Яркий ослепляющий свет бьет в еще не открывшиеся глаза, провоцируя слезы. Ноздри раздражаются от резкого запаха, характерного для больниц. Откуда-то доносятся приглушенные разговоры, сложно разобрать из этого что-либо. Вдалеке — лай собак. Легкий прохладный ветерок лижет щеки, вызывая по телу мелкие мурашки.
Голоса затихают. Слышны чьи-то приближающиеся шаги.
Кристальная слеза скатывается из уголка глаза, исчезая в волосах.
— Чонгук, — зовет голос совсем рядом. Хрипловатый, совсем тихий, в нем сквозит усталость. Определенно знакомый. — Ты меня слышишь? Я знаю, что ты проснулся.
Чонгук медленно, не без усилия разлепляет веки, что предательски подрагивают, выдавая его пробуждение. В глаза бросается лицо в белой медицинской маске, нависшее сверху. Темная каштановая челка почти прикрывает карие глаза врача, внимательно рассматривающего лицо Гука. В них забота, теплота и вселенская усталость, смешанная с сожалением. Возле левого глаза, у виска виднеется свежий красный рубец, исчезающий в маске дока.
— М-мар… — пытается сказать Чонгук, хрипя и походя на мертвеца. Во рту сухо, язык прилип к небу. Очень хочется пить. Гук в неверии смотрит на врача, пытаясь понять, что происходит. В голове туман, перекрывающий занавесом события недавнего прошлого.
— Да, это я, Чонгук-и, — отвечает Марк, кивнув в подтверждении. — Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит?
Чонгук несколько секунд молчит, обдумывая вопрос врача и прислушиваясь к своему телу. Лицо внезапно искажается в болезненной гримасе. Гук тихо стонет, жмурясь и откидывая голову назад. Из легких словно весь кислород выбили.
— Рука… — шепчет он, — рука болит, — тяжело сглатывает, открывая блестящие от слез глаза и смотря на врача.
— Гук-и, — тихо зовет Марк, Чонгук улавливает, как в голосе и взгляде врача что-то меняется. Он смотрит серьезно, а тон его становится более напряженным. — Подними руку, если можешь, — просит он.
Чонгук коротко кивает и пытается приподняться сам. В голове бардак и полное отсутствие понимания происходящего. Жгучая колющая боль пронзает всю руку, начиная от кончиков пальцев. Обессиленно упав обратно на подушку из-за слабости после наркоза, он осторожно, боясь спровоцировать новую волну боли, поднимает руку, лежащую на постели. Осознание бьет по вискам, тело словно электрическим разрядом прошибает, в голове картина, на которой изображена бесконечная река крови, стремительно застилающая грязное деревянное покрытие пола, а в ушах собственный нечеловеческий крик, затем чернота, укрывающая сознание своим холодным одеялом.
Чонгук как загипнотизированный смотрит на перебинтованную конечность, беззвучно шевеля пересохшими губами в попытке что-то произнести. Чуть ниже локтя рука отсутствует.
— Больно, — шепчет Чонгук, не понимая собственных ощущений и медленно переводя остекленевший взгляд на врача. — П-пальцы болят. Не понимаю…
— Руки нет, Чонгук, — осторожно говорит Марк, опуская сочувствующий взгляд на забинтованную культю. — Болеть нечему.
Это правда. Это произошло на самом деле. Фантомные боли — лишь проклятое напоминание о том, что он потерял частичку себя. Не только снаружи, но и внутри. Шансов больше нет, как и руки, без которой теперь не выжить. Шуга сделал это. Лишил всего. Лишил того, что дал, оставив мерзкую беспомощность, неполноценность. Таких теперь выбрасывают за борт, как ненужный балласт.
Калека.
Чонгук поджимает губы, шумно выдыхая через нос. Марк все стоит над ним, но совсем не понимает, как утешить, если ничего радужного нет и не будет точно. Что-то обещать, как-то приободрить — все это глупо и бесполезно, лживо. Марку есть, что сказать, есть то, что
надо сказать, но он молчит, оттягивая момент, позволяя Чонгуку хотя бы частично принять себя нового, подавить шок. В шоколадных глазах ураганы бушуют, разрушая все на своем пути, всасывая в себя осколки и щепки того, что когда-то было целым, что теперь уже вряд ли получится собрать воедино.
