***
Мутная кровавая луна всплыла над пустынной равниной Бетерфорда. Багровый лик ее был исполнен жестокого хищного любопытства. А по сторонам — словно вымершая от зноя степь: устало полегшие травы, тускло, безжизненно блестящие ветви, трепетное марево над дальними холмами могил; и такое безмолвие вокруг, что издалека слышен посвист синицы и долго дрожит в горячем воздухе сухой шорох красных крылышек перелетающего, сонного еще, кузнечика. Холодный мертвенный свет луны заполнил все пространство, рождая странные зыбкие блики и колючие угловатые тени, заскользил, зашарил звериной лапой по нашим головам, с низко опущенными капюшонами дорожных плащей, будто захотел проникнуть под плотную ткань, и сорвать кожу с лиц, убить, не дожидаясь приговора Лорда. Покарать. Было что-то величественное и трогательное в медленном движении нашего крошечного полка, в мерной поступи близких мне людей, измученных войной, потерями, бессонными ночами и мыслями, но готовых снова, в любую минуту, развернуться и принять бой, защитить собственными жизнями свою идею. Я бегло оглядела знакомые, осунувшиеся и почерневшие лица. — Как-то не по себе, — поежился Гарри. — В войну с Гриндевальдом было не лучше. Я в то время совсем еще девочкой была. Но, помню, как брат моей матери рассказывал о той войне, — напевно отвечала Минерва. — Били за то, что ты — маг, за то, что на белый свет еще смотришь, за то, что не на того работаешь. Проклинали и за то, что не так взглянешь, не так ступишь, не так повернешься. Круциатусы накладывали запросто, для того, чтобы когда-нибудь да замучить до смерти, чтобы захлебнулся своей последней кровью и подох от побоев. — Ваш дядя… — Умер. — Но нынешняя война не лучше. — Как сказать… Если бы не она, то не шла бы я с вами сейчас бок о бок. И не была бы уверена, что вот кто-кто, а вы будете счастливы. И будете жить. Вы будете жить. — Счастливы… Жить… Счастливо жить! — Захохотала Белла обреченно. — Да разве нет? — зеленые глаза блеснули в кровавом мареве. Кинулась Беллатрикс испуганно к Гарри на шею, целовала в щеки, в губы, в лоб, а сама, как птица, протяжно шептала, что даже в ушах зазвенело: «Маленький мой, милый мой! Ты не бойся! Ты ничего не бойся! Ведь ты меня нашел, и тебя кто-то найдет! Я так долго ждала, когда ты меня найдешь, мальчик мой!» Прижалась к нему и вся задрожала, точно травинка под ветром. — Белла, что с тобой? — Все хорошо… Хорошо… Не слушай меня, глупую. Это я так… Так… Не бойся. А у меня в глазах туман, и тоже дрожь бьет, и руки трясутся… — Пойдемте, — сквозь зубы выдохнул Северус, и я набрала побольше воздуха, и замерла, слушая, как бьется сердце. Все. Будет. — Хорошо… Люблю тебя, — опять повторила Белла, стараясь вложить в эти три слова все то, что пело в них: ветер, и гудение заклинаний, и счастье, и еще какой-то сокровенный звук, который был самой жизнью ее. — Вы заметили, какая сегодня багровая луна? — перевела тему профессор МакГонагалл. — Да… Алая луна окрасила мир кровавым пожарищем. Помню, в небольших ромбах белых окон моего дома были разноцветные стекла: глядишь, бывало, сквозь синий квадратик — и мир кажется застывшим в лунном мороке; сквозь желтое посмотришь — и на душе сразу весело, солнечно; сквозь розовое — и небо нежное, ласковое. А листва как любимое папино вино: если сделать втихаря глоток, то жжет язык… — Ну, кто копать будет? — Я. Это должна сделать я, — лицо Минервы напряглось в какой-то болезненной решимости.***
