Великая жертва

*** Человек с костлявой рукой сидел в беседке на аллее, уже приготовив шахматы. — Давно тебя не было, — приветливо усмехнулся он. — Привет Гай, а девочки где? Кстати, может мне этим заняться? — Все будет, — утвердил старик. — Я просто пришёл пораньше, чтобы поговорить с тобой, но не о тактике и стратегии. — Я слушаю, хотя твои советы ценны. — Что для тебя любовь? — Наверное нежность, забота и способность не убить человека, когда он ведёт себя не так, как тебе хочется. — А измена? — Тут я теряюсь, — он сел. — Да, я изменяю и Феликсу, и Стефу. Но ничего не могу поделать. — Ты не задумывался, что изменяя своим, ты заставляешь изменять и другим? — голос Гая не был поучительным, он совсем не читал нотации, однако его речь вызывала противное чувство стыда. — Гай, я понимаю, за что тебя терпеть не может Ловино. Эта фраза была нагло проигнорирована старым мафиози. — Помнишь, как расстроилась Аличе, посчитав ваш концерт правдой? — Я не думал, что Брагинский ему расскажет. — На твое счастье моя внучка не скоро узнает о том, что это случилось по-настоящему. Но, — он махнул костяной рукой в сторону главного корпуса. Там горело лишь одно окно — окно в кабинете Элизабет. Сама девушка отражалась в окне сутулой тенью, которая закрыла лицо ладонями и плечи которой мелко дрожали. — Я понял. Прости, Гай, не сегодня, — Гил осторожно вышел. Он пронесся к кабинету Элизабет. — Эль... — Гилберт сел рядом с ней. — Эльфенок... Шатенка вздрогнула. — Т-так не должно было быть, — всхлипнула она. — Не должно было быть... Гилберт вздохнул. — Посмотри в мои глаза, эльфенок. Пожалуйста. — То, что мы сделали... — продолжала причитать Элизабет. — Я такая дура.. Ты такой дурак! — воскликнула она, поднимая на альбиноса глаза. — Смотри мне в глаза, Элизабет, — Гилберт поймал ее взгляд и стал вытаскивать воспоминания, сглаживая их и превращая в сон. — Вот так, засыпай, тебе это снилось. Всего лишь сон, хороший, красочный, реалистичный, но сон. Гилберт медленно выводил её из транса в сон. — Спи, малышка. Хедервари уснула тихим не запоминающимся сном. Гилберт унес ее в спальню и, переодев, укутал, не оставив даже следов, благо он прекрасно знал как готовится ко сну подруга. Ее привычки были родом из детства. И если раньше они казались Гилберту странными, даже смехотворными, то теперь это было в порядке вещей и даже мило, что она не изменяет своим привычкам. Гилберт с грустью посмотрел на Элизабет и закрыл двери. — Добрых снов, эльфенок. *** В этом феврале не было снега. Однако директора это не останавливало и работать детей он все равно отправлял. Мороз стоял лютый и Эль пытался найти зажигалку в кармане, но попадались лишь какие-то розовые бумажки. — Двадцать валентинок! — в сердцах воскликнул шатен. — Это плохо? — Альбинос зевнул. — Нафига мне эта вся макулатура? — вздохнул Эль, найдя наконец зажигалку, после чего поджег одно из розовых сердечек. Гилберт не подал вида и лишь крепче стиснул в кулаке розовую картонку вырезанного сердечка. Элю это не надо, Эль заслуживает что-то большее. — А ты чего там мнешь? — требовательно спросил шатен. — Давай показывай. Мне любопытно. — Да тоже валентинка, — отмахнулся Гилбер, показывая картонку. — Я как видишь тоже популярен. — На ней мое имя большими буквами. Я могу ее забрать? — Эль протянул руку. — Пожалуй, это единственная, которой я рад. — Почему именно ей? — предательски краснея спросил альбинос. — Остальные лицемерные. Гилберт улыбнулся и отдал валентинку. — Кто бы тебе ее не подарил, наверняка это было от чистого сердца. Везет же тебе, братан. — А мне важна твоя валентинка. — А у меня нет валентинок. Все боятся, что недостойны меня, — тщеславно вскинулся Гилберт. — Почему нет, а как же моя? Гилберт удивленно вытаращился на Эля: — Серьезно?! — Да, серьезно. Альбинос стал хлопать себя по карманам. — А-а где? — Странно, а ведь я кидал в ящик, — Эль стал раздеваться. — Может у меня в карманах? — Седьмая группа! Почему от работы отлыниваете?! — раздраженно окликнул их кто-то из старших и замахнулся метлой. — А не пошел бы ты лесом — полем! — огрызнулся Эль. Он тщательно свернул одежду и уложил ее на скамью. — Мы сделаем все и без ваших понуканий. Эль потянул Гилберта к куче белья. — Ненавижу стирку! Томас, один из старших задир, еще раз замахнулся метлой, но уже основательно по направлению к Элю. Деревянная ручка метлы со стуком встретилась