Великая жертва

Девушка сидела в своем кабинете, поставив локти на стол и сцепив на затылке пальцы в замок. — Ч-чоо? — она еле смогла сфокусировать взгляд на альбиносе. — А... пф... прощаю. Ох, как же мне хреново, — она зашипела от боли в голове. — Никогда еще не нажиралась до белочек, но сегодня накидала-а-ася... Передо мной явилась на белочка, а огроме-е-енный диноза-а-авр, — она развела руки в стороны, пытаясь показать его размер, и запрокинула голову, будто динозавр стоял напротив нее. — Нее, динозавр не белочка, он настоящий. А мальчишка где? Тот, что с динозавром. — Его пердилятор забрал с собой, а это чудище с шотландским акцентом и рыжими волосами верхом на утипутезавре сказал, что водное такси платное, но за него спонсор заплатит, — Элизабет, чуть пошатываясь, поднялась и подошла к Гилберту. — Мдааа, ладно уж, заплачу. А почему пердилятор? Пердит много? Хедервари захихикала: — Не могу произнести эту профессию правильно. Ее улыбка вдруг неожиданно исчезла, и лицо стало грустным. — Зря это я сегодня так... Опять нашей узкоглазой лапочке, имя которого так созвучно с прекрасным жанром, завтра лечить и заменять меня. Я такая плохая, — она подняла глаза на Гилберта. Те светились недобрым блеском. — Меня надо наказать. — Хочешь я это сделаю? — тот приблизился сильнее. Шатенка улыбнулась, прижимаясь к Байльшмидту: — Хочу? Я требую этого! — А как тебя наказать? Желания есть? — он провел по волосам. — Желательно выдрать из меня всю дурость, — попросила Элизабет, — так, чтобы отрезвить, чтобы я запомнила урок и наказание надолго, а не забыла назавтра из-за похмелья. — Ну, идем. Однако Хедервари не сдвинулась и не позволила ему сдвинуться. — Как принцев, так ты носишь на руках, а принцесс? — обижено проскулила она. — Иди на ручки, я и тебя донесу, моя единственная, — Гилберт взял ее на руки и понес. — Куда хочет моя принцесса? Голос был нежен и убаюкивал. — А где ты меня будешь наказывать? — обвив его шею руками, Элизабет потянулась к его уху, укусив за мочку. — Где скажешь там и буду, так куда идем? — Гилберт ухо отобрал. — Пошли ко мне. Там есть сто-о-олько всего... Гилберт понес ее в спальню. — И чего хочет моя маленькая принцессочка? — альбиносу было интересно. — Бли-и-ин, ну како-о-ой же ты тупо-о-ой, — в отчаянии простонала Хедервари. — Ты сам вызвался преподать урок, вот и придумай, как до меня лучше дойдёт, что нельзя из-за закидонов отлынивать от работы, выпивать в одно лицо три бутылки полусухого и топить лед в сердце коньяком и водкой. — Если я тебя поимею, ты это запомнишь? — прошептал ей на ухо Байльшмидт. Элизабет долго молчала, внимательно разглядывая Байльшмидта, а потом, ухмыльнувшись, потянула его на кровать. — То, что это будешь ты, уже незабываемо, но сделай красиво и сам... без своих тентаклей. — Как скажешь, только пупсу ни слова. Пожалуйста. — Гилберт ее погладил. — И Аличе тоже, — выставила свое условие шатенка, но тут же всхлипнула и едва сдержала слезы. Гилберт стал ее целовать. — Ты восхитительна, принцесса. Но от этого девушка только сильней загрустила. Так, в такие интимные моменты, ее всегда называла Аличе. Гилберт не должен ее так звать, по крайней мере не в такой момент. Все должно быть иначе. — Эль... — Эльфенок мой, — Гилберт погладил ее по рукам переходя на тело. — Нежная моя. Эти ласки и теплые слова были для Хедервари самым страшным наказанием. Гилберт не собирался приносить физическую боль, шептать грязные и пошлые слова, нет. Он ведь не такой, совершенно не такой. По крайней мере с близкими, ведь их боль — его боль. А мазохизмом альбинос практически никогда не страдал. — Гил, ты бы хотел, чтобы Эль был настоящим? — чуть слышно, натянутым голосом спросила Элизабет, целуя его под ключицами так, чтобы не оставить следов или чтобы их не было видно. — Знаешь, когда-то безумно готов был и душу продать, сейчас я любуюсь тобой, хоть характер у тебя не сахар, но ты единственная и неповторимая, у меня на тебя встает, а вот даже на Аличе нет. Хотя она тоже ничего, но ты... — Гилберт накрыл ее губы поцелуем. Шатенка не позволила их губам расстаться столь быстро, углубила поцелуй, щекоча языком чужое