Я, странно сказать, не помнила, когда именно увидела Денни в первый раз. Быть может, на Хогвартском балу, устроенном через месяц после победы Лорда. А может быть, и до того я мельком ее видела. Я как будто бы уже знала ее смех, нежную смуглоту и рыжий водопад волос, когда студент-слизеринец однажды рассказывал Гарри о девочке, что ему нравилась; «милой и замечательной» — так выразился студент — но этот разговор происходил еще задолго до памятного вечера, когда Денни пришла мне открыть свою тайну. И теперь я напрасно напрягала память: первую, самую первую встречу я представить себе не могла. А окончательно осознать это наше с ней свидание было для меня невозможно. После ее трагической смерти, я ожидала ее с такою жадностью, так много думала о ней в те блаженные дни после обморока, что будто и не расставалась с нею. Теперь ее призрак, улыбающийся, переливающийся золотом, стоял напротив меня. — Привет, — зазвенел ее голос у меня в голове. — Я помогу тебе. — В чем? — Когда мать раскапывает могилу сына, и освобождает его душу, то не надолго мертвые становятся живыми, а живые, что были рядом с местом свершения ритуала, становятся невозможно близки к мертвым. После того, как вы вернетесь в мир живых, еще час вы не сможете уйти от могилы, вас будет держать магия. — Какая мать? Мать? Что за чушь… — я досадливо смолкла, видя, как Денни улыбается. — К профессору МакГонагалл вернулись все воспоминания, потому что она этого хотела, а еще она встретилась сыном, первый и последний раз в этом мире. Профессор Снейп, миссис и мистер Поттер тоже получили то, чего хотели. Кровь густо прихлынула к щекам. Там… Там… Северус видит свою Лили. Ведь он этого хочет от загробного мира? — Почему Лорд стер Минерве воспоминания? Разве можно стереть такое? Я замираю, совершенно перестав ориентироваться в ситуации. — Сразу после школы, профессор МакГонагалл жила целый год в Бетерфорде. Там у неё родился ребенок. И этот год Том и стер из ее памяти, после чего отправился с ней в Шотландию, отдав ребенка на воспитание, за большое вознаграждение, одной бедной семье. Для проведения ритуала ребенку должно было исполниться три месяца. Профессор видела собственного сына в чужих руках. Она… Могла бы его спасти. — Но, почему именно ты встречаешь меня на краю мироздания, Денни? — Ты спасла меня… Ты не дала погибнуть моей душе, поэтому я всегда нахожусь рядом, защищая тебя. Так в чем же ты нуждаешься? Каждый из вас может выбрать, что он хочет увидеть: прошлое или будущее. Выбирай. — Я хочу видеть ЕГО живым. — Прошлое или будущее. — Ничего. Только пусть он будет жив.***
Словно из глубокого сна, я выпала из видения. В глазах Минервы, увлажненных и сияющих, на секунду мелькнул испуг, а потом сменился решимостью. — За что? — отрывисто спросила она, а сама все еще была не в силах согнать с губ гримасу ужаса. Она зачем-то сняла капюшон, снова укрылась и, бесцельно теребила складки мантии, никак не умея унять охватившего ее сильного волнения. Я заметила, как дрожали ее руки, когда она присела на мокрую землю и стала разглаживать на коленях дорогую ткань мантии. Что-то подступило к горлу, захотелось поплакать в одиночестве, сжавшись в комок. — Не знала я… За что же он так со мной, — тихо сказала профессор. — Ну, ничего. Ничего… Ты, ты, Гермиона, не делай ошибок. Сбереги ребенка… — она торопливо и неловко клюнула меня в щеку, а я, в замешательстве, поймала и поцеловала ее ледяную руку руку. — Все в порядке? — прерывающимся низким голосом