Великая жертва

— Ох и непогода разыгралась! — Гилберт выглянул в окно. Они бы так и проспали ужин, если бы не Пруберд, которого достал стук в дверь, и который будил альбиноса, дергая его за волосы. Феликс посмотрел в окно и лишь пожал плечами: — А как по мне, так типа она уже силу теряет, — он продолжил дуть на горячее мясо. — Чувствую, мы сегодня не единственные, кто ужинает не в столовой. Элизабет не вышла и значит ест у себя, — Гилберт был в приподнятом настроении. — И вряд ли она кого-либо из постояльцев отпустила бы в такую погоду на улицу, — согласился Лукашевич. — Значит пан Кристиан у себя... — Хочешь к нему сходить? — Гилберт с интересом посмотрел на него. Блондин кивнул. — Мне тотально надо с ним поговорить. — Хорошо, я подожду тебя. — Мне типа не к спеху, — Феликс подул на овощи. — Я тотально не поел, да и он типа ужинает наверно пока что. Может даже типа успеем еще партейку в шахматы сыграть... — Со мной? — в надежде посмотрел на него альбинос. Лукашевич непонимающе огляделся. — А ты типа видишь еще кого-то здесь? Пруберд типа вряд ли фанат настольных игр, он во время маджонга тотально засыпал от скуки. Сильвия тотально умнее Яо, с ней будет неинтересно. Я не отрицаю, что тут есть еще какие-нибудь призраки, которых я не вижу, но в данный момент я имел ввиду тебя и меня. — Хорошо, сейчас принесу доску, — Гил, перемахнув постель, достал шахматы с полки. — Давай совместим приятное с полезным. Будем есть и играть. — Главное типа не увлечься и не перепутать фигурки с мясом, — усмехнулся блондин. — У меня такое однажды было. Толис подтвердит. — Не надо, я тебе верю, — Гилберт расставил фигурки. — Какими будешь играть? — Роз... тьфу ты, белыми, — исправился Феликс. — Ты же типа черный любишь и все такое. — А это интересно... — улыбнулся Гилберт. — У меня есть идея, но тебе я не скажу, сюрприз будет. — Хочешь покрасить шахматы в розовый? — косо глянул на него Лукашевич и задумался. Через секунду на его лице появилась глупая, но счастливая улыбка до ушей. — Зачем покрасить? Я хочу купить шахматы из камня, — улыбнулся Гилберт, — из розового кварца и обсидиана. — Какие-то эмовские шахматы тогда получатся, — блондин тут же нахмурился, выпадая из своего мира воображений. — Почему эмовские? — не понял Гилберт. — Ну хочешь обсидиан на лунный камень заменю? — Типа черно-розовое сочетание ассоциируется с эморями, — Лукашевич сделал первый ход. — Но типа если хочешь, можешь оставить кварц и обсидиан. Мне тотально без разницы. Гилберт вздохнул. — Раз без разницы, пусть остаются деревянными, — Байльшмидт сделал ход. Блондин лишь пожал плечами. — Пускай. Типа это тотально экономней. Он сделал свой ход и принялся немного поедать поостывший ужин. За беседой и разговорами время проходит быстро и еда уже не была такой горячей. Гилберт кивнул и пошел. — По-моему сегодня недосол. — А мне типа даже пересол, — усмехнулся блондин. — Я типа за все время пребывания только пресную или с одной щепоткой соли еду ел. Даже как-то типа отвык. — Ну, не всегда же мы чувствуем одинаково. — В особенности когда до этого ели совершенно по-разному, — согласился Феликс. — Это да. Тебя перевели на общий стол? — Гилберт радостно смотрел на Феликса. Лукашевич кивнул. — Наконец-то я дождался этого. Правда типа теперь я и Аличе на кухне не буду нужен, но это тотально не страшно. — Думаю от твоей помощи она не откажется, правда до понедельника мы вряд ли их увидим. — Почему ты так думаешь? — удивленно спросил