Юра Плисецкий и его кошки

Юра поднял кошку к лицу, посмотрел пристально и тронул кончиком носа мокрый нос. Сказал с сожалением: — Не лечебная, — и опустил на кресло. Отабек смотрел красными натертыми глазами. — А Барсик, — продолжал Юра, — ещё какой лечебный! Сидит у дедушки на коленях. На пояснице сидит, сам запрыгивает. Меня мелкого лечил от простуд. Ну, знаешь, как они это делают — ложатся на грудь и мурчат. Отабек слушал внимательно, потом спросил, почесав нос: — Как это работает? Юра пожал плечами. — А, не знаю. Типа вибрация какая-то или что-то такое. Или просто тепло, греют больное место собой, они ж горячие. Коты ещё и давление как-то нормализуют. Хотя, — он присел на край постели, сунул руку под одеяло, там было горячо, как в бане, коснулся влажного от пота бедра Отабека, — я думаю, просто всё лучше, когда на тебе лежит кот. Да? Правда? И лег Отабеку на грудь. Сердце его торопливо стучало, не мерно и гулко, как всегда, а как-то не так. Отабек заворчал, извернулся и спихнул его. — Ну и дурак, — надулся Юра, — когда ещё тебя погреет такой большой кот. Но отодвинулся, подняв раскрытые ладони: всё, всё, как договаривались. Не трогаю. Отабек простыл в аэропорту, причем, как он сам утверждал, ещё в Алматы. Рейс задержали, сидел на сквозняке, не помогли ни куртка, ни шарф. Глаза стали чесаться ещё в самолете, а Юра встретил его уже совершенно разбитым, с мерзкой температурой тридцать семь и два, ломотой в теле и насморком. «Прости, что я так. Не нарочно, — извинялся Отабек. — Быстро пройдет». И делал вид, что он в полном порядке, а по приезде домой сел на диван и вырубился, толком не раздевшись. Ну просто заебись, приговаривал Юра, грея молоко с медом и маслом в литровой кружке. Дедушка всегда делал ему такое питье, и надобность масла Юра в детстве не понимал, протестовал против солнечной лужицы на молоке, а теперь бухнул масла не жалея — пусть горло примет подношение и не вздумает болеть. Пока что, к большому счастью, не болело. Зато на смешной казахский нос, натертый бумажными платками, которые горами копились у кровати, Юра уже на второй день без боли смотреть не мог. Заодно с порошками и спреями купил в аптеке детский крем и заставлял мазать, чтобы кожа на крыльях носа не шелушилась. Отабек говорил, что не надо, ощущение не очень, как жиром смазали. Юра отвечал, что ему сейчас всё не очень из-за болезни, а потом ещё скажет спасибо. Порошки сбивали температуру, и тогда они смотрели кино, а Отабек даже не засыпал. Юра норовил подсесть ближе, Отабек становился на дыбы, как необъезженный конь: заражу тебя, твой тренер шкуру с меня спустит. И плевать, отвечал Юра, в смысле, что заболею. Приехал на неделю, ни обнять, ни поцеловать, ни посидеть даже рядом. Отабек, вздыхая, делал вид, что встает с дивана. Поеду, раз так, домой. Юра с воплями укладывал его назад, и тут же бежал ставить чайник, разводить лекарство, греть молоко и снимать шерстяные носки с батареи. Ещё бы кошку убедить поучаствовать. Юра хорошо помнил из детства, как Барсик приходил, тыкался носом в лицо, топтался рядом, как врач возле трудного пациента, и укладывался, и мурлыканье его разливалось по телу лучше любых лекарств. — Не понимаю, — возмутился Юра, — обычно несется к тебе чуть не с хлебом-солью, а тут прям пиздец, особа королевской крови, жопу не поднимет. Он покосился на кошку, та напряглась в кресле, предчувствуя, что сейчас опять схватят. — Потому что ты её принуждаешь, — прошептал Отабек. — Не надо. Это ещё что такое, всё-таки горло? Но Юра прислушался и понял — шепотом, чтобы не гнусавить, а то с заложенным носом фиг выговоришь «эм» и «эн», приходится повторять по три раза. — Юрий Куклачев, — фыркнул Юра, — тебе не родственник? Отабек вдруг приоткрыл рот, скорчил зверское лицо, засучил ногами, резко натянул на нос одеяло и чихнул так, что кошка вскинула голову. Ответил на Юрино пожелание, что будет, конечно, здоров, уже через несколько дней. — Между прочим, — сказал он, опять усердно натерев нос платком, — Куклачев именно по этому принципу с кошками всегда и работал. Их невозможно дрессировать, только потакать их желаниям. Наблюдал, смотрел, что нравится, на основе этого и ставился номер. Юра поглядел с изумленным недоверием. — Откуда знаешь? — Читал, — сказал Отабек в платок. — Кошки же. И рукой сделал эдак, из чего сложилось чудесное: ты же любишь кошек, поэтому мне интересно тоже. Юра, расчувствовавшись, даже разрешил ему до ужина не мазать нос. Зато молоко и лекарство организовал с особым усердием. А позже, когда Отабек уже нырял носом в кружку, допивая остатки, присел у изножья на корточки и томно сказал: — Раздевайся. Отабек медленно отставил кружку, медленно стащил с тумбочки платок, вытер нос, сказал: — Юра… Юра встал рывком и выбросил вперед руку, в руке оказалась баночка с зеленой крышкой. — Грудь тебе намажем, задышишь. Я вспомнил, это клевая штука, с эвкалиптом, будешь благоухать, как коала. А! И Отабек позволил. Кошка умывалась и неодобрительно поглядывала на них из кресла, как все кошки, уверенные, что чесать и гладить можно только их, а если кого-то другого, то это возмутительнейшая ошибка. Безобразие! Юра показал ей язык, но кошка уже отвернулась. Он больше не трогал её вечером, только погладил на ночь, когда уже укладывались. Отабек ещё в первый день, угрожая лечь на полу, отказался спать вместе и всерьез намеревался оккупировать диван. Юра возмутился, что это казахский произвол — выбирать в его доме спальное место! Такие вопросы всегда решает хозяин, и это Юра выбрал себе диван, а гость пусть довольствуется кроватью, нечего тут выделываться. Он снова спал кое-как. Отабек не храпел, несмотря на насморк, хотя и предупреждал, что если такое случится, чтобы Юра его растолкал, но сопел тяжело. Действие мази прошло, а на ночь они не намазали, потому что Отабека снова вырубило не по расписанию, и Юра прислушивался, не проснется ли. Долго прислушивался, а после уснул. Проснулся с рассветом, потому что забыл задернуть шторы с вечера. Было тихо, точно Отабека в квартире и не было. Сбежал, подумал Юра. Не вынес заботы. Потянулся, задел рукой кресло, не дождался недовольного мява, приподнялся посмотреть, но кошки там не было. Она лежала у Отабека на груди, мурчала и жмурилась, хотя он её даже не гладил. — Ну, — спросил Юра шепотом, — как? Отабек приоткрыл глаза, сказал не шепотом, а просто тихо: — Очень тепло. Юра погладил обоих по очереди, зевнул в кулак. — Ну, теперь быстро выздоровеешь. Кошка теснее обернула лапы хвостом.