we aren't bulletproof

Острие блестящего окровавленного ножа сверкает в лучах первого осеннего солнца, отражая солнечные зайчики на ближайшей кирпичной стене. Темные капли густой крови медленно стекают по наточенному лезвию, бесшумно падая на серый асфальт. Чонгук, держась за бок, скрывается за угол между зданиями, жадно хватая ртом воздух, иссякший в легких от быстрого и долгого бега. Ноги подкашиваются от слабости, и он оседает на землю, кинув рюкзак рядом и прижавшись к штукатурке, приятно охлаждающей взмокшую спину. Глотка горит, а сердцебиение участилось в сотни раз, больно ударяя по ребрам. Гук тянется к рюкзаку и вытаскивает дрожащими от бессилия пальцами бутылочку с водой. Дикая жажда, охватившая горячее и потное тело, медленно рассеивается с каждым жадным глотком прохладной воды. Чонгук пьет быстро, крепко сдавливая пальцами стремительно пустеющую бутылку. Ценнейшая жидкость каплями стекает по подрагивающему от глотков подбородку и шее, капая на серую футболку и оставляя темные разводы. Утолив жажду, Гук с облегчением откидывает голову на стену, прикрывая глаза. Сбившееся дыхание постепенно приходит в норму, а сердцебиение возвращается в свой обычный ритм. Бегать так приходится довольно часто. Хочешь ты того или нет, но когда за тобой стадо безмозглых ходячих, жаждущих сожрать твою горячую свежую плоть, бежать приходится как можно быстрее, сверкая пятками. Окончательно придя в себя, Чонгук поднимается с земли и отряхивает джинсы. Накинув рюкзак на плечо и сжав в руке нож, он осторожно выглядывает из-за угла, осматривая местность на наличие ходячих тварей. Это центр какого-то маленького городка. Все здесь замерло, застыло во времени, как и в остальном мире. На земле то и дело встречаются чьи-нибудь останки и кровавые пятна. Мусор, много мусора, одиноко гонимого ветром по опустевшим улицам. Разбитые запыленные машины остались стоять у обочин возле магазинчиков и кафе, так и не дождавшись своих владельцев. Впрочем, сами магазинчики и кафе тоже не в лучшем состоянии: разбитые витрины, разгромленная мебель, слои грязи и мусора, а продукты давно украдены голодными и напуганными людьми. Чонгук медленно выходит из укрытия и двигается вдоль стены к ближайшему магазину, попутно заглядывая в окна. Припасы практически кончились, осталось еще на пару дней от силы, поэтому Гук решает осмотреться в новом неизведанном городке и поискать необходимое. Битое стекло громко хрустит под подошвой, отражаясь эхом на все помещение. Чонгук щурится и закусывает губу, медленно шагая вперед, стараясь ступать как можно тише. В небольшом магазинчике стоит полумрак. Несмотря на солнцепек снаружи, тут довольно прохладно. Гук тянется к боковому карману рюкзака и вытаскивает маленький фонарик. Если уж искать, то тщательно, а еще откуда-нибудь может неожиданно выскочить ходячий. Эти твари могут оказаться где угодно: в любом доме, в любом здании и в лесах (особенно в лесах), в которых Чонгуку приходится слоняться довольно долгое время. Мертвецы могут затихнуть, но когда почуют человека, сразу же «оживают» и бросаются с противным хрипом, заставая врасплох. Пыльные полки, как и ожидалось, пустуют. Люди давным-давно все растащили. Каждый поход Гука «по магазинам» обычно равен успеху на целых ноль с половиной процентов. В основном ему попадаются злосчастные батончики, реже — печенье, каким-то чудом еще не просроченное, лужи растаявшего мороженого, которое и съесть нельзя, а в единичных случаях — консервированная еда. Именно она и является самым ценным в новом мире. Когда Гуку удается нарыть консервы, счастью его предела не бывает. Вот такая она, новая радость падшего мира. Обычно Чон долго рассматривает банку, взвешивает в одной руке, в