с металлической пикой-мусоросборником. По привычке с уроков фехтования, Гилберт держал вторую руку за спиной и презрительно смотрел на задиру. Тот стушевался. Все прекрасно знали, что стоит задеть шатена, появится альбинос, а вдвоем они наваляют всем и не хило. — Иди снимай свое белье и одень куртку обратно, не горю желанием остаться одному с этой сворой, — Гилберт стал откалывать лед. Эль хмыкнул, не найдя валентинки, оделся. — Странно, может она в комнате... — Не знаю, — Гилберт его придержал, когда тот чуть не упал. — Осторожней, эльфенок. — Как ты меня назвал? — теперь настала очередь шатена таращиться на друга. — Эльфенок, а что? — Гилберт отпустил Эля. — Так меня еще никто не называл, — рассмеялся шатен. — Это здорово! — Значит так буду называть только я. — Вряд ли кто-то еще додумается до такого, — Эль широко улыбался, заставляя Гилберта вновь покраснеть. Тот улыбнулся. — Я рад. — Идём, — Гилберт долбил лед. — Давай помогу с тазиком. Когда они подняли таз с одеждой, на землю, непонятно откуда, приземлилась карточка-открытка, только раскрашена она была не в розовый, а голубой цвет. — Моя? — Спросил Гил. Эль кивнул. На развороте открытки аккуратным, в какой-то степени девчачьим, почерком было написано: "Ты всегда будешь моим Великим бро!" — Спасибо, — он его обнял. Шатен улыбнулся, смущенно краснея и обнимая в ответ. И этим двоим уже было плевать на стирку, на крики других детей и на то, что весь остальной день Святого Валентина они проведут в карцере. *** Гилберт грустно вздохнул. Ему не хотелось, что б Элизабет забыла их ночь, но так будет лучше. В ночном санатории стояла клонящая в сон тишина и спокойствие. В ней отчетливо были слышны редкие звуки далекого шоссе. И в таком умиротворении, в комнате просто нельзя было не услышать музыку, шипящую в розовых наушниках. Гилберт сел рядом. — Прости, Феликс я такая свинья... — он погладил блондина. — И как вы все меня терпите? Лукашевич спал. От отсутствия внешних звуков, он уже на автомате, не просыпаясь, брал наушники и включал музыку. Гилберт снял наушники, врубая музыку в комнате. — Не порть ушки, мне не мешает, — он поцеловал его в щеку. Пруберд недовольно зашипел, напоминая, что они не одни в комнате и нужно уважать чувства животных. — Пруш, прости, но пусть играет, — Гилберт погладил птичку. — Понимаю неприятно, а так слышать будет плохо твое божественное пение. Кошка аккуратно схватила кенара и юркнула под диван, зарываясь в скинутые подушки и покрывало. — Вот видишь, даже для тебя я плохой, — он укутал блондина снова и пошел к окну. За окном было темно, деревья покачивались от ветра, от фонарей виднелись слабые огоньки, в которых танцевали еще не уснувшие в спячке насекомые. И танцевали они под веселую песню из Русалочки "Under the sea". Весь плейлист Феликса, казалось, только и состоял из песен из мультфильмов и мультсериалов. Гилберт танцевал, раскачиваясь в такт. Следующей песней была "On my way" из "Братца медвежонка", которую Гилберт сразу узнал. Вчера его сон-воспоминания был именно под нее. Значит Феликс и вчера портил себе слух, чтобы не портить нервы. Гилберт улыбался и смотрел в окно, ему не хотелось изменять ни Феликсу, ни Стефану, но первого не хотелось соблазнять, а второму отказывать. Однако можно ли считать что-то изменой? Феликс, видимо, не хочет отношений, поэтому ничего ему не запрещает. А Стефану не нужна верность, ведь будь это не так, он по справедливости тоже не должен иметь своих учеников. Гилберт сидел в кресле и смотрел в окно, кенар, не выдержав, сел ему на руку. Он потерся головой о руку альбиноса, тем самым говоря, что Байльшмидт вовсе не плохой. Тот его погладил и пересадил на плечо, на колени голову тут же уложила Сильвия. Заиграла песня из Тарзана "Two worlds one family". Призрак заурчала в такт музыке, посылая приятные вибрации по телу Гилберта. — Мелкие успокоители. Спасибо вам, — Гилберт гладил их. Не успел Гилберт и глазом моргнуть, как небо стало светлеть. Время уже было предрассветное. Гилберт так и сидел в кресле поглаживая живность. Глядя в окно, он вдруг заметил в конце аллеи двух парней, бегущих по дороге. Было не сильно похоже на утреннюю пробежку, а скорее на догонялки. Второй таки догнал убегающего и прислонил к первому попавшемуся дереву. Кепка слетела с его головы и по платиновым волосам Байльшмидт узнал в нем Лукаса, а в испуганном мальчишке, вжавшемуся