Don’t give me something to die for Don’t give me something for free Don’t give me your wisdom, telling me what to see ‘Cause I know I know nothing, I know how to be Don’t give me pity or comfort Or give me hope when there’s none Don’t give me lies to be happy Don’t give me darkness, don’t give me the sun Gimme real, gimme something to feel And let it roll like a wheel Don’t give me something to live for Don’t give me more than enough Don’t try to give me a conscience I know I’m lost, I know how to love Gimme real, gimme something to feel Gimme real, gimme something to feel And let it roll like a wheel
K's Choice Gimme Real
Санса вернулась в дом — он неожиданно показался ей странно притихшим, почти зловещим. Даже кот куда-то испарился, словно тоже хотел избежать тягучей, дергающей за какие-то внутренние, первобытные струны тишины. Человек не привык к молчанию, его стихия — речь, диалог, обмен эмоциями. Санса прошла мимо крохотного зеркала, украшенного стеклянными бусинами-магнитиками с каплями темноты, заключенной внутри. Пыльное стекло отразило ее вытянутое, напряженное, бледное, с прикушенной губой лицо. На стене напротив висело еще одно такое же зеркало — но бусины словно прятали в себе молочный венецианский туман. Ее силуэт потерялся в бесконечной зеркальной галерее, с каждой уменьшающейся рамкой становясь все бледнее и незначительнее. На двери в сад тревожно тиленькнули бубенцы, словно капли слетели с ветки, потревоженные ветром, и тут же второй запел басистый колокольчик. Санса вздрогнула, юркнула в гостиную и пожалела, что эта комната отделена от коридора и сада только аркой. Что это — Джорди решил пробудиться и навести порядок в доме? И в самом деле, куда делся зловредный котяра? Стоило подойти к запертой двойной стеклянной двери в сад и глянуть, что там происходило, но Санса не посмела. Она лишь свернулась клубочком на диване, обложилась для уюта подушками и взялась за брошенную книгу, стараясь выкинуть из головы зияющую пустоту дома, неизвестно кем потревоженные колокольцы и странный побег Сандора на очередной променад. Она не понимала, что сделала не так — неужели ее неуклюжее поведение на диване показалось ему слишком вызывающим? Санса часто замечала, что мальчиков ее возраста раздражает собственническое поведение подруг, не был исключением и Джофф. Она не смела даже под локоть на улице его взять — любая инициатива была наказуема, а быть наказанной Санса страшилась. Он был внезапен как гремучая змея и так же опасен. Санса почти забыла, как это: бояться все время, не перешла ли ты границу допустимого, не затащат ли тебя в ближайшую подворотню для «повторения правил». Эта разъедающая изнутри паранойя, похожая на пары едкой кислоты, казалось ей, осталась в прошлом. Но нет — достаточно было полунамека на ее настырность — и страхи вернулись, а вместе с ними тоскливое ощущение несвободы и вины. В такие моменты Санса ненавидела всех мужчин (может быть, за исключением собственных братьев), а больше всех себя саму — за трусость и неумение постоять за себя, невозможность быть дальновидной и независимой. Спрятаться от всех этих мыслей реально было лишь в книге. Влажными холодными пальцами Санса отыскала недочитанную страницу — она даже не успела заложить сухую розу на брошенном месте — и постаралась сконцентрироваться на тексте, попутно размышляя, не спугнуло ли Сандора чтение.***