другой, медленно читает каждую буковку на выцветшей этикетке с каким-то наслаждением, а потом засовывает банку поглубже в рюкзак — на будущее, на черный день, когда иного выхода, как съесть еду из консервной банки, не останется. Чонгук медленно обходит магазинчик, светя фонарем во все углы, с надеждой всматриваясь под стеллажи, под которыми лишь крысы бегают. Завидев ослепляющий свет, грызуны с противным писком удирают в разные стороны. Такие же серые, такие же испуганные и голодные, как и сам Чонгук. Какая ирония. Забавно, с чем теперь может сравниться человек, когда-то имевший счастливую жизнь. Ничего. Совершенно пусто. Во всем помещении не находится даже крошки заплесневелой. — Сука, — бросает Чонгук, разочарованно вздохнув. — Хоть что-то бы оставили. Люди даже сейчас думают лишь о себе, — бормочет он, несильно пнув носком ботинка пустую банку. В принципе, понять их можно. О ком сейчас заботиться, как не о себе? Просто злость пробирает от того, что не оставили совсем ничего. Чонгук выключает фонарь и садится на кафель между стеллажами в дальнем углу магазина. Живот уже бьет тревогу, требуя в себя хоть чего-то съестного. Чон вспоминает, что в последний раз ел примерно двенадцать часов назад, а значит, пора снова подкрепиться, затем идти исследовать остальные магазины. Хоть что-то ведь должно найтись. Гук раскрывает рюкзак и светит внутрь фонарем, перебирая вещи свободной рукой в поисках еды. Внезапно парнишка застывает, уставившись куда-то перед собой. Глаза едва заметно бегают из стороны в сторону, а руки так и замирают внутри рюкзака. Чонгук будто бы решает математическую формулу в уме, напрягая извилины. Через пару секунд остолбенение проходит, и он неожиданно усмехается, запустив пятерню в свои волосы, явно вспомнив что-то. — С днем рождения, Чон Чонгук, — негромко произносит Гук, кинув взгляд на свое нечеткое искаженное отражение на кафеле. — Ты уже такой большой. Целых девятнадцать лет. Вспомнил. Сегодня у Чонгука день рождения. Порывшись еще, он наконец вытаскивает из рюкзака металлическую баночку колы и пачку чипсов. Эти продукты тоже входят в разряд «на черный день», как лучшие, и хранятся в глубине рюкзака, чтобы не искушать голодного мальчишку. Решив, что в честь дня рождения можно и побаловать себя, Гук таращится на еду в руках с искренним детским восторгом. Наконец-то есть что-то кроме проклятых батончиков. Усевшись поудобнее, Чонгук медленно, с особой осторожностью принимается открывать банку. Из отверстия доносится характерное шипение, такое приятное уху. Становится еще приятнее, когда газированный напиток оказывается во рту. Но все это ничто по сравнению с ощущением хрустящей картошки. Чонгук жмурится от удовольствия, смакуя божественный вкус на языке, посасывая чипсы, хрустя на весь магазин и быстро проглатывая, запив колой. Когда-то обыденные вещи, пригодные лишь для легкого перекуса или для посиделок за просмотром фильма теперь являются самой настоящей пищей богов, не меньше. Гук откидывается на стеллаж, вытянув ноги до противоположного. Он с наслаждением хрустит чипсами, а физическое состояние и настроение заметно улучшаются. Ощущение слабости медленно отступает, обещая вернуться совсем скоро. Чонгук предается воспоминаниям. Каждый день его рождения был незабываемым и наполненным чем-то особенным. Вокруг всегда были только самые близкие и любимые. Не было года, чтобы этот день прошел без кого-то из них. Старший брат хоть и учился в университете в другом городе, но всегда приезжал несмотря ни на что. Неважно, что родные дарили Гуку. Важно, что они показывали свою любовь через теплоту объятий, через искренние улыбки и не менее искренние пожелания и поддержку. В зависимости от его