Они повадились встречаться каждые два-три дня, а то и чаще: по будням — на набережной, по выходным — у озера, куда друзья неизменно приезжали отдыхать при каждой возможности. Попов так и не обзавёлся новым телефоном, так что всякий раз при прощании приходилось договариваться о времени следующей встречи, совсем как в детстве, когда не то что мобильных не было, но и домашний-то телефон далеко не у всякого водился. Пускай это было не всегда удобно, зато дисциплинировало — разок случайно заставив друга прождать минут сорок, Антон испытал неимоверные угрызения совести, сдобренные страхом «А вдруг уйдёт, не дождавшись, и как потом с ним в следующий раз встретиться?». В тот раз Арсений всё же дождался его, приняв опоздание Шастуна с привычным расслабленным стоицизмом: «Ничего страшного. Я тут прошёлся, на уточек посмотрел, с пушистой собакой познакомился — словом, приятно провёл время», но Антону всё равно было дико стыдно, и после этого он неожиданно для себя научился завершать даже очень долгие дела аккурат к концу рабочего дня.
Порой к их прогулкам вдоль набережной присоединялся кто-нибудь из ребят, — то Позовы вспоминали, что ребёнку полезен свежий речной воздух, то работающий по графику «день-ночь-отсыпной-выходной» Серёга решал присоседиться, а как-то совершенно случайно они встретились с Пашиным семейством и пошли дальше уже все вместе, причём Арсений так понравился Роберту, что при прощании малыш чуть не разрыдался, — но чаще всего они шли вдвоём, весело болтая и перебрасываясь шуточками. Ребята и раньше были очень дружны, а теперь и вовсе стали не разлей вода, обзаведясь кучей общих воспоминаний и приколов, понятных лишь им двоим. Макар даже шутил, что инопланетянин, маскирующийся под Попова, тайком вживил Шасту в мозг какой-нибудь инопланетный чип, заставляющий человека думать как пришелец, на что Антон обычно начинал ужасно фальшиво напевать «земля в иллюминаторе», а Арсений, многозначительно усмехаясь, приглашал Илью «на чашечку чая, после которого ты тоже начнёшь понимать мои шутки, невежественный земляни…. в смысле, земляк».
Собираясь на первую встречу с Поповым, Антон не подозревал, что станет таким любителем прогулок. Шастун собирался чуток побродить с другом по набережной, а потом перекусить в первой попавшейся кафешке и вернуться к припаркованной машине. Но когда это его планы ничто не нарушало? Соскучившись, друзья сами не заметили, как заболтались и прошли пешком всю набережную, в итоге от их местоположения до дома Шастуна было гораздо ближе, чем до машины, и он решил направиться прямиком домой — подумаешь, назавтра пешком до офиса топать или на маршрутке подъехать, разок можно и обойтись без привычного комфорта автомобиля. Но, видно, аскетичный друг сильно на него влиял: со временем Антон до того привык возвращаться домой пешком, что делал это даже в те дни, когда не встречался с Арсением. Будучи идейным экологом, Попов всячески поддерживал это его начинание — дескать, и организму полезно, и природе хоть чуть-чуть меньше вреда наносится. Сам он всюду ходил исключительно пешком, Антон ни разу не видел его выходящим из какого-либо транспорта. Впрочем, со временем Шастун начал задумываться, всё ли у друга в порядке — слишком уж много странностей, одна к одной.
Во-первых, Антон ни разу не видел, чтобы Арсений держал в руках деньги. Он не ездил на автобусе, не покупал мороженое, никогда не выступал с инициативой посидеть в кафе, а если Шастун сам предлагал — всячески отмазывался: мол, не голоден, недавно поел, не люблю молочные продукты и далее в том же духе.
Во-вторых, он понятия не имел, где Попов живёт. Даже приблизительно. Они всегда встречались в одном и том же месте набережной недалеко от офиса Шастуна, и шли по направлению к дому Антона, прощаясь где-то за квартал до пункта назначения. Арсений как-то неуловимо обходил тему дома стороной, даже случайно не обмолвившись хоть какой-то подсказкой: ни улицы, ни направления, ни оценки расстояния типа «рукой подать» или «туда ещё пилить и пилить». Антон не знал о доме Попова абсолютно ничего: дом это или квартира, собственное жильё или арендованное, никаких упоминаний о вещах, которые бывают дома… Поначалу Шастуну казалось, что у него взыграла паранойя, и чтобы успокоить свои смутные неоформившиеся подозрения, он начал прислушиваться к тому, что другие люди косвенно выдают про свой дом. К примеру, Позов как-то рассказывал, как спросонья долбанулся лбом о край тумбочки, Макар однажды обмолвился, что стол и стулья сделал своими руками, а Серёга порой сваливал пораньше, извиняющимся тоном поясняя, что у него дома пёс негуляный. А Попов не затрагивал тему дома даже косвенно!
