Выжившие: в побеге от смерти

Я ищу и не нахожу, Все бреду, не помня покоя Позови меня на межу Отгони мой сумрак рукою. Я еще почти не жила, Как и ты, объявший усталость, Ты застенчив, я — несмела, Только дней почти не осталось. А вокруг — мертвеет вода, А вокруг — ажуром — заклятье. Лепестками мака беда Оставляет метки на платье. Синевой невзрезанных вен Окольцует путь наш неверье И в руках, не память, а тлен Нам — проклятьем, мне — полудверью. В не мое, в слепящее, в сон Незнакомой страстью манящий Я не слышу праздничный звон Дни — как смута, разум — как ящик Где змеей свернулась судьба Сторожа реальности ворвань Руки — к небу, губы у лба И билет на завтра надорван. Ты все шепчешь «не укради» Я ворую — судьбы, решенья… И молчанье не пристыдит, И любовь взорвется мишенью Я ищу и не нахожу, И танцую, и не сбываюсь, Лепестком летящего мая Не гони меня на межу.

      Она уже пересекла мост Академии, когда вспомнила, что собиралась переодеть платье. Санса огорчённо взглянула на запачканные коленки и на черную неровную каемку, образовавшуюся на подоле. Она никогда не выходила в город в таком неприглядном виде. Санса села на деревянные ступеньки и попыталась хоть чуточку оттереть платье. Маневр нисколько не удался: вместо каймы на ткани появились черные, похожие на лепестки разводы. Подол остался грязным — только лишь стал равномерно серым. И в таком виде она идет искать мужчину! Она ни разу не болталась по городу в поисках мальчика…       Ага. Не искала мальчика, не копала могил, не таскала тела монахинь по лестницам. Прежняя жизнь прошла, бессмысленно было подступаться к новой со старым мерилом. А про новую Санса ничего не знала.       Ее взгляд уперся в свисающую темным пятном массу над водой возле остановки городского катера. Санса, глядя из окна на галерею Академии, все время задавалась вопросом, что это, предполагая, что кто-то выбросил ненужную одежду. Теперь она наконец разглядела тревожащий ее предмет. Это был труп собаки. Учитывая, сколько он тут пролежал — видимо, уже порядком разложившийся. Сансе показалось, что ветерок, игриво треплющий выбившиеся из косы пряди, донёс до нее слабый запах тления. Она пыталась отвести глаза, но не смогла.       Почти завороженная, Санса спустилась по последним ступеням и, не глядя под ноги, пошла к причалу. На замершем катере висело тело грузного мужчины. Или это он распух от жары? Его уже ослеплённую голову деловито обклевывали чайки. Санса растерянно переводила взгляд с почти стёкшего в канал пса на контролёра — судя по обрывкам формы, он был контролёром или даже помощником кондуктора.       Волна дурноты, подстегиваемая жарким потоком воздуха, идущим от воды, накрыла ее, и Сансу вывернуло на мостовую, прямо под ноги. Она шлепнулась на колени, сплевывая и рыдая.       Здесь даже негде было умыться. Разве что в канал броситься… Надо было идти на площадь Санта-Маргерита: там есть колонка. Пока Санса пыталась остановить силой мысли бунтующий желудок, в мозгу промелькнуло, что она даже не знает, где искать Сандора. Она так ни разу и не спросила, где он живет. Вроде бы какой-то мужской монастырь. Но их могло быть и несколько. Один был на острове Сан Микеле, где кладбище — это она знала точно. Мать-настоятельница как-то упоминала эту обитель. Но не с острова же он к ней добирается! Это было бы слишком…       Приходил он со стороны моста Академии и уходил тоже — Санса пару раз задержалась, провожая своего визитера взглядом. Но это ничего не значило: возможно, Сандору нравилось гулять. В прошлый раз он упомянул Сан Марко. Идти туда Сансе не хотелось, особенно учитывая вчерашний сон, но, как обычно, не похоже было, что у нее есть выбор.       Чтобы попасть на самую известную площадь города, ей надо было еще раз перейти мост и идти дальше, вглубь, пересекая сестьер Сан Поло по пути к Сан Марко. Там вроде тоже был какой-то монастырь… Санса в который раз попеняла на свою географическую и историческую неграмотность. Она знала, где находятся лучшие и не самые дорогие магазины Венеции, знала, когда у них период скидок, но понятия не имела, сколько в городе на воде монастырей, и какие из них были действующими. Придется прогуляться.       Она кое-как встала (пока ее тошнило, она еще и умудрилась разбить себе коленку о булыжники мостовой), развернулась, стараясь больше не смотреть на мертвого пса (по виду это был лабрадор, машинально отметила она) или на контролера. Почему-то собака пугала Сансу больше. Мужчина в синем казался надувной куклой, которую кто-то накачал до предела и забыл на пристани. Желудок все еще предательски бунтовал, но так как еды в нем уже не осталось, процесс замедлился.       Санса обошла остатки своего перекуса и медленно, словно старуха, поплелась обратно к мосту. Ноги дрожали, диафрагма ныла, в горле саднило. Почему она сразу не пошла на Сан Марко? Авось и не пришлось бы расставаться с драгоценной по нынешним временам едой… Кто знает, когда ей удастся пообедать нормально… Похоже, время нормальности — даже относительной — минуло со смертью сестры Габриэлы.       