zwillinge

Тэхен лежал под теплым одеялом, смотря как темное небо окрашивается на горизонте желто-розовым цветом. Его ладонь трогала аккуратно живот через хлопчатобумажную ткань пижамы. А еще он, наконец-то, выспался. Ему не снился Чонгук. И Хосок тоже не снился. Он вообще не видел сновидений. Дверь тихонько скрипнула, пропуская внутрь сначала папину макушку, после — улыбающееся лицо. Папа толкнул дверь, проходя внутрь комнаты спиной, держа в руках поднос с фруктами и овсяной кашей. Тэхен слабо улыбнулся, приподнимаясь, опершись спиной о спинку кровати. — Доброе утро, сыночек, — ласково проговорил папа, ставя на чужие колени поднос и садясь рядом. — Ты выспался? — Доброе, — ответил Тэхен, даже не глядя на еду. — Дома спится как-то по-особенному хорошо. Спасибо… вам с отцом, — младший омега опустил взгляд. — Глупости, лисенок, — мотнул головой папа. Он провел ладонью по спутанным волосам и взгляд его стал каким-то жалостным. — Поешь. Тебе сейчас необходимы витамины. И малышу тоже, — на его губах расцвела улыбка. Сокджин поднял тэхенову голову за подбородок, поглаживая по щекам большими пальцами. — Не переживай о Хосоке, солнышко. Он любит тебя. — Любит? — голос у Тэхена дрогнул. — Он… он не вернется ко мне больше. — Ты бы видел его глаза, когда он смотрит на тебя, глупенький, — рассмеялся папа. — А теперь, когда у вас будет ребенок, он полюбит тебя во сто крат сильнее. Тэхен закусил губу, чтобы не брызнуть слезами, и отвернул голову. Папа обнял его со вздохом, прижимая к груди крепко-крепко, как когда-то обнимал его Тэхен. Если бы только он знал правду, думает Тэхен, он бы не сидел с ним рядом, прижимая к себе, как самую хрупкую драгоценность мира; он бы шарахался его, как от прокаженного, выгнал взашей и приказал забыть об отчем доме. — Спасибо, — шепчет Тэхен. «За то, что веришь в ложь», вертится на языке, но Тэхен молчит. — Все будет в порядке, просто дай ему время, — папа оставляет легкий поцелуй на лбу и встает. — Собирайся, лисенок. Отец отвезет тебя в университет. Пока еще можешь, нужно продолжать учиться, — улыбнувшись, папа покинул комнату, оставляя Тэхена в объятиях холодного воздуха. Тэхен с отвращением посмотрел на поднос перед собой, едва сдерживая в себе порыв скинуть его на пол, разбить тарелки и испортить с любовью приготовленный для него завтрак. Ему хотелось взвыть, зарыться с головой в подушки и замотаться в одеяло, словно в кокон. Поставив поднос на тумбу, так и не притронувшись к еде, Тэхен поднялся, распахивая настежь окно и вдыхая до боли городской воздух с примесью выхлопных газов. И ясно понимал одно: теперь он должен жить. Он обязан тому маленькому существу, которое найдет опору и защиту в нем самом. Он зачем-то вновь положил ладонь на свой плоский живот, где его малыш еще совсем песчинка, планктон и прошептал: — Ради тебя, — хрипло, поломано; он должен вырасти. Отец Тэхену больше не доверял — отвозил в университет и забирал оттуда же сам, папа не понимал причину такого недоверия, Тэхен тихо вздыхал, когда отец в очередной раз пригвождал его взглядом к стене, стоит ему только открыть рот, и оставалось только покорно сидеть в машине, смотря на проносящиеся мимо высотки. На просьбу ездить хотя бы на автобусе отец прорычал резкое и категоричное «Нет». Он боялся, что Тэхен вновь сбежит, сорвется, нагрешит хуже, чем есть, а потому держал в узде, контролировал, не давал вздохнуть спокойно. — Отец, — не выдерживает однажды Тэхен, провожая взглядом вывеску знакомого кафе. — Когда ты перестанешь? Отец промолчал, крепко сжимая зубы до боли. Тэхен увидел уже знакомые желваки и злость на лице, опуская затравленный взгляд на колени. Может быть, ему стоило промолчать и не лезть в это вовсе. В конце-концов, он заслужил это отношение