Великая жертва

      Гилберт прижал его к постели. — А если я скажу что сейчас тебя поимею?       Феликс от неожиданности, потерял дар речи и огромными глазами смотрел на Байльшмидта. — Я… Я-я пошутил с-с пистолетом, — еле проговорил он, заикаясь и сбиваясь. — Е-если ты не хочешь, чтобы я типа всегда соглашался с тобой, я не буду. Но… — Четко и внятно. — попросил его Гилберт. — Ты всегда прав и делаешь то, что считаешь нужным. — Лукашевич, как мог, очень старался говорить точно. — Я должен слушаться тебя, чтобы снова все не испортить. — Феликс, моя ягодка, прав я не всегда, делаю что хочу, но свое мнение у тебя быть должно. Ты светлый, теплый человечек, и все, что я прошу, это ставь в известность, когда решаешь побороться с нечистью, хорошо? Все остальное на твое желание и усмотрение, — Байльшмидт нежно его поцеловал. — Ты у меня умница и я тебе верю. — Я не хочу бороться. — Я понимаю. Но ты единственный кому я доверю свою спину, — Гилберт его обнял. — А как же Стефан? — Стефан вампир, а не экзорцист, впрочем, заставлять я не буду. Кинжал заговоришь? — Я не умею. Я типа дилетант. — Хорошо не надо, — Гилберт задумался. — Ладно, доброй ночи. — Если ты говоришь, что доверяешь мне, значит это так. Значит я должен оправдать доверие, — Лукашевич смотрел за Гилберта, в потолок. — Я хочу того, чего хочешь ты. — Я хочу тебя сейчас! Этого ты тоже хочешь? — Ты типа вроде как уже спокойной ночи пожелал, — ушел от вопроса блондин. — Вот и спи, но вопрос актуален и завтра. — Мне тотально все равно, — равнодушно ответил Феликс и ни с того ни с сего высказал: — Это все равно рано или поздно произойдёт. — Знаешь, ты сам волен решать такие вопросы, потому что иначе это насилие. — Как скажешь. — Как скажу?! — Гилберта явно ситуация стала бесить. — Я согласен с тобой. Это типа должно быть согласованно и тотально по любви, а не из-за злости, ненависти или моей тупости, — хоть он говорил спокойно и равномерным голосом, щеки предательски румянились. — Кончай дурить! А то заставлю кончить, — альбинос стал его щекотать.       Феликс пытался вырваться и спастись, но это было бесполезно. — Как скажешь! Больше не буду дурить! — просил пощады Лукашевич. — Фел, не нужно, пожалуйста, — Гилберт его прижал к себе. — Что не нужно? — Не соглашайся ты со всем пожалуйста — Хорошо, не буду. — Ты как солнышко. Только не грусти, — Байльшмидт поладил его по щеке. — Хорошо, не буду.       Гилберт гладил его, пока не уснул. Феликс молился. Молил о помощи. Помощи по преодолению своих страхов, помощи, просил, чтобы ему помогли не сделать роковых ошибок. Просил прощения у всех, кого подвел, кому навредил своим поведением. Вдруг Сильвия зашипела и не сводила глаз от окна. — Ну и что ты грузишься? — на подоконнике сидел Гай.       Феликс подорвался от чужого голоса. — Господи… — Неа, я не он, — Гай улыбнулся. — Чего ты паришься? — Какая разница? — Да вот ты вроде ничего плохого, в отличие от этой сволочи, не делал и не собираешься. — Я с незнакомыми людьми и нелюдьми типа плохо общаюсь и на их вопросы, касающиеся моего состояния, не отвечаю, — блондин смотрел на него исподлобья. — А я не незнакомый. Я дед Аличе! — Вот теперь типа уже не незнакомый, — снисходительно сказал Лукашевич. — Но почему только Аличе?