Камышонок

— Арсений… — едва слышно выдохнул он, не в силах оторвать взгляда от его лица, пусть и зная, что это лишь сотворённый воображением образ. — Всё в порядке, я жив, — с неизменной поповской улыбкой проговорил фантом, заставляя вспомнить тот давний сон, где смерть Арсения был лишь нелепым кошмаром, а не обжигающим адом реальности. — Ты всегда так говоришь. А потом я просыпаюсь и вспоминаю, что тебя больше нет, — голос Антона сорвался на последней фразе, как если бы он был готов разрыдаться. Но слёз не было, лишь горечь и опустошение измученного иллюзиями человека. — Антон, это не сон. Я настоящий, я в самом деле жив, и хочу объясниться. Шастун горько усмехнулся. — Нечто подобное ты утверждаешь в каждом моём сне. Я устал надеяться на невозможное. Привидевшийся ему образ Арсения подошёл ближе, двигаясь беззвучно, как и подобает порождению фантазии. — Как мне убедить тебя в своей реальности? — спросил он, окинув Антона сочувственным взглядом. — Никак, — выдал парень после мига раздумий. — Что бы ты ни сказал, это не повлияет. Если ты скажешь что-то, что я и раньше знал, это ничего не докажет, ведь моё сознание и так владеет этой информацией. А если ты сообщишь мне нечто, о чём я понятия не имею, то где гарантия, что это не шутки подсознания? — И как нам тогда быть? Антон пожал плечами. — Так же, как я теперь живу. Как-нибудь, — бессильно огрызнулся парень, на мгновенье прикрыв веки. Порождение подсознания промолчало в ответ, и Шастун испуганно открыл глаза, боясь, что безмолвный образ Арсения исчез. Убедившись, что мучительно прекрасный глюк всё ещё здесь, он решил воспользоваться ситуацией. — Раз уж я снова воображаю тебя живым и невредимым, то, может, поболтаем о чём-нибудь? Я… Мне ужасно недостаёт разговоров с тобой, Арсений, — голос его осёкся, и Антон поспешил сжать кулаки в попытке сдержать подкатывающий приступ тоски. — Ладно, — покладисто согласился фантом и, подойдя так близко, что приходилось задирать голову, лишь бы не отрывать взгляда от его лица, остановился у края кровати, на которой полусидел-полулежал Шастун, и вежливо спросил: — Можно присесть? — Кому, как не глюку из моей фантазии, знать, что тебе можно всё? — хмыкнул Антон, поджимая ноги, чтобы освободить место для друга. Не то чтобы в этом была необходимость — нематериальному фантому должно быть всё равно, где и на чём сидеть, но даже осознавая нереальность происходящего, Шастун продолжал относиться к видению как к настоящему Арсению, хоть и понимал, что от этого станет лишь больней. Матрас прогнулся под весом иллюзорного Попова, и Антон поразился силе и детальности своего воображения. Арсений приоткрыл рот, будто собравшись что-то сказать, но в последний момент передумал. — Ты что-то хотел? Не молчи, пожалуйста, Арсений. — Почему ты всегда зовёшь меня Арсением? — неожиданно спросил фантом. — Твои… наши друзья называют меня Арсом, Арсюхой, Арсюшей, Сеней, а ты ни разу не воспользовался ни одним из сокращений. Почему? — Порождение моего больного мозга ещё и задаёт вопросы, ответы на которые и так давно известны, — мрачно бросил в пустоту Антон, но под смотрящим в самую душу взглядом любимых синих глаз не выдержал, всё же озвучив ответ. — Ты слишком идеален. Как греческий бог. Можешь себе представить, чтобы Зевса-громовержца кто-нибудь звал Зюшечкой? Или могучего Гефеста панибратски окликал Фестюхой? Или златокудрого Аполлона какой-нибудь смертный нагло называл Апом? Арсений пожал плечами. — Вот и я не могу, — подытожил Антон. — К совершенству обращаться следует подобающе, уважительно, не дурацким сокращением, а по настоящему имени: Арсений. — Ар-Сино, — поправил фантом. — Моё настоящее имя — поо Ар-Сино. — Сдаётся мне, в таблетки валерьянки кто-то подмешал дурь, без дополнительных стимуляторов я бы такое не выдумал, — саркастично пробормотал парень себе под нос. Только сейчас он нашёл в себе силы оторвать взгляд от лица Арсения и с немалым удивлением обнаружил, что привидевшийся ему объект воздыханий совершенно обнажён. — Кстати, а почему ты голый? Не думал, что моя фантазия настолько распущена. — Я появляюсь в твоей запертой квартире живым и