных фраз Келегорма, как будто бы даже и не к нему обращённых, он понял, что, пока тот был пленником, женщины-дориатрим обращались с ним едва ли не хуже, чем мужчины, и он не мог вынести, чтобы эльфийка прикасалась к нему. — Но тебе-то как кажется, с ребёнком всё в порядке? — Даэрон старался ни о чём его не расспрашивать, не настаивать, но тут он всё-таки не выдержал. — Всё в порядке, только я чувствую… чувствую, что он там не один. Чувствую двоих, — ответил Келегорм, наконец, после долгого молчания. Даэрон был так взволнован, что рискнул оставить Келегорма на пару дней, попросив одного из своих двоюродных племянников приносить ему еду, поехал и привёз из приречной деревни, которая была ещё севернее, чем их поселение, бойкую женщину-аданет, которая не побоялась поехать с ним, чтобы выступить в роли повивальной бабки. Келегорм разрешил ей пройти к нему в альков и сесть на кровать (видимо, решив, что с ней он справится, если она захочет против его воли прикоснуться к нему). Вскоре Даэрон понял, что она, во всяком случае, показалась ему забавной; впервые за эти месяцы он услышал, как Келегорм хотя бы раз рассмеялся. Ей он разрешил себя осмотреть. — Что же делать? — спросил Келегорм. — Ты эльф, тебе ещё полгода почти ждать, — сказала она, — но времени-то терять не надо, двоим много чего надо пошить. И платьица нужны, и одеялки… Найти кого-то придётся; я к вам шить не пойду, меня дома сыновья ждут, а ты, верно, не умеешь… — Умею, — неожиданно для Даэрона ответил Келегорм, — мы все, я и мои братья, очень хорошо шьём и вышиваем. Отец считал, что все мы должны уметь это делать не хуже, чем его мать, наша бабушка Мириэль, а она славилась своим мастерством. Всех нас заставляли повторять её работы по нескольку раз. У нашей матери было семь раз по семь одинаковых платьев! — Он улыбнулся. — А ей столько и надо было. У неё с шитьём никогда не ладилось, да, честно говоря, и с одеждой тоже: всё время отрывались пуговицы, выпадали шнурки, трескались швы, даже иногда терялись туфли… — Тебя, значит, бабушка учила? — спросила аданет. — Нет, — ответил Келегорм, — я её не знал, она умерла. — И увидев недоумение женщины, добавил: — Родами. Когда Даэрон отвёз женщину домой, она, прощаясь, сказала ему — тихо, неохотно: — Ты бы заранее кормилицу и няньку нашёл. Не нравится мне он… она, жена твоя. Вдруг чего. — Это потому, что ты услышала про Мириэль? — спросил как можно равнодушнее Даэрон. — Нет, не потому. Плохо ему. Ну да и в любом случае одной двоих трудно выкормить. Большие они оба. Мальчики, наверно. Когда старый год закончился и начался новый, Келегорм вставал с постели только для того, чтобы умыться и поесть. Потом Даэрон стал всё чаще и чаще приносить ему еду в постель. Его пугал и внешний вид Келегорма, и то, как он тяжело дышит, и огромный живот. Даэрону отчаянно хотелось повернуть время вспять: если уж такому суждено было случиться, то не следовало принуждать пленника разделить с ним ложе лишь через считанные дни после того, как кончилась многомесячная физическая и моральная пытка. В новом году снег сошёл быстро, земля мгновенно высохла. Даэрон сдвинул занавеси над альковом, чтобы Келегорм увидел солнце, сел рядом с ним; смотреть на него было тяжко. — Ильверин… — сказал Келегорм. Даэрон вздрогнул; Келегорм, стало быть, не настолько ничего не знал о нём, как хотел показать, раз назвал его детским именем, которое дала ему мать. От кого же он узнал его?.. Лучше не пытаться догадаться. — Ильверин… Мне тяжело. Слишком тяжело. Прошу тебя… — Я всё сделаю для тебя. — Ильверин, я не выживу. Пожалуйста, похорони меня под большим вишнёвым деревом. Я думаю, что душа моя не уйдёт за море; я детей оставить не смогу. Приходи туда с ними иногда: может быть, я буду их чувствовать, а может, и они — меня. — Хорошо, — через силу выговорил Даэрон. — И правда… не обижай их. Ты уже обещал, обещай ещё раз, что не будешь вымещать на них зло. — Обещаю. Даэрон почти