…Россана огорченно выложила из пыльного, пахнущего лавандою сундука с полдюжины грубого полотна сорочек, одну батистовую с вышивкою на воротнике и три платья: две шерстяные котты коричневого и горчичного цвета и синюю вычурную льняную крестьянскую свадебную гоннеллу, неудобную и устаревшего фасона, спереди украшенную неуклюжей жесткой вышивкой. Она перебирала складки грубой ткани, не решаясь, за что взяться. Платья ужасали своей невзрачностью и небрежностью пошива. Свадебный синий наряд был изрядно попорчен мышами на подоле, хоть поверху был тщательно заштопан. Его Россана отложила обратно в сундук, на пожелтевшую от времени обивку. Оставались котты — но обе были ей не по росту: хозяйка, по всему, отличалась пышностью фигуры и низким ростом. — А если вы, мадонна, не можете остановить свой выбор на одном из этих платьев, то я, так и быть, выберу за вас. Временем мы не богаты, да вы и не у швеи. Вот это отлично подойдет! — Над Россаной зависла черная тень, и смуглая ладонь резко выдернула у нее из рук горчичную котту. — И ваш выбор сделан! Облачайтесь в ваше новое одеяние, да поменьше нижних юбок! Можно вообще обойтись без них — этот май будет жарким, словно чертям надоело ждать грешников в аду, поэтому они вытащили свое любезное пекло прямо сюда, в Тоскану. Слушая рассерженного рыцаря, Россана вынуждена была задрать голову. От возмущения и растерянности она отпустила уголки мантеллы, и тяжелая ткань плаща сползла на не слишком чистый пол хижины, покрытый истлевшей соломою. Она в который раз поразилась негармоничности и какой-то дикарской резкости черт своего спутника. Не было в нем ни грации, ни одухотворенной тонкости, описанной пиитами и менестрелями. Мужество воина — да, пожалуй, но мужество, затуманенное какой-то внутренней борьбой и усталостью. Преждевременно постаревший, жесткий и суровый лик — как многовековые камни разрушенных сторожевых башен, осыпавшиеся и разбитые ветрами зимних бурь. А он все бросал презрительные, неизвестно к кому обращенные фразы в полутьму жалкого крестьянского обиталища, и каждое слово его отдавало небывалой горечью, словно рыцарь нес на себе все бремя лишившегося разума мира. Россана смотрела, как зло морщится его рот, словно оплавленный сказочным драконьим пламенем с одной стороны, как дергается тяжелый подбородок, заросший темной щетиной, и ей стало жутко и неловко. Спутник ее — Пес, как он сам себя нарек — был неприлично близок. Не в привычках Россаны было так тесно соседствовать с чужими мужчинами, а от этого присутствия ей и вовсе было не по себе. А он словно и не чувствовал этой неловкости, а если и ощущал, то презирал и отбрасывал ее прочь, как ненужную условность. Пес сердито глянул вниз на сидящую у его ног Россану и осекся на полуслове, будто в хижину ворвался только ему видимый дух и задел его своим холодным крылом. — Одевайтесь, мадонна, незачем нам тут рассиживаться! — сказал он минуту спустя. Россана давно потупила взор — негоже было так смотреть на молодую незамужнюю даму, и уж совсем ни к чему даме было в открытую отвечать на подобный взгляд. Она изучала сухие, почти потерявшие свой золотисто-желтый цвет стебельки соломы и все мечтала — вот бы он отошёл подальше, не бросал бы больше на нее свою тень. В этом черном пятне Россане неловко было даже подобрать плащ и укутать срамоту обнажившегося из-под края камичи плеча и открытую до середины спины шею. Ввечеру Россана распустила шнурок сорочки, чтобы он не душил ее во сне, а теперь жалела, что не затянула коварный ворот до горла. Рыцарь осмотрел ее всю — казалось, что взгляд его видит и то, что под рубашкой, и не стесняется, не стремится ускользнуть, но, напротив, ищет новых впечатлений и новых открытий. Перебирая дрожащими, неловкими, словно они внезапно стали чужими, пальцами сухую траву, Россана пожалела, что давеча позволила себе больше, чем следовало. И неправа была лукавая балья, говоря, что чему быть, того не миновать. Та же балья вечно твердила: «Кто ищет, тот найдет». Неужели она, Россана, зеница ока покойного отца, радость оставшейся дома матушки и капризная муза захожих бардов и учеников флорентийских маэстро позволила себе прихотливо завлекать человека низкородного, невежественного и настолько грубого, что тот даже не знает, что на благородную даму не подобает пялить глаз? Неужели