к себе. — Тэхен, чей это ребенок? — получилось грубее и громче, чем Намджун хотел, но он не мог не. Ему важно знать. Тэхен начал жевать губу и отвернул голову в сторону окна. Конечно, он знал, чей он. Хосок не позволял себе ничего, кроме трепетных поцелуев, да Тэхен и не смог бы после Чонгука. В груди неприятно саднило. — Мой, — ответил он после затянувшегося молчания. — Отец, он… он еще в городе? — осторожно спросил Тэхен, перебирая пальцами манжеты на выглаженной рубашке. — Надеюсь, что нет, — выплюнул отец, интонацией давая понять, что тема закрыта. — Сколько пар у тебя сегодня? — Четыре, — со вздохом ответил Тэхен. — Отлично. В пять я буду ждать тебя. Не дай Бог тебя не будет на парковке, Тэхен, — омега понимающе кивнул, понуро опустив голову. Машина с визгом тормозов остановилась. Тэхен бросил взгляд на игнорирующего его отца и вышел из машины, аккуратно прикрывая за собой дверь. Он шел медленно, с понурыми плечами и неприятным жжением в области груди. — Тэхен! — окрикнул его отец. Тэхен обернулся, застывая. Отец, громко хлопая дверью, вылетел из машины, подходя к нему грозовой тучей и занес руку — Тэхен зажмурился, готовясь к удару и позору, но вопреки всему, Намджун стиснул его в объятиях, прижимая к себе до хруста костей. У Тэхена брызнули слезы. — Сынок, — сорвано позвал его Намджун, беря в ладони аккуратное заплаканное лицо. — Я знаю, что это не твоя вина. Это то, что мы… не можем контролировать. Это неподвластно нам, но это неправильно, сын. Я люблю тебя до боли в своем старом сердце, — Тэхену показалось, что его грозный отец сам готов расплакаться. — Я тоже. Тоже, так сильно, отец, я так сильно люблю вас, — прошептал, всхлипывая, Тэхен, прижимаясь к сильной отцовской груди. — Пожалуйста, умоляю, не глупи. Забудь о нем, — Намджун зарылся носом в тэхеновы волосы, целуя в висок. — И не потеряй Хосока. Чонгук никогда не сможет дать тебе столько, сколько сможет дать он. Пусть Чонгук умрет для тебя так же, как умер для меня. Тэхен промолчал, крепче прижимаясь к отцу. Если бы Тэхен только мог его похоронить в себе, засыпать сырой землей и забросить безымянную могилу, он бы сделал это не раздумывая. О, Господи, если бы он только мог, он бы все отдал. Если бы он только мог… — Ну, все, солнце, беги, — отец улыбнулся впервые за долгое время, обнажая любимые ямочки. — И не опаздывай, ты все еще под моим надзором. Намджун оставил легкий поцелуй в выкрашенную макушку, возвращаясь в машину и, улыбаясь, помахал рукой. Тэхен помахал в ответ, улыбаясь натянуто, фальшиво. У него через пять минут первая пара и отец уже уехал, оставляя после себя лишь причудливый танец пылинок в воздухе. Если бы только Тэхен мог убить Чонгука в себе. Но он не может. Тэхен бежит к метро, выискивая беглым взглядом нужную ветку и молясь в голове всем известным ему богам, чтобы Чонгук был дома, в своей квартире, один или с кем-то еще, хмельной или трезвый, злой или спокойный, только лишь бы был. Только бы не уехал никуда, не пропал без вести, не оставив зацепок и координат на себя, только бы он был там. Только бы дождался Тэхена. Он пулей поднимается все семнадцать этажей, выдыхаясь где-то между пятым и шестым, но все равно бежит, прижимая свою сумку к бедру и крепко держась за перила. Долго восстанавливает дыхание перед закрытой дверью чонгуковой квартиры, упираясь ладонью в стену и дышит через рот; на самом деле ему просто не хватает сил постучать в дверь и услышать в ответ тишину. Но он стучит. И в ответ действительно тишина. Тэхеново сердце пропускает несколько ударов. В уголках глаз скапливаются слезы. Последняя ниточка надежды с треском разрывается. Но раздаются тяжелые шаги, и дверь отворяется. На пороге Чонгук — растрепанный, с затянутыми дымкой глазами, с