блондин. — Они снимают стресс, и Эльза завоевывает вновь доверие. — Такое раньше типа было и поэтому ты это знаешь? — вторую версию о том, что Гилберт телепат и вообще может видеть сквозь стены, он решил не озвучивать. — У Эльзы с Аличе нет, но вот у Антонио и брата Аличе постоянно. — Антонио казался мне таким тотально миролюбивым и бесконфликтным, я бы тотально и не думал, что может ссориться с кем-нибудь, — Феликс вспомнил их поход в автосалон и рассказы Карьедо об их маркетинге. — А тут не в Антонио дело. Это Романо чудит. Он постоянно ревнует. — Я его типа еще не видел, но кажется, что поистеричней меня будет, — Лукашевич выбил пешкой черную ладью. Гил слопал пешку. — Ты не истеричный. Ты экстравагантный, а Романо большой собственник и ревнивец. — Похоже у тебя почти все знакомые с такими характеристиками, — усмехнулся блондин, переставляя другую пешку. —Ну не говорить же, что все истеричкии психи. Сам такой. — Да ладно тебе, — Феликс накрыл своей ладонью его руку. — Положительных качеств у тебя тотальный перебор, так что изъяны тотально допустимы. — Нуу и какие же у меня есть положительные? — альбинос погладил его по руке. — Я их не вижу. — Я не могу сказать, — блондин отчего покраснел и отвел взгляд. — Ты же тотально не любишь когда тебя хвалят. — Да, я такой, — Гилберт пошел конем. — Тебя хвалить можно, как ты сам сказал, при определенных условиях, — Лукашевич нервно теребил рукава халата и перегородил дорогу коню и двум вражеским пешкам слоном. — Я их типа частично выполнил, а частично нет. Гилберт взял его руки в свои. — Успокойся. Тебе можно хвалить меня отныне всегда. Тот удивленно заморгал: — С чего типа такая тотальная честь? — А мне приятно, когда хвалишь ты. — А кто типа хвалит неприятно? Феликс стал перебирать в голове все известные ему положительные прилагательные, начиная от характеристики внешности до душевной красоты. — Начальство. Да ты не думай. Как захочется, так и похвалишь, — Гилберт улыбнулся. — Какой же ты тотально проницательный, — без сарказма усмехнулся блондин. — А еще добрый и честный. Необыкновенно красивый и терпеливый. И у тебя очень милое проявление эгоизма. — Правда? — Гилберт улыбался. — А милое это как? — Ну ты ведь сам сказал, что ты счастлив тогда, когда благодаря тебе счастливы те, кто тебе дорог. Я типа нахожу это тотально милым. Ты делаешь всем такие прекрасные и грандиозные подарки, всеми силами и средствами поддерживаешь их, лишь бы они были счастливы только благодаря тебе и больше никому, — за все время монолога взгляд зеленых глаз не расстался со взглядом алых глаз. Гилберт улыбнулся. — Ты очарователен. Я рад, что ты со мной. Счастлив, что именно ты мой спаситель. — А еще счастлив за то, что покупал мне сладости, книгу, халатик, брелок, — Феликс стал загибать пальцы. — За то, что нашел мне новых друзей, да и то, что спас мне жизнь, тоже заслуживает тотального внимания и счастья. Гилберт его обнял. — Я рад что ты рядом. Перегнувшись через стол за обнимашками, он развернул шахматную доску и повалил фигурки. Лукашевич рассмеялся: — Похоже ты только что сам себе поставил мат, — он указал на упавшего черного короля и чудо оставшегося на упавшей доске белого. — Хотя преимущества были тотально на твоей стороне. — Пусть так. Я согласен, — Гилберт улыбнулся. — Мне нравится тебе проигрывать. — А я думал мы в поддавки играли, — удивился блондин. — Не совсем. — В смысле? — Феликс убрал пустую посуду на каталку и стал искать в шкафу чистую одежду