она сама этого искала, исподволь повинуясь женскому пороку соблазнять — тому самому, что так истово обличают церковные мужи? Россана не смела поднять лицо и только услыхала, как прошуршали по соломе шаги — Пес покинул ее и ушел во двор. Россана погасила пылающие щеки о поцарапанные ладони и принялась прилаживать брошенную поодаль котту. Как смогла, присобрала камичу на шее, с трудом влезла в колючую тунику и изгибаясь, как кошка, затянула шнуровку по бокам и на рукавах — на ее счастье, они были цельные и чересчур широкие для ее похудевших за время заточения во Флоренции рук. Котта была тоже широка и непристойно коротка, открывая подол вышитой золотом сорочки. Ни одна достойная дева или матрона не облачилась бы в такое одеяние — но Россана не видела иного пути, как повиноваться приказанию сурового своего спутника. Талию она прихватила поясом, что нашла в сундуке — широким, из грубо выделанной коричневой кожи, завязывающимся на спине. Жесткие шнурки пришлось с горем пополам стянуть до предела — и все равно передний клин висел низко и мешал при ходьбе. Волосы Россана, как дева из старинных баллад, заплела в длинные косы и, было, поспешила заправить их в сетку-наголовье, но вовремя одумалась. Крестьянкой одевшись, крестьянкой и надо было оставаться, пока жизнь не позволит ей иного. Подтянув повыше чулки, Россана натянула сброшенные с вечера, чуть влажные светлой кожи башмачки и ступила во двор, куда Пес уже вывел лошадей. — А, вы скоро, мадонна, — Пес искоса оглядел ее и ничем не высказал своего одобрения — только блеск темных — Россана до сих пор не знала истинного их цвета — глаз, задержавшихся на отрытой части камичи, его выдавал. — Вот и славно. Истинная уроженка Тосканы, контадина по всем правилам. Разве что башмаки… ну да ладно, не босиком же вам пускаться в путь. — Я еще не закончила, мессер, еще головной убор, да и платье мое я оставлять тут не собираюсь. Знаю, что оно не просохло, но на следующем привале… — Следующий привал неизвестно когда будет, да и нагружать лошадей мокрым тряпьем я не хочу. О вашем платье я позабочусь сам. А касаемо головного убора… — Пес еще раз окинул ее недовольным мрачным взглядом. — Не накручивайте на себя жемчугов и золотых нитей. Крестьянки так не ходят, уж тем более в пути. Неужто не нашлось в сундуке хозяйки — пусть помилуют ее ангелы или черти — какого-нибудь покрывала, плата или подобного? Знаю, что вы, подобно другим… хм… девам можете до срока ходить с непокрытой головой, выставлять кудри напоказ, но мудрее будет, если вы уберетесь как замужняя. Для меня — да для нас обоих — будет проще, если вас примут за мою жену или любовницу. Россана не могла опомниться от наглости этого предложения и, пока собиралась с мыслями, чтобы ответить достойно, поставив охальника на место, смекнула, что рыцарь прав. Особенно сильно убеждало ее смолчать вчерашнее происшествие на дороге. Едва ли флагелланты станут набрасываться на убогую селянку, влачащуюся за своим господином. Так что Россана проглотила гневные слова и, кротко кивнув, прошла обратно в хижину — убраться и собраться. С сожалением погладила она чудный вишневый бархат своего так и не просохшего наряда, поглубже запрятала сетку-веспайо и украшения в дорожный мешочек. В сундуке нашлась торба из простого сукна, что вместила и ее мешок, и головной убор с вуалью. На гладко причесанную голову (Россана со вздохом вспоминала затейливое, по венецианской моде, плетение и кудри, сооруженные прилежною прислужницей) она кое-как приладила простую некрашеного полотна повязку. Россана с трудом вспомнила, что видывала в церкви на горожанках, и уж точно не могла нынче воспроизвести это. Повязку она намотала на манер тюрбана на затылке, заправив под нее косы и поблагодарив всевышнего, что не дал ей забыть о булавках. Единственное, что позволила себе сохранить из