— Где Тэхен и Югем? — спрашивает дрожащим голосом Чонгук, неосознанно сжимая и разжимая здоровую руку, на которой синие вены вздулись, почти вырываясь из-под кожи.
— В камерах, — отвечает Марк и добавляет, заметив, как лицо Гука мрачнеет: — Их не трогали.
Пока.
— Что с твоим лицом? — Гук сужает глаза, пытаясь дотянуться к лицу врача левой рукой. Марк сразу же отшатывается, опуская голову. — Хен…
— Когда вы с Тэхеном ушли, ко мне буквально сразу заявился Шуга с Чимином на руках. Приказал помочь ему. Хорошо ты отделал его, — Марк тихо хмыкает. — Они узнали, что я помог. Мне ему было нечего сказать, ведь я не знал даже, куда ты направился, но… — он замолкает, нервно дергая рукой, спрятанной в кармане медицинского халата. — Искать другого врача долго и, наверное, даже невозможно, поэтому я отделался небольшим наказанием, — с этими словами он не спеша тянется длинными пальцами к своей маске, цепляя ее край и оттягивая на подбородок.
Чонгук закусывает дрожащую от накатившей злости губу, разглядывая уродливый шрам почти на все лицо. Доброе и красивое лицо врача обезображено. Левая часть лица в месиво. К горлу подступает ком, стоит представить, как единственный на весь город врач пытается излечить сам себя. Перед Чонгуком еще одно из множества доказательств, указывающих на бесчеловечность тех, кто тут обитает. Шуга показывает каждому свое место незабываемыми и ужасающими способами, и, не будь Марк единственным доктором, страшно представить, что он сделал бы с ним.
— Чимин, — говорит Марк, пожав плечами и быстро натянув маску обратно на лицо. Собственное уродство показывать больно, стыдно.
— Его грязную работу легко узнать, — хрипит Гук, присев и свесив ноги с кровати. Голова кружится, а к горлу сразу подкатывает тошнота. Чон прикрывает глаза, глубоко дыша через рот. От запаха лекарств только хуже.
— Я вколю тебе обезболивающее, — Марк отходит к шкафу с лекарствами, доставая ампулу с трамадолом и шприц. — За дверью тебя ждут.
Чонгук кидает взгляд на дверь, крепко вцепляясь пальцами здоровой руки в край постели. Конечно, никто ему не позволит отлеживаться в мед отсеке. Чонгуку это и не надо. Неизвестность напрягает. Нельзя допустить, чтобы Чимин приблизился к Тэхену и причинил боль Югему. Он не оставит это так просто, разве что Шуга его угомонит, но делать он этого точно не станет.
Марк впрыскивает в вену анальгетик, прикладывая к уколу ватку, и выбрасывает использованный шприц в урну. Помогает Чонгуку осторожно подняться и накидывает на его плечи куртку. На улице холодно. И в камере тоже.
— Я не знаю, что там будет, не знаю, что после такого Шуга сделает с тобой, но держись. Постарайся. В такой обстановке желать удачи глупо, но я надеюсь, ты выживешь, — шепчет Марк, слегка похлопав Чона по плечу, как в тот день, когда Чонгук покинул это место, уверенный, что больше сюда не вернется. Желать удачи теперь как оскорбление, но слова доктора все равно окутывают призрачным теплом, что наверняка рассеется, как только он шагнет за порог. Чон кивает и выходит из мед отсека.
Его встречает Сокджин, привалившийся широким плечом к стене. Он поднимает ленивый и равнодушный взгляд на вышедшего Гука и выпрямляется.
— Идем, — бросает он и идет к выходу из здания.
Чонгук осматривает блондина, догнав и равняя с ним шаг.