спросила Белла. — Так, самую малость… Больно… чуть-чуть… — ответила Минерва, пытаясь за интонацией, за дрожащей от ужаса улыбкой скрыть проступившие слезы. Северус лежал, широко раскинув руки, опершись на локти, и жадными глазами озирал повитую солнечной дымкой степь, синеющие дали, переливающееся текучее марево на границе кладбища. На минуту он закрывал глаза и слышал близкое и далекое пение весенних птах, легкую поступь и фырканье фестралов, которые так часто забредали на кладбища. Странное чувство отрешения и успокоенности испытывал он, прижимаясь всем телом к жесткой земле. Такой покой бывает перед чем-то страшным. У мужчины словно бы обострились зрение и слух, и все, что ранее проходило незамеченным, — привлекало его внимание. Около него рос и цвел багряно-черный тюльпан, чуть колеблемый ветром. Он блистал яркой девичьей красотой. Стоило лишь протянуть руку, чтобы сорвать его, но я лежала, не шевелясь, с молчаливым восхищением любуясь цветком и тугими листьями стебля, ревниво сохранявшими в складках радужные капли ночной, освежающей росы. Гарри хотел обнять очнувшуюся от морока Беллу, но она тяжело опустилась перед ним на колени, обняла его ноги и, прижимаясь лицом к мокрому плащу, вся затряслась от сдерживаемых рыданий. Гарри поднял ее. Клонясь к нему, пряча лицо у него на груди, Белла молчала, часто вздрагивая и стискивая зубами костяшку пальца, чтобы заглушить рыдания. — Что ты видела? — Ничего…. Видно, и ее, такую сильную, сломили страдания. Видно, призрак показал ей что-то страшное… Только вот что? Страхи, мечты, ее прошлое? Гарри гладил рассыпавшиеся по спине волосы, горячий и мокрый от пота лоб. Он дал ей выплакаться вволю, потом спросил: — Ты ведь не пострадала? — Нет. — Успокоилась? — Нет… Да. Прошу тебя, будь осторожнее, Гарри. И, если что, помни, у тебя есть, на кого положиться. — Да что же ты? Перестань, у меня мантия вся мокрая от твоих слез… Белла! Родная моя, хватит! Да что с тобой стряслось? Белла вытерла лицо, мокрыми ладонями сжала щеки Поттера. Улыбаясь сквозь слезы, не сводя с возлюбленного глаз, тихо сказала: — Я не буду… Я уже не кричу, не плачу… Только… Мэри, я так переживаю о ней. — Северус, как же мы? — горячим шепотом спросила я. — Мы не можем провести здесь целый час… Вдруг, поймают. Вдруг… — Лорд не почувствует изменений. Эту магию нельзя чувствовать. Но нас может подвести другое… Но Северусу не дали договорить; Гарри, с совершенно безумными глазами, выдохнул: — Белла, Белла, давай убежим, исчезнем. Прямо сейчас. — ЧТО? Ты… Ты прости меня. И не неси чушь. — Не надо! Без слез. Хватит же! Мы сейчас же уйдем. Уйдем! Ты хочешь уйти со мной? — А как ты думаешь? — вдруг громко сказала Беллатрикс и, испуганно прижав руку к губам, посмотрела на нас. — О чем же я думала, Северус? Почему ты не остановил меня? — уже шепотом спросила она. Снейп не ответил, лишь сумрачно покачал головой и крепко прижал меня к себе, точно боялся, что я исчезну. — Я пойду с тобой. Она с силой прижала к себе Поттера. Он целовал ее и косился на нас. — У вас еще час на раздумья. Ранее, чем через час, отсюда не уйти. Чуть забрезжил рассвет. — Помнишь, вот так, на рассвете, ты однажды сказала, что не способна быть женой? Я еще качал тебя на качелях в парке, — сказал Гарри. Охваченная радостным волнением, Беллатрикс сбоку взглянула на своего мужа. — А я все боюсь, что не ошиблась тогда. Не способна я быть любимой женой, — она тихо засмеялась, прижавшись к плечу Гарри. Я видела