прежнего убранства Россана — плащ-пеллегрино. Не забыла она и мантелло, так любезно одолженный ей Псом. Собрав все, как ей казалось, необходимое, Россана с грустью подумала о завтраке и вышла обратно к рыцарю и коням. Тут ее ожидал очередной сюрприз. Ее именное седло с подушкой куда-то делось — лошадь была оседлана на мужской манер. Рыцарь неторопливо прилаживал на собственного коня другое, явно крестьянское, неуклюжее и потертое. Россана замерла на пороге, не зная, что и сказать. — А как же… Где мое седло, мессер? — Я оставил его. Спрятал понадежнее. Придется вам, мадонна, ехать в мужском. А на вашей этой распорке далеко не ускачешь, да и темпы приходится сбавлять — а то того и гляди слетите под копыта коню, а тут и флагелланты подоспеют, — недобро ухмыльнулся Пес. — Доводилось вам скакать в таком седле? — Да, но то было давно, да и… — Ну вот и славно, — как ни в чем не бывало продолжил зловредный рыцарь. — Значит, не придется давать вам уроки верховой езды. Если хотите есть — еще осталась солонина, яблоки и вино. — Благодарю, я не голодна, — сухо бросила Россана. — Воды, если можно. — Там у колодца ведро. Найдете. Мне надо закончить с упряжью. Вам, в вашем крестьянском наряде, надобно привыкать. Местные девы вряд ли ждали, что кто-то будет им подносить золоченые кубки со студеной водицей. Считайте это игрой — из тех, что входят в моду при дворах — с переодеваниями. Сделайте так, чтобы я поверил, что вы, мадонна — крестьянка. — Еще пара дней без еды и покоя, и я поверю в то, что я — дева-чума, — мрачно молвила Россана и побрела в колодцу. Ведро было неудобным, скользким и тяжелым, и она дважды уронила его, пока пыталась приноровиться. Зато вода оказалась на диво сладкой и освежающей. Россана напилась вдоволь и умылась так, что лицо раскраснелось от непривычного труда и ледяных струек. Она утерлась узким шнурованным рукавом. Пес уже закончил с седлом и ждал ее возле конюшни. — Ну что, мадонна, едемте? — Да как же я поеду? — ахнула Россана, подбирая не слишком широкое платье. — Да уж как придется. Не желаете ли остаться здесь? Никакой еды, разве что маки и вода… — скрипуче засмеялся Пес. — Но… — Да подоткните уже эти ваши юбки — как крестьянки делают! Или же извольте — мой кинжал вам в помощь! Пара надрезов по бокам вашего балахона, да еще укоротить не помешало бы, — оценивающе оглядел ее сверху донизу невежа. — Возможно, когда-нибудь это войдет в моду — если женщины и наставляющие их духовники начнут в конце концов здраво мыслить. А теперь извольте, я подсажу вас. Надо трогаться, пока жара нас не накрыла. Путь у нас длиннее, чем хотелось бы, — он легко приподнял не успевшую собраться с духом для возражений Россану и мигом, словно перышко, закинул ее в седло. Подол предательски затрещал, а платье задралось выше колен. Россана, как смогла, одернула котту, пылая так, словно до этого вытащила из колодца с десяток ведер. Она все еще ощущала решительный захват чужих теплых ладоней вокруг собственного стана — выше талии, в том месте, где кончался неудобный пояс, а между тем рыцарь — или Пес, что больше соответствовало его нраву, — направил своего вороного в поле, к дороге. Ей ничего не оставалось, как последовать за ним. Солнце уже высушило туманную дымку над россыпью маков и переспелой пшеницы и неуклонно ползло в сияющее синевой майское небо. Начался следующий день тяжелого пути на север.***