— Без оружия? Не боишься? — хмыкает Чон, ловя на себе взгляды людей из общины. Кто-то смотрит с удивлением и любопытством, кто-то с ненавистью, а кто-то с сожалением. Гук игнорирует взгляды, направленные конкретно на остатки его руки, и понимает, каково больным и калекам, всю жизнь живущим с подобными взглядами на себе. Теперь и Марка будут преследовать такие взгляды.
Джин окидывает Гука холодным взглядом, сухо ухмыльнувшись.
— Что ты сделаешь мне? — спрашивает он, взглянув на обрубок, что остался вместо полноценной руки. Чонгука это задевает сильнее, чем он думал. Сокджин указывает на бессилие, на его безнадежность и слабость. К этому привыкнуть будет тяжело. — Поостынь, если хочешь пожить еще немного, — говорит Джин негромко, зачем-то оглядываясь.
— Засунь свои советы себе в задницу, — зло шипит Гук, кидая на Сокджина ненавидящий взгляд, но ему плевать. Он даже не реагирует.
Теперь каждый, кто еще совсем недавно был другом, будет вынужденным врагом. Доверять нельзя никому. Джин сам по себе отрешенный от всего происходящего, но он один из псов Шуги — враг. Прошлое перечеркивается. Все изначально было ложью.
Вопреки ожиданиям Гука, Джин ведет его не к камерам, а к кухне. Серьезно? Шуга снова хочет продемонстрировать свои кулинарные способности и облить новой порцией громких слов и вранья? Чон больше ни на что не купится. Это пройденный этап и самая большая ошибка в его жизни.
— Входи, — бросает Джин, любезно открывая дверь. Гук заходит, больше не оглядываясь. Дверь за ним сразу же закрывается.
Гук неторопливо идет к кухне, судорожно оглядывая небольшой пустой коридор, как в первый раз. Из кухни доносится знакомое мычание. Чонгук тяжело сглатывает, наконец входя в светлое помещение. Чимин, напевая себе под нос, что-то нарезает, стоя спиной и слегка склонив голову. Услышав шаги Гука, он разворачивается, расплываясь в своей яркой улыбке.
— Привет, Гук-и, — радостно приветствует он, отложив нож и быстро подойдя к Чонгуку, как будто встречает почетного гостя, и протягивает ему правую руку для рукопожатия.
Чонгук поджимает губы, смотря на чужую руку, и сжимает свою левую, желая вогнать кулак в глотку довольного ублюдка. Он издевается. Чон знает, что это будет не один раз. Чимин не упустит шанса посмеяться и задеть.
— Ой, прости! — с притворно-виноватым лицом говорит Пак, убирая руку. — Я забыл, что теперь ты калека. Благодаря своему любимому другу, — он мерзко ухмыляется, вскидывая брови. Вот он и употребил слово-приговор. — Садись за стол, Чонгук-и, ты голоден, наверное. Я тебя ждал, — говорит он, кивая на стол и возвращаясь к своей готовке.
Чонгук выдвигает стул, устало опускаясь на него и прикрывая глаза. Силы на нуле, а растекающееся по венам обезболивающее только сильнее расслабляет тело. Хочется уснуть и не думать ни о чем. Но глухой стук совсем рядом заставляет распахнуть глаза. Чимин обожает нервировать.
У Чонгука сердце уходит в пятки, срывается и падает вниз, а тошнота вмиг возвращается с удвоенной силой. Перед ним на доске для нарезки — рука. Гук готов стоять на коленях и молить, лишь бы она не стала для него ужином.
— Ты ведь подождешь, пока я буду готовить? — с беспокойством спрашивает Чимин, стоящий напротив с большим ножом для рубки мяса. Чонгук слышит его голос, как из-под толщи воды. Хочет отвернуться, закрыть глаза и не видеть этого ужаса. — Смотри внимательно, — шипит Пак, подцепив кончиком ножа подбородок Чонгука и пресекая попытку отвернуться. — Иначе твою вторую руку ждет то же самое.
Чонгук медленно опускает взгляд на посеревшую руку, нервно сжимая свою, лежащую на колене. Только бы не вывернуло.