пожелтевшими синяками по рельефному телу. Непрошенная слеза все-таки скатывается по щеке. Тэхен налетает на Чонгука почти с разбега, хватается за шею, словно за спасательный круг, роняет слезы на чужую грудь и сбивчиво шепчет: — Ты здесь, здесь, Господи, ты здесь, — покрывает поцелуями невесомыми его лицо, стискивая в хрупких объятиях и совершенно не обращает внимание на усилившийся запах альфы. Чонгук рычит, сдирая Тэхена с себя. — Проваливай, — хрипит он, захлопывая дверь, запирая их обоих внутри. — Беги, блять, пока можешь бежать, — закрывает дверь на замок, захлопывает клетку с тигром и крольчонком внутри. — У тебя минута, чтобы уйти. — Гук-и? — испуганно шепнул Тэхен, делая шаг назад. — У тебя начался гон? Чонгук оскалился истерично, бешено — наступает, хрустит пальцами, почти ничего не видит за поволокой возбуждения, давящего на член. Чонгуку выворачивает суставы и ломит кости, настолько хочется натянуть Тэхена на себя; чтобы до крови, чтобы до боли, чтобы до потери сознания. Но он дает Тэхену минуту. А Тэхен не уходит. Расстегивает длинными пальцами рубашку, струящуюся по его гладкому телу с мерзкими порезами, от которых Чонгуку блевать хочется — проявление чужой слабости. Атласная ткань падает бесформенным комком к тэхеновым ногам, и Чонгука кроет. Он крепко хватает чужую шею, стискивая пальцами почти до хруста, впечатывает в стену и позволяет Тэхену хорошенько приложиться головой. Чонгук скалится, у Тэхена поджилки трясутся от чужого запаха и звезды перед глазами от удара. — Какая же ты блядь, Тэхен, — смеется Чонгук в тэхеново ухо, касаясь мочки губами, языком, посасывает, тянет. — Нажаловался папочке, что сам залез на мой член, а потом приползаешь ко мне и не уходишь, когда я позволяю? Тэхена потряхивает от колена меж его ног, давящего на пах, и от нехватки кислорода, который Чонгук перекрывает собственными руками; душит, вдавливает в кирпичную стену. Он смотрит в чужие мутные глаза и улыбается через силу. Чонгук ударяет его по лицу — теплая кровь брызгает на ледяную кожу. Чонгука ведет от вседозволенности, которую ему разрешает Тэхен. Сам падает в чужие руки, готовый быть покалеченным, растерзанным, убитым. Младший бросает его на пол — Тэхен больно ударяется, но принимает боль молча, сносит. — Сука, — смеется Чонгук. — Самая обычная шлюха, — он склоняется над Тэхеном, смотрящим на него провинившимся щенком. Бьет ногой в грудь, вышибая из легких кислород. Тэхен захлебывается, кашляет на пол кровью, плачет, закрывает живот руками. — Лучше бы ты сдох, Тэхен. — Я люблю тебя, — надрывно, умоляюще, размазывая по щекам кровь, пот и слезы. — Так подавись своей любовью, — рычит Чонгук, сдирая с Тэхена остатки одежды, сдирая себя с тормозов, сдирая остатки здравого смысла. Тэхен под ним выгибается, плачет; Чонгук ставит его на четвереньки — породистая сука, давит на спину и выпячивает чужую задницу, ударяя тяжелой ладонью по нежной коже. У Тэхена вырывается вскрик-всхлип, но он не сопротивляется, в кровь кусая собственные губы. Чонгук не удосуживается снять с себя одежду, лишь приспускает джинсы, облегченно выдыхая, когда давление на член уменьшилось; позволяя холодному воздуху облизать разгоряченную плоть. Чонгук вставляет в пульсирующую дырочку сразу, не готовя и не целуя, чтобы уменьшить боль; Тэхен кричит от боли-удовольствия, дергается, пытаясь слезть, а Чонгук впивается в чужие бедра до темно-фиолетовых синяков, натягивая на себя до основания, до взрыва мозгов, до катарсиса собственной души. Альфа вбивается в чужое тело остервенело, срываясь с катушек, выбивая крики о большем, о взрывающем, о расплавляющем; Чонгук втрахивает Тэхена в ледяной пол, почти вырывая чужие волосы на затылке, сжимая их в кулаке до вспышек перед глазами; оставляя