В какой-то момент Сансу сморило. Было то ближе к концу главы, и она сама не заметила, где закончилась явь и начался сон. Она долго балансировала на грани, не желая сдаваться — надо было обдумать странное поведение Сандора и его побеги — но дрема захватила ее подобно неотвратимой волне. Вот она еще пытается дышать, слипающимся глазами выхватывая ускользающие строки — но смысл стирается, реальность рябит, двоится жесткими, как край зеркала, гранями букв, уже потерявших всякий смысл. Сонная Санса подумала, что в момент клевания носом над страницей она словно бухается в детство — в то докнижное время, когда черные значки не имели значения и скорее пугали и утомляли, чем доставляли удовольствие. Тогда чтение было работой — тяжелой и неблагодарной. Как для Сандора — он когда-то это говорил. Не сегодня ли — до своего побега? Он уже вернулся — в свой дом, где он хозяйничает с рыжей любительницей макросъемки. Давно ли они ушли в свою спальню, любезно предоставив ей диван? Гостевой комнаты тут нет — вспоминает Санса. Только детская — будущая детская. Развлечение для тех, кто не боится плотской любви. Тогда она начинает приносить свои плоды — результатом душных длинных летних ночей, когда и простыня весит десятки килограммов, а трепет ночной бабочки в углу кажется ревом приближающейся бури. В такие ночи нечего делать, потому что сон не излечивает усталость. Тогда любовь — это спасение от одиночества, от молчания, от забвения. Бедняга Джорди давно зарыт в саду — как юношеская мечта об идеальном, он не имеет значения, и даже дата его смерти стерта из памяти, как и с надгробия. Забытый возлюбленный изредка колышет колокольцы — ти-донг-ди, ти-данг-ди, — напоминая о себе, но те двое в запертой келье не смущаются его робкими попытками создать ураганный ветер и растворяются в поту и липких объятьях, в шепоте, вздохах и задержках дыхания, в невнятно брошенных фразах, что звучат нелепо где угодно — только не за пределами спальни. В тесных стенах у них весь мир, и то, что снаружи — сейчас перестало существовать. Только она, Санса, как персонаж чужого кошмара, зависла между мирами, и ей стыдно за себя, за бесстыдных любовников и обидно за Джорди — и за Арью, о которой забыли, которую никто не ищет. И за Марцио — ведь он тоже где-то бродит — проходя сквозь двери реальности, не пугаясь преград. Как она стонет! Как раненое животное — не может этот звук быть криком счастья… Сансе стало тесно, подушки душили, чужие возгласы страсти резали ухо. Кто ищет — тот найдет. А кто не ищет — остается один. Как она. Санса открыла глаза с единственным желанием выйти из этой клетки, из этого города, из этого мира. Может, она уже заболела и умерла, и это — ее персональный лимб? А что тут делает незнакомая любительница ракушек и Сандор? Где, кстати, он? Гостиную заливали серые сумерки, рядом никого не было — только бубенцы все звенели о стекло, словно робко просились внутрь. Санса вытянула ноги и уронила несколько подушек. Недовольный резкий вопль заставил ее почти выпрыгнуть из себя. Что это? Марцио смутной тенью метнулся под арку и тут же вернулся к дивану, фыркая и всячески выражая свое недовольство. Санса оторвала вспотевшую голову, все еще затуманенную дурацким сном, от жесткой ткани подушки и сердито уставилась на кота. — Брысь! Что тебе надо? Ты поел, погулял, попил… Иди себе, куда хочешь! Ты такой же, как твой хозяин! Марцио посмотрел на нее выразительно и настолько укоризненно, что Сансе стало стыдно. На миг ей показалось, что тот сейчас скажет что-то очень откровенное и совершенно для нее не лестное. — Окей, иду, иду. Подожди. И, пожалуйста, не кричи… Котик… — нерешительно пробормотала Санса и спустила босые ноги на пол. И в самом деле — а где хозяин? Уже стемнело, а он, похоже, еще не вернулся из своих странствий… Санса прошла по темному, полному теней и бликов коридору. Дверь в садик оказалась закрыта. Марцио замер перед плачущим стеклом в небрежно-грациозной позе — лишь хвост ходил ходуном. Даже незнание мимики котов не помешало Сансе додуматься, что сам-третий злится. Она открыла дверь, опять потревожив только что успокоившиеся колокольчики. В лицо ей ударил влажный ветер — пахнуло затхлой сыростью, грибами, отцветшим жасмином — ароматом тлена и распада. Санса отшатнулась, а кот скользнул наружу, не