— Вот и умница! — хихикает Чимин, убирая лезвие. — Знаешь, у меня есть очень любопытный вопрос, — говорит он, резко занося нож и начисто отрубая кончик руки. Круглый кусок смачно валится на доску, окрашивая ее в темно-красный. Чонгук болезненно кусает нижнюю губу, сдерживая тошноту и пытаясь сосредоточиться на ненавистном голосочке, чтобы хоть как-то отвлечься. — Как тебе без руки? — спрашивает Чимин, с искренним, детским интересом заглядывая в глаза Чона.
— Необычно, — давит из себя Чонгук, стиснув зубы. Чимин смеется и переворачивает руку тыльной стороной вниз.
— Прежде мне не доводилось спросить это у людей. Они умирали раньше, чем их конечности были отрублены, — разочарованно вздыхает Чимин, разрезая кожу на запястье. Та легко поддается, словно он режет подтаявшее масло. Кожа расходится в стороны. Новая порция крови стремительно растекается по деревянной доске. Чонгук заостряет внимание на алой лужице, не в силах смотреть на внутренности собственной руки. — Ты первый, гордись, — Чимин улыбается невинной доброй улыбкой, кладя нож на стол. Гук уже готов вздохнуть с облегчением, мысленно радуясь, что все закончилось, но Чимин неожиданно впивается пальцами в плоть, разрывая ее руками, словно дикое животное. Словно ходячий мертвец. От этого зрелища становится еще дурней. Чонгук не сдерживается и прижимает ладонь ко рту, судорожно бегая глазами по кухне. — Чонгук! Ты должен смотреть, — строго говорит Чимин, хватая окровавленной рукой щеки Чона и разворачивая его лицо к себе. — Какой же ты непослушный, — недовольно цокает он, качая головой и вновь приступая к разделыванию.
Держаться больше не получается. Гук подскакивает со стула, несется к раковине и выблевывает в нее скудное содержимое желудка — одна лишь желчь. Горло рвет, раздирает, а глаза застилает пелена слез. Чимин звонко смеется, нагибаясь и упираясь кровавыми руками в стол.
Чонгук не слышит ничего. В ушах звенит, голова кружится еще сильнее. Он открывает кран и судорожно оттирает с лица кровь, шмыгая носом. Тянется к струйке воды правой рукой — двумя руками умыться легче — и резко ее одергивает, видя лишь забинтованную культю. Мозг отказывается осознавать, что руки больше нет. Чонгук смывает с лица кровь, слезы и блевоту и выключает воду, восстанавливая дыхание.
— Какой ты слабак, Гук-и, — говорит Чимин, насмеявшись. — Садись на место и продолжай смотреть и учиться.
У Чонгука выбора нет. Он на дрожащих ногах плетется обратно на место, утирая губы тыльной стороной ладони. Приходит жалкое подобие облегчения. Холодная вода освежила. Гук мешком опускается на стул, смотря стеклянным взглядом на распотрошенную руку, лежащую на доске.
— Это твой первый урок. А знаешь, чему ты будешь учиться? — спрашивает Чимин, склоняя голову вбок и неотрывно глядя на Чона.
— Разделыванию человечины? — хрипит Гук, не отрывая взгляда от руки.
— Тому, что нельзя идти против того, кто сильнее тебя. Последствия ты будешь познавать во время наших увлекательных уроков, — улыбается Чимин, вытирая руки кухонной тряпкой. — Первый урок окончен. Я вижу, ты усвоил его, — говорит он довольно и смотрит, словно гордый своим учеником учитель.
— Она не моя, — бесцветным голосом говорит Чон, поднимая глаза на Чимина.
— Что не твоя? — спрашивает Пак, хмуря брови.
— Рука, — уточняет Гук, кивнув на конечность. — Форма ногтей другая.
— Долго же ты думал, — ухмыляется Чимин.
— Где моя?
— Забудь о ней, — отмахивается Пак, облизывая губы. — Тебя должно волновать другое.