нёбо. Мужчина, улыбнувшись, вжал ее в постель, лаская тело. Он медленно спускался поцелуями вниз. От его прикосновений Элизабет прогибалась, намеренно потираясь бедрами о его пах. Дыхание то и дело сбивалось от отсутствия у Гилберта определенного ритма и такта движений. Или просто она была слишком пьяна, чтобы подстраиваться под них, тем более что сама то и дело обрывала действия Байльшмидта, за уши притягивала к себе и томно, долго, до жжения в легких целовала. — Эльфенок, чего ты хочешь? — Гилберт погладил бедро. Он нежно, едва касаясь ласкал пальцами внутреннюю часть. — Ч-чего? — кусая пальцы, чтобы сдерживать всхлипы, переспросила Хедервари. — Н-но у меня все есть... — Правда? — он стал ее ласкать. — Мой маленький эльф. — Конечно. Все, чего я хочу, ты можешь мне дать. И прямо сейчас отдаешь, — девушка, сама не замечая, то надрывно повышала голос, то едва слышно шептала. Гилберт закрывал на криках её рот поцелуями. — Тише, мы же не хотим, что бы о нас узнали, — Гилберту надоело ждать и он резко, одним движением вошел. Возможно последние слова были лишними. Комнаты с очень хорошей звукоизоляцией, сделанные как раз ради таких случаев. Но это совсем неважно. Байльшмидт смотрел на Элизабет сверху вниз, гладил волнистые волосы и ждал. Она перевела дыхание и обвила его талию ногами. — Нас никто и никогда не услышит! Тут тем более... — Притянув к себе, Хедервари страстно впилась в губы. От привкуса крови на прокушенной губе Гилберт совсем сорвался с цепи и понял, что одной разрядкой они точно не обойдутся. — Раз так, — он резко двинул бедрами, — выложимся на полную. Нечего терпеть. Элизабет не сразу подхватила ритм, сдерживаться она, как и Байльшмидт, не стала и подушки полетели на пол. Стонами заполнилась вся комната. В один момент альбинос схватил Хедервари за талию и перевернулся, усаживая ее на себя. Так было чуть легче сдерживать порывы возбужденных щупалец, да и разнообразить ночь новыми позами тоже хотелось. Элизабет переплела пальцы рук и стала двигаться сама, задавая темп. Она склонилась к лицу Гилберта и стала его целовать. Они могли поклясться, что от их горячего дыхания был виден пар. Комнатная температура была нулевой по сравнению с жаром их любовной лихорадки, топливом которой было дикое возбуждение. Хедервари не хватало воздуха. Оказывается, что Гилберт без щупалец был еще более необуздан. — Мой зайка, ненасытный мой... — Она вновь была сверху и задавала медленный темп, доводя до исступления партнёра. — Это надо еще выяснить, кто здесь больше голоден, — усмехнулся альбинос, приподнимаясь и припадая к ее груди. Она, задохнувшись, лишь сильнее прижала его к себе. — Да, мой маленький, да! — темп вновь стал ускоряться. Теперь уже Байльшмидт задыхался от нехватки кислорода, но не жаловался. Его руки снова прижимали к постели, поэтому все, что оставалось, это ласкать языком, легко прикусывать и тут же зализывать ранки. Легко, лишь бы не до крови. Ведь этот дом не умеет растягивать время. Лишь к утру Элизабет уснула почти так же счастливо, как и с Аличе. — Ты был великолепен! — подушки поднять она поленилась. Гилберт по-отцовски поцеловал ее в лоб, укрыл одеялом, а, когда начал собирать упавшие подушки с пола и заметил на золотом ковре ворох одежды, вспомнил, что сегодня гребаная пятница. Эльза спала довольно улыбаясь. Собрав и рассортировав вещи, свои он оставил рядом со стулом, запах духов девушки был очень прилипчивым. Сам же помчался к себе. — Вот блин, четыре утра! Мыться и хоть час поспать. — Посмотрев на раскинувшуюся звездочку по центру кровати он улыбнулся и юркнул в душ. Из-за того, что Байльшмидт едва собирал остатки сил, удерживающих сознание и прося организм потерпеть еще немного, прежде чем вырубиться, он не сразу заметил в Феликсе что-то отличное от того, как он его вчера оставил. Гилберт упал рядом, вырубаясь моментом. И тут же его вновь использовали как подушку, но альбиносу это было все равно, он обнял Феликса и, уткнувшись в волосы, засопел. Сон, явившийся сразу и состоявший из обрывков воспоминаний о детстве, проведенном с Элизабет, тамошним Элем, отчего-то сопровождался музыкой. Это было странно, но Гилберту это нравилось.