обращая, как и днем, внимания на моросящий грустный дождик. Стоило бы поужинать — неизвестно, когда придет Сандор, да и придет ли. Мятая сплющенная булочка показалась ей почти безвкусной, от солонины захотелось пить, а когда Санса добралась до кокосовых, расползшихся от жары конфет, на глаза навернулись слезы. Что она делает не так — все ее покидают? И все было так — почти хорошо… Санса напилась теплой, чуть горчащей воды из початой бутылки, открыла Марцио очередную жестянку (тунец с яйцом) и зажала для зловредного гуляки дверь в сад специальной подушкой в форме загадочно улыбающегося сиреневого лосося. В этом садике гуляет свой собственный, заманенный ракушками, бубенцами и зеркалами ветер — еще запрет кота снаружи! Наползающую тьму она решила отогнать взятой с полки голубой ароматизированной свечой (она пахла сладко, тоскливо и щемяще напоминая о летних днях на пляже, морском бризе и чьих-то легких ненавязчивых духах) и еще раз рассмотрела висящие на стенах картинки. В кухне стало как-то неуютно, так же как и в гостиной, с этой ее сочащейся темнотой аркой. От свечи тени становились гуще, материальнее и затаивались в углах, напоминая о себе при каждом маленьком сквозняке, шевелясь, как водоросли у причала — словно живые. Санса попробовала еще почитать, но книга валилась у нее из рук. Надо было ложиться — что еще делать без света, одной? Не идти же в замерший в шелесте дождя город искать обиженного неизвестно на что Сандора? Она улеглась на диване, укрывшись больше для порядка вязаным пледом (в комнате было душно, но Санса не привыкла спать без покрывала, а рыться в темноте в ящиках в поисках простыни ей не хотелось). Тесные Арьины штаны врезались в промежность и давили на талию. Помучившись с десять минут, в конце концов Санса скинула их, оставшись в одной, к счастью, прикрывающей попу рубашке. Из сада вернулся мокрый кот и, отряхнувшись, бесцеремонно улегся у Сансы в изголовье так, что влажный хвост оказался у нее на лбу. Санса недовольно пихнула Марцио, тот зашипел и залез на спинку дивана, застолбив место, куда так удобно было закинуть отекшие от жары ноги. Там он свернулся в клубок и уставился на Сансу блестящими в свете пляшущей свечи зелеными глазами. — Нечего на меня смотреть, понял? Я ничего не сделала! — буркнула Санса и отвернулась. Так ей было видно темную арку — сон не шел. А еще она боялась — одна, во мгле, в чужом доме с могилой во дворе. Ничего не сделала — да. И не остановила единственного своего спутника, друга — и кто он ей еще? Вот и сиди теперь одна. А что завтра? Что она будет делать, когда кончатся продукты? Как и где искать Арью? Или просто сесть и ждать конца — а он придет, рано или поздно… Можно даже его ускорить… Если не есть… Выбора у нее не будет, а силы кончатся быстрее, чем запасенная в ванной вода. В коридоре хлопнула дверь. Санса подскочила, словно ее обожгло. Пришел таки. В голове разом зажужжала сотня сумбурных мыслей — казалось, что если она откроет рот — их поток вырвется наружу, как рой злых ос. Лучше молчать — а то еще опять сбежит. Заберет кота и растворится во мгле. Сандор возник на пороге гостиной как привидение. Темнота делала его взрослее — и он казался почти чужим. Блики свечи плясали на потолке, и шрамы Сандора казались страшнее и глубже. Энигматическое его лицо было похоже на маску — из тех, что высекали в дереве на барельефах средневековых дверей и стен: то ли рыцарь, то ли демон. Он смотрел вперед, но непонятно было — на Сансу или на дурацкие сломанные лыжи на стене, что в темноте казались почти распятием. Санса собралась с духом и дрогнувшим голосом спросила: — Ты наконец вернулся? А где ты был? Второй вопрос он попросту проигнорировал, а на первый ответил уклончиво: — Я не знаю, вернулся ли я. Пока — да. — Пока? — взвизгнула Санса. — А от чего это зависит? — От разного, — отрезал