Пора было отдать себе отчет: Санса привыкла, чтобы о ней заботились. Готовили еду, стирали белье, ругали, понукали, хвалили. В этом смысле она была еще ребенком. Отставить ее одну в этом зловещем городе было слишком жестокой шуткой богов. Возможно, стоило запереться и подождать понедельника. Тогда бы Сандор сам пришел. Если только… Эта мысль впервые пришла Сансе в голову: а ведь ни он, ни она не бессмертны. Как сестра Габриэла, как несчастный пес на пристани — их жизни подвешены за те же нити над черной мертвой водой каналов.       Она не спеша перешла мост, миновала монастырь — возможно, ей стоило все же заскочить домой и переодеться, но Сансе до ужаса не хотелось возвращаться. Ей казалось, что стоит ступить за порог — и решимость покинет ее. Она просто забьётся в комнату, запрется и будет читать, пока не кончится книга, пока ее кто-нибудь не найдет — друг или враг. Надо было идти вперед, действовать, проявлять себя. Она смогла похоронить сестру Габриэлу — значит, какие-то силы у нее есть. В глубине души Санса сама от себя этого не ожидала и втайне даже гордилась своим поступком. Поэтому нет — не оглядываясь, она двинулась дальше. Бог с ним, с платьем. Это все имело мало значения. Если уж ей все равно, то Сандору будет и подавно наплевать. Лишь бы он был жив. Лишь бы ей найти его, отыскать в этом лабиринте мостов и переулков.       В городе царила гробовая тишина. Когда сидишь в спальне, прячешься под одеялом от страшных снов и не менее пугающей реальности, легко представить себе, что город жив, что он по-прежнему многолюден, полон волнующих пряных ароматов, смеха, многоязычного говора туристов и неспешных бесед старожилов, растягивающих время сиесты за аперолем в крошечных барах, укрытых от досужих иностранцев в полутемных проулках, где сверху яркими лоскутами свисает стираное белье и всегда пахнет кофе, дешевыми сигаретами и чуть-чуть — мочой. А теперь Санса наконец поняла, что нет — это место мертво, как камни, о которые она разбила коленку, как черный пес, зависший над гладью канала, как сестра Габриэла, ушедшая из этого мира, как и пришедшая в него неведомой Лилитой Мордейн. Для воображения места уже не было, а все, что приходило в голову, было чем смутнее, тем более пугающим.       Дойдя до площади Манин — небольшой дозы открытого пространства, зажатой между мостиками и переулками, один из которых вел к знаменитой (хоть и не столь известной, как колокольня Сан Марко или лев на набережной) башне Контарини дель Боволо, Санса остановилась и замерла. Ей послышалось — или померещилось — что где-то в отдалении звучали голоса: чей-то самый простецкий, обрезающий окончания слов, венецианский говор. Когда она на цыпочках, стараясь не шаркать шлепками, подобралась к углу прохода в глубь квартала, звуки стихли. Санса подождала еще несколько минут, но шепот не возобновился, и она, разочарованная, отошла и продолжила свой путь, размышляя над тем, что это просто, должно быть, было отражение ее собственных шагов, эхом срикошетившее от узких стен.       Можно было пройти к башне-лестнице, но почему-то она побоялась. И недомолвки Сандора, и зловещие слова покойной сестры Габриэлы заронили в ее душу смутную тревогу. Город мертвых. Город безумцев. Но пока она никого не встречала. И это пугало ее еще больше. Поэтому она старалась идти быстро и не шуметь по возможности, сама не понимая, чего же именно она хотела: одиночества или избавления от него.       Петляя между молчаливыми домами и почти пробегая мосты (на возвышенностях Санса чувствовала себя как-то особенно уязвимой: ее видно, а ей нет, да еще и вода разносит звуки по всем окрестностям), она миновала Сан Поло и углубилась в сестьер Сан Марко. В какой-то момент у нее в очередной раз соскочил шлепанец и, подобрав его, Санса заметила, что обувь ее запачкалась, пальцы на ногах уже не розовые, а серые, разбитая перед Академией коленка кровить перестала, но выглядела все равно жутко — особенно учитывая, что до этого Санса возилась в земле, и все ее ноги были в черных пятнах. Надо было — однозначно надо было переодеться. В конце концов, она идет на поиски мужчины, которому явно нравится, а такой замарашкой никогда не выглядела даже ее младшая сестра, что уж говорить о самой Сансе! Даже дома женщина должна быть безупречной, изящной, словно в театр собралась. Этому правилу Санса следовала всегда: на радость матери и к великому удовольствию Арьи, что издевалась над ней, не переставая, на тему как приятно есть сытный ужин, когда платье слишком узко в талии, и когда надо уже нести тазик.       