спиной в ствол дерева, Халлдора. Халлдор вдруг прижал к себе брата, страстно целуя, тот лишь обнял его. Мальчишки еще раз внимательно и осторожно осмотрелись, несколько раз рассматривали окна главного корпуса, но окна Гилберта скрывались за близко растущей пушистой елкой, да и сидел он далековато от окна, так что заметить его было невозможно. Решив, что полчетвёртого — слишком рано для персонала, не говоря о простых отдыхающих, они продолжили. Халлдор сильнее вцепился в плечи Лукаса и закинул ноги ему на бедра. Тот стал его целовать, оглаживая волосы и спину. Наблюдать за ними было любопытно. Юные и неопытные, они понимали, что им не хватит времени и смелости на большее. Однако у Лукаса хватило наглости и дерзости поставить брата на ноги и, под смущенные и отрицательные жесты Халлдора, опуститься на колени, расстегивая ему штаны. Тот покраснел и попытался откреститься, но в конце сдался, лишь цепляясь за ветви и перебирая волосы брата. Гилберт словно слышал его стоны. Но это оказались болезненные всхлипы Лукашевича, который по забывчивости лег на больное плечо, а потом сразу перевернулся на спину, не просыпаясь. Когда Гилберт вновь перевел взгляд в окно, он понял, почему не мог оторвать взгляд от подростков. Издалека они ужасно напоминали ему себя и Феликса. Халлдор смущался также, как и Феликс, а Лукас... ну, Байльшмидт вдруг заметил слишком много сходств с ним. — Наверно так cо всеми, кто попадает к Стефану. Мы наглеем, — Гилберт вздохнул. Халлдор сел рядом с Лукасом на траву, оба прислонились к дереву и, кажется, улыбались и говорили о чём-то своём, держась за руки. Гилберт отошел от окна. Он сел рядом с Феликсом. Блондин спал и не думал просыпаться ближайшие пять часов. Музыка перешла от диснеевских песен до польского гимна и других мазурок и фолка. Гилберт сидел и смотрел на окно. Мальчишки уже ушли и вид снова превратился в простой рассветный пейзаж. Альбинос узнал следующую музыку, заигравшую в телефоне Феликса. Под эту песню он танцевал тогда утром, один, в танцевальном зале. На удачу, альбом и карандаш лежали совсем рядом. Гилберт стал делать зарисовки. Вот златоволосый ангел кружит один. А вот уже к нему присоединился чертик с белыми волосами и красными глазами. Получалось что-то на подобие комикса. Как и в реальности, ангел испугался, однако было отличие: ангел не прогнал его, а наоборот — пригласил танцевать вместе. Гилберт рисовал комикс. Ангел танцевал с чертиком и обратно. Они смотрели друг другу в глаза с весельем и любовью и их совсем не тревожило то, что от самого создания они должны быть врагами. Чертик ловил ангела на лету и целовал, целовал, целовал. Любознательный ангел трогал чертика за рожки и забавлялся от смешного раскачивания бесовского хвостика. Гилберт стал их раскрашивать. Едва видимыми линями он сделал диалоговые облачка, но еще не придумал, что же они будут говорить друг другу, если и без слов все ясно. Гилберт смотрел на Феликса и улыбался. В душе наступила умиротворение. Не зная, чем еще занять себя на время, пока блондин спит, Гилберт продолжил комикс. На этот раз черт становился все наглее, а ангел любопытнее и от того уязвимее. На него покушались другие чертики и первый его защищал. А когда другие архангелы пытались расправиться с бесом, златоволосый встал между ними и чертиком, готовый отдать свою жизнь за него. В конце Они спускались на землю людьми. Небо он раскрасил черно-белым, и в центре него парила птица. Одна ее половина на черном фоне была желтым кенаром, а на белом - черным вороном. Кенар и кошка смотрели за ним. Устав рисовать, Байльшмидт, оправдывая самого себя перед самим собой, написал внизу "продолжение следует...", захлопнул альбом и посмотрел на часы. Шесть часов утра. В кабинете Элизабет зажегся свет. Гилберт знал, что в это время Элизабет возвращается из столовой и пьет в кабинете вторую кружку кофе. Феликс вновь потревожил плечо и перевернулся. Ему было неудобно и непривычно с повязкой, однако от боли он не просыпался или не хотел посыпаться. Гилберт уложил его повыше. — Вот так, мое счастье, — он чуть усадил его в подушках. — И положение другое, и плечо не тронуто. И пускай Лукашевич его совсем не слышал, он был доволен, что не комфортности больше не было. Гилберт его поцеловал. — Мой ангел, как же ты меня терпишь... В ответ донеслось тихое сопение. Гилберт пошел в душ, где и провел последующие полчаса.