Сандор. — От меня. От тебя. По большей части — от меня. — Да вот именно, — сердито фыркнула Санса, понимая, что разговор скатывается в банальную ссору, но поделать с этим ничего не могла. — Что я тебе сделала? Ты обиделся? — На обиженных воду возят, — бесстрастно сказал Сандор. — Мне надо было подумать — только и всего. Не стоит все заслуги приписывать себе. Слушай, я не хочу ругаться. Я устал — стоит просто лечь спать. Разойдемся сегодня миром, а? — Разойдемся? Куда разойдемся? — растерянно пробубнила Санса, уже рисуя себе картины одинокой ночевки. Или он ее выгонит в соседний дом — туда, где ее поджидают гниющие трупы? — По комнатам. Пока. А завтра продолжим поиски. — Поиски? — спросила Санса, с ненавистью слыша в голосе те же нотки, что ловила у матери, когда та цапалась с Джоном. — Ты уже забыла про свою сестру? — усмехнулся Сандор. — Я пошарил там и сям, но потом стало слишком темно, чтобы что-то заметить. Кое-что… — Что? — Неважно. Это не твоя сестра. Но, возможно, это поможет нам. Я все завтра расскажу. А сейчас поем и лягу. Ты не можешь перейти в спальню? — С чего это? — возмутилась Санса, хотя исходно предполагала спать именно там. — Ну, так. Там удобнее, там обособленно. Дверь, опять же… — И что же, что дверь? — Ты можешь закрыться, — пожал плечами Сандор. — Ну, чтобы тебе кот не мешал и вообще. — Ты ушел, потому что не желаешь меня видеть? А теперь хочешь запереть в комнате? Я тебя правильно поняла? — Санса вскочила с дивана, забыв о том, что она в рубашке. Ее переполняло возмущение и желание высказаться. Или понять, что произошло. Все-таки высказаться было важнее… — Что? Что за бред еще… — устало бросил Сандор. — Ты, как всегда, все не так поняла. — Ну да, я же тупая монастырская пансионерка! Я даже не умею управлять лодкой! Ничего не смыслю в котах! И смотреть на меня страшно… — Успокойся, а? — безнадёжно пробормотал Сандор и отер лоб. — Не страшно, а… Слишком… — Что? Что слишком? Хватит увиливать — говори прямо! Тоже мне, мужчина! — Окей. У мужчин — ну, бывает… Как тебе объяснить… — Что? — Санса подошла к нему почти вплотную и поняв, насколько близко стоит — она почти чувствовала тепло его тела — отступила назад. — Ничего. Вообще забей. Ты очень красивая — вот что я хотел тебе сказать. Чересчур для меня… — почти прошептал Сандор, отводя взгляд от ее вопрошающих глаз. — Как можно быть красивой чересчур? — в тон ему тихо спросила Санса. — Очень просто. Я себя не контролирую, а это тебя пугает. — Меня пугают твои уходы, а не… — Тебя пугает все. И ты отлично дала это понять. Днем. Оставь, проехали. Коснуться его оказалось проще, чем ей казалось. Проще — и сложнее. Однажды за такой жест она получила оплеуху. Это было до — до ее падения в Арсенале. Когда она еще тешила себя надеждами. Санса внутренне сжалась, ожидая, что он перехватит ее руку, но Сандор стоял неподвижно и дышал так же ровно, как и раньше. А ее дыхание рвалось вперед — в темноту, к его лицу, к его губам. Щека — та, что была здоровой — уже заросла щетиной и дотрагиваться до нее было неожиданно забавно. Только бы не засмеяться — это его точно убьёт. Этот поцелуй был настороженным — словно оба ожидали удара в спину. Санса расхрабрилась и положила-таки потную ладонь Сандору на шею — прохладную и чуть влажную от вечерней сырости. Все-таки он шел не под дождем, а под галереей. Или нашел зонт. «Это хорошо, — подумала Санса, сглатывая в предвкушении большей откровенности в поцелуе. — У тех, кто прячется от ливня, явно есть желание жить. Или хотя бы проснуться завтра». И да — он все-таки пил — и не вино. Дыхание Сандора отзывалось не то коньяком, не то виски — слабо, но ощутимо, а на губах остался тот самый привкус — лакрицы — терпкой надсадной сладости. Санса почувствовала, как рука его скользит между ее лопаток, но не смогла и не захотела отстраняться. Пусть. А Сандор