на ягодицах отпечатки своих ладоней и заставляя Тэхена сжиматься вокруг себя, вырывая из чонгуковой груди рычание. — Мразь, — рычит Чонгук в чужое ухо. — Вот, чего ты достоин, Тэхен — чтобы тебя имели на полу, как суку. Дрянь, — с каждым новым словом Чонгук вбивался в его тело грубее, сильнее, задевая простату и наслаждаясь криками удовольствия. Смазка текла по тэхеновым худым бедрам, пачкая пол, но Чонгуку было настолько наплевать, насколько ему сейчас хотелось выбить из Тэхена душу. — Я л-люблю тебя, Чонгук, — прохрипел Тэхен, чувствуя, как жжет кожу, как зудит в сердце и как ломаются его кости. Чонгук вошел в Тэхена до основания, прижимая крепко за бедра к себе, сбивчиво дыша тому на ухо, кусая загривок, шею, плечи до гематом и крови, облизываясь, словно дикий волк. Он рассмеялся, сжимая пальцами чужую шею. — Так, — толчок. — Подавись, — толчок. — Своей, — толчок. — Любовью, — очередной толчок, еще, еще, еще; пока Тэхен ломается, разрывается, плачет и стонет от удовольствия, болезненно сжимая собственное возбуждение и член Чонгука в себе. Альфа кончает глубоко в Тэхена, жмурясь и рыча от удовольствия, словно сытый зверь, сжимая брата в своих крепких руках, тянет за волосы, кусает, помечает, прокусывает кожу, скалится, облизывая пересохшие губы. Чонгук оттолкнул Тэхена от себя, вытирая член о его ягодицы, поднимается с колен и застегивает ширинку, смотря на Тэхена сверху вниз. Разбитый, использованный, оттраханный. Чонгук ухмыляется, садится в кресло, расставляя ноги и смотрит на обнаженное тело перед собой. Тэхен задушено всхлипывает, царапает собственными ногтями кожу и выглядит по-настоящему мерзко, низко, опущено. Чонгуку хочется блевать от одного его вида; от вида порезов на бархатной коже — ни на что не способный слабак да и только. Чонгук достает сигарету, чиркает зажигалкой и прикуривает, затягиваясь глубоко, отравляя себя и Тэхена. — Я беременный, — шепчет Тэхен, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Чонгук стряхивает пепел на пол, жует фильтр зубами и смотрит на Тэхена равнодушно, подпирая кулаком подбородок. — Мне поебать, сделай аборт, — резко выдает он. — Ч-что? — тихо переспрашивает омега, поднимая заплаканные глаза. Его душат собственные слезы и обида. Он соскребает себя с пола, находя силы встать, чтобы Чонгук не смотрел так, словно он… ничто. — Или еще не насосал на аборт? Согласен, не дешево, — ухмыляется Чонгук. Он поднимается с кресла, берет бумажник и достает смятые купюры, кидая их Тэхену в лицо. — Шлюхам положено платить за секс, верно? Думаю, здесь хватит, чтобы избавиться от этого, — кивнул Чонгук на тэхенов живот. «От этого» — болью отзывается в голове. Тэхен одевается не спеша, аккуратно — тело болит и ломит, но больше всего болит там, где, наверное, была его проданная теперь уже дьяволу душа. Тэхен больше не вернется. Теперь у него есть то, что дороже ему Чонгука — его ребенок, совсем еще маленький, крошечный, но уже существующий. Тэхен, застегнув последнюю пуговицу, улыбается слабо Чонгуку и уходит, переступая через рассыпанные на полу деньги. — Тэхен, — зовет Чонгук, останавливая того в дверях. Тэхен поворачивает голову в бок, замирает. Сердце предательски застучалось, забилось о ребра. — Лучше сдохни сам. Не показушно порежь вены, а выпей всю пачку снотворного. Тэхен снова улыбается — сломано, кивает и аккуратно прикрывает за собой дверь, прижимая сумку к груди. Он больше сюда не вернется. Чонгук вплетает пальцы в жесткие волосы, закрывает глаза, закуривает очередную сигарету, выпивает стакан виски и складывает книги в коробку, запечатывая скотчем. Чонгук тушит сигарету о собственную кожу и оседает в кресло безвольно, закрывая трясущимися руками свое лицо. Тэхен ушел. Чонгук все сделал правильно.