Если сложить первое и второе, сам собой напрашивался вывод, что у Арсения не всё в порядке с финансами, и, стесняясь, он всячески скрывает своё неприглядное материальное положение. Но было и ещё кое-что: как-то их путь пролегал мимо остановившихся в тенёчке полицейских, и Арсений всячески старался стать как можно незаметней, негромко ответив на читаемый по лицу друга вопрос: «Документы спросят, а откуда я их возьму, если у меня в шортах карманов нет?». Поразмыслив, Антон откинул версию «Мой друг — скрывающийся преступник», придя к выводу, что сторонятся полиции частенько и абсолютно законопослушные люди — просто на всякий случай. Тем более что за всё время их встреч Антон не видел на Арсении какой-либо одежды кроме той, что друг носил на острове — тоже своего рода косвенный аргумент в пользу версии «стесняется своей бедности».
Как бы то ни было, своими подозрениями Антон ни с кем не делился — не хотелось ставить Арсения в неловкое положение. Он хотел помочь другу, но пока Попов открыто не заявил о своей проблеме, сделать это было невозможно — у бедных тоже есть гордость. Словом, Шастуну оставалось только под различными предлогами типа «Мне премию дали, гуляем!» или «Слушай, так есть охота! Пошли в кафе, я угощаю» подкармливать друга.
Вот и сегодня Антон купил им по большому рожку мороженого, несмотря на вялые отнекивания Попова. Друзья медленно брели по набережной, обсуждая недавно вышедший фильм, который они оба не смотрели, но были весьма наслышаны. Шастун активно размахивал свободной рукой, доказывая собеседнику, что в реальной жизни вполне возможно неподготовленному человеку вот так просто взять и запрыгнуть на что-то там, как это сделал главный герой в трейлере, и порывался продемонстрировать это прыжком с места на высокий бетонный бордюр, что служил границей берега и воды. Арсений же вцепился в его руку, не давая подойти к парапету — дескать, он и на слово верит, нет нужды доказывать своё утверждение делом. Однако в парне взыграло типично шастуновское упрямство. Слово за слово, и они чуть не разругались из-за ерунды, но в итоге таки пришли к компромиссу: на парапет запрыгнет Арсений, потому что он лучше плавает, и если он вдруг не рассчитает и свалится в воду, ничего страшного не произойдёт.
Подойдя к бетонному ограждению высотой по пояс, Арсений остановился, напружинил ноги и одним плавным прыжком очутился на парапете, даже ни на миг не оторвав языка от мороженого, и как ни в чём не бывало продолжил прогулку по нагретому солнцем верху. Антон, подобрав отвисшую челюсть, — Попов проделал всё это с такой лёгкостью, будто подобные прыжки были чем-то обыденным, вовсе не стоящим внимания, — с некоторой заминкой приблизился к ограждению и двинулся бок о бок с ним. Когда он был ребёнком, мама порой подсаживала его на парапет, чтобы маленький Антоша мог по нему прогуляться, а для безопасности шла внизу, держа его за руку, и теперь Шастуну точно так же хотелось на всякий случай подать руку Арсению, но он постеснялся это сделать.
И через несколько минут сильно пожалел.
Раздался громкий хлопок; Арсений вздрогнул, покачнулся и потерял равновесие. Антон сам не заметил, как это произошло, слишком уж резкой была перемена: вот они идут себе, разглагольствуя о какой-то фигне, а потом ХЛОП! — и Арсений, дёрнувшись от неожиданности, утрачивает баланс и клонится к воде, едва не срываясь в падение, а Шастун вцепляется в его ноги, обхватывая их чуть выше колен, и прижимает к себе, удерживая друга в вертикальном положении.
Арсений слегка испуган и озадачен, на щеке и кончике носа отметилось мороженое.
— Спасибо, что удержал. Было бы неприятно упасть в воду и напороться на торчащую со дна арматурину, — говорит он слишком легкомысленным тоном, и Антону сносит крышу.
— Какого хуя ты туда попёрся, если знал, ёб твою мать, что там дно пиздецки хуёвое? — ругается он, когда, перехватив Арсения поудобней, снимает его с парапета и осторожно ставит на землю, не доверяя способности Попова спуститься самостоятельно.
Арсений, вернув привычную невозмутимость, пожимает плечами.
— Лучше я, чем ты.
Шастун от возмущения теряет дар речи, но вскоре обретает его матерную часть.
— Совсем ебанулся! Не смей, блять, рисковать своей жизнью из-за такой хуйни!
— Сказал мне человек, которому однажды вздумалось помочить ножки в штормовом океане, — флегматично заметил друг, и Антон почувствовал, как загораются его уши (почему-то он всегда краснел, начиная с ушей). Пару раз открыв и закрыв рот, парень таки придумал, что сказать.
— По крайней мере, тот случай подарил мне друга, — отводя глаза, заметил он.