робко дошел до края рубашки и задрал ее, прижимая Сансу к себе. Ладонь его легла ей в ложбинку напряжённого, как натянутый лук, позвоночника. И все же это было не так, как днем. Словно он делал это по принуждению — или через силу. Сансе хотелось забыться в его объятьях, перешагнуть этот проклятый, мешающий жить барьер — а Сандор был задумчив и недоверчив. Он провел пальцами вдоль ее спины, от чего Санса вздрогнула — между ног стало жарко и тесно — и отстранился, прерывая поцелуй. — Довольно. На сегодня. Щеки ее пылали, поэтому Санса опустила голову. Тело не слушалось и буквально рвалось ему навстречу. В кои-то веки тень Арсенала отступила от нее — теперь она была в колеблющейся тени самого Сандора. На стене, испятнанной квадратиками морских макро, замер его профиль — красивый и почти благородный, как лики древних индейцев. Санса искоса смотрела, как поднимается его грудь при дыхании — чаще, чем надо — и как дрожат ресницы. Обрисовать бы эту его тень — остановить мгновенье, пока они оба живы. Интересное дополнение к дизайну — это вам не лыжи. Санса опять протянула руку и как во сне почувствовала на кисти железный захват. А вот голос его был почти умоляющим и хриплым. — Не надо. Прости. Санса уронила ладонь, чужую и неожиданно потяжелевшую на сто килограммов. Лишь бы не плакать. За спиной нервно мяукнул кот. «Чертова меховая подушка!» — злобно подумала Санса, словно во всех бедах был виноват Марцио, а не она сама и ее похоть. А Сандор легонько развернул Сансу в сторону спальни. «Хорошо, что не толкнул в зад!» — мелькнуло в голове. Все это было выше ее сил. Санса, косолапя, на подгибающихся ногах зашлепала по мрамору к смутно белеющему во мгле прямоугольнику двери, в бессилии до боли сжимая кулаки. Как глупо чмокают босые ступни по влажному камню! Она не знала, что сказать, не понимала, как реагировать на его отказ. Ведь это же отказ — что же еще! Переступив порог темной спальни, Санса поняла, что в комнате, возможно, нет свечи, что нечем ее поджигать, и что штаны ее остались возле дивана в гостиной. Но идти за ними было слишком унизительно. Она захлопнула за собой дверь, отсекая и свет, и тени — в черноте было проще спрятать стыд и сожаление — и бросилась на кровать носом вниз. Пальцы сжимали простеганную ткань лоскутного покрывала. Слезы не шли — словно вся вода внутри испарилась от ее же собственного жара, и теперь пар душил ее и не давал свободно вздохнуть. Санса услышала стук в дверь и рванула к выходу. На пороге она нашла свечку, книгу и свои аккуратно сложенные штаны. Ни Сандора, ни кота видно не было. Санса забрала почти превратившуюся в огарок свечу — пламя мазнуло край отросшей челки, вечно болтающейся у щеки. Волосы чуть слышно зашипели, и Санса была вынуждена хлопнуть себя по лицу, туша маленький пожар. Она ногой задвинула свое хозяйство в спальню и закрыла дверь. Для надежности заперлась на щеколду, обжигаясь воском, взгромоздила свой жалкий источник света на тумбочку — подальше от тряпочного расписного ночника — вернулась на кровать и бросила в ненавистную светлую гладь дерева подушкой. Над головой качнулся мобиль с перьями, в середине его звякнула нить ракушек. Пусть. Ей все равно. Никто ей не нужен — только свобода и покой. И еще бы Арью найти. Укороченная огнем прядь лезла в нос и противно воняла паленой дичью. Санса заставила себя думать о доме и о сестре, вспоминая все бесившие ее прежде привычки младшей Старк. Мысли жгли ощущением неизбежной трагедии и потерянности — тем, что она все же упустила — но отвлекали ее от недавних событий. Сколько прошло времени Санса не знала, но дрема все-таки утянула ее в свой омут. Она пробудилась в ночи — свеча уже погасла, а за окном опять шелестел дождь. Санса кое-как забралась под покрывало и снова погрузилась в сон, полный слез, пустоты и сквозняков — и закрывающихся за ней дверей.