своего размера. — Ну, мы играем в шахматы. — Ясное дело, не мир же спасаем, — усмехнулся Лукашевич, остановившись на выборе зеленого спортивного костюма, в котором неделю назад катался на лошади. — Красавчик! — Гилберт восторженно смотрел на Феликса. — Знаю, слышал я это от публики, — вскинулся блондин, усмехнувшись. — Хотя я и без этого костюма ничего такой. — Не злись, — Гилберт вздохнул. — Ты чего? — посмотрев, что шахматы так и остались лежать на полу вразброс, Лукашевич принялся собирать их. — Я тотально ни капельки не злюсь. Просто шучу. — Это хорошо, — Гилберт стал помогать. — Мне незачем на тебя злиться. Ты ничего плохого не сделал, — Лукашевич стал пересчитывать все шахматы, но недосчитался одной фигурки. Заметив ее под кроватью, он просунул руку, но не достал, а потому решил полностью забраться под кровать. Гилберт судорожно вздохнул. — Красивый вид. — Ну хоть кому-то из нас повезло, — донеслось приглушенно из-под кровати. — На меня двадцать четыре пары глаз пялятся, как Эрен на титана... уже сорок... Наконец ему удалось дотянуться до злосчастной черной пешки, которая от комков пыли стала серой. — И все таки ты удивительный, — Гилберт помог ему вылезти. К счастью, пыли под кроватью оказалось не так много и блондинистые волосы мало пострадали, лишь слегка взлохматились. — Слава Богу, что их в третий раз за день не надо мыть, — облегченно вздохнул блондин, стряхивая невидимую пыль с плечей и намотав прядку волос на палец. Феликс положил фигурку в набор и пошел в ванну расчесывать волосы. Гилберт взял расческу и стал его расчесывать. Лукашевич не сопротивлялся. Глядя на их отражение, он долго молчал, думая о чем-то своем. — Может мне стоит постричься? — Феликс наконец нарушил молчание. — Жалко такое золото, — обнял Феликса Гилберт, уткнувшись в волосы. — Жаль сейчас они не пахнут клубникой. Среди белокурых прядей затесались размокшие и расползшиеся лепестки когда-то розового цветка. — Не поверишь, но раньше с каждой стрижкой они становились все ярче и ярче, — блондин сохранял задумчивое выражение лица. — И почему сейчас бледнеют? Может тебе не хватает солнышка и тепла? — Или это от частого мытья головы, — выдвинул свою версию Лукашевич. — Типа тоже не очень полезно. — Может быть и так... Хочу тебя обнять. Феликс посмотрел в зеркало, а после чуть повернул голову, дабы удостоверится, что зеркало не врет. — Эм, но ты типа ведь сейчас это и делаешь, разве нет? — Да, и счастлив, — Гилберт улыбался. Блондин вздохнул, прислоняясь спиной к Байльшмидту, полностью отдаваясь в объятья и прикрывая глаза от слишком яркого света в ванной. — Скажешь, когда тотально наобнимаешься, и я таки сбегаю типа по делам. — Давай ты придёшь после дел и я тебя пообнимаю, — Гилберт улыбаясь его отпустил, — а то я до утра обнимать могу. — Как будто я спешу, — усмехнулся Лукашевич. — Просто тотально любопытно... — Любопытно, как долго я тебя могу обнимать? — Можно проверить это научно-практическим методом, заведя секундомер, — ответил блондин. — А мы обниматься стоя будем? — Как хочешь. Я типа в таком искусстве не мастер, — он пожал плечами, выныривая из рук Гилберта. — У тебя будет время придумать. А я схожу к Кристиану, пока не настало время вечерней молитвы. — Хорошо. Беги, я отвезу пока посуду. — Надеюсь ты не собрался на улицу в такую погоду. Махнув рукой на небольшое расставание, Феликс ушел, оставив дверь приоткрытой, показывая, что обязательно вернется. Гилберт повез посуду к выходу из корпуса.