настроя, каждый день рождения проходил по-разному. В один год Чонгуку захотелось устроить суточный марафон игр на приставке с Югемом и еще парой друзей из школы, в другой год — отправиться в поход в лес с братом и все с тем же младшеньким, без которого не мог пройти ни один год. Чем старше Гук становился, тем безумнее был его день рождения, тем больше друзей появлялось на тусовках, устраиваемых Чоном и Югемом. А потом стал появляться алкоголь, что естественно. Подростки, как-никак. Можно долго рассказывать о том, как проходил каждый день рождения Чонгука, как круто и весело бывало, как счастлив был он сам. Но сейчас Чонгук один. Сейчас единственная жалкая радость — съесть чипсы с колой и попытаться выжить. Каждый день существовать, не зная, чего ожидать не только от завтрашнего дня, но даже от сегодняшнего. Гук часто задает себе вопрос: зачем он еще живет? Для чего? Разве можно ожидать, что в один день весь этот ужас прекратится, и жизнь вновь наладится, вернувшись в привычную колею? Вот только она никогда не наладится больше. Это пустые надежды наивных глупцов. А Чонгук один. В девятнадцатый день рождения рядом нет мамы, которая погладит по щеке своей нежной ладошкой, тепло улыбнувшись, отец не обнимет крепко, вкладывая всю свою отцовскую любовь, брат не похлопает по плечу с гордой улыбкой на лице, а лучший друг не скажет, что Чон для него — лучший хен из всех. Погрузившись в воспоминания, Гук не замечает, как пустеют банка и пачка из-под чипсов. Не сразу замечает влажные дорожки на щеках, а потом, заметив, утирает их рукавом толстовки, повязанной на бедрах. Пора двигаться дальше. Теперь такие дни, как день рождения, не значат ничего. Да, могут навевать приятные воспоминания, но от них лишь хуже, больнее от осознания, что этого больше не случится никогда. Правильнее бы отбросить их, засунуть куда подальше, но что тогда останется? Пустая оболочка, состоящая лишь из «сегодня». Боль делает людей живыми, и, наверное, Чонгук часто задумывается об этом. Собравшись в дальнейший путь, Чонгук достает пистолет, чтобы наверняка. Все-таки, надежнее с оружием, способным убить мгновенно, а нож и подвести может: не проломит череп, если не замахнуться как следует, и это самое главное опасение. Гук присаживается на корточки, чтобы туже завязать шнурки, ведь наверняка придется бегать. Перевязав оба ботинка, Гук замирает в полусогнутом положении, устремив взгляд меж стеллажей, стоящих друг к другу довольно близко. В темном отверстии что-то блестит. Это происходит быстро, но Чон успевает зацепиться взглядом. Без внимательности нынче никак. В руках парнишки вновь оказывается фонарик. Он подходит к стеллажам, светя в отверстие. Источником блеска является серебристая дверная ручка. — И как я не заметил сразу, — шепчет Гук, разглядывая дверь. Зажав фонарик зубами, парень принимается отодвигать стеллажи в стороны, открывая проход. Эту дверь скрыли не зря. Наверняка за ней кладовка, забитая припасами. А может быть и что-то опасное. Но любопытство, как и ожидалось, берет вверх. Чонгук осторожно прижимается ухом к двери, прислушиваясь к звукам, но внутри лишь абсолютная тишина, и у парня появляется больше оснований думать, что за дверью может быть что-то ценное. Возможно, люди, хранящие здесь припасы, ушли ненадолго и скоро вернутся, а может, их и нет уже вовсе, но это не важно сейчас. Проверить стоит в любом случае, иначе потом Чон точно будет жалеть. Чонгук направляет пистолет на дверь, держа палец на спусковом крючке, а второй рукой сжимает дверную ручку, медленно открывая. К счастью, она не заперта и легко поддается. Он не успевает сообразить, как оказывается прижатым к холодному кафелю, а в ушах звон стоит от жесткого соприкосновения