невредимым, называюсь истинным именем и пытаюсь рассказать тебе, что являюсь бессмертным водным духом, а тебя интересует лишь, почему я голый? — Арсений фыркнул, покачнув головой. Так привычно и болезненно-знакомо. — Так и быть, отвечу: потому что прибыл сюда водными путями, через водопровод, а одежда через кран не пролезла бы. Антон расхохотался. Вдоволь насмеявшись, он привстал, чтобы дотянуться до лежащего на столе телефона, не вставая с постели. — Так, есть у меня в контактах номер психушки? Или лучше просто ноль три набрать, а там уж разберутся? Нет, ноль три — это для обычных телефонов, а для мобильных… Ноль ноль три, почти как Джеймс Бонд? Или ноль тридцать? Или три ноль три? Блин, почему у меня такая отстойная память на номера? — негромко бормотал он себе под нос, будто разучившись мыслить не вслух. Сильные руки легли ему на плечи, пригвождая к кровати, не давая дотянуться до смартфона. — Не делай этого. Всё это тебе не кажется, это не сон и не видение, это реальность, Антон! Не смей ломать себе жизнь необдуманным поступком! — голос Попова звучал обеспокоенно и в то же время властно, но не это поразило парня. Арсений. К нему. Прикасался. Его личная шизофрения окрепла до такой степени, что он чувствовал прикосновения своего видения, как нечто абсолютно реальное. — Как… Как это возможно? — едва слышно выдохнул изумлённый Шастун. — Раньше, когда я пытался к тебе прикоснуться, ты развеивался, как сигаретный дым. — Я же говорил, что настоящий. — И я могу к тебе прикоснуться? И ты не исчезнешь? — Не исчезну, Антон, — невероятно тёплым голосом заверил его Арсений, улыбаясь мягко и терпеливо, словно маленькому ребёнку. — Делай что хочешь, если от этого тебе станет легче. Дыхание перехватило. Антон дрожащей рукой потянулся к другу и робко коснулся кончиками пальцев его плеча. Настоящего, тёплого, живого плеча. Ощутив под подушечками пальцев тёплую бархатистую кожу, Антон захлебнулся накатившими эмоциями. Здравый смысл подсказывал, что от горя он съехал с катушек, и наверняка уже непоправимо, но склонившийся над ним Арсений был столь реален, и так хотелось верить в то, что он здесь, рядом, живой, и в самом деле смотрит на него с такой щемяще-родной улыбкой… — Арсений, — только и сумел сказать он, постаравшись вложить в интонацию всё, что чувствует. От пронзительности момента на глаза навернулись слёзы, и, не желая, чтобы иллюзорный, но такой реальный друг видел их, Антон притянул его к себе, вцепившись руками крепко-крепко, как умирающий от жажды в стакан воды. Он почувствовал, как Арсений подался вперёд, позволяя ухватиться поудобней, едва ли не ложась на него, и прижался крепче, ощущая, как родное сердце гулко бьётся куда-то в рёбра, а грудная клетка, в которой оно живёт, мерно вздымается и опускается под его руками. Такой живой… Он не сразу заметил, что слёзы уже не стоят в глазах, размывая зрение, а скатываются по лицу — вбок, по вискам к ушам, и вниз, расчерчивая щёки полосками влажных следов. Всё это он осознал лишь немногим позже, когда он чуть сильнее сжал друга в объятьях, и губы Арсения случайно прикоснулись к его скуле, невольно облизнувшись и бархатным шёпотом подытожив: — Со́лоно. Как морская вода. Почему же слёзы зовут горючими, если они не горькие? Губы Антона дрогнули в улыбке — кривенькой, недолгой, но впервые за долгое время не истерической, а настоящей. — Потому что горючие — от слова горе. Или от «гореть», ведь по-настоящему плачешь только когда так плохо, будто душа сгорает в невыносимой му́ке, норовя превратиться в пепел. — Прости, что заставил тебя испытать столько боли и горя, — повинился Арсений. — Прости, что заставил тебя пожертвовать жизнью ради моего спасения, — эхом откликнулся Антон, ослабляя объятья и чуть отстраняя друга, чтобы иметь возможность посмотреть ему в глаза. — Я же говорил, что не погиб, — укоризненно заметил Попов. — Всего лишь вода, из которой было создано моё тело, вновь стала водой. Это даже не больно, так что незачем тебе просить прощения. Антон слушал его, но будто не слышал; всё его внимание было посвящено глазам — ясным, сапфирово-синим омутам, обещавшим избавление от горя и тоски — и губам, о прикосновении к которым он мечтал столько времени… Осторожно, будто боясь, что стоит отпустить, и осязаемое видение исчезнет как прекрасный сон, оторвав правую руку от кожи Арсения, он потянулся к лицу друга. Нежно прикоснувшись подушечками к шее и линии челюсти, он рассеянно погладил большим пальцем его скулу, заворожённый безукоризненной идеальностью его лица, а потом притянул Арсения к себе, прижимаясь своими губами к его. В первое мгновение это было просто соприкосновением ртов — одного совершенного, с чётко очерченными шелковистыми губами, и второго, совсем непохожего — большегубого, обветренного до красноты, давно не улыбавшегося, истосковавшегося по недостижимой мечте. Но в следующий же миг мечта шевельнула губами, робко отвечая на поцелуй. Приникнув к устам Арсения, как истощённый путешествием через пустыню путник припадает к звенящему роднику, Антон послал остатки разума куда подальше, решив, что если в этом невозможном сумасшествии он может быть счастлив с Арсением, то не желает излечиваться. Чувствуя на своих губах трепетно-нежные поцелуи Арсения, Антон жалел лишь о том, что потратил так много времени зря. Возможно, решись он признаться раньше, они бы могли давным-давно уже обрести друг друга. Поцелуи становились всё откровеннее, от них замирало сердце и тут же пускалось вскачь, а голова шла кругом — то ли от невозможного восторга, то ли от недостатка кислорода. В какой-то момент Антону пришлось мягко отстранить от себя Арсения, чтобы хоть немного отдышаться. Шастун жадно хватал ртом воздух, не в силах оторвать от сбывшейся мечты взгляд и руки, будто если хоть на секунду освободить его из объятий, упустить из поля зрения, Арсений испарится, как роса поутру. — Как давно я этого жажду, Антон… Антош, — хрипло проговорил Попов, и от звучащей в его голосе невероятной нежности у Антона мурашки по коже побежали. Кое-как восстановив дыхание, он понял, что не может — и не хочет — больше сдерживаться. — Я люблю тебя! — торопливо выпалил он и трусливо прикрыл глаза, боясь и в то же время невероятно желая увидеть на лице Арсения ответ. Прошло несколько секунд, но ничего не изменилось: Попов не отстранился, Антон всё так же чувствовал его объятья, согревающие, казалось, не только тело, но и душу. Приоткрыв левый глаз, Шастун осторожно посмотрел на оторопевшего возлюбленного. Арсений выглядел ошеломлённым, как последний нищий, которому внезапно вручили величайшее сокровище на земле, на его лице читалось по-детски открытое, радостно-доверчивое и в то же время не смеющее поверить выражение, будто ребёнок, широко распахнув глаза при виде нежданного и такого желанного чуда, переспрашивает: «Это правда? Вы действительно решили отдать такое сокровище мне? Я об этом и мечтать не смел, а теперь чудеснейшая драгоценность принадлежит мне, вы не шутите?». — Арсений, — робко позвал он, пытаясь расшевелить нависшую над ним живую статую. — Ар-Сино, — машинально поправил мужчина, всё так же не выходя из ступора. — Ар-Сино, — покорно согласился с ним Шастун, задумчиво произнося непривычное имя, будто перекатывая каждый его звук на языке. Первый слог словно бурлящим водопадом обрушивался с губ, второй лился нежным журчанием прохладного ручейка, а третий будто омывал душевные раны целебными океанскими водами. Любимый Арсений, Ар-Сино, невозможное совершенство во плоти, сейчас смотрел на него как на недостижимое сокровище, и Антон тонул в его взгляде, позволяя себе с головой погрузиться в омут поглотившего их безумия. Он увидел, как по лицу всё ещё поражённого таким откровением Арсения скользнула слезинка, и поспешил сцеловать её. Солёная капелька скользнула по губам, почему-то не раздражая обветренные ранки и трещинки. Не зная, как вывести замеревшего друга из этого странного состояния, Антон потёрся носом об его нос и ещё раз позвал. — Ар-Сино… Арс! Синие глаза моргнули, Арсений встрепенулся и, на мгновение озарившись ослепительной улыбкой, подался вперёд, срывая с губ поцелуи с такой страстью, что Антону на мгновение показалось, будто его снова сбило с ног разбушевавшимися волнами. И в этом океане страсти он был готов утонуть.