И Чонгук понимает, что имеет в виду Чимин. Страх мгновенно возвращается, сковывая тело. В животе неприятные ощущения от волнения болезненно скручивают внутренности. Чонгук знал, что пока Чимин тут, Югему и Тэхену ничего не грозит, ведь Пак — главная и самая серьезная для них угроза. Но Чимин снова сумел натянуть чонгуковы нервы и побренчать на них от всей души. Он злобно ухмыляется, замечая, как мрачнеет лицо Гука, и садится напротив, убрав доску для нарезки в сторону.
— Что с ними? — спрашивает Чон, впиваясь пылающим от злости взглядом в спокойного Чимина, расслабленно сидящего на стуле.
— Ничего хорошего, — вздыхает Пак, пожимая плечами. — Они оба избежали смерти в лице меня. И обоим помог ты. Чертов ангел-хранитель, — хмыкает он. — Но разве смерть можно остановить? Она всех настигает рано или поздно. Я приду за ними, когда посчитаю нужным. И за тобой приду, Гук-и.
Каждым произнесенным словом Чимин рушит жалкие надежды Чонгука, которые еще теплились в его душе, обрывает все нити, ведущие к шансу на какое-то спасение. В конце он всех приведет к одной точке, где закончится жизнь. На что теперь надеяться?
Наверное, только на то, чтобы путь к смерти был как можно менее болезненным. О большем нельзя и мечтать.
И все же…
— Не трогай их. Отыграйся за них на мне. Руби вторую руку, — шепчет Чонгук, не в силах говорить громко. Он выглядит жалко, стараясь подавить дрожь в голосе, но о гордости речи уже давно нет. — Прямо сейчас, — добавляет он едва слышно, поднимая левую руку и кладя ее на стол.
Чимин смотрит на руку и ухмыляется, сложив руки на груди и слегка покачиваясь.
— Не разбрасывайся просьбами, я же правда могу сделать это, ты знаешь, — он резко прекращает покачиваться и подается вперед, нависая над столом и крепко сдавливая пальцами запястье Гука. — Прямо сейчас, — копирует он Чона, скалясь и следя за напуганным взглядом темных глаз парня не без удовольствия. Да, Чимин любит нервировать.
Он выпускает запястье Чонгука и садится на место, закинув ногу на ногу и вновь улыбаясь.
— А если серьезно, геройствовать бессмысленно, Чонгук. Этого никто не оценит и не запомнит. Слишком много людей умерло и умрет еще. Твое имя забудут, как и миллионы других, — он качает головой, смотря на Чона с жалостью. — Но самое грустное то, что ты почти стал мне хорошим другом. Я почти поверил, что ты меня понимаешь, что ты такой же. Мы бы вместе столько совершили… — Пак мечтательно вскидывает глаза вверх. — И тогда бы твое имя знал каждый. Но ты меня предал и променял на ничтожных отбросов, которым суждено сдохнуть как свиньям на бойне, — Чимин хмыкает и подскакивает с места, обходя стол и хватая Гука за локоть, заставляя встать. — И ты будешь внимательно наблюдать за этим, ебаный рыцарь, — шипит он, таща его к выходу.
***
В маленькой и сырой камере холодно. В ней витает трупная вонь, но Чонгук привык. Она есть везде.
Чимин запихивает его в камеру, но уйти так просто не может. Забивает ногами, выплеснув дозу яда, что течет в его венах, и уходит, оставив Гука наедине с бесконечной болью. Чон сжимается в комок на старом потрепанном матрасе, мелко дрожа от холода и мечтая отключиться. Рука, которой нет, снова адски болит. По окровавленным и грязным от пола камеры щекам текут слезы. Чонгук впервые плачет от боли, держать это в себе невыносимо. Анальгетик все еще должен был действовать, но Чимин разбудил боль, не заботясь о том, куда бьет.
Чонгуку от самого себя мерзко. Слабый, ничтожный, не способный самого себя защитить. Хочется выть от безысходности, кричать, пока голос не сорвется. В голове закончились все варианты убийства Чимина, поэтому Гук начинает представлять по новой, почти реально ощущая чужую кровь на своих пальцах, слишком отчетливо слыша болезненные стоны и крики Пака, что умоляет прекратить. Чонгук хочет, чтобы Юнги это видел. Тот, кто дергает за поводок этой адской псины, регулируя ее поступки. Он способен натягивать поводок, ослаблять. Но сейчас он его вовсе отпустил, давая Чимину полную свободу действий.