выбежал из дома. Яркое солнце слепило глаза. Он прошёл — пробежал несколько шагов, и увидел дерево, уже в лёгкой зелёной дымке, готовое подёрнуться белым облаком цветов. Столько лет он страдал — мечтал о чём-то, жаловался на своё одиночество, ждал, ждал, ждал. Сломленный, беспомощный пленник оказался единственным, чего он добился, дождался и заслужил в этой жизни, и через невыносимо краткий срок — месяц, только месяц! — их совместная жизнь должна была окончиться. Он останется один, с двумя крошечными беспомощными существами на руках, которые никогда не увидят ту, что родила их, никогда не… Он вернулся в дом, снял с крюка длинную тёплую серую одежду с рукавами до локтя, подошёл к Келегорму. — Давай отнесу тебя на улицу. Хочешь? — Да, если можно. Он легко поднял невыносимо тяжелое, вялое тело и вынес за порог. Даэрон отнёс Келегорма на холм, под дерево, усадил там, прикрыл ещё одеялом, которое взял из дома. — Пока холодно, — сказал он. — Скоро будет совсем тепло, одеяло не понадобится. — Спасибо, — сказал Келегорм. Даэрон посидел рядом немного, потом обнял его за плечи. — Что ты так? — спросил Келегорм. — Если — если — если ты… Глупость я сделал. Я не должен был. Не должен. — Я тебе благодарен… Ильверин, — сказал Келегорм. — Ты увёз меня оттуда. Хотя бы дал умереть не как твари. Такая смерть не хуже многих других. Я ни в чём тебя не виню. — Понимаешь… — сказал Даэрон. — Дети… Семьи у меня нет. Не было и не будет. Всё, что есть — только эти месяцы с тобой. Хотя бы в оставшиеся дни хотел бы быть с тобой так, как будто мы семья. Обычные родители. Которые мечтали, чтобы всё так и было. Келегорм молчал. — Просто… Мне отец рассказывал, как они мечтали меня назвать, как мать любила сидеть на бревне ногами в ручье… ну что я потом детям скажу? Келегорм?.. — Меня мать называла «Тьелко», — ответил тот. — Ладно, пусть, скажи, что я любил сидеть под этим деревом. Любил собак, лошадей. Белый цвет и серебро. И вышивку гладью — бисером всегда получалось плохо. Келегорм положил голову на плечо Даэрону. — Ладно, — продолжил он, — пусть это будет правдой, что мы с тобой сидели тут, обнявшись. Так и скажешь. Даэрон поцеловал его в висок. — Теперь можешь сказать, что целовал меня. А что я тебя не целовал в ответ, говорить не обязательно… На следующий день вишня зацвела. Даэрон отошёл в сторону, смотрел, смотрел на Келегорма бесконечно — ему хотелось навсегда запомнить его, спящего на красном одеяле под белым шатром нежных цветов, колеблющимся от слабого ветра, с золотыми волосами, усыпанными нежным жемчугом солнечного света. Даэрон каждый день выносил его на улицу; под дерево, к реке или на луг. От дерева, если отдохнуть под ним, можно было подняться выше, в гору, по узкой, но безопасной тропинке, и устроиться на маленькой площадке, с которой открывался вид на горную цепь за их домом. Однажды Даэрон, оставив Келегорма на лугу (под наблюдением своей родственницы, которая всё так же мрачно следила за ними из-за забора), исчез на полдня. Вернувшись, он вывалил из мешка на землю перед Келегормом свой подарок — целый выводок толстых, пушистых щенят. Келегорм протянул руку; один из щенят схватил его за палец. Келегорм рассмеялся. — Прости, — Даэрон смутился, — хочешь, я их увезу? Я просто хотел тебя повеселить и развлечь. Больно? — Нет, что ты, он просто играет! Они совсем маленькие, им надо было бы побыть с матерью ещё недели две, — обеспокоенно сказал Келегорм. — Но пусть будут, они… может быть, потом будут охранять наших детей. Мне приятно, — он протянул руку, поглаживая щенков. Даэрон видел, что он сдерживает слёзы. — Совсем тепло сегодня, правда? — Ты устал, — сказал Даэрон. — Отдохни, пойдём домой. Келегорм мгновенно уснул. Трое щенков тоже уснули, прижавшись к нему. — Дождь идёт, — сказал Даэрон. — Боюсь, придётся с прогулкой подождать до завтра. Или сегодня попозже… — Нет, — ответил Келегорм. — Уже всё. Завтра не будет. Это сегодня, Ильверин.