ее опухшие от слез, сияющие неверием счастья глаза, бледные в предрассветных сумерках щеки. Ласково, по-братски усмехаясь, Северус шепнул мне: «Смотри, ничего не боится. Как шляпа могла распределить ее на Слизерин?», а потом, резко помрачнев, добавил: «Не верю, что это кончиться чем-то хорошим». — Но ведь и меня ты не считал хорошей. Лишней считал. — Ты такой и осталась. Просто приклеилась так, что уже не оторвешь. Стремительно приближался рассвет. Уже зарозовела чуть приметно на востоке полоска неба. Над полем ласково клубился туман. Раскрасневшаяся от скорой свободы Белла сияла черными глазами. Гарри с ласковой насмешкой щурился. Густая роса лежала на траве, и трава от росы казалась серебристой, а вдалеке, где все еще таился утренний полумрак, цветы отсвечивали тусклой голубизной. В полураскрытых чашечках цветов дремали пчелы. Звенели над нами птичьи трели. Гарри, побежденный сном, закрыл глаза. Я сидела рядом с Северусом, молчала, задумчиво обрывая губами фиолетовые лепестки ароматных ночных фиалок. — Никто нас тут не поймает, правда? — тихо спросила, коснувшись стебельком цветка его щеки, сквозь которую пробивалась щетина. Он с трудом очнулся от задумчивого забытья, хрипло сказал: — Тебя никто не тронет. С тобой ничего не случится, я тебе обещаю. — А тобой?! А с ними? — Тише, Гермиона, тише. И не сиди на земле, тебе же нельзя… Я потянулась к нему, отвела со лба нависшую прядь волос, тихонько коснулась губами щеки. — Северус, сколько седых волос-то у тебя на голове… — сказала шепотом. — Представляешь, у меня тоже появились седые волосы. На макушке прямо целый клок. — Стареешь, значит, девочка? — с грустной полуулыбкой заглянул он мне в лицо. Гарри спал, слегка приоткрыв губы, мерно дыша. Черные ресницы его, по-детски длинные, чуть вздрагивали; шевелилась, точно улыбаясь, верхняя красивая губа. Я всмотрелась в него внимательнее и только сейчас заметила, как изменился он за этот послевоенный-военный год. Что-то суровое, почти жестокое было в глубоких поперечных морщинах между жгуче-черными бровями, в складках рта, в резко очерченных, подернутых румянцем, скулах… И впервые подумалось мне, как, должно быть, страшен может быть Поттер в бою. Наверное, так же страшен, как и Северус. И, думается, что одинаково они взводят палочку при виде врага, с одинаковым хладнокровием выпускают заклятья. Опустив глаза, я мельком взглянула на его большие узловатые руки и почему-то вздохнула. У Северуса были совершенно другие руки: с длинными пальцами музыканта, тонкие и длинные. Такие разные руки так одинаково убивают. Спустя минут десять Белла встала, присела ближе ко мне. С губ ее все время не сходила тихая улыбка, радостно светились глаза. Призрачным счастьем манила ее свобода… Много слез пролила эта женщина бессонными ночами, много горя перетерпела за свою жизнь. Этот рассвет последняя ее надежда на счастье — у меня больно сжалось сердце, и я невольно стала прислушиваться к ее дыханию. Дышит… Это ее последний шанс. Дышит… Если не сейчас… Дышит. — Так что ты видела, Белла? — Будущее. И… Минерва, я прошу вас, если что, позаботьтесь о Гарри. — А ты? — Я птица подневольная, мне могут просто не позволить видеть его. Я пыталась заглушить ворочающуюся под сердцем тоску, но слезы застилали глаза, дробно капали на мантию Снейпа, на мои обессилевшие руки. Птица подневольная. Крылатое существо, лишенное неба. Заклейменная. — Не плачь, Гермиона, — произнесла Беллатрикс, точно забыв о «грязнокровке». — Только недавно я проклинала свою жизнь, и все окружающее выглядело серо и безрадостно, как в ненастный день, а теперь весь мир кажется мне светлым. И небо над головой светлое. И сама я какая-то светлая…. — успокаивала она, рассеянно глядя на траву, вспыхивающую под косыми лучами восходящего солнца. Гарри протер глаза, сонно улыбнулся: — Уже пора? Долго я спал? — Нет. Еще есть немного времени. Он встал, снял мантию, повел плечами. Жарко пригревало солнце. Ветер ворошил листья деревьев, и за шелестом их уже не слышно было певучего говора крылатых обитателей. Надо спешить. Белла поспешно нагнулась ко мне и долгим касанием поцеловала в лоб. — Доченька… — шепнула она, точно вспомнив все из своей нелегкой жизни. — Да что же вы! Ничего не обдумали, ничего не спланировали. Спешите… — перешла на причитания Минерва. — Прошу вас, не совершайте ошибок. С искалеченной судьбой жить очень больно. Обнявшись, они двинулись через поле, вдаль, навстречу солнцу и новому, чудесному дню. Светлое, не омраченное кровью, будущее поджидало их за горизонтом. Вокруг стояла певучая тишина. Не верил Северус этой тишине и боялся ее. — Стойте! — я вздрогнула от окрика, как будто от удара. Навстречу молодоженам двигались люди в черных мантиях. Мгновенно овладев собой, Северус громко крикнул, точно эхо: «Стойте!» И, поворачиваясь, шепнул Минерве: «Стойте здесь! Здесь! Не двигайтесь! Держите Гермиону.» Четверо не спеша шли к ним. Один остановился прикурить, зажег по-маггловски спичку. Гарри, прижав к себе Беллу, попытался аппарировать, но магия действовать не хотела, все еще сдерживаемая недавно проведенным ритуалом. Томительные секунды длилась тишина, а потом громом ударил неровный луч заклинания, вспышки пронизали туман. И я все глаз не могла оторвать, от скользящей по ветру мантии Северуса. Гарри услышал протяжный крик: — Мамочки… Беллатрикс, загородив Поттера, поймала в себя простейшее обездвиживающее, и скинула оцепенение через секунду. Но эта секунда пошатнула равновесие. Я оцепенела от холода, взявшего в тиски сердце, и, зажмурив глаза, сквозь блещущие радужным разноцветьем слезинки увидела холодное солнце, величественный простор безмолвной, кладбищенской степи, свинцово-серое небо у кромки горизонта. Миг, и я отняла палочку у Минервы, и выпустила заклятье, надеясь, что успею помочь ей. Секунда. Миг. Вечность. Заклятье языком пламени скользнуло по воздуху. Белла, раскинув руки, упала головой на острый, холодный камень, мое заклинание запоздало на мгновение, лишь самую малость смягчив падение. Миг. Вечность. Еще несколько разноцветных лучей ударили женщине в грудь. И только тихий «Энервейт», брошенный Северусом, позволил ей дышать… Дышать… — Я же сказал, никого не убивать! Я же сказал! — алый, в свете солнца, плащ Рудольфуса Лестрейнджа метался в агонии. — Прочь все! Прочь! Я просто хотел их поймать! Поймать! — Минерва! Минерва! Прошу вас… — Мы не можем. Я обещала Северусу. — Прошу вас. Из-под помрачённых горем век я видела, как фиолетовыми зарницами вспыхивали на солнце крылья стремительно поднимавшихся с дороги свободных птиц. И Белла, не замечая того, рванулась за этими птицами. Рудольфус первым подхватил Беллу под голову, а она, запрокидываясь, валилась набок. — Тебя поранили?! Куда попало заклятье?! Говори же!.. — хрипло спросил Гарри. — Поттер, она упала на камень, — жестко ответил Северус. — Это не убьет волшебницу! — В нее попало три заклятья. Три, Поттер, не самых светлых, я