Попов не нашёл слов для ответа, и какое-то время между ними висело молчание, оглашаемое лишь рёвом девочки, брат которой нарочно лопнул её воздушный шарик.
***
Вернувшись домой, Антон запоздало ощутил накрывшее его напряжение. Пришлось скурить не одну сигарету, чтобы руки наконец перестали дрожать, а в голове не билась пойманной птицей мысль «А если бы я не успел?!», продолжение которой он боялся додумывать. Когда стало ясно, что это не поможет, он выпил несколько таблеток найденной в холодильнике валерьянки — кажется, немного просроченной, но ему было не до таких мелочей, — и набрал ванну, понимая, что без этого не сможет успокоиться достаточно, чтобы заснуть. Погрузившись в воду, — не целиком, конечно, какая ванна вместит в себя его двухметровое величество? Когда он опускался в воду с головой, над поверхностью двумя гордыми небоскрёбами торчали его коленки, возвышаясь над гладью подобно башням колокольни над затопленной деревней, — он вяло шевелил руками, чтобы слышался приятный умиротворяющий плеск.
К тому времени, когда вода из приятно тёплой стала слишком прохладной, он наконец успокоился достаточно, чтобы заснуть. Было жарко, так что он не стал толком вытираться, только смахнул лишнюю влагу и завалился спать.
Арсений падал с крыши полузатопленного небоскрёба, внизу виднелись торчащие из воды шпили скрытых водой зданий, а он спешил на помощь другу, с ужасом осознавая, что не успевает.
— Арсений! — кричал он, срывая голос, как будто это могло помочь.
— Всё в порядке, я жив, — мягко проговорил Попов, поглаживая его по плечу, и Антон понял, что друг уже не падает, а стоит рядом с ним на пляже, перемазанный мороженым.
— Ты мороженым испачкался, дай вытру, — не думая, произнёс он и протянул руку к лицу Арсения, стирая следы десерта. Когда он уже собирался убрать руку, Попов вдруг обхватил губами его палец, слизывая остатки лакомства. Антон оторопел, а друг как ни в чём не бывало закончил начатое и облизнулся.
— Вкусно. Только, кажется, я случайно твоё кольцо проглотил.
Антон перевернулся на другой бок и затих. Абсурдный сон сменился блаженным беспамятством.
Ар-Сино отпустил плечо друга и бесшумно прокрался в ванную, чтобы вернуть в купальный резервуар позаимствованную для материализации воду.
***
Говорят, что за ночь среднестатистическому человеку снится пять-семь снов, а запоминает он в лучшем случае последний. Как бы то ни было, увиденный в начале ночи сон Антон почему-то запомнил, и теперь, отрешённо пялясь в монитор, вместо вникания в суть документа вспоминал детали сновидения.
Ладно падение — он слишком впечатлился вчерашним происшествием, было бы даже странно, если бы ему
не приснилось падение друга. Ладно небоскрёб и шпили — думал о них незадолго до сна, вот спящее сознание и намешало всё в кучу. Ладно пляж — их место знакомства. Но мороженое, которое в реальности Попов стёр сразу же, как только Антон ему на него указал… Во сне он не стесняясь нарушил личные границы друга, в то время как наяву постремался даже взять за руку ради его собственной безопасности. Но после того зрелища с поеданием остатков мороженого он вряд ли сможет спокойно смотреть Попову в глаза. Зная, что следующая встреча назначена на завтра, Антон попытался заранее натренировать беззастенчивый взгляд, но стоило ему представить лицо Арсения, как тут же перед глазами всплывала картинка, где друг бесстыдно обсасывал его палец, и Шастун вновь заливался краской. Более того, от тренировок только стало хуже — теперь он был абсолютно уверен, что покраснеет как помидор, стоит ему увидеть Арсения.
На следующий день всю прогулку Антон едва сдерживался, чтобы не схватить друга за руку — хотелось постоянно чувствовать, что он живой, что с ним ничего не случилось. Арсений будто чувствовал его жажду прикосновений и слегка расслабил границы личного пространства — то при встрече протянет ладонь для рукопожатия, хотя раньше они приветствовали друг друга на расстоянии, то по плечу похлопает, то ещё как-нибудь невзначай прикоснётся, и Антон сам не знал, это его больше радует или пугает.
Спустя несколько дней на обеде к нему подсела секретарша Анечка и, легонько пихнув его локтем под рёбра, заговорщически прошептала:
— Признавайся, кто она?
— Кто — «она»? — переспросил Шастун, не понимая, чего от него хотят.
— Ты то и дело смотришь в пространство с мечтательным выражением лица, задумываешься, отвечаешь невпопад, порой краснеешь. Все симптомы влюблённости налицо! Ясное дело — влюбился! Ну так что за дама стала объектом твоих грёз, а?
— Да ничего подобного! — Антон офигел от такого предположения, но, к счастью, не настолько, чтобы на эмоциях прокричать это во весь голос.