А теперь все изменилось: что казалось раньше важным, стало совершенно несущественным, прежние ориентиры поблекли, как бумажные цветы после дождя, как рассыпанные после карнавала конфетти, что через сутки теряют праздничность и становятся просто грудой неопрятных бумажек. И все же надо было соблюдать правила игры. Или хотя бы банально держать марку. Санса решила, что дойдет до ближайшего открытого одежного магазина и найдет там себе какие-нибудь майку джинсы, и туфли-тапки, что прикроют ссадину на колене и не очень чистые ноги.       Большая часть модных лавочек и бутиков была закрыта. В дни начала эпидемии было не до торговли. А потом и подавно… Где теперь те владельцы… Санса замедлилась и осторожно пошла мимо витрин, боясь узреть внутри за прилавком заснувших навеки хозяев…       Первый труп она встретила в конфетной лавке: пожилая женщина словно спала, положив голову на высокую деревянную стойку. Рядом с ней валялась рассыпанная вазочка с карамельками из тех, что обычно предлагают клиентам на пробу. Санса стояла в дверях и тупо смотрела на полосатые малиново-белые, в прозрачной обертке, конфетки и прилипшую к краю перевёрнутой бамбуковой мисочки длинную засохшую лакричную кроваво-красную витую палочку. Внутрь зайти она не решилась — да и незачем ей было.       Когда она развернулась, ей пришло в голову: «Хорошо, что там, в этой лавке не было детей…» Потому что эта новая чума уносила не только стариков и взрослых, но и тех, кто еще пожить-то не успел… Все это напомнило ей об Арье — кто знает, заразилась ли она — и о тех, что остались в предгорье. Думать об этом было слишком страшно, поэтому Санса зажмурилась и затрясла головой так, что пропахшая морской водой коса шлепнула ее по щеке. Тряпки, тряпки…       На следующей площади перед Сан Марко — где, Санса помнила, была страшная неуклюжая барочная постройка — церковь Сан Моизе, известная тем, что в нее во время грозы залетела молния и убила священника прямо во время мессы — должны быть всякие магазины.       Санса, в душе радуясь тому, что теперь у нее появилась конкретная цель, даже приободрилась и прибавила шагу (что было трудно сделать в противных шлепках, которые она носила только данью жаре и отсутствию кого бы то ни было вокруг) — что-то открытое она точно найдет. Да. Потом переоденется, ей сразу станет легче двигаться в удобной закрытой обуви и, скорее всего, она найдет еще и Сандора. И когда это произойдет, она будет чистой и аккуратной, как и подобает настоящей леди, а не лохматым грязным чудовищем. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо. Иначе быть просто не могло — это Санса знала твердо.       Она и впрямь обнаружила два открытых магазина, один напротив другого, уже после Сан Моизе. Молодежный недорогой торговый центр, в котором наверняка нашлась бы куча того, что необходимо Сансе — и эксклюзивный, неизвестной марки бутик с причудливой композицией из живых цветов на единственной, без надписи, витрине — экзотичный и заманчивый. Не обращая внимание на раскоряченных манекенов в пестреньких, неуместных своей весёлостью одеждах, торчащих за стеклами напротив, Санса завороженно смотрела на белый, тканый, без лица, торс, очень соответствующий и по духу, и по сути замершему вокруг в своей прихотливой торжественности городу. Шею манекена черной змеей обвивало подобие бархатного шарфа — от ключицы с одной стороны до скулы с другой — асимметричное и странное украшение… К щеке безликой приникли белые многослойные, похожие на пирожные с кремом, ранункулюсы, обрезанные под корень, небрежно стоящие в прозрачной вазе, а рядом с ними зелёными спиралями добавляли цвета в эту строгую композицию драцены. «Драцены Сандера», — вспомнила Санса картинку из маминой книги по цветоводству — и улыбнулась в первый раз за этот ужасающе длинный, бесконечный своей безнадежностью день. Она толкнула дверь — и та поддалась.       В комнате  (а это была именно комната, крохотная для магазина) пахло пудрой, чем-то цветочным — и тлением. На причудливой формы вешалке в виде ветки дерева висело несколько платьев — не больше пяти. В белых углублениях в стене стояли туфли: классические на шпильках, босоножки на тонюсеньких ремешках, странные танкетки-котурны. И балетки. Похожие на те, что были во сне. Только не лакированные, а просто черно-белые, строгие.       Санса прошла к стене и только там, обернувшись, заметила, что она не одна. У низкого столика на бежевом модерновом стуле сидела девушка. Примерно ее возраста, светловолосая, коротко стриженая. На первый взгляд могло показаться, что она — манекен в этом странном салоне-бутике: так неподвижно она замерла, откинувшись на высокую спинку. Она была мертва — видимо, недавно — запах едва ощущался. Санса предположила, что юная особа — продавщица, или, как они сами себя называли — консультант-менеджер в этом салоне. На столе лежала табличка-бэйджик, на которой косым стильным шрифтом было начертано: «Элиана». На предполагаемой Элиане было явно одно из платьев, продающихся в салоне: черно-белое, атласное, с лифом, разделенным по диагонали мастерски прилаженными друг к другу полосами контрастной блестящей ткани. Рукавов у этого шедевра не было: на барышне были перчатки до локтя, белые с крошечными черными пуговицами. Шея, уже начавшая синеть, была задрапирована одним из этих странных шарфов-воротников, в которых по краям темного бархата была пропущена проволока, позволяющая придавать украшению любую форму. Элианина бархатка вилась спиралью-змейкой, скрывающей трупные пятна.       