с полом. В затылке пульсирует дикая боль, не позволяющая сосредоточить внимание. На теле чувствуется давление от чужого тела, а руки рефлекторно выставлены вперед в защите. Спустя несколько секунд звездочки перед глазами медленно угасают, а до ушей доносится знакомое хрипение. Прямо перед лицом — ходячий, громко хрипящий и пытающийся вцепиться в кожу, клацая огромными черными зубищами. Чонгук упирается ладонями в грудь твари, не позволяя подобраться ближе. Тело под пальцами холодное и крепкое. Чонгук поджимает губы, борясь с рвотным позывом. Запах гнили полностью уничтожил жалкие остатки свежего воздуха. Мертвец сморщенный весь, лысый, от человеческого лица мало что осталось, губы вовсе отсутствуют, а на шее петля. Так закончилась его человеческая жизнь? Настолько отчаялся, что решил повеситься? «Лучше бы застрелился, идиот тупой», — мимолетно успевает подумать Чонгук, сопротивляясь ходячему. Вспомнив про пистолет, Чон быстро оглядывается вокруг в поисках оружия. Мерзкие хрипы все не прекращаются, лишь сильнее становятся, отвлекая и не давая сосредоточиться. Чонгук сжимает пальцами рубашку ходячего и бьет ногой в живот, сталкивая его с себя. Парень пытается встать, но голова кружится от падения, а в глазах снова блестят звезды, не позволяя ровно стоять. Он падает на землю и ползет к рюкзаку, лежащему в паре метров от него. По закону подлости, в этот раз Гук положил чертов нож в карман рюкзака и теперь мысленно проклинает себя. А сзади непрекращающееся хрипение. Чонгук жадно хватает воздух, продвигаясь локтями по кафелю к рюкзаку и помогая себе коленями, но внезапно движение затрудняется — рука ходячего вцепляется в ботинок, пытаясь утянуть его на себя. Гук стискивает зубы и дергается вперед, таща за собой тварь. — Да отъебись ты! — рычит Чон, вцепившись в наконец-то достигнутый рюкзак. «Не укуси, не укуси, не укуси», — вертится в голове Гука как на заевшей пластинке, пока он пытается достать из бокового кармана нож. Он с силой дергает ногой, чтобы тварь не могла вгрызться в нее зубами. Грубая подошва ботинка смачно врезается в лицо ходячего, но это мало помогает. Ну, или вообще не помогает. Этим существам хоть глаза выколи, хоть руки и ноги отрежь, хоть кишки и сердце вытащи — они все равно будут пытаться сожрать. Но лишь до тех пор, пока не уничтожить мозг. Чонгук злится. На свою слабость, на чертов пистолет, на чертов нож, на свою невнимательность, на ходячих ублюдков. Наконец нож оказывается в руке, но приходит новая беда — со стороны входа в магазин надвигаются еще двое ходячих, еле перебирающих ногами. «Неужели я сдохну в свой день рождения? Забавно получится», — думает Гук, мысленно хмыкая. Адреналин в крови бушует, активируя дополнительные силы. Страх и чувство самосохранения наполняют голову, и парень наконец выдергивает ногу из хватки. Двое новых тварей стремительно наступают, а висельник все тянется руками к парню, распластавшись на полу. Чонгук хватается пальцами за стеллаж и медленно поднимается. Головокружение слегка уменьшается, и стоять уже легче. Гук быстро оглядывает пол. Потерять единственное оружие никак нельзя, а найти новое довольно трудно. К счастью, стоя на ногах, заметить пропажу оказывается проще — пистолет лежит почти под стеллажом за валяющимся мертвецом. Чонгук, насколько быстро может, ковыляет к своему оружию, ступая прямо по спине ходячего, пытающегося встать. Сил вогнать в башку нож нет — это затормозит парня, и двое других ходячих до него доберутся, пока он будет ковыряться в башке этой твари, а с пистолетом таких проблем не возникнет. Плевать на шум, когда речь идет о жизни. Но снова все идет под откос. Нарушенная координация дает о себе знать, и Чонгук спотыкается, вновь