Мечтания частично отвлекают от боли, притупляют ее. Чонгук медленно успокаивается. Тэхен где-то совсем рядом. Эта мысль греет и разочаровывает. Уж лучше бы их с Югемом тут не было совсем. Им тоже достанется. Он не может представить, каково Тэхену, что только начал отходить от случившегося. Чонгуку страшно. Очень страшно за них. За тех, кто ни коим разом всего этого не заслужил.
Он засыпает с мыслями об убийстве Пак Чимина.
***
Тэхен не сразу осознает, что все это происходит в реальности. Пустым взглядом оглядывает проклятую камеру, ставшую уже родной. Кошмар вернулся, не дав передохнуть.
Он в своей привычной позе сидит на койке, на том самом матрасе, что впитал в себя литры тэхеновой крови. Еду не приносят, как делали это раньше. Есть и не хочется. Тэхен все сидит, прижавшись спиной к холодной стене, и неотрывно смотрит в сторону двери, ожидая, когда к нему придет
он и снова причинит боль. Проходит много времени, прежде чем Тэхен, не в силах больше держать глаза открытыми, засыпает.
Приглушенные крики где-то за стеной будят получше ледяной воды. Тэхен вскакивает, с опаской глядя на дверь и дожидаясь посетителя. Это его голос. Забыть его невозможно, как и спутать с кем-то другим. Он кричит совсем рядом. Тэхен слышит глухие удары и кашель. Слышит пропитанное ядом «Чонгук» и жмурится, закрывая лицо ладонями.
Чонгук.
Он жив. Первая мысль, что дает каплю облегчения. Чонгук жив. Он совсем рядом.
Но с ним Чимин, и он причиняет ему боль. Тэхену невыносимо слышать звуки ударов, невыносимо слышать, как Чонгук заходится в кашле. Он беспомощен. Он не может противостоять монстру.
Чонгук без руки. Из-за него, из-за Тэхена.
Он сглатывает болезненный ком, обнимая себя за плечи и прижимая колени к груди. Сделал сильного и здорового парня инвалидом, не способным на самозащиту. Тэхен проклинает Юнги за то, что поставил перед таким выбором. Чонгук лишился полноценной жизни ради жизни Тэхена, и теперь он в этом мире выжить не сможет. Это был слишком серьезный и необдуманный шаг. Как и всегда, в стиле Чонгука. Глупого мальчишки, не думающего о последствиях.
Звуки прекращаются, погружая Тэхена в мертвую тишину. Он ждет своей очереди, готовит себя морально, ведь физически подготовиться нельзя. Но Чимин не приходит, и Тэхен совершенно не понимает, почему, ведь должен бы прийти и продолжить то, на чем вынужденно остановился в прошлый раз, должен наказать провинившегося, но все не идет, и от этого только страшнее.
Короткий сон снова прерывается, но уже очередным кошмаром, что преследует не только во сне, но и наяву. Чимин не приходит в реальности, но измывается в кошмаре, ни на миг не позволяя Тэхену расслабиться.
Он присаживается на койке, глядя на противоположную стену, и нервно стучит пальцами по своей коленной чашечке. Осторожно встает с места, разнося по помещению тихий скрип, и в три шага достигает стены, прижимая к ней ладонь. Прикрывает глаза и выдыхает:
— Чонгук?
Сразу же прикладывается ухом к сырой стене, боясь не услышать ответа. Сердце бьется часто-часто, ноги от волнения подкашиваются, но Тэхен упорно стоит в ожидании ответа, не решаясь отлепиться от холодной стены несмотря на легкую дрожь в замерзшем теле.
— Чонгук… — повторяет он с отчаянием и мольбой, прикусывая губу и утыкаясь лбом в стену.
— Тэхен? — за стеной слышится слабый голос Гука, рождающий в Киме крупицы надежды.