Санса вздрогнула. Это был очень странный магазин, и неудивительно, что у него был такой необычный торговец. Ну, если уж продавщица осмелилась перед смертью переодеться, то ей, наверное, будет понятно желание Сансы сменить одежду, пока она еще жива. В конце концов, деньги в этом новом мире, похоже, перестали иметь какое-либо значение.       Она оглянулась, потом небрежно, расстегнув «молнию» на боку, стянула грязное платье, сбросила надоевшие шлепки. Черно-белые балетки подошли ей точно по размеру. Санса потянулась ко второму в очереди нарядов платью. Бережно сняла его с плечиков. Накинула на голову, с трудом натягивая на себя непривычно не тянущийся, натуральный, скрипящий под пальцами материал. В глубине было зеркало непонятной, неровной, похожей на кляксу формы. Санса расплела косу и подошла к идеально вымытой, без единого пятнышка поверхности. Из отражения на нее взглянула девушка, одетая в снежно-белое, похожее по форме на перевернутую каллу платье, так же, как и воротники, отделанное по подолу жесткой, с протянутой внутри проволокой, каймой. Волнистые от сырого воздуха темно-рыжие волосы, много часов затянутые в тугое плетение, а теперь наконец свободно лежащие на плечах, оттеняли белизну шелка, делая его еще более девственным, нетронутым. Зеркало-клякса висело на замаскированной двери в подсобное помещение.       Санса дернула белую, в форме луковицы, ручку и, морщась от непривычной после солнечного света тьмы, пошла отыскивать вход в ванную. Ей нужно было промыть коленку и залепить ее. И умыться. Через несколько минут она вышла из салона, напоследок оторвав от чуть прикрывающего плечи прозрачного рукава ценник, на котором была прописана сумма, на которую вполне можно было купить подержанный автомобиль. Теперь она была идеальна. Если уж искать мужчину самой — то королевой, не нищенкой.       Через десять минут (туфли сильно облегчили ей жизнь, даже несколько компенсируя неудобство нового жесткого платья) она достигла Сан Марко. Она подошла к базилике со стороны Кампьелло Сан Зулиан, слегка настороженная — на маленькой площади, оставленной позади, она нашла еще два трупа: мужчины в районе тридцати, привалившегося к косяку сувенирного магазинчика и составляющего теперь вечную компанию стоящему у дверей носатому венецианскому сеньору — манекену в черном «чумном» костюме, и пожилой седой толстой туристки, уронившей голову на столик, покрытый клетчатой красно-белой скатертью. Кофе не помог ей в борьбе со сном, а куда делся тот, кто ей этот кофе подал, оставалось только гадать. Санса с удивлением заметила, что даже дорогущий навороченный фотоаппарат приезжей так и остался лежать на стуле рядом. Ей захотелось взглянуть, что же именно снимала туристка в своем предсмертном паломничестве в жемчужину Адриатики, но Санса побоялась. Во-первых, это не было необходимо. Да и личных вещей касаться не следовало: это было как-то неэтично даже в сложившейся ситуации: все равно, что подслушивать последнюю исповедь, тем более, все-таки никто до сих пор не знает, как и через что распространяется зараза.       Санса оставила умерших как есть. Она уже начала привыкать к трупам, каждый раз отгоняя дурноту от сладковатого запаха разложения и убеждая себя, что это как куклы — ничего страшного, просто мертвая материя. Старалась не глазеть на них, в ужасе ожидая: вот они шевельнутся, откроют невидящие, подернутые слепой пленкой глаза и улыбнутся ей. Просто идти мимо, не смотреть, не обращать внимания. Она — как невеста, что идет к алтарю: негоже ей зыркать на досужую толпу зрителей на скамьях. Глаза вперед: строгая, чистая, помнящая о цели. Для нее все это впервые (не думать о помолвке, не вспоминать о ноябре, о том сыром, полном тумана и рева далеких катеров дне возле Арсенала: то был просто сон, и он остался в прошлом). Для нее все началось с чистого листа. Если эпидемия поглотила Венецию, едва ли аристократическому отбросу одного из знатнейших семейств северной Италии удалось скрыться от «Морфея» в Милане. От этой заразы не спрячешься за толстыми стенами семейных усадьб (только бы братья выжили, братья и мама. И Арья). Если ей, Сансе, повезло, возможно, это что-то — особенности крови, гены, антитела — позволит и ее родным проскользнуть через игольное ушко в новый мир. В тот мир, в который она вступает сейчас в белом девственном платье: без долгов, обид, пятен, сожалений.       