развалившись на кафеле, и, не теряя ни секунды, быстро ползет к пистолету. Хрип ходячих сзади все ближе, кровь в висках все громче стучит, а сердце буквально выпрыгивает наружу. Чонгук протягивает руку к оружию, касаясь рукоятки средним пальцем и пытаясь подтянуть его к себе, но, вопреки всему, как по закону жанра, пистолет ускользает дальше, под стеллаж. Теперь Чонгук готов сам себя разорвать на куски. Злости уже нет предела. Из горла вырывается дикий рык, а на щиколотке снова ощущение чужих пальцев. Все не должно закончиться здесь и сейчас, черт побери. Сдохнуть вот так просто и нелепо? Покинуть этот мир так быстро? Не сегодня. Чонгук толкается вперед, наконец сумев дотянуться до рукояти пистолета. Он резко разворачивается и присаживается, опираясь спиной о стеллаж. Сняв пистолет с предохранителя, Чон начинает палить по надвигающимся мертвецам. Пули влетают в их плечи, грудь, руки. Они попадают куда угодно, но только не в голову. Чонгук не самый худший стрелок, на самом деле. Времени набраться опыта было много, но сейчас, когда дыхание никак не придет в норму, рука дрожит, а в затылке пульсирует боль, сосредоточиться довольно проблематично. Мертвецы никак не реагируют на стрельбу. Они практически в двух шагах от Чонгука, а он молится, чтобы патроны не кончились, пока он не продырявит их гнилые черепушки. Инстинктивно двигаясь в сторону, подальше от опасности, Чонгук продолжает стрелять, пытаясь совладать с накатившим страхом, но мертвецы уже близко. И Гук снова задумывается о глупом и бессмысленном конце, невольно представляя себя таким же, как и они: пустой взгляд белых безжизненных глаз, сморщенная темно-серая кожа и зубы в крови, а меж них застрявшие кусочки чьей-нибудь плоти. Еще одна пуля врезается в подбородок самой ближайшей твари, а дальше лишь пустые щелчки пистолета. Нет, нет, нет. Чонгук в надежде нажимает на курок, хотя и сам прекрасно понимает, что патронов больше нет. Сбежал бы, да только сам себя в угол из стеллажей загнал. Все как в чертовом ужастике. И Чонгук снова злится. За пять минут сглупил столько раз, оборвав своими же кривыми руками свою же, мать его, жизнь. Чемпион, ничего не скажешь. Окончательно утонув в пучине страха, Чонгук швыряет бесполезный пистолет в лицо ходячему, от чего тот мешком падает на землю. Но не успевает парнишка подумать о том, что произошло, как оба оставшихся ходячих валятся следом один за другим. И все, что слышит Чонгук — звук стали, выходящей из башки мертвеца. Страх мгновенно отходит на десятый план, уступая место полнейшему шоку. Перед ним — парень с длинной окровавленной катаной в руке. Свет, исходящий из проклятой кладовки, освещает его, позволяя рассмотреть полностью. Первое, что бросается в глаза Гука — огненно-красные волосы, а на лбу темно-синяя повязка с разными мелкими белыми узорами. Незнакомец стройный и подтянутый. На нем серая джинсовка, бывшая когда-то белой, под ней видна черная футболка с каким-то принтом, а ноги обтянуты черными джинсами с дырявыми коленками. На смугловатом лице безмятежность и даже немного равнодушие. Он бросает непроницаемый взгляд на остолбеневшего Чонгука, потом резко взмахивает катаной, стряхнув с нее кровь, брызнувшую ровной дорожкой на грязный кафель. — С-спасиб… — мямлит Чонгук онемевшим языком, все еще не соображая, что сейчас произошло, и смотрит не моргая на незнакомца, то ли в шоке от того, что его только что спасли, то ли от того, что живых людей давно не видел. Таинственный незнакомец вновь кидает взгляд на Гука и шагает прочь, бросив низким холодным голосом: — Адьос. Он исчезает так же быстро, как и появился, оставляя растерянного Гука, в шоке уставившегося на место, где тот только что стоял, в одиночестве.