тебе скажу. Она молчала, хрипло дыша, и все тяжелее наваливалась на руки своих мужей. Прижимая ее к себе, Рудольфус задыхался, шептал: — Мерлин! Хоть слово! Да, что же это ты?! Ты же волшебница, чертовски сильная волшебница! — Тебе больно? Ты только дыши, дыши… — окровавленными трясущимися руками Гарри гладил ее по щеке. В этой всеобщей панической дрожи лишь Северус стоял молча, недвижимо. — Мэри… — просипела женщина. — Что? — Руди… береги… Мэри… вместо меня, — кровь текла из полуоткрытого рта, клокотала и булькала в горле, выходя черными пузырями вместе со словами. — НЕ трогай никого… Только я виновата… Обещай, что не убьешь их… и не скажешь никому… — Обещаю. — Белла! Белла! — Маленький… мой… не кричи… — Нет, слышишь, Белла, мы тебя спасем, мы придумаем! Сейчас! Сейчас… — Гарри раненым зверем метался возле ее тела. — Энервейт! Энервейт! — Вы просто добавляете ей секунды агонии, Поттер. — Да как же… Я… Как же! — Гарри… люблю тебя… видишь, плохая я жена… старая и страшная. — Ты прекрасная, — выдохнул Поттер. — Жена… — застонал Лестрейндж. — Борись, слышишь! Борись! Ты же Лестрейндж… — Я Поттер… Миссис Поттер… — она закрыла глаза. И Рудольфус, мертвея от ужаса, понял, что все кончено, что он убил единственную, которую любил. Убил из ревности…***
Неся на руках Беллу, двое мужчин спустились обратно, к кладбищу. Мертвенно-бледной тенью за ними следовал Северус. Безвольно опущенная, прекрасная даже после смерти голова женщины лежала на плече Гарри каменной ношей. Он все еще слышал свистящее, захлебывающееся дыхание жены и чувствовал, как теплая кровь покидает ее тело и льется изо рта ему на руки. Вчера на рассвете она согласилась выйти за него замуж. Сегодня, укутанная розовыми лучами, умерла на его руках. Он молча поцеловал ее в холодные и соленые от крови губы, бережно опустил на траву, встал. Рудольфус обнял ее, силился подняться, но неведомая сила толкнула его в грудь, и он попятился, упал навзничь, но тотчас же испуганно вскочил на ноги. И еще раз упал на колени. Минерва смотрела сквозь пространство, стоя в паре шагов от меня, я слышала, как она дышит, ровное глубокое дыхание полной грудью; травы шелестят, и лучи солнца расчерчивают землю полосками света и тени. Она повернула голову, встречаясь со мной взглядом, спокойное лицо, совершенно спокойное лицо — глаза пустые, ничего не выражают. Северус заклинанием выкопал могилу, а потом закрыл твердой, ни разу не дрогнувшей рукой, неподвижно устремленные в небо и уже начавшие тускнеть черные глаза. — Увидимся, — сказал он, целуя ее ледяную ладонь. Рудольфус, подняв голову, заставил себя взглянуть на Гарри и, взглянув, удивился, как его блистательная супруга могла выйти за этого человека с детскими глазами. Мужчина почувствовал, что Белла расторгла их брак ровно в тот миг, как кольца оплели пальцы новобрачных, а магия скрепила новый союз. И мысль, что он стоит рядом с мужчиной, который Беллу ласкал, знал ощущенье ее губ, ее словечки, смех, движенья, эта мысль была ужасна, но вместе с тем Рудольфус ощущал какую-то волнующую гордость при воспоминании о том, что ЕГО Белла отдала ему, а не этому мальчишке, свое глубокое, неповторимое благоуханье юности. С ним она провела свою яркую молодость. С ним, не с Поттером… Поттер. Миссис Поттер. Она знала, что это случится, потому так отчаянно плакала и прощалась. Душа Беллатрикс, объятая солнцем, взмахнув крыльями, взлетела вверх. Она была счастлива. Она была свободна. — До встречи…