Санса пересекла Пияццету Львов вдоль правого бока базилики и вышла на площадь, затаив дыхание. Тут было пусто: ни людей, ни чаек, ни монстров, ни даже трупов она не заметила. Санса выдохнула — с облегчением и даже слегка разочарованно. Она ожидала найти тут Сандора, хотя бог ведает, что бы ему тут делать. Но ей так хотелось этого: встретиться на самой романтической площади Италии, предстать перед ним в идеальном облике, что она почти увидела знакомый массивный силуэт вдалеке, подпирающий колонну возле входа под галерею музея Коррер, там, где во сне резвились шерстистые монстры. Но нет — это была всего лишь тень от брошенного кем-то штатива.       На площади никого не было. Выход не удался. Она, как дура, стояла в нарядном платье среди мертвых камней и (теперь Санса заметила) столь же недвижимых тел. Трупы скромно прятались в тени арок Прокураций, восседали, как в ее сне, за столиками кафе Флориан, тонули в вечности, случайно задремав возле дорогущих ювелирных лавок. Санса не стала разглядывать окна дворцов — кто знает, что на нее оттуда глянет — не знакомая ли, нелепая до одури серая физиономия неведомого фрика из ее кошмара, кротко ожидающая зрелища? В любом случае — зрелища не будет. Пока Санса бегала по мостам, она твёрдо для себя решила: если найдет Сандора на площади, полетит к нему — как делают все юные героини в фильмах — и бросится ему на шею. Хоть раз в жизни… Тем более, жизнь может закончиться в любой день. Даже завтра. Даже сегодня. Сегодня им обоим могло повезти. Жаль, что этого не произошло…       Санса двинулась по освещенной уже клонящимся к западу солнцем площади, миновала самое элитное и знаменитое в этом городе кафе, полное присевших выпить чашку самого дорогого в Венеции кофе трупов (не сметь думать о лимонном муссе, о крепком кофе, что им подали тут в тот ноябрьский день, когда кафе было странно пустым, и даже вместо оркестра пиликал одинокий скрипач. Сансе до сих пор в кошмарах снилась та заунывная музыка. Ее спутник сказал, что приятнее было бы слушать кошку, которой отрезают хвост — шуточка вполне в его стиле). На рояле и вправду, как сказал Сандор, сидела одна нахохлившаяся чайка. Она повернула голову и лениво сверкнула на проходящую мимо всезнающим черным глазом. Санса вздрогнула. Она добрела до музея Коррер почти в полубреду, машинально, на автопилоте. Сейчас должны были появиться люди без лиц. Санса ступила в тень галереи. Никто не хватал ее за плечо. Никто не шипел злых слов. Она была никому не нужна. Все это — иллюзии. Не надо было приходить сюда вовсе. Этот город, как и сказала сестра Габриэла, принадлежит мертвым. Живым тут больше не было места.       Санса прошла по Калле Восхождения, сама не зная зачем, пока не уперлась в станцию гондол, где в желтом пластиковом кресле дремал очередной труп: на этот раз здоровяк-гондольер в полосатой традиционной рубахе, уже порядком разложившийся, видимо, от избыточного солнца. Мучить желудок Сансе еще раз не захотелось — и она, вовремя зажав нос, рванула в обратном направлении. Добежав до улицы Салвададжо, она, петляя и огибая трупы, опять выбралась на Сан Марко и направилась прямо на набережную, вдоль Палаццо Дожей, к колоннам святого Тодоро и Льва. Она должна была посмотреть.       Дворец Дожей был густо заселен обмякшими жертвами «Морфея». Они свисали с перил ажурной балюстрады второго этажа и округлые кресты над ними в причудливом сплетении белых готических колонн казались истинными надгробиями. Самый чудесный палаццо Венеции превратился в склеп. По балконам тут важно вышагивали чайки: черноголовые, в темных «клобучках», изящные краснолапые «морские голубки», и самые крупные и зловещие — серебристые — с бледно-розовыми лапами и красным пятнышком на клюве. Одна из этих королев Венеции, наиболее наглая, разинула темно-желтую пасть и мерзко промяукала что-то вроде «кье-кье!» Санса отвернулась от зловредной птицы и с облегчением заметила, что колонны на месте, равно как и статуи на них. На крыле льва Сан Марко сидели еще две пернатых нахалки. На набережную Санса выходить побоялась — слишком уж на виду она там будет. Ее желание полюбоваться Мостом Вздохов может встать ей боком: как бы самой не пришлось вздыхать. Вот бы им с Сандором спрятаться в страшной подводной тюрьме — может быть, там они бы были в безопасности? Ведь оттуда никому не удавалось вырваться, гласит легенда — никому, кроме Казановы. Едва ли сейчас в Венеции найдется много Казанов…       Итак, куда теперь? На станцию автобусов? На вокзал? На набережную Дорсодуро — может, его зачем-то понесло на Джудекку, и она сможет разглядеть его с причала? Куда ему, в принципе, пришло бы в голову пойти? Санса в который раз поняла, что она ничего не знает о своем странном знакомом. Что он такое, чем живет, куда стремится. Она даже не поинтересовалась, откуда у Сандора этот дикий ожог. Впрочем, подобные мысли Сансе в голову приходили — она просто не представляла, как о таком спросить, не обидев и не задев. Чаще всего она встречала Сандора в районе площади Санта Маргериты, любимом месте старожилов, где можно было по вторникам, четвергам и пятницам недорого приобрести свежую рыбу и моллюсков, а по средам — забежать на барахолку и ухватить пару ненужных тряпок. Она натыкалась на Сандора дважды возле хозяйственной лавочки в переулке перед площадью, куда они с подругой ходили покупать бисер и блестки для карнавальных костюмов фей, а он переругивался с флегматичным хозяином, вечно торчащим в дверях, на таком густом «венето», что Санса едва ли поняла половину из сказанного — и ужаснулась от понятого — настолько нецензурно он выражался. В тот раз, в январе, Сандор тащил какую-то тележку с неподъемными на вид железяками, бросая на них с Дженной мрачные взгляды.       Надо было не изобретать невесть что, а сразу идти туда. От моста Академии до площади было рукой подать — а она зачем-то блуждает по притихшему городу, как потерявший рассудок лунатик, светится на мостах и облачается в нелепые наряды.       Санса раздражённо помяла жесткий подол платья. Надо было отправляться в обратный путь — и немедленно. Она добредет до дома, там переоденется, завершив этот идиотский маскарад, и потом пойдет на площадь Маргериты. Там и цветов наберет для могилы сестры Габриэлы.       Обратный путь занял вдвое больше времени. Трижды расстроенная и погруженная в свои мысли Санса сворачивала не туда, упираясь в тупики каналов, а один раз едва не слетела с узкой мостовой прямо в объятья двух жертв «Морфея», удобно устроившихся на бархатных малиновых, с золотыми кистями, подушках узкой черной лакированной гондолы, замершей на спокойной воде. Санса, едва отдышавшись и отступив на пару шагов в темноту коварного проулка, в отчаянии уставилась на эту парочку — явно азиатского происхождения, явно туристов: молодую сильно беременную женщину и спящего у нее на плече мужчину в очках и нелепой капитанской фуражке — из того барахла, что втридорога продают на набережной Сан Заккария, без зазрения совести впихивая туристам китайский новодел в качестве венецианского ремесленного продукта. Этих было особенно жалко. И куда же делся их гид? Этой лодкой теперь правил Харон — хорошо, что Сансе он был не виден.       Она добралась до дома, когда солнце село уже совсем низко, а пятки были до крови стерты жёстким краем новых туфель. Санса, уже не обращая внимания на шум, отомкнула тяжелую чугунную решетку неуклюжим ключом, что висел на цепочке у нее на шее, и побрела к парадному, даже не проконтролировав, закрылись ли ворота, и стараясь не глядеть в сторону могилы сестры Габриэлы. Теперь она уже собой нисколько не гордилась и лишь кляла себя за глупость и склонность к нелепым авантюрам.       Санса отперла дверь и зашла в здание монастыря. Дверь скрипнула, шаги по мрамору были особенно гулкими и одинокими. Тяжелый портон захлопнулся за ее спиной. Хотелось есть, пить  (благо она забежала в туалет по пути, в одном из открытых баров), но больше всего — сесть. Что Санса и сделала, добравшись до ступеней. И тут же обнаружила, что в этом дворце она больше не одинока. Из дальнего зала на нее взирали двое: приземистый пожилой мужик с черными, как у чайки, глазами, лысоватый и потный, и молодой бесцветный, светлоглазый, ковыряющий какой-то здоровенный мешок, лежащий на пестром полу приемной. Санса поняла, что надо бежать: сейчас, немедленно и подальше, но усталые ноги ее не слушались. А визитёры оказались быстрее — за считанные секунды они уже добрались до лестницы. Пожилой отрезал ей путь наверх, встав за спиной, а молодой замер прямо перед ней, упершись костлявыми руками в бока и нехорошо осклабившись.        — Вот и она. Гвидо, а?        — Она самая. Днем еще лучше. Обожжённый навел нас на золотую жилу. Дохлые монашки и этот цветочек на десерт. И целый дворец — весь для нас! — Черноглазый гортанно хохотнул, и Сансе вспомнилась мерзкая мяукающая на балконе Палаццо Дожей чайка. Ее бросило в дрожь. Тощий присел перед ней на четвереньки.        — Да ты целая принцесска! Смотри, какое платье! Для нас нарядилась, птичка? Но без платья будет лучше — как два дня назад в окне. Боже, как давно я не щупал живую бабу… — Он мечтательно вздохнул и одним жестом разодрал Сансе подол до самой талии. Шелк взвизгнул под цепкими пальцами, а она почти потеряла сознание, чувствуя чужие горячие руки на своих бедрах. Ее опять затошнило. Вспомнился пес, стекающий в канал. Вспомнился тот липкий день на молу Арсенала — то же омерзение от прикосновений, та же дрожь, переходящая в колотун. Перед глазами все поплыло. Толстяк Гвидо гладил ее по плечам и распущенным волосам. Лучше сейчас отключиться. А возможно, Морфей сжалится над ней, и просыпаться будет уже не обязательно. Жалко, что книга осталась недочитанной. Так она никогда не узнает, как это — когда тебя любит рыцарь… Для нее жизнь зарезервировала только скотов…       Неожиданно Санса перестала ощущать прикосновения и неровное сопение теребящего ее блондина. Руки Гвидо, ласкающие ей спину, замерли. Санса открыла глаза и как в замедленном кадре увидела, как шея молодого насильника ломается с мерзким хрустом, как труп — неужели уже труп? — со свернутой набок головой падает прямо на нее. Она попыталась взять себя в руки и оттолкнула неожиданно грузное, воняющее потом и еще чем-то мерзким — словно тухлым мясом — тело. Сандор больно дернул ее за руку, поднимая на ноги.        — Ты в порядке? — спросил он, тяжело дыша, словно запыхался от бега. — Они не…        — Нет, не успели. Спасибо…        — Не за что. Я сам виноват. Я уже с ними встречался и, похоже, навел на тебя. Надо было с ними еще тогда разобраться.        — А где…        — Неважно. А второй удрал. Он и в прошлый раз был прыток, — Сандор крепко обнял ее за плечи, и Санса непроизвольно дернулась.        — Что, тебе больно? Они тебя покалечили? Дай, посмотрю спину…        — Нет, не то. Просто я боюсь, — солгала Санса, кусая губу, чтобы не разреветься.        — Ну, неудивительно, — буркнул он, отводя взгляд и отпуская ее, — а где твоя нянька? Они сперва добрались до нее, что ли? Боже…        — Нет, она умерла. Вчера. Или сегодня. Ну, ночью…        — И?        — Я ее похоронила.        — Сама? — Сандор с недоверием взглянул на насупившуюся Сансу. — И что, могилу сама копала?        — Ну и что? — Санса даже забыла о том, что ее только что чуть не изнасиловали, так ее задело критическое замечание Сандора.       — Ну, просто ты такая… барышня… Вот не могу себе это представить…       — И не надо. Я это сделала — и все.       — Как бы не пришлось перезахоранивать, — мрачно бросил Сандор, покосившись на труп блондина.        — Что ты хочешь этим сказать?        — Ничего. Мне надо догнать второго.        — Сандор!        — Боги, ну все тебе надо знать! Сама потом пожалеешь. Они… в общем, думают, что нашли чудодейственное лекарство. В покойниках.        — Что? — Санса нервно сглотнула, сопоставила только что услышанное со зловонным запахом, исходящим от одежды блондина, и вдруг все поняла. И тут же пожалела, что спросила. И почти бросилась во двор. Сандор, вцепившись ей в запястье, так сжал кисть, что она ойкнула.        — Пусти! Они, наверное… Этот мешок…        — Возможно. Поэтому и не пущу. Я выведу тебя через парадное. И спрячу. Постой, у вас есть прямой проход в церковь Сан Видаль?        — Нет, конечно. Разве что под землей, через крипты, — нервно хихикнула Санса. Это, кстати, было вполне возможно.       — Как насчет нее?       — Не знаю. Она тут так близко… А почему меня надо прятать?       Он серьезно взглянул на нее, даже как-то безнадежно, как на дурочку. Так же временами на нее смотрела сестра Габриэла.       — Я не знаю, сколько их. И не знаю, кто еще поставлен в известность о том, что ты тут живешь. Они выследили меня позавчера. Пока я… Пока я задержался на мосту. Слишком надолго.       — Пока ты смотрел, как я раздеваюсь. Это ты хочешь сказать? — сердито бросила Санса, вспомнив слова насильника об окне. Она тогда забыла закрыть ставни.       — Да какая теперь разница? — взбесился Сандор, пойманный на слове. — Да, я смотрел. Ты сама виновата. Устроила стриптиз-спектакль на всю Венецию! И они, похоже, тоже это видели…       Санса было хотела сказать ему какую-нибудь гадость. Или дать по щеке. Но неожиданно вспомнила, что он только что спас ее от насилия и, возможно, от гибели, и зарыдала.        — Ну, ты что? — с недоумением спросил Сандор и осторожно — чересчур осторожно, как до выпавшего из гнезда птенца, дотронулся до ее плеча. — Все же кончилось! Я не хотел смотреть, прости. Это было так… Красиво…        — Да неважно. Это ты прости, — всхлипнула Санса. — Ты прав. Если бы я закрыла ставни и проконтролировала перед уходом черный ход и заднюю калитку, они бы не вошли, и тебе бы не пришлось…       — Что, придушить эту падаль? — пнул труп носком ботинка Сандор. — Подумаешь! Я рад, что сделал это. Ему не стоило тебя трогать. Никому нельзя трогать тебя — без разрешения… Это как брать чужое. Омерзительно… — его передернуло.   Сандор замолчал на несколько секунд, потом словно взял себя в руки и продолжил:        — А куда, кстати, ты ходила? Да еще в этаком платье…       Санса зарделась и потупилась:        — Искала тебя…        — Где? — с недоумением спросил Сандор        — На Сан Марко. И еще по городу…        — А я весь день проторчал на Канареджо. Изучал карты и готовил лодку. Если бы я знал… — он спрятал за спину руки, словно хотел одновременно и дотронуться до нее, и сдержать себя.        — Да брось. Это была дурь… Ты не мог знать. Ты там живешь, на Канареджо? У иезуитов?        — Ладно. Да, там. Пойдем. Отведу тебя в Сан Видаль и посидишь там, пока я вернусь, — оборвал Сандор затянувшуюся и становящуюся слишком томной беседу.       — Погоди. Возьму книгу. Я не смогу там просто сидеть.       — Боже, ну какая еще книга! — застонал Сандор.       — Одна минута, жди…       Она мухой взлетела по лестнице, добежала до своей комнаты, выдвинула из-под кровати чемодан, вытащила оттуда заветный фолиант и, не оборачиваясь, сбежала со ступеней, по пути осознавая, что стоило переодеться — вот она, весь день сегодня терзающая ее проблема — новое платье было безнадёжно испорчено. Сандор нарочито не глядел ей ниже пояса. Санса смущенно запахнула порванный подол, зажимая пояс книгой.        — Все? Ну пойдем уже, а то темнеет. Во мгле этого придурка отыскать будет сложнее. Еще в канал упаду.        — Может, отложишь до утра? — робко предложила Санса.        — Ну уж нет. А то проснемся с тобой на том свете.       Мысль о том, что они могут проснуться вместе, вогнала в краску уже обоих.        — Нет, надо идти, — раздражённо тряхнул волосами Сандор. — А ты запрешься и посидишь…        — Хорошо. Но не веди меня в Сан Видаль.        — Почему?        — Слишком близко. И потом — это не церковь. Там теперь музыку играют для туристов. То есть, — Санса замялась, — играли, я хочу сказать.        — Ну и что? Не понимаю… — пожал плечами Сандор. — Пусть себе…        — Нет. Там даже исповедальни убрали. И я не уверена, что там дверь запирается. Лучше в Санто Стефано. Это большая церковь. И там все есть. Я закрою двери, сяду с книжкой за занавеской в кабинке, и меня там не будет видно даже с улицы. Свет, в смысле.        — Как хочешь… Стефано так Стефано…       Они прошли длинным проходом через парк к задней калитке, через которую, видимо, и вломились воры. Брели меж зарослей магнолий, не оборачиваясь на могилы под олеандрами — Сандор специально шел так, чтобы Санса не могла заметить возможных последствий вандализма. А поскольку он был ее настолько выше, что макушка Сансы еле доходила ему до плеча, пытаться высмотреть что-либо было полубезнадёжно.       Площадь Санто Стефано уже утонула в сумерках, и статуя Никколо Томмазео казалась не белой, а сиренево-сизой. Сандор торопливо, постоянно оглядываясь, провел ее к базилике Святого Стефана, куда они с монахинями и подружками ходили на мессу по воскресеньям. Санса вспомнила, что девочки втихомолку прозвали церковь «Стивеном». Ага, это называлось «Пойдем к Стивену». Это воспоминание оказалось слишком болезненным — кто знает, сколько из этих дурочек осталось в живых? Санса прикусила губу и вцепилась в локоть Сандора.       Когда они зашли внутрь, он замер, дав Сансе знак не шуметь и прислушался. В церкви все было тихо: ни звука, ни шелеста — только их неровное дыхание, казавшееся в этой нетронутости сипением кузнечных мехов. Они вместе осмотрели длинное помещение, заглянули за алтарь, проверили все закутки: все, вроде, казалось спокойным. Санса выбрала себе одну из кабинок-исповедален, тогда как Сандор проверил все двери — а их было пять — и пощупал внушительную проморенную темную доску запора основного входа, прислоненную к стене.        — Все хорошо. Выйду — заложишь в эти отверстия доску. И жди. И свет не зажигай в церкви. Не пали свечей у алтарей — ну, ты поняла… Только в кабинке — там занавески плотные. Когда вернусь — стукну семь раз — вот так, — Сандор терпеливо отбарабанил пальцами по Сансиной руке. — И все равно спроси. А то хрен знает…        — Хорошо. Буду ждать. И ты поскорей…        — Уж как получится. Но постараюсь. Заночуем и свалим отсюда с утра. И так задержались…       Он ласково взял ее за подбородок. На этот раз Санса почти не вздрогнула.        — Ладно?        — Иди. Скорее пойдешь — скорее вернёшься. И осторожнее там… У тебя есть?..        — На него мне и оружия не надо. Но есть. — Под полой куртки у него за поясом торчал внушительных размеров пистолет.        — Откуда?        — Потом расскажу. Все. Пошел. А, вот забыл. Куртку на тебе. А то у тебя платье порвано. Да и в церкви в этой — как в склепе, аж в дрожь бросает…        — Не надо, — пробормотала смущенная Санса, но Сандор решительным жестом кинул ей ветровку на колени.        — Надо - и все. Не выпендривайся. На улице жарко. Потом отдашь.       Он развернулся и зашагал к выходу, а Санса обреченно поплелась за ним — запираться. На пороге Сандор обернулся, оглядел ее — всю на этот раз — и, опустив голову, вышел. Санса заложила доской дверь, стараясь не шуметь, — в церкви любой звук тут же разносился эхом, резонировал, усиливаясь и звеня под потолком, как колокол — и на цыпочках, сняв туфли, прошла к исповедальне, захватив с собой одну из свечей и коробок спичек с низкого алтаря, притулившегося возле двери. Заползла внутрь и задёрнула черную плотную занавесь. В кабинке было тесно и пахло деревом, вечной мастикой и ладаном. Санса положила книгу и куртку на скамейку, зажгла свечу и, вместо чтения, преклонив колени, начала молиться — своими словами, не помня привычных затверженных пассажей. За семью. За себя. За сестру Габриэлу. За всех, кого видела сегодня по дороге — чтобы им было светло и спокойно там, куда они все попали. И за него, ушедшего в ночь. Единственного небезумца